Текст книги "Право. Порядок. Ценности"

Хорошо известно, что государство бессильно построить рай на земле, оно существует, чтобы предупредить возникновение ада⁴⁸⁴. В этом смысле, государство есть скорее необходимость, чем ценность. Тем не менее защита отношений в обществе связана в наибольшей степени с деятельностью государства. От устройства верховной власти во многом зависит его способность выражать «общее благо». Законодательство, справедливо полагали французские просветители, есть дело тонкое и сложное. «Нужны Боги, чтобы дать закон людям», «хорошее законодательство – вещь редкая, почти не известная на земле» (Руссо).

Право и принуждение

Одним из отличительных признаков права является его связь с государством. Государство с помощью права поддерживает существующие отношения и устанавливает порядок в обществе, охраняя одни отношения, ограничивая развитие других и пресекая возникновение третьих, нежелательных для тех социальных сил, которые способны определять содержание права.

Государство устанавливает меры воздействия для нарушителей правовых норм. Норма права всегда рассчитана на жизненные обстоятельства, при которых у лица существует выбор вариантов поведения. Норма не имеет смысла, если ее невозможно нарушить⁴⁸⁵. В отличие от законов в научном смысле (которые необходимы, и потому не могут нарушаться) право нарушается даже теми, кто знает и признает его. Право устанавливает в обществе обязательный порядок, однако он качественным образом отличается от необходимого – обязанности мы хотя и должны не нарушать, но все же можем нарушить⁴⁸⁶. Нормы указывают участникам общественных отношений (в случаях, когда можно поступить различным образом) должный вариант. Этот вариант поведения предписывается под угрозой государственного принуждения, применяемого для восстановления нарушенных прав (где это возможно) и (или) для наказания нарушителя обязательств / запрета. Смысл существования права заключается в поддержании определенного порядка, в предупреждении и разрешении индивидуальных и социальных конфликтов, в том числе, в упорядочении процесса государственного принуждения, применяемого в этих целях⁴⁸⁷.

Принуждение, обеспечивающее правовой порядок, имеет несколько особенностей. Прежде всего, это – организованное принуждение, осуществляемое специальными органами государства. Монопольное право государства на применение насилия является необходимым условием прочности социального порядка. Далее, государственное принуждение, охраняющее право от нарушений, облечено в правовые формы (содержится в санкции правовой нормы) и имеет процессуальный порядок применения. Осуществление принуждения вне права (даже для защиты права) означает нарушение стабильности в обществе, которая является целью любого права. Стихийное принуждение для установления порядка только лишь в одной области социальных отношений усиливает беспорядок в других сферах. Возводимое в систему самоуправство порождает противостоящую ему самозащиту. Любое государство не заинтересовано в дестабилизации общественных отношений – законодатель рассчитывает на то, что послушание граждан будет обеспечиваться не только принуждением, но и угрозой его применения, которая доводится до всеобщего сведения вместе с содержанием самого предписания.

Ряд правоведов оспаривал принуждение как сущностное качество права. Так, Л. И. Петражицкий считал, что с точки зрения принуждения правовые нормы или образуют бесконечный процесс норм, или оказываются непринудительными⁴⁸⁸. По убеждению Н. М. Коркунова, принудительность не является ни основным, ни даже общим свойством правовых явлений. При соблюдении права, рассуждал он, люди довольствуются вероятностью его соблюдения в большинстве случаев. Будет ли право иметь принудительную санкцию или нет, уверенности в его соблюдении во всех случаях не может быть. Вероятность же соблюдения закона не обусловлена принуждением. Кроме этого, правовед отмечал, что ряд норм права не предполагает их принудительного осуществления⁴⁸⁹.

Действительно, содержание многих правовых предписаний очень опосредованно связано с государственным принуждением (нормы, определяющие виды субъектов права, юридические факты, порядок совершения действий, порождающих юридические последствия и др.). Все эти нормы имеют большое значение для регулирования общественных отношений, создания правопорядка, решения возникающих споров и конфликтов, но не имеют принудительного характера.

Соотношение права и государственного принуждения – не только предмет научных исследований. На уровне обыденного правового сознания право часто ассоциируется не с правопорядком, а с принуждением. Обостренное восприятие населением этого вопроса связано с многочисленными случаями произвольного применения насилия со стороны власть имущих. В случаях, когда принуждение направлено на защиту несправедливого права или вопреки праву (меры государственного принуждения могут быть несоразмерны содеянному), вопрос соотношения права и принуждения становится острой социальной проблемой. Без отлаженного механизма применения санкций за нарушения запретов право становится бессильным, а права членов общества превращаются в декларации, поскольку власть не способна организовать полноценное восстановление нарушенных прав, принуждение к исполнению обязанностей, наказание нарушителей запретов в праве⁴⁹⁰.

В советской литературе теме принуждения в праве придавалось особое значение. Некоторые авторы даже утверждали, что право в целом обладает общепринудительным характером⁴⁹¹. Такой подход был связан с политико-правовыми установками и особенностями жизнедеятельности советского общества, в котором общественные отношения были огосударствлены. В 90-е годы XX в., в условиях разгосударствления и деидеологизации общества, отношение к назначению права меняется: несмотря на то, что санкции по-прежнему считаются важным компонентом правовой системы каждого общества, за правом признается широкий спектр задач, его функции как социального регулятора значительно расширяются.

В целом, можно заметить, что прогресс правопорядка означает воспрещение частного насилия. На развитой степени общественности осуществление принуждения допускается только уполномоченными государственными органами, которые должны пользоваться принуждением лишь для осуществления правомерных требований. При таком порядке принуждение служит исключительно праву. Таким образом, монополия государства на применение насилия обеспечивает условия стабильности в обществе, сообщая большую твердость тем правилам, которые могут быть принудительно осуществлены. Согласно метафоре Р. Иеринга, правосудие в одной руке держит весы, которыми оно взвешивает право, а в другой руке меч, которым утверждается право. Меч без весов есть голое насилие, весы без меча – бессилие права. Оба связаны друг с другом, и совершенный правовой порядок господствует только там, где сила, с которой правосудие держит меч, равняется искусству, с которым оно владеет весами⁴⁹².

Еще раз подчеркнем – угроза применения насилия не исчерпывает содержание права. В цивилизованном обществе присутствует убежденность, что главный ориентир права – это предупреждение конфликтов, упорядочение решения споров, восстановление нарушенных прав. Этими юридическими способами создается не только политическая стабильность, но и формируется правовое государство, главная ценность которого – права и свободы личности.

Государство и право: проблемы соотношения

Правом становятся не любые предписания, а только те нормы и отношения, которые официально признаны, охраняются и поддерживаются государственной властью. В конечном итоге именно от государства зависит, какие действия запрещать, какие отношения регулировать и охранять, каким обстоятельствам придавать юридическое значение. Тем самым государство берет на себя ответственность за порядок в обществе. Если это сделать не удается – сначала в государстве меняется верховная власть, а затем изменяется содержание права или способы его осуществления.

Возникает вопрос: чем руководствуется государство, создавая / санкционируя те или иные нормы права? В юридической науке распространена точка зрения, согласно которой государственная власть есть основанная на силе воля властвующих, выражающая прежде всего интересы самих властвующих; с помощью норм права поведение подвластных приспосабливается к интересам властвующей элиты. Поэтому государство, этот великий левиафан, во все исторические времена вызывало у народа желание установить пределы его всемогущества.

Действительно, если государство стоит выше права, не санкционируется ли таким образом властный произвол? Чем государство отличается от «шайки разбойников» (термин Августина Блаженного), и насколько оно само способно подчиняться правовому порядку?

В теоретико-правовой науке однозначного ответа на эти вопросы нет. Хорошо известно, что государственный порядок может не соответствовать тем требованиями, которые ему предъявляет общество в качестве необходимых на данном этапе своего развития. Логически, исторически, практически возможно не только расхождение, но и противостояние между правом, которое поддерживает государство, и правом желательным, исходящим от членов общества. Задача мудрого правителя во все эпохи – своевременно разрешить это противоречие, не допуская разрушительных процессов в социуме.

Преодолеть политическое отчуждение в разные времена предлагалось с помощью: естественного права, имеющего надгосударственный характер, мудрой политики просвещенного монарха, установления неотчуждаемых прав и свобод человека, механизма разделения властей, демократического устройства государства, при котором оно фактически сливается с народом, социальной революции и др. Радикальный вариант преобразований не порождает стабильность в обществе – социальной революцией можно свергнуть власть тирана, однако нельзя установить твердый правопорядок (в революции повинна тупость правительства, медлящего с проведением назревших в обществе реформ (Кант), революция – «отрицательная свобода», «свобода пустоты», «фурия разрушения» (Гегель), за революцией неминуемо следует контрреволюция (Герцен). Мирный переход к новому обществу, безусловно, предпочтителен, однако он происходит только там, где властвующие лица отличаются дальновидностью, или где внешняя опасность требует напряжения всех общественных сил (Шершеневич).

Всякий, обладающий властью, способен ею злоупотребить. Для устранения произвола или сведения его к минимуму теоретики и философы права предлагали разные способы. Одно из известных средств сдерживания произвола властителей – теория разделения властей в различных вариациях⁴⁹³.

Связанность государства правом

Логическим ограничением верховной власти признают связанность государства правом – считается, что таким образом устанавливаются пределы всемогущества государства, прежде всего, в области законодательства. Вместе с тем, решая этот вопрос формально-юридически, можно утверждать, что государство само себе ничего предписать не может. Выступая источником права, оно не может быть само обусловлено правом: если нормы права выражают требования, обращенные государственной властью к подчиненным, то правила, определяющие устройство и деятельность самой государственной власти, не могут иметь правового характера. Русский цивилист и теоретик права Г. Ф. Шершеневич во многом прав, утверждая, что государственная власть не подчинена праву – «требование, обращенное к самому себе под угрозою, не имеет никакого значения»⁴⁹⁴. Добавим – не имеет юридического значения (в греческой философии получила распространение мысль о зависимости действий правителя от принимаемых им законов с точки зрения морали, в XII в. Грациан считал, что с точки зрения естественного права князья связаны своими законами и должны по ним жить, в Новое время Спиноза отстаивал положение, согласно которому верховная власть имеет нравственные ограничения и не должна своими действиями вызывать раздражение у граждан).

Проблема связанности государства правом имеет метаюридический характер, силами только лишь юридического позитивизма этот вопрос решить нельзя. Так, с позиции естественного права вопрос различения права и произвола нашел теоретическое разрешение в концепции представителя марбургской школы неокантианства Р. Штаммлера. Право, утверждал он, есть правило поведения, которое должно быть соблюдаемо властью, его устанавливающей, пока оно не будет заменено новым правилом. Если же власть, установившая правило, не считает нужным его соблюдать, а действует в каждом конкретном случае по своему усмотрению, то право сменяется произволом. Более категоричен немецкий государствовед Г. Еллинек, считавший, что эта проблема вообще не имеет общетеоретического решения. Согласно его подходу, тема соответствия деятельности государства праву может рассматриваться лишь конкретно-исторически – применительно к отдельному народу и определенному периоду его развития⁴⁹⁵.

Вопрос взаимозависимости государства и права – один из центральных для фундаментальной юриспруденции. В той или иной степени, все юристы сходятся во мнении, что готовность населения подчиняться верховной власти имеет свои границы и, если государственная власть перейдет за пределы того, с чем могут примириться подвластные ей лица, она должна ожидать выражения недовольства со стороны населения. Формы недовольства народа в каждом конкретном случае могут быть различны: от глухого ропота населения и его и пассивного сопротивления верховной власти (например, отказ платить налоги) до мятежей и вооруженных восстаний.

В концептуальном плане существует два варианта решения вопроса ограничения государственной власти. Во-первых, теория самоограничения государства. Согласно этой позиции, эгоизм властвующих лиц подсказывает им умеренность в правовом творчестве: они могут охранять правом свои интересы только тесно сплетая их с интересами подвластных. Подвластные, со своей стороны, также заинтересованы в правовом порядке, поскольку наличие какого-либо порядка лучше его отсутствия⁴⁹⁶. Эти идеи отражают подход Р. Иеринга – «право есть хорошо понимаемая политика силы», благоразумие принуждает властвующих к самоограничению. Во-вторых, теория ограничения государства правом. Суть этой концепции заключается в том, что государство сдерживает свои интересы в созданных им самим рамках, поскольку нарушению этих границ мешает право. Данный подход в разных модификациях отстаивали представители доктрины классического и «возрожденного» естественного права. Так, Дж. Локк, доказывая необходимость верховенства права, настаивал на постоянном и едином для всех законе: как для фаворита при дворе, так и для крестьянина за плугом. В конце XIX – начале XX вв. идеи правовой связанности государства развивали многие русские юристы и философы права (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. М. Гессен, И. А. Ильин, П. И. Новгородцев, Б. А. Кистяковский, И. А. Покровский, П. Б. Струве, Е. В. Спекторский, Е. Н. Трубецкой, С. Л. Франк и др.).

Возникает вопрос: если самоограничение государства имеет правовой характер, то где найти эту высшую волю, которая была бы обязательна для него обязательной? Если государство само ставит себе границы, то что ему мешает переставить их с учетом собственных интересов? Каким образом, при неясности природы властвования, государство может выступать гарантом прав и свобод человека? (Еще в XVII веке теоретики естественного права заявляли, что меч государства быстро заставит замолчать всех с ним несогласных.)

Фактически государственную власть, как было отмечено, ограничивают два обстоятельства: нравственное сознание и/или благоразумие властвующих⁴⁹⁷ и возможность противодействия со стороны граждан. Мудрый законодатель не начинает с установления законов, он выступает в роли архитектора, зондирующего, вынесет ли народ предлагаемые ему законы (дух законодателя есть «дух умеренности», который рождает право (Монтескье)). В свою очередь, подвластные также заинтересованы в устойчивом правовом порядке – это дает гражданам уверенность в обеспеченности их прав и свобод. При этом форма правления не оказывает решающего воздействия ни на декларирование прав и свобод, ни на механизм их реализации. Так, например, сторонник абсолютной монархии английский философ XVII в. Т. Гоббс считал, что гарантировать индивидуальные права и свободы способен только авторитарный правитель (в начале английской революции Гоббс обосновывал правомерность власти Карла I, а после его казни, – протекторат О. Кромвеля). Согласно Б. Констану, республика не гарантирует общественного спокойствия, а монархия – свободы. Какое спокойствие было в Риме при Нероне, Домициане? В Сиракузах при Дионисии? Во Франции при Людовике XI или Карле IX? Была ли свобода при децемвирах, Длинном Парламенте, Конвенте или Директории?». В отношении монархии французский политический деятель и идеолог либерализма Б. Констан риторически замечал:

«…Кто будет отрицать, что в Англии за последние 120 лет люди пользовались гораздо большей личной безопасностью и большими правами, чем во Франции, где несовершенство и уродливость республиканских институтов порождали произвол и множили тиранов?»⁴⁹⁸.

Однако, начиная с середины XIX в. в наибольшей степени стабильность и справедливый общественный правопорядок юристы связывают с деятельностью правового государства. В исторической ретроспективе правовое государство пришло на смену полицейскому государству с его тотальной регламентацией частной жизни – на место полицейских мер, легко переходивших в произвол, была установлена система объективного права, как гарантия законности и правопорядка⁴⁹⁹. Таким образом, правовое государство ограничивалось в своей деятельности охраной субъективных прав, предоставляло свободу борьбе частных интересов, оставаясь, по меткому выражению Ф. Лассаля, в роли «ночного сторожа».

В теоретическом плане правовое государство – это идея, философско-правовое понятие, программное положение, предполагающее длительную и широкомасштабную работу. (Как подчеркивал Шершеневич, правовое государство – это проблема, поставленная государству временем⁵⁰⁰.) Государство должно быть устроено таким образом, чтобы оно стало правовым. В этом заключается суть разделения властей как системы сдержек и противовесов в общем механизме органов государственной власти, создающей гарантии правомерности деятельности каждой из них. Практикой и наукой выработаны различные модели полномочий и соотношения государственных органов, главное в этой системе – создание государственной структуры, соблюдающей и охраняющей правовую систему гражданского общества. Кроме этого, правовое государство – это не только (и не столько) способ организации государства, но и состояние государственной власти на всех ее уровнях.

Часто отличительной чертой правового государства называют верховенство закона. Однако, как известно, законы бывают разные: проекты, в которых детальным образом регламентируются семейные, трудовые, бытовые отношения (какую одежду носить, как отдыхать, как развлекаться, как питаться и т. д.) не относятся к правовому государству. Такие властные предписания характеризуют сословно-рабовладельческое общество («Законы» Платона) или казарменно-коммунистическое («Город Солнца» Кампанеллы, «Закон свободы» Уинстенли, «Кодекс природы» Морелли, «Истинная система» Дешана, «Путешествие в Икарию» Кабе). Аббат де Мабли⁵⁰¹ сожалел, что закону подвластны только действия – ему хотелось, чтобы закону подчинялись также и мысли, и даже мимолетные чувства; чтобы закон неустанно преследовал человека, не оставляя ему ни малейшего простора от своего всевластия.

Основу гражданского общества образуют качественно иные законы – законы свободы и равенства. Поэтому устройство правового государства есть не самоцель, а средство обеспечения прав и свобод человека.

Нормативное и фактическое

В жизни государства фактические отношения предшествуют нормам. Существуют эпохи переворотов, когда государственный порядок является вначале чисто фактической силой, получающей правовой характер только после того, как она будет освещена историей или рационализирована в умах людей. Право не способно разрешать существенные столкновения в пределах государства самостоятельно. Согласимся с позицией Г. Еллинека – сила всегда идет впереди права. Процесс превращения фактических отношений в правовые различен у каждого народа, однако в любом случае требуется правовое признание политического факта (признание его правомерным).

Государственный порядок – это постоянный компромисс между различными силами в обществе. И право также выступает компромиссом между различными противоречащими друг другу интересами. Этот компромисс обусловлен интенсивностью интересов и социальной заинтересованностью («мощью» в терминологии Спинозы). Это объясняет, почему именно те или иные интересы лежат в основании права. Право есть равнодействующая двух сил, из которых одна имеет своим источником интересы властвующих, а другая – интересы подвластных. В этом смысле говорят о различении фактической и юридической конституции. Об этом писали Ф. Лассаль, Г. Еллинек, Г. Ф. Шершеневич, подчеркивая различие юридической, формальной стороны и фактических, реально происходящих отношений в обществе. Это имеют в виду современные правоведы, утверждая, что Конституция, как документ, есть акт политический, а ее действие – процесс юридический⁵⁰².

В чем же реально проявляется связанность государства правом, и на чем основывается предсказуемость действий государственной власти?

Для того, чтобы фактическое стало правовым, должно быть одобрение нового порядка со стороны значительной части народа; в обществе должна возобладать убежденность в разумности и необходимости нового порядка, что и создаст представление о его правомерности. Кроме того, деятельность государства регулируется правовыми нормами, возникающими и подлежащими изменению только в установленных правом формах. Такая норма обязательна и для органов государства – таким образом его деятельность уже связана, поскольку любая норма дает право ожидать, что она ненарушимо будет применяться до тех пор, пока не будет правомерного основания к ее отмене. Каждая норма права выступает гарантией того, что пока установленное государством право действует, оно ему тоже подчиняется. Получается, что предсказуемость правового порядка состоит в следовании государства своим обещаниям – верховная власть проявляет свою власть в нормах, которые она не только сама установила, изменяет, но и соблюдает.

Оценивая взаимозависимость государства и права с этих позиций, можно сказать, что право есть не только произведение государства, но и лицо своего творца, т. е. индивидуально-определенного государства. Если государственная власть не соблюдает установленное собой право, действует в каждом конкретном случае по собственному усмотрению, посредством сиюминутных указов и инструкций, часто противоречащих друг другу, то политика в таком государстве становится непредсказуемой, государство сменяется произволом, что в конечном итоге приводит к недовольству со стороны членов общества, массовым протестам и распаду общества. В XVII веке английский философ Локк писал: «…Какова бы ни была форма государства, правящая власть должна управлять с помощью провозглашенных и установленных законов, а не импровизированных приказов и неопределенных решений. Ибо человечество очутится в гораздо худшем положении, чем в естественном состоянии, если оно вооружит одного человека или немногих людей объединенной силой множества, для того чтобы принудить это множество людей повиноваться произволу непомерных и выходящих за рамки возможного требований, которые вдруг взбредут им на ум, или ничем не ограниченной и до этого момента неизвестной воле при отсутствии каких-либо установленных мерил, которые могли бы направлять действия властвующих и оправдывать их»⁵⁰³.

Вместе с тем, важно помнить, что любая норма представляет собой только модель общественных отношений и не может полностью совпадать с реальной жизнью; все правовые гарантии относительны, поскольку они, как и право в целом, носит условный характер как дело рук человека⁵⁰⁴. Поэтому в настоящее время, как и сто лет назад, актуальна оценка Шершеневича: «Дело не в том, чтобы связать государство правовыми нитками подобно тому, как лилипуты связали Гулливера. Вопрос в том, как организовать власть так, чтобы невозможен был или был доведен до минимума конфликт между правом, исходящим от властвующих, и нравственными убеждениями подвластных. Для этого не надо изображать мнимые правовые гарантии, а следует лишь раскрывать нравственный долг гражданина в связи с сознанием личного интереса»⁵⁰⁵. На вопрос: каким именно образом неправо делается правом (как происходит переход фактического в правовое) – юристы-позитивисты не отвечают, а передают право ответа юристам-философам.

С позиции философии права государство есть факт (область существующего), а право – норма (область долженствования). В области должного всегда присутствует незаконченность, одна правовая норма порождает другую, она в свою очередь – третью, и так может продолжаться до бесконечности. Государственная власть, как факт, выступает ограничителем этой цепочки долженствований. Политическая воля носит конкретный и конечный характер. На эту определенность политической воли обращал внимание Гегель в «Философии права», подчеркивая, что именно правитель своим «я хочу» делает закон законом. Поэтому нормативное правовое регулирование (при всем многообразии законодательства и кажущейся его бесконечности) носит системный характер, а любое право находит непреодолимый предел в самом факте существования государства.

Узурпация власти: теоретический аспект

Отдельный вопрос из области философии права – понимание, оценки и отношение граждан к произволу государственной власти. Большой вклад в теоретическое понимание системы узурпации внес Б. Констан. В отличие от монархии, считал он, узурпация есть сила, ничем не измененная и ничем не смягченная; она несет на себе отпечаток личности узурпатора, который находится в постоянном состоянии недоверия и враждебности. К порокам, сопутствующим факту узурпации, добавляются пороки его личности. «Сколько хитрости, сколько насилия, сколько вероломства узурпация с необходимостью привносит в жизнь общества! Ведь нужно ссылаться на принципы, которые собираешься попрать, брать обязательства, которые собираешься нарушить, играть на доверчивости одних, пользоваться слабостью других, пробуждать дремлющую жадность, поощрять таящуюся несправедливость, разврат»⁵⁰⁶. Узурпатор – всегда беспокоен и мятежен, он не верит в права, которые себе присвоил, хотя и принуждает всех признавать их. Беззаконие преследует его как фантом. Он издает законы – и изменяет их; основывает империи – и разрушает их. Его никогда не удовлетворяет собственный замок, построенный на песке. Узурпация создает военизированную систему – узурпатор может опереться только на вооруженную силу. По мысли Констана, узурпация является даже более страшным злом, чем абсолютный деспотизм. Деспотизм – это «правление, при котором воля господина признается единственным законом; где объединения и корпорации, если таковые вообще существуют, суть лишь органы властителя; где правитель рассматривает себя единоличным собственником своей империи, а в своих подданных видит только пользователей доходами; где свобода может быть отнята у граждан без объяснения властями каких-либо причин; где суды подчинены капризам власти, и их приговоры могут быть отменены; где оправданных могут поставить перед новым судом, которому вменено в обязанность лишь осуждать. …Принцип такого государства – произвол»⁵⁰⁷. Если при деспотизме под запрет попадают все дискуссии и от членов общества требуется лишь подчинение, то узурпатор более коварен. Дело в том, что последний, имитируя свободу, объединяет в себе «все зло анархии и рабства»: именно узурпаторы изобрели обращения и монотонные поздравления – «обычная дань, которую во все времена расточают одни и те же люди в тех же словах и при помощи мер, противоположных ожидаемому результату… Кто не понимает, что чем большим притеснителем выступает государство, тем в большей степени напуганные граждане поспешат воздать ему хвалу за его энтузиазм командования! (…) Узурпатор накапливает все эти приветствия и воззвания – ведь будущее будет судить о нем по этим памятникам, воздвигнутым им самим»⁵⁰⁸. Если народ порабощен, но не унижен окончательно, у него есть надежда на лучшее будущее – деспотизм не отнимает этого последнего шанса. Узурпатор же не только угнетает народ, но и унижает его; он вынуждает людей попирать то, что они уважали, восхвалять то, что презирали, и презирать самих себя.

Освободиться от политического гнета узурпатора можно различными способами, однако положительный долговременный результат все же окажется в обществе с развитым самосознанием граждан. Многие философы права подчеркивают активность личности и ее способность не только отстоять свои субъективные права, но и деятельно противостоять произволу со стороны верховной власти. Так, и в XXI в. не потерял значения подход немецкого юриста второй половины XIX века Р. Иеринга. Деспотизм, полагал он, всегда начинал с посягательства на частное право, с насилия над отдельными лицами. В этих условиях «каждый призван и обязан подавлять гидру произвола и беззакония, где только она осмеливается поднимать свою голову; каждый, пользующийся благодеянием права, должен в свой черед так же поддерживать по мере сил могущество и авторитет закона – словом, каждый есть борец за право в интересах общества»⁵⁰⁹. В случае, когда действия государственных органов и должностных лиц утрачивают свою безусловность, правосудие начинает осуществляться не по закону, а как-то иначе, такое государство деградирует. При этом для его низвержения не обязателен политический переворот: оно само себя постепенно изживает.

В настоящее время в ряде стран состояние законности государства вызывает опасения: принятие многочисленных и не всегда продуманных законодательных актов, их скорая отмена / замена другими, не менее спорными текстами, – все это не только не порождает социальной стабильности, но, напротив, создает устойчивое убеждение большинства граждан в некомпетентности должностных лиц и их нежелании / невозможности своевременно решить насущные жизненные проблемы населения.

Наука о праве и правопорядок

В условиях социальной стабильности наибольшее значение имеет теория юридического позитивизма, при котором юридические нормы расцениваются как веления органов государственной власти. Согласно мнению английского юриста Дж. Остина, любое позитивное право исходит от власти, его содержанием является приказ этой власти, юридически ничем не связанной и не ограниченной. Право есть повеление суверена, заключающееся в предписании или запрете определенного поведения, обращенное к управляемым, обязательное для исполнения под угрозой применения санкции в случае его невыполнения. Все, что не основано на законе – не есть право. Право возникает только в государстве, оно является его исключительным продуктом. Поскольку закон признается единственным источником права, то воле законодателя не могут противопоставляться никакие иные начала права (обычай, доктрина, судейское усмотрение и др.). Право и закон здесь отождествляются, что обеспечивает единство юридической практики (право есть то, что предписано законом). Следуя логике юридических позитивистов, необходимо признать, что право, как функция государства, должно быть создано или допущено государством. Исторически предписания (например, в области семейных отношений), конечно, могут предшествовать государству, но правила становятся правовыми нормами только с того момента, когда государство обеспечивает их исполнение своими силами. Этот подход – основа для формально-догматической теории права, ставившей своей задачей создать логически непротиворечивую и потому предсказуемую модель действующего права.