Текст книги "Радости моего детства"

Анна Волкова
Девочка и море

Шшурх… Шшурхх… Море наступает и откатывается, камешки бегут и все никак не могут убежать один от другого. На это можно смотреть бесконечно – и я смотрю. Мимо проходят чьи-то ноги – качаются, осторожно выбирают место, куда ступить. А мне на камешках удобно. Они тёплые и почти живые. Море, пожалуй, тоже живое. И доброе. Мне велели бояться его, но это зря. Оно не обидит.

Я иду здороваться с морем. Становлюсь на четвереньки и ползу прямо в воду. Она щекочет губы, и я набираю воздуха побольше. И ползу себе дальше. Под водой очень интересно! Тот же шорох становится другим, таинственным. А вон кто-то ползёт. Что-то блестит на дне. Камушки становятся ещё красивее… Но тут меня хватают. Сразу понятно – папа. Такие жёсткие руки только у него, хоть он и добрый. Я вижу, что и он не боится моря. Но мне почему-то надо опасаться. И не заползать в глубину. А почему?

Папа у меня очень смелый. Он даже в воду не входит, как другие, а прямо бросается. И ныряет. Я смотрю вперёд – жду, где покажется его голова. Ни разу не угадала – всегда он выныривает гораздо дальше, чем я ожидаю. Вот какой папа! Я гордо смотрю вокруг: все заметили? Это мой!

А мама очень красивая. Она смотрит на меня, но видит море, и море отражается в её глазах. Они становятся синими и далёкими. А волосы развеваются на ветру. Мама наблюдает за морем, а я наблюдаю за ней…

Днём надо спать, и мне ставят под деревом раскладушку. Это я люблю больше всего. Не спать, конечно. Днём я не сплю уже давно. Но лежать, смотреть на листья в вышине, слушать, как они шепчутся с ветром, угадывать по запаху, откуда этот ветер прилетел, – вот моё счастье! Папа и мама уходят в дом. Мне там не нравится. Он скучный, тесный и слишком белый, там пахнет рыбой и штукатуркой. А вот и до меня долетает рыбный запах. Это оттуда, с другой стороны дома, где рыбки сушатся на верёвочках. Я это тоже не люблю, потому что слишком много мух. И жарко. И рыбой воняет. Ветер, подуй с другой стороны! Если честно, ветер не всегда меня слушается. Он вредный, как мальчишка. Но сейчас послушался. Рыба исчезла, и прилетел запах акации. Это моё любимое дерево. На нём нежные, тоненькие, розовые цветы. Каждый цветок – как розовые волосы сказочной принцессы. И пахнут они сказочно! Мне жалко их рвать, и поэтому я, если увижу такое дерево, сразу бросаюсь шарить под ним в траве – вдруг оно сбросило для меня один цветочек? Тогда его можно носить с собой и нюхать целый день.

Эх, вот если бы сейчас почитать книжку… Но у нас с собой нет ни одной, а здесь только белые домики и море. Придётся себе самой придумать сказку – про принцессу, которую унёс на крыльях озорной ветер, про храброго мальчика, который взошёл на высокую гору, чтобы её спасти. Про то, как ветру стало стыдно, и когда мальчик и принцесса стояли на вершине горы и смеялись – так им было весело вдвоём – то он попросил прощения и подружился с ними… И как они втроём летали над морем, а волны брызгали на них, потому что тоже хотели дружить… Глаза мои слипаются, море шуршит вдалеке, ветер шепчет вверху… Все они – мои друзья. Здесь нас много. Я никогда не буду одна.

После сна мы едим арбуз. Он так пахнет, что хочется тоже носить его с собой и нюхать, для счастья. Но корочки мы собираем ослику. Это очень грустный, одинокий ослик, и всё потому, что его привязали верёвкой. Он даже не может никуда уйти, так и стоит на солнце. Один раз я на нём каталась, но ему не стало веселее, и больше я кататься не хочу. Мы отдаём ему корки, и каждый раз я глажу его тёплые, мохнатые ушки. Он грустно кушает. Мы уходим, не оглядываясь.

Вечером оказывается, что нас берут на катер. Катер едет ловить рыбу. Вернее, вынимать её из сетей, которые уже плавают в море. Мне хочется поехать, но страшно. Катер какой-то маленький и старый. Он очень грязный и воняет рыбой, и дядьки, которые его ведут, грязные и хмурые. А ведь живут возле моря! Но, наверное, не дружат с ним. Может, вообще ни с кем не дружат. Маме они тоже не очень нравятся, а папа храбрый, я же говорила.

В середине море совсем другое. Оно делает вид, что сердится, и качает катер, так что надо держаться за поручни. Может, оно не хочет отдавать свою рыбу, чтобы она висела на солнце и по ней ползали мухи? Хмурые дяди хмуро тащат сеть. В ней блестят рыбки, ужасно много рыбок! Одна рыбка слишком маленькая, и она проваливается сквозь дырочку и падает мне под ноги. Она прыгает, бедная, возле моего сандалика и не может выпрыгнуть обратно в море. Я шепчу папе: можно ли её отпустить? Папа кивает. Я скорей ловлю скользкую дурочку рыбку, несу спасать. И вдруг она вцепляется мне в палец! От неожиданности я взмахиваю рукой, и рыбка, блеснув на прощание, падает в воду. Я плачу, уткнувшись в папу. Он думает, что она меня больно укусила. Нет. Просто мне обидно: она не поняла, что я её спасаю, а думала, что я такая же, как эти хмурые дядьки. Так я и доезжаю до берега, прижавшись к папе и спрятав лицо. Глупые рыбы, ну и висите теперь на верёвке! Не буду больше спасать, раз вы такие непонятливые!

Почти ночь, а мы все ещё не спим. И не только не спим, но вообще идём куда-то! Разве так бывает? Может, это уже не по-настоящему, а в сказке? Дорога ночью совсем не похожа сама на себя. Она щетинится кустами и даже как будто шипит на нас. Отовсюду доносятся слабые запахи, сверху кто-то бесшумно летает, а в каждом дереве ужасно громко стрекочут ночные кузнечики. Вот стало прохладнее. Нет, это точно сказка, раньше я такого не видела. Через огромную зелёную пропасть перекинут висячий мост. Он дрожит и качается, на него страшно ступить. Внизу, наверное, речка, оттуда журчит и пахнет холодком. Папа первым вступает на мост. Он ещё храбрее, чем я думала. Он берёт нас с мамой за руки и ведёт. Мост под нами раскачивается, и я прямо чувствую, как вот-вот мы рухнем в эту пропасть и утонем в речке. Я хочу схватиться за верёвочные перила, но надо идти. Чтобы не смотреть вниз, я очень прямо держу голову, а глазами цепляюсь за куст впереди. И вдруг – мы уже на твёрдой земле! Ура, мы не упали! А мимо нас проходят какие-то люди, они даже нарочно раскачивают мост и смеются, когда идут по нему. И останавливаются на самой середине! Мне даже смотреть на это страшно, и я отворачиваюсь.

Мы идём в тоннеле – это ветки сплелись над головой, и здесь совсем темно. И вдруг – словно удар – тысяча запахов! Нежных, резких, поющих – словно все цветы в мире собрались, чтобы встретить нас. Но никаких цветов не видно, только площадка с фонарем, а вокруг всё те же кусты и деревья. Опять стало слышно море – оно где-то немножко внизу.

Оказывается, вот зачем мы шли! Здесь живут бабушка и дедушка, как в сказочном саду. Мне хочется поскорее их обнять, потому что они мягкие и хорошо пахнут. У бабушки даже руки мягкие, и платье, и волосы. Мне бы хотелось долго-долго с ней сидеть, прижавшись к тёплому, мягкому боку… Но взрослым надо поговорить, а я иду посидеть в беседке. У беседки осталось только одно стекло, и на нём сидит бабочка. Только она не похожа на бабочку. У неё очень тонкие, прозрачные зелёные крылышки, изумительно золотые глаза и маленькие усики. Ими она осторожно нюхает мою руку. Ясно: заблудилась и не может улететь. Я тихонько беру её за крылышки и несу на куст, нечего тут сидеть на стекле. Там есть кое-что страшное для бабочки: ещё одна такая же, только уже дохлая, лапками кверху. Нечего ей там сидеть. Я обхожу какой-то домик со стёклами и спасаю всех золотоглазок, так я их назвала. Бабушка зовёт меня, и я радостно приваливаюсь к ней, окутываюсь кольцом её теплых, ласковых рук. Взрослые о чём-то говорят, смеются, а золотоглазки всё улетают, улетают…

Я чувствую, что папа берёт меня на руки и несёт. Делаю вид, что сплю – так хорошо мне у него на руках. И ещё с закрытыми глазами не будет страшно, даже если мы опять пойдём через речку. Папа молчит, мама идет сзади. У нее лёгкие шаги, потому что она красивая. Мы подходим к нашему домику, папа осторожно кладёт меня на раскладушку, и море – шшурх, шшурхх – желает мне спокойной ночи.

Наталья Мельникова
Смешное название Шишка

Действительно, смешное. Глядя на сосны, окружавшие со всех сторон деревню, мне мечталось, что когда-то жил здесь знаменитый художник Шишкин, писал свои картины, в честь него и назвали её. На самом деле оказалось куда прозаичнее. Мой прадед Панкрат, имевший, несомненно, предпринимательскую жилку, в начале девятнадцатого века сумел приобрести эту землю, богатую родниками и сосновым лесом. Всё вокруг было усыпано шишками. Кто первый назвал деревню Шишка, осталось в глубине веков, но так это смешное название и закрепилось. О! Сколько событий, но больше радостных, чем печальных, вместило в себя время, проведённое в Шишке. Но только теперь я поняла, что детство – это жизнь на особой планете, и хотя мы покидаем её, невидимые нити держат нас всю оставшуюся жизнь.

Книжное поле

Зрение у меня уже в детстве оставляло желать лучшего, но книгу в красной обложке я разглядела издали. Подняв её с земли, расстроилась, увидев, что окончания нет, но зато все листы целы.

«Смотрите, что я нашла!» – заорала я на всё поле, как флагом размахивая романом.

Подружки сбежались на крик и с завистью рассматривали находку. В руках у меня была книга «Три мушкетёра» Александра Дюма – мечта подростков нашего времени. Восторгу не было конца, найти такую книгу сродни нахождению драгоценного камня, и ещё даже неизвестно, чему бы я сильнее тогда обрадовалась.

Читающие эти строки непременно спросят: «Где же это находили такие бестселлеры?»

Отвечу: за зелёным забором. Именно за ним находилась бумажная фабрика «шербаковка», как мы её называли. На ней прессовали картон, и со всех концов Советского Союза сюда свозилась макулатура. Но нет такого забора, в котором нельзя было бы не проделать дыру, и вот мы дружной группой ступали на землю, усеянную тысячами книг, журналов, газет. В тюках и просто россыпью они создавали фантастически нереальный вид. Если бы я была художником, смогла бы нарисовать эту сюрреалистическую картину, но я была читателем. Для нас, приехавших в гости к бабушке в деревню, не было лучше занятия, чем бродить по «книжному полю», отыскивая что-нибудь интересненькое.

Читала «Три мушкетера» постепенно, не торопясь, увлекаясь сюжетом всё более и более. В голове складывались целые картинки мушкетёрской жизни. Ах, этот юный гасконец д’Артаньян и его друзья-мушкетёры! Как ловко удавалось им выходить победителями из всех запутанных ситуаций! Забыв про работу на огороде, садилась под огромный куст смородины и погружалась в интригу французского двора. Я, представляя себя придворной дамой, изменила даже свою походку, пока бабушка, пристально поглядев на меня, не сказала: «Чо-то ты, девка, шагаешь как-то странно, гузкой туды-сюды моташь, чисто гусыня!»

О-би-де-лась жуть: «Ничего не понимают, да разве они видели, как настоящие дамы ходят». Но походку не сменила.

Витёк с соседней улицы нашёл «Двадцать лет спустя», и начался «великий» обмен. Он важничал, вредничал, зная, как мне нужна книга. Пришлось отдать набор открыток да ещё 10 копеек в придачу – роман в моих руках, и радости нет конца. Правда, увидев Витьку, ворчала: «Ещё пионер называется».

Днём в деревне дел невпроворот, особо не почитаешь. Приспособилась ночью под одеялом включать фонарик и глотала страницу за страницей, пока не была поймана с поличным.

Бегали мы на «книжное поле» не реже, чем за грибами в лес, и охота эта была не менее интересна. Вечером, собираясь на завалинке, хвастались друг перед другом находками, здесь же менялись. Когда приезжали родители, мы ходили за ними, глядя глазами преданной собаки. Была одна цель – как можно больше увезти с собой книжек.

Деревенские смеялись: «Глянь, городские опять макулатуру домой потащили». Мы внимания не обращали, потому что чувствовали себя счастливыми и бо-га-ты-ми!

Первый блин всегда комом

Несколько дней пришлось пожить у тёти. Солнце только розовым краешком выглядывало на горизонте, а тётя Тома уже торопилась на работу. За нами и за хозяйством приглядывала бабушка, но на несколько дней ей пришлось уехать в соседнюю деревню к сестре. Наконец-то мы с сестрой остались одни. Почувствовав себя хозяевами, решили удивить всех – приготовить самим обед. Чего казалось проще – лапша с подливкой. Поставили кастрюльку на газ, налили воды и закинули лапшу.

Побегав по дому за котёнком, Ольга открыла крышку кастрюли:

– Тань, а почему наша лапша не похожа на мамину?

Я, повязав тётин фартук для солидности, посмотрела в кастрюлю и страшно удивилась. Вместо лапши булькала серая масса.

– Первый блин всегда комом, – весело произнесла я любимую бабушкину поговорку. Вдвоем отнесли кастрюлю в сараюшку и на радость хрюшке вылили в лохань. Следующий день вновь начинался с хлопот на кухне.

– Тань! Наверное, воды было мало, давай возьмём кастрюльку побольше, – предложила Ольга.

Как старшая сестра (в июле мне исполнилось аж семь годков) смутно начала догадываться, что дело не только в кастрюле, но, вздохнув, согласилась.

Достали кастрюлю литров на пять, налили воды и закинули в неё весь пакет лапши. Не сразу решились заглянуть в кастрюлю, но когда открыли крышку – вновь увидели булькающую массу непонятного цвета. Вздохнув, молча, уже без шуток понесли в хлев. Радостное хрюканье хавроньи разнеслось по всей улице.

Вечером тетя начала готовить ужин и, открыв шкафчик с продуктами, увидела пустую полку и удивлённо окликнула нас:

– Девчонки! А куда у нас вся лапша пропала?

Пришлось рассказать о двух своих неудачных попытках приготовления обеда. Тётя не рассердилась, а посмеялась вместе с соседкой Нюрой, которая зашла к ним в гости. Не зря говорят, что слухи летят со скоростью света. Наутро об истории узнало всё село.

Праздник, которого не было в календаре

Пасха… В детстве это был особенный праздник, не похожий на другие. Приготовления к нему начинались, когда бабушка Маша звала женскую половину родни «мыть избу». Дом, построенный нашим прадедом, был крепким и основательным. Радостные – собрались все вместе, – но без шуток и песен взрослые мыли стены, потолки, вешали чистые занавески.

Нам, ребятне, доверяли убирать божницу, протирать иконы, которых в доме было много.

Наведение чистоты в святом уголке сопровождалось рассказом о случае в Самаре с «окаменевшей Зоей». Притихшие, мы выполняли свою работу с особым тщанием и страхом. Окончив дела, вся большая семья садилась за стол и уплетала за обе щеки постный обед: картошку с солёной капустой, пшённую кашу с тыквой.

Потом бабушка вежливо просила нас не приезжать всю «страшну неделю»:

– А то нагрешишь только с вами!

На это время маленький, старенький телевизор отключался и накрывался ажурной салфеткой.

И вот наступал праздник. Все в семье наряжались и дружно шли на кладбище, храм в то время был закрыт. Пасха – единственный день в году, когда дорога на погост не была скорбной. Народ шёл сплошным потоком. Все радостно улыбались, приветствуя друг друга. И мы, дети, толком не зная, почему Христос воскрес, но радуясь тому, что не умер, громко отвечали: «Воистину воскресе!»

По дороге с любопытством слушали истории старших о своих родственниках. О том, что сестра нашего деда во время войны, наделав кирпичей из глины и соломы, сложила саманный дом, а дядя Вася попал в плен во время войны и убежал из лагеря. Не верили, посматривая на худенькую бабу Аню, вовсе не похожую на домостроительницу. Удивлялись, как толстый дядя Ваня мог убежать от лагерных овчарок. Таким рассказам не было конца и края.

А куличи? О… этот запах бабушкиных куличей, посыпанных крашеным пшеном! Вкуснее я не едала ничего за свою жизнь.

Когда сама начала печь куличи, каких только рецептов не пробовала – но всё не то, всё не то!

На следующий день в школе учительница спросила у класса:

– Какой вчера был праздник?

И мы, не подозревая подвоха, звонкими пионерскими голосами ответили:

– Пасха!

На что учительница строго сказала:

– Такого праздника нет! – И провела с нами беседу.

Мы молчали, в наше время не принято было спорить с учителями. Но прошедшее торжество вспоминалось нам завтраками, спрятанными в портфелях: куличами и крашеными яйцами, которые мы ели украдкой в уголке, чтобы не увидел учитель.

Это был странный праздник, который жил отдельно от новостей, от газет и журналов, от всей официальной жизни страны.

Так и остался он у меня в памяти особенным и любимым праздником, которого не было в календаре.

Кому – осёл, кому – кот

Умываясь, слышу: шлёп, шлёп. Это наш кот наводит порядок на моём столе, сбрасывая всё на пол, что он считает лишним.

– Да, когда же это кончится? – раздражаюсь я. – Ничего нельзя оставить на столе.

– Знаешь, – слышится голос бабушки, – есть много историй, в которых через животных учился человек. Вот интересная библейская история.

Моавитский царь послал своих людей к волхву Валааму с просьбой помочь снять осаду города Иерхиона. Царь рассчитывал, что Валаам с по мощью магии уничтожит израильтян, угрожавших столице. Волхв оседлал ослицу и поспешил на выручку. Но Бог встал на защиту израильских воинов, и по Его воле ослица отказывалась идти вперёд. Раздражённый Валаам два раза ударил её. Когда он замахнулся в третий раз, животное вдруг заговорило по-человечески, и только тогда он понял, что ему нельзя ехать…

Беру кота на руки, гляжу в его наглые глаза и читаю в них:

«Ну, а тебе вместо осла – я, кот, и хоть не говорю, но к порядку приучу!»

И что вы думаете, приучил всё-таки наш Васька меня к порядку. Учение его на пользу пошло.

Алексей Ерошкин
Письмо Деду Морозу

За окном совсем уже стемнело. Миша Рыжков сидит на подоконнике в полутёмной комнате, поджав ноги. Свет настольной лампы падает на листок бумаги, которую мальчуган зажал в руках. Кривым детским подчерком там написано: «Дорогой Дедушка Мороз! Подари мне, пожалуйста…» Фраза оборвалась, а автор, закусив ручку, глядит в окно.

Во дворе пусто. Люди собрались за праздничными столами, через несколько часов наступит Новый год. В доме напротив по окнам перебегают огоньки гирлянд.

Миша вспоминает маму. Она тоже приклеивала к стеклу гирлянды и наряжала ёлку. Весёлая и неугомонная носилась по кухне, а Миша с отцом писали письмо Деду Морозу. Процесс написания был целым ритуалом. Сначала мальчик раздумывал, что попросить, а папа подсказывал. Они составляли текст, выводили его на красивой бумаге. Бумагу клали в конверт, и Миша языком лизал клейкий и сухой край треугольника. Отец запечатывал письмо и куда-то уносил. Куда – Миша не знал. Это был секрет. Видимо, только взрослые могли связаться с Дедом Морозом, потому что, когда Миша спрашивал, папа лишь улыбался:

– Вот вырастешь – узнаешь!

Потом семья садилась за праздничный стол, ела, все смеялись, ждали речи президента. И Миша, конечно же, засыпал, так и не досидев до конца застолья. А наутро обнаруживал под ёлкой завёрнутый в блестящую бумагу подарок.

– Дед Мороз передал, – говорил отец, – пришёл ночью, мы не стали тебя будить.

И каждый год мальчик обещал себе, что не будет спать и увидит Деда Мороза, но каждый год просыпал.

Последний раз так встречали праздник пару лет назад. Потом не стало мамы… Отец всё чаще возвращался домой шатаясь, невнятно бурча, пропахнув водкой. Он и сейчас спит в соседней комнате, из которой доносятся звуки телевизора.

Нет, Миша не злится на него. Папа хороший человек. Когда трезвый, так же, как и раньше, треп лет ему волосы, шутит, готовит ужин. Они садятся за стол. Вот только мамино место пустует. Отец сильно переживает её смерть, а водка избавляет от переживаний, помогает забыть маму.

Но у него, у Миши, водки нет, у него одна надежда теперь: на письмо, которое напишет Деду Морозу. Предыдущий год он пропустил, ждал отца. Долго ждал, до самой ночи, а тот пришёл лишь под утро пьяный и сразу же завалился спать. В этот год мальчик решил всё сделать сам.

Миша нахмурился: он ведь не знает, как отправить письмо. Но главное написать, а там уже посмотрим. В конце концов, Дед Мороз же волшебник и сегодня Новый год – должно случиться чудо!

Мальчишка опять взялся за ручку и сосредоточился – надо поспешить, времени остаётся мало.

«Подари мне, пожалуйста…» – на этом фраза обрывалась. Что же попросить? Хорошо бы, конечно, велосипед. Вот в прошлом году во дворе задиристому и курчавому Лёше Маленкову, по прозвищу Малина, подарили отличный велосипед: горный, с несколькими скоростями и глубокими протекторами. Леша даже в мяч бросил играть, ездил вокруг ребят по площадке, «выделывал финты».

Мише очень хотелось прокатиться, и он спросил у Малины:

– Дай покататься?

– А ты мне чё? – прищурил глаз Лёха, не слезая с седла.

– Да ничё. У меня ничего нет. Просто так давай!

Но Малина просто так не дал. Он не из таких людей, кто просто так даёт. Бросив взгляд в сторону подъезда, где стоял синий легковой автомобиль, Леха назвал цену:

– Если папину машину помоешь, то дам два круга.

«Ух ты рожа», – подумал Миша. Выбор, конечно, не равнозначен, но Миша согласился. Малина прочитал ему инструкцию, которая длилась чуть ли не дольше самой езды. Потом руль из рук Лёхи перекочевал Мише, тот запрыгнул в седло и нажал на педаль.

И это было действительно здорово! Пролетать со свистом по двору мимо ребят, мимо скамеек, деревьев и прохожих… Будто обрёл крылья. Ветер холодил лоб и щёки, гудели шины, а Миша ехал вперёд…

Тёмное стекло окна отразило улыбку. Миша наконец-то понял, чего хочет попросить, и вывел: «Подари мне, пожалуйста, велосипед, – потом добавил, – горный, со скоростями». Хотел добавить ещё что-нибудь, но на улице раздался свист.

«Фиу-фиу», – взмыли ввысь огни, собранные в пучок. Хлопок. И они рассыпались на мириады мелких красных, зелёных, фиолетовых светлячков. Это какой-то нетерпеливый человек не дождался Нового года и запустил фейерверк. Когда светлячки гасли, небо опять становилось тёмным, в россыпи звёзд. И мальчик видел отражение своих русых нестриженых волос, вздернутого маминого носика и голубых глаз. Кстати, у него тоже есть фейерверк. На новогоднем утреннике в школе пускали салют, у одной коробки потух шнур. Миша сунул коробку в рюкзак, принёс домой. Одному пускать неинтересно, поэтому пока салют стоял на тумбочке у двери, и рядом мальчик положил спички на всякий случай.

– Ты… чего… не спишь? – вдруг раздаётся позади невнятный глухой голос. Даже в темноте видно на папином лице отёки и щетину. В старой тельняшке и трениках, покачиваясь, отец смотрит осоловелым взглядом.

– Я письмо пишу, – звонко отвечает Миша и чувствует, что отец не слышит. Проблеск сознания мелькнул и потух. – Иди, поешь, пап.

Отец, словно зомби, разворачивается и топает на кухню, слышно, как пьёт там воду, идёт обратно. Скрипит кровать, и после глубокого вздоха всё затихает, из телевизора поёт концерт.

Мише становится невыносимо тоскливо, как никогда. Он смотрит в окна напротив, где теперь сидят люди за накрытыми столами, громко разговаривают, смеются, дарят подарки. Горят гирлянды, и как раньше он сам, сидит какой-нибудь чистенький розовощёкий мальчик и ждёт Деда Мороза. А он один в большой квартире, и никому до него нет дела. Совершенно никому. В холодильнике лишь гречка да недоеденная банка кильки.

«Почему же так? – подумал Миша. – Мама! Где ты?! Слышишь ли ты меня?! Я, оказывается, никому не нужен, кроме тебя».

Он вспомнил ласковое мамино прикосновение к волосам. Нежное и успокаивающее.

«Мишенька, – говорила мама, – ты вырастешь большим и сильным, а главное – хорошим, честным человеком».

И мальчик верил, что именно так и будет. Что постоянно в доме будет тепло и уютно, что его будут собирать в школу, будут с ним возиться и дарить подарки на Новый год. Верил он до тех пор, пока не увидел маму на невыносимо белых простынях. Таких белых, что, казалось, неестественно класть человека на такие простыни. А мама лежала бледная, худая, будто восковая фигура, смотрела на сына, и тихонько лились слёзы из опухших глаз.

– Наклонись ко мне, – прошептали её губы, и он услышал: – Мишенька, бедный мой. Видишь, как бывает, – она оправдывалась перед ним, – я ухожу. Значит, так надо. Я многое хотела бы тебе сказать, но, наверно, не стоит. Скажу лишь, чтоб ты всегда слушал свою совесть, она дана нам отличать доброе от злого. – Потом мама приподнялась на кровати и стянула с шеи чёрную верёвочку, на которой блестел медальон из тёмного металла. – На, возьми. Всегда носи при себе, это святитель Николай Чудотворец. Когда будет трудно – проси, поможет. Мне дала его твоя бабушка, а ей твоя прабабушка. И рассказывали, что прадед коммунистом был, в Бога не верил, но вот рядом с разоренной церквушкой нашёл медальон. И сам не зная почему, оставил себе. И в боях, когда смерть ходила рядом, научился молиться. Молился медальону, как талисману: «Если слышишь – помоги выжить!» И выжил, стал верующим человеком. Так и тебя пусть бережёт…

Мама устала говорить и откинулась на подушку, Миша смотрел не отрываясь в родные глаза, впавшие от болезни, и чувствовал в зажатой руке холодок металла. Ещё плохо понимал, что это один из последних разговоров, не хотел верить. Медальон с тех пор носил при себе, старался никому не показывать, словно это была их тайная связь с мамой.

Он достал его из кармана. На ладони лежал овальный кусочек металла с рубиновым камушком у петельки. С медальона на мальчика смотрел выгравированный железный старец, странно сложивший правую руку. Миша поместил образок на подоконник, рядом с собой.

Слеза капнула прямо на письмо, за ней другая. Намокшие чернила смазались, но мальчик не замечал. Он плакал тихо и грустно на подоконнике, как осенний дождь. Знал, что мужчине нельзя, но не сдержался. А потом скомкал бумагу, кинул в угол. Схватил со стола новый лист, и сами собой полились строки:

«Дорогой дедушка Мороз.

Я знаю – ты есть. У нас в классе в тебя не верит никто, а я верю. Они смеются надо мной, ну и пусть. Ты есть. Прошу тебя, пожалуйста, если можешь, верни мне маму. Мне очень плохо без неё, да и папе тоже. Он часто напивается и спит. И у него от этого маленькая зарплата, нам не хватает. А я всё делаю сам: сам учу уроки, сам собираю портфель в школу, сам готовлю завтрак из бутербродов. Устал уже.

Хотя понимаю: вряд ли ты в силах вернуть нам маму, чтобы было как раньше. Чтобы папа не пил, чтобы весело. Тогда просто принеси в наш дом праздник. Я не знаю как, но ты волшебник – придумай. А то Новый год, а я один сижу. И знаешь что! Приходи! Я дождусь тебя. Ночь спать не буду и дождусь. Увижу, наконец, Деда Мороза и докажу ребятам, что ты существуешь. Да и мне станет после этого легче писать тебе.

И всё. Больше ничего не надо, подарков не надо».

Миша чуть подумал и дописал ниже:

«Ну, хотя было бы неплохо, если бы ты подарил мне велосипед, как у Лёши Маленкова, горный, со скоростями. Но это не обязательно».

Он перечитал и остался доволен результатом, сложил вчетверо. Осталось теперь как-то доставить письмо до адресата. Уверен был, что придумает, поэтому сунул листок в карман, и вдруг заголосила трель звонка.

В тихой квартире прозвучала она особо пронзительно, и Миша поднял голову: «Кто это? Мы никого не ждём». Мальчик вслушался в тишину – может, встанет отец. Но отец не встал, а вот звонок запиликал вновь, за дверью стоял кто-то настойчивый. Миша спрыгнул с подоконника и прошёл сквозь коридор с жёлтыми стенами до входной двери. Привстав на цыпочки, заглянул в глазок и…

…увидел красную шапку с белой бородой. Это действительно был Дед Мороз. Дед Мороз, на которого надежда! Дед Мороз, кого он звал! Он пришёл, услышал его, прочитал письмо, пусть и не отправленное! Вот что значит чудо! И пришёл не один – сзади переминалась с ноги на ногу Снегурочка в блестящей голубой шубе.

Миша Рыжков распахнул дверь так же широко, как распахнулись его глаза от удивления, и застыл.

– Здравствуйте, вы не хотите подарить вашему ребёнку… – заговорил сразу же дедушка в проём и почему-то осекся. Голос у него совсем не такой, как представлял мальчик. Не размеренный и рокочущий баритон, а выше, интонация, как у вокзальных зазывал. Будто речь эту произносит раз в сотый. Он, видимо, не ожидал увидеть ребёнка и поэтому спросил:

– А взрослые есть дома?

– Да. Папа спит.

– Спит? – Они со Снегурочкой переглянулись. – И больше нет никого?

Мальчик помотал головой. Снегурочка заулыбалась, вышла вперёд к Мише и ласково сказала:

– С Новым годом тебя, малыш! Мы пришли поздравить и подарить подарки. Скажи: ты знаешь, кто мы такие?

Миша кивнул.

– Ты ведь ждал нас, верно?

Ждал он, конечно, не их, а только Деда Мороза, но снова кивнул.

– Так давай веселиться! Веди нас к ёлке скорей! Чтобы огни горели, снежинки блестели и мы с тобой стихи читали! – Снегурочка заулыбалась ещё сильнее, и Миша увидел, что у неё жёлтые зубы. Ему стало отчего-то неприятно, он насупился.

– У меня нет ёлки.

– Нет ёлки?! – Дед Мороз опять посмотрел на Снегурочку. – Как – в Новый год нет ёлки?!

– У меня зато есть фейерверк, – сказал Миша.

– Ну, фейерверк так фейерверк, – обрадовался нежданный гость, – пойдём тогда украсим твою квартиру праздничным настроением. Расскажешь стихи дедушке, получишь отличные подарки.

И они со Снегурочкой, не дожидаясь приглашения, прошли в коридор.

– Сюда? – приоткрыл Дед Мороз дверь в папину комнату.

– Нет, там папа, – ответил Миша, – пойдём в зал.

В зале включили свет, и гости осмотрелись и повеселели.

– Ну! – воскликнула Снегурочка. – Какие ты стихи знаешь? Расскажешь дедушке?

– Расскажу.

– Хорошо! Какой? Про Новый год?

– Нет. Про маму.

– Отлично, давай про маму. Дедушка, будешь слушать и подарки дарить?

– Буду-буду, – сказал дедушка уже тоном, каким и должен говорить новогодний волшебник. При этом он встал лицом к Мише, а Снегурочка маячила за спиной. – Та-ак, я слушаю, рассказывай мне стишок.

Вообще мальчик не любил учить стихи, но стих про маму ему понравился и врезался в память. За белой кучерявой бородой было не видно лица слушателя, блестели только чёрные глаза. Миша посмотрел в эти глаза и начал неуверенно:

 
Если мамы дома нет,
Очень, очень грустно.
Если мамы долго нет,
То обед невкусный.
Если мамы рядом нет,
Холодно в квартире,
Если мамы близко нет,
Плохо в целом мире… [9]9
  Алёна Раннева. Берегите маму!


[Закрыть]
 

– Молодец-молодец, – захлопал Дед Мороз в ладоши, – порадовал! И заслужил подарочек. Ну-у, что я тебе приготовил… – Он нагнулся, и неожиданно Миша увидел, что Снегурочка, открыв дверцу серванта, рассматривает оставшийся от мамы сервиз, но дедушка уже сунул ему набор фломастеров, вновь закрыв шубой свою спутницу.

– Вот тебе фломастеры, дружок.

– Спасибо. – Мише вновь стало так неприятно, что лучше бы эти люди и не приходили к нему. «Не читал он письма, – подумал мальчик, – и не настоящий это Дед Мороз! Ряженый».