Текст книги "Радости моего детства"

И будто в подтверждение своих мыслей увидел, что Снегурочка уже держит чёрную веревочку с кусочком металла и красным камушком у основания. Медальон! Он забыл его на подоконнике.

Мишу передёрнуло – кто-то чужой прикоснулся к самому святому, что у него было от мамы, будто руку сунул в душу. Дед Мороз попытался занять внимание мальчика, но Миша отчетливо и звонко спросил:

– Почему вы трогаете чужие вещи?

Вопрос не смутил Снегурочку, она вообще его проигнорировала.

– Смотри, какая вещь, – протянула деду медальон, – не дешёвая.

– Отдайте, – ещё раз попросил мальчик, но его опять не услышали. Будто и не было вовсе. Будто это он пришёл в чужую квартиру и брал чужие вещи, даже Дед Мороз отвернулся и перестал доставать дурацкими вопросами.

– Верните, это не ваше! – Миша подошёл вплотную и протянул руку.

– Вернём-вернём, – отозвалась Снегурочка, – сейчас посмотрим и вернём.

Звучало неубедительно.

– Отдайте сейчас! – не уступал Миша и попытался выхватить, но неожиданно резко Дед Мороз оттолкнул его и грубо сказал:

– Сейчас вернём, не слышишь, что ли?

– Я позвоню в полицию, – сказал мальчик и бросился в коридор к телефону.

– Не надо никуда звонить, – преградил путь дедушка, – всё хорошо, малыш, мы уже уходим.

На подоконнике медальона не было.

– Вы не вернули мою вещь! Я буду кричать! Папа! – заорал Миша, но папа и не думал просыпаться, а Снегурочка мягко прикрыла мальчику рот.

– Не кричи, давай поменяемся. Мы тебе вон сколько подарков, – она указала на красный мешок, из которого появились фломастеры, – а ты нам вот эту вещь.

– Это подарок мамы – я его никогда никому не отдам!

– Отдашь, паршивец, – вдруг схватил за руку недавний слушатель стихов, – иначе просто так заберём! Всё, пошли, – бросил он подельнице.

И тут Мише стало страшно. Очень страшно. Они ведь, скорей всего, бандиты, а что может сделать ребёнок с двумя взрослыми людьми? Но у них мамин медальон! И он просто обязан что-нибудь предпринять.

Брякнуло в рюкзаке Снегурочки. «Так это же сервиз! – понял Миша. – И его забрали!» Ему хотелось заплакать от бессилия, от того, что праздник обернулся ограблением и что мамина вещь уходит в грязном кармане проходимца.

Вспомнились рассказ о прадеде и о святом, который может помочь. «А вдруг? – подумал Миша и тут же мысленно заорал: – Помоги мне, медальон! Помоги мне, святой Николай!»

Но ничего не случилось.

Дед Мороз и Снегурочка прошли мимо него к двери, и никакая высшая сила не остановила их. Женщина уже скрылась в коридоре, собирался сделать это и её спутник, красная шуба его распахнулась, сбив коробку фейерверка с тумбочки.

Дед Мороз выругался.

Фейерверк лежал на полу, лежали и спички. Мальчик впоследствии сам удивился, как сумел схватить с пола коробку, чиркнуть серной головкой, воспламеняя фитиль. Грабители ещё не дошли до входной двери, когда в проёме показался Миша, держа в руках салют. Фитиль догорел, Рыжков зажмурился и направил картонные трубки в ненавистные спины.

Фиу!

Оглушительно вылетел огонёк и столкнулся с красной шубой, как снаряд.

Уходившие развернулись в изумлении, и тут, оглушительно хлопнув, огонёк разлетелся на сотни красных мелких светлячков. Светлячки весело попадали во всё вокруг: зеркало, обои, занавески, в бороду, в волосы и на одежду грабителей.

Такого Дед Мороз и Снегурочка ещё не видели и, опешив, замерли на несколько секунд. А салют лупил ещё и ещё. В коридоре взрывались синие, фиолетовые, зелёные светлячки. И было необычайно красиво, да Мише некогда было любоваться. Бросив коробку, он рванул прямо под огонь, мимо стоявших гостей – к входной двери. Ему хватило мгновения их оцепенения, чтобы прорваться.

Выскочил в коридор, попутно выдернув ключи, и захлопнул дверь, быстро повернув замок.

В квартире рвалось и рвалось, что-то кричал отец – не до него сейчас.

Миша уже звонил соседям, где жил дядя Лёша, дальнобойщик, здоровый как медведь мужик, мастер спорта по какой-то борьбе. Открыл сам хозяин, в трико и майке, жуя бутерброд.

– Михайло? – весело спросил и изумился: – У тебя что там? Теракт?

– Помоги, дядя Лёша! – проорал мальчик.

* * *

Молодой полицейский со смешливыми глазами закончил писать и посмотрел на Мишу.

– Это всё?

– Ну да, – ответил тот.

– Тогда вот тут распишись, – он протянул по старой царапанной столешнице исписанный лист бумаги, ткнул пальцем.

– Я не умею расписываться, – сказал Миша.

– Фамилию напиши.

Когда появилась фамилия, полицейский сказал:

– Ну ты, малец, даёшь! Угрохал из фейерверка двоих рецидивистов. Они по такой схеме столько квартир обчистили! Звонили в дверь, предлагали услуги Деда Мороза со Снегурочкой, и когда кто-нибудь соглашался, молодчики работали в надежде что-нибудь прихватить.

Или же смотрели, изучали, чтобы потом прийти. Один отвлекал шутками-прибаутками, вторая промышляла. Пока не попали к тебе в лапы. Мы когда взяли их, они даже заикались. – Это он, конечно, пошутил, потому закатился молодецким смехом.

– А отец мой как? – спросил Миша.

– Отец твой нормально. Показания тоже даст. Хотя, я думаю, в них будет лишь одно слово – сон! – Он опять засмеялся.

Вообще молодой много смеялся, даже больше, чем нужно. Вот второй полицейский, постарше, наоборот, сидел серьёзно, наблюдал за Мишей из-под чёрных бровей. Спросил лишь раз:

– Чай будешь?

А когда мальчик кивнул, то принёс горячую кружку и три шоколадные конфеты. Миша отпил глоток и почувствовал, что очень устал. От эмоций и переживаний становишься безразличным. Хочется спать.

Но полицейский, который брал показания, опять затараторил:

– Зато весело ночь прошла! Такой редкий случай! Да, Василий Иванович? А то дежурить на праздник – скукотища, да и обидно. Народ дома пьёт, ты сиди в отделении. Хотя вас, Василий Иваныч, и домой не тянет. Но у меня семья, и меня тянет. Сидел бы сейчас с женой.

– Да, Паша, – коротко ответил старший и увидел, что Миша клюёт носом. – Э, друг! Ты никак засыпаешь уже? Пойдём, мы постелили в кабинете.

– А домой? – спросил мальчик.

– Домой завтра. Что будешь делать один?

– Мне домой нужно, вдруг Дед Мороз придёт. Я письмо написал.

Молодой снова захохотал.

– Так пришел к тебе уже. Мало? Ты и этого чуть не поджёг. А если честно, то Деда Мороза не бывает, малой!

Миша поджал губы и подумал, что, может, и прав он. Нет никакого Деда Мороза, только взрослые переодеваются для развлечения детей. Выходит, зря он писал, а самое обидное, что зря верил. Дурак… Но Василий Иванович строго посмотрел на молодого и спросил:

– Что за письмо?

Миша вытащил из кармана листок, протянул ему. Полицейский, спросив разрешения, открыл и задумчиво прочитал. Потом сказал:

– Не верь Паше, мальчик. Он молод ещё. Дед Мороз существует и дарит подарки. Надо обязательно передать ему твоё письмо.

– Я не знаю, как передать, – насупился Миша, – папа куда-то относил. Куда – не говорил.

Полицейский улыбнулся:

– Ты иди, ложись, а я как-нибудь попробую управиться. Есть у меня один канал связи, прямо с Кремля для Дедов Морозов специально разработали. Может, что-нибудь да выйдет, волшебная ночь-то ещё не закончилась.

И Миша с ним прошёл в кабинет, улёгся на диване. Одеяло укутало плечи, сон не заставил ждать. Мальчик сопел, и снилась ему мама живая и весёлая. Ещё снился Дед Мороз, настоящий, который читал письмо, качал одобрительно головой и был отчего-то похож на того дедушку с медальона. Мальчик спал и не подозревал, что майор Василий Иванович в это время в самых крепких выражениях ругает папу. Говорит, что он тряпка и как скотина, что он слабак, и у него такой сын, а он скатился донельзя. Отец с похмелья сидит перед ним как ребёнок, виновато поникший. Майор берёт с него обещание не пить, а растить Мишу.

– Я к тебе буду каждую неделю наведываться! – обещает Василий Иванович, грозит пальцем. А потом зовёт молодого полицейского и говорит: – Паш, ты вот что… Бери машину, дуй ко мне домой. Там на балконе стоит велосипед. Хотел сыну подарить, да перебьётся. До лета далеко, успею купить. Вези его сюда, хоть и не спортивный, но для малого сойдёт. Скажем, что Дед Мороз небогатый был.

Паша уходит, и майор веселеет, хлопает по плечу отца:

– Да ладно, жизнь не кончилась! Прорвёмся!

Отец улыбается и тихо спрашивает:

– Как же ваш сын без подарка на Новый год останется?

– Сын мой живёт в другом городе с бывшей женой, один я. Потом подарю ему.

А Миша спит крепким сном всю ночь и когда открывает глаза, то видит луч солнца, пробивающийся сквозь пыльное стекло, видит незнакомый кабинет, стол, диван, на котором он лежит под солдатским одеялом.

И видит отца.

Тот слегка помятый, сидит на стуле, виновато улыбается, а в руках у него новый велосипед. Мальчик застывает, не веря. И в тишине отец смущённо шепчет:

– Ты прости меня, сынок… – и замолкает, не может подобрать слова. Потом, вспомнив, протягивает велосипед: – А вот это тебе! Дед Мороз ночью приходил, принёс! Мы не стали тебя будить…

Миша кидается ему на шею, обнимает крепко-крепко, и по щеке катится слеза.

– Простите, что тревожу, – вдруг раздаётся голос майора сзади, – но тебе, малой, один мужчина и одна женщина просили передать вот эту вещицу. Очень извинялись, кстати. – В вытянутой руке Василий Иванович держит медальон на чёрной веревочке. – Ты хоть знаешь, сколько она стоит? Мы тут пробили… В общем, цена больше, чем думаешь. Можешь продать, когда туго будет.

– Нет, – качает головой Миша, – не продам. Это же мама подарила.

Мальчик бережно берёт веревочку, смотрит в железный лик старца, улыбается и тихо произносит:

– Спасибо.

Ведь сегодня для него – Миши Рыжкова – случилось самое настоящее чудо!

И Дед Мороз всё-таки есть, пускай кто-то не верит, а он точно знает, что есть. Даже если Миша снова в этот год проспал его визит.

Светлана Пешкова
Путь Марии

А дальше…

Многоточие… Какой мудрый знак препинания! Его очень любили писатели-сентименталисты. Знаете почему? Да потому, что жизнь бесконечна, а значит, и чувства тоже нескончаемы. Вот и принято было завершать свои произведения многоточием – своеобразным литературным знаком бесконечности.

А дальше…

Что будет дальше, после смерти?

Порой накатит тёмно-серое облако сомнений: как это может быть – тебя не станет, а жизнь будет продолжаться? И начнёт эта мысль в тебе расти, укореняться, разливать яд пессимизма по венам. Не скрою, становится страшно.

«Ибо возмездие за грех – смерть… – но читаешь дальше, – …а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем». И вдруг отчаянно понимаешь: ты готов ко всему, что бы ни случилось, ведь так Господу угодно. Вот в такие редкие моменты приходит понимание того самого смирения, о котором говорил Иисус, о котором мы слышим на проповедях, читаем в Житиях святых. За смирением следует страх Господень, богатство и слава и жизнь (Прит. 22, 4).

И находишь ответ на свой вопрос, и принимаешь сердцем: всё посылаемое нам свыше – для нашего же блага, это проверка веры в то, что наша душа приходит в этот мир работать, а может, и отрабатывать прошлые грехи, чтобы продолжить свой бессмертный путь дальше.

И только от нас зависит, куда направится она после физической смерти…

Долгие годы меня не оставляют воспоминания о людях, которые своим примером помогли моей душе не погибнуть в поисках земных наслаждений, а начать работать, искать пути к радостям небесным.

Случилось это около тридцати лет назад, в пору моего советского беззаботного атеистического детства. У нас в доме жили две женщины – мать и дочь. Были они верующие, ходили в храм. Ну, ходила только одна из них, а своё чадо она возила в инвалидной коляске, девочка тяжело болела с рождения. Никто не общался с этой странной семьёй. Замкнуто они жили, бедно, да ещё часто ездили в церковь, которая находилась далеко за городом.

Путь не близкий: автобусы, пересадки, толкотня. Как справлялись они – одному Богу было известно.

«Больные обе!» – говорили соседки.

«Нищебродие! Эх, сдала бы Мария свою уродку в детский дом и не мучилась бы, всё равно помрёт девка, не жилец она!» – часто слышали мы рассуждения и осуждения бабушек.

Да и что скрывать – мы, дети, тоже поддерживали такое мнение: лучше сдать больного ребёнка, избавиться от проблемы и жить спокойно.

Девочку звали Надеждой. Она не могла разговаривать, была слепа. И почти не двигалась. Руки – плети, ножки – кривые палочки. Смиренно сидела она в кресле, свесив голову набок. И текли у неё изо рта слюни, что вызывало особое отвращение. Мы обходили коляску стороной, а потом долго шептались о том, насколько противно это существо, ничего не понимающее, не видящее, мычащее и безобразное. А мать так любила это своё уродливое дитя, что все диву давались.

«Надежда моя! Спасение моё!» – иногда слышали мы странные слова. Какое спасение? Какая надежда? Мучения только!

Странная женщина Мария не имела возможности работать, существовала на какое-то пособие, одевалась скромно, серо, и не то что не по моде, а иногда даже и не по погоде. Зима на улице, а она в каком-то залатанном пальтишке. Только пуховый платок и согревал.

Взрослые говорили про неё разное: что красавицей была, что муж имелся при должности и при деньгах, что поездили они с ним в своё время «по заграницам», что жили широко и красиво.

А как родилась Надежда, так всё и рухнуло. Были времена хорошие, а настали страшные: развод, горе, предательство, нищета…

Но никогда, никогда эта, как нам казалось, обиженная Богом женщина не унывала и не жаловалась. Всегда у неё на лице была улыбка. И поздоровается со всеми, и в подъезде подметёт просто так, для порядка, и весной цветочки какие-то в землю воткнёт, а потом радуется, на них глядя всё лето. А если сорвёт кто – даже не ругается. А только шепчет себе под нос: «Прости нас, Господи, не ведаем, что творим!»

Часто она раздавала нам конфеты со странными словами: «Помяните, детки, рабу Божию Марфу». Или это была Полина, или монахиня Анна. Нам было всё равно, мы уминали конфеты и смеялись над этим словосочетанием: раба Божия. Пока конфета таяла во рту, мы кривлялись и дразнили друг друга «рабами Божиими».

В общем, как все дети, были мы жестоки, глупы и за глаза называли Марию блаженной.

Сейчас я понимаю, что было Марии в то время от силы лет сорок, но выглядела она старушкой. Горе её состарило, но душа, как ни странно, осталась светлой.

Надежда умерла весной, в мае, перед самой Пасхой, на Страстной неделе. И было ей всего семнадцать лет. Так и не увидела она света земного, но наверняка глядит сейчас на свет Божий.

Хоронили тихо. «Отмучилась! Наконец-то!» – восклицали бабушки, может про мать, а может про дочь. Никто из нашего дома на кладбище не поехал, все смотрели из окон, как кадил батюшка, обходя гроб, как смиренно и тихо стояла Мария и, закрыв глаза, что-то шептала под нос, шевеля синими губами.

Позже мы узнали, что могила Надежды находится в местном женском монастыре, который тогда только начали восстанавливать. Это сейчас съезжаются туда паломники со всей России, а тогда, двадцать лет назад, мы только слышали краем уха, что, мол, десять монахинь взялись отстраивать монастырь, у которого было только одно название, ни стен, ни забора, ни двора, ни могильных крестов – всё разрушили время и неверие людское. И была могила семнадцатилетней монахини Нины (такое ей дали имя при постриге), первой на новом монастырском кладбище.

Теперь все, кто посещают наш монастырь, обязательно идут на эту могилу, поклоняются кресту и просят усопшую монахиню Нину об исцелении детей. А потом приезжают ещё раз, чтобы поблагодарить её и Господа. Вот так чудеса!

Помню, как смеялись во дворе старушки, когда узнали, что Мария заказала в церкви благодарственный молебен Господу за то, что забрал к себе болящую Надежду. Смеялись и говорили: «Вот, правильно, пусть благодарит Бога, что муки закончились!» Цинично это звучало. Чувствовала я какую-то фальшь и глупость в этих словах, но не понимала тогда, в чём она заключается. А узнала недавно.

Пару лет назад решили мы своей дружной дворовой компанией съездить на могилу Надежды, посмотреть, проверить, правду ли говорят люди, что по молитвам монахиня Нина творит чудеса. Было это перед Пасхой, как раз мы и хотели приурочить поездку к годовщине смерти нашей местной «святой». Поехали рано, чтобы попасть на утреннюю службу. Монастырь нас встретил радушно, торжественно, величаво: огромный белый храм, золотые купола, ухоженные клумбы, цветущий сад, ульи, распаханные огороды, даже маленькие домики для гостей. Вот это райский уголок! Служба прошла быстро и легко, мы молча ютились своей маленькой стайкой у свечной лавки и боялись помешать монашеству исповедоваться и причащаться.

С одной стороны, мы ощущали себя чужими и грешными в этом странном мире, пахнущем воском и ладаном. А с другой стороны, нам казалось, что мы вернулись домой. Это непонятное ощущение и попытки разобраться в том, что происходит, не давали покоя. Но мы молчали и думали о своём. Только после службы, выйдя из храма, принялись обсуждать, что же с нами произошло. И в самый разгар спора увидели знакомое лицо. Навстречу шла Мария. Края её монашеского одеяния развевались, как огромные чёрные крылья птицы. На лице – всё та же улыбка. А глаза сияли тайной. Мы, не сговариваясь, ахнули. Мария остановилась и почему-то всё поняла.

Теперь её звали Иоанной. Схимонахиня Иоанна отвела нас на могилу дочери. Говорили долго и обо всём. И всё же я задала ей этот вопрос, который мучил меня: почему она заказала благодарственный молебен Господу после смерти Надежды?

В ответ прозвучали слова, которые выражали наивысшую степень смирения, непонятную нам, мирянам. Благодарила Мария Бога не за то, что она отмучилась, а за то, что воля Его святая свершилась, что отошла в мир иной её дочь монахиней – чистой, блаженной, не испорченной земной жизнью отроковицей. Благодарила она Бога за то, что всё Он управляет по грехам нашим и по заслугам, за то, что открылась ей новая жизнь, уготованная заранее – монашество.

Нам это сложно понять. Для достижения такой наивысшей степени смирения нужно пройти путь Марии. Но нам, к счастью, этого не суждено испытать. А, может, к сожалению…

Татьяна Панова
Чай со вкусом облаков

«Наверняка грибы вымахали размером с антоновское яблоко», – так думал Ромка этим ранним утром, нежась в своей постели. День обещал быть полным приключений, а пока он только заявлял о себе, настойчиво пробиваясь алыми лучами сквозь тюлевые шторы на окнах.

Из кухни раздавался приятный для Ромкиного уха шум – бабушка Зоя хлопотала возле печки, готовила снедь с собой в дорожку.

Сегодня Ромка собрался идти за грибами. Бабушка приготовила для него большое ведёрко, а дедушка отдал ему свой ножик с красивой зелёной ручкой. Правда, нож был с затупленным лезвием, чтобы внук ненароком не поранился. Но это было не важно! Ведь у Ромки теперь был нож, так что ни один гриб не убежит от него.

Ромка представлял себе, как огромный с яркой шляпкой гриб на своей неуклюжей ножке запрыгнет к нему в корзину, а за этим грибом последуют второй, третий, и так до самого верха дедушкиной плетёнки.

Сборы в лес наполняли ощущением какого-то неописуемого восторга.

В куртке старшего брата, дедушкиной старой кепке и резиновых сапогах с отворотами Ромка казался себе по меньшей мере охотником.

Наконец Ромка с бабушкой Зоей вышли из дома и не спеша направились в сторону леса. Путь им преградила речка, которую они перешли, с опаской ступая по мосткам, перекинутым с одного берега на другой. Вот и лес. Выстави вперёд руки – и он протянет тебе в ответ свои зелёные ладошки, сотканные из густой шелестящей листвы берёз и осин, а то и обнимет кольцом мохнатых лап елей и сосен.

Шумит лес, свистит трелями птиц, прячет под кустами и в густой траве сочные ягоды и круглые шляпки грибов. Чем ближе был лес, тем сильнее билось Ромкино сердце. В лесу всё было другим – жило, звучало, наполняло новыми ощущениями и чувством свободы, так что даже дышалось легко и радостно. В лесу тут и там Ромку ожидали сюрпризы: вот рябая птичка неожиданно вспорхнула из-под куста; вот по тропинке проковылял ёжик, смешно переваливаясь с бока на бок, а вот костяника поманила своим красным боком, а потом раз – и исчезла за листочком.

Ромке хотелось всего и сразу. Забраться на раскидистую черёмуху и наесться до колик в животе её терпких ягод, а потом наметить цель и стрелять по ней косточками; найти прутик, очистить его от шкурки и засунуть в огромный муравейник. После облизать прутик, ощутить, как щиплет язык от его лимонного вкуса. Хорошо бы ещё поймать жука, который походит на оленя своими загнутыми усиками-рожками, а ещё лучше – ящерицу. Проверить, как она отбросит свой хвост и убежит.

Бабушка Зоя постоянно напоминала Ромке, чтобы он не отбегал от неё далеко. В лесу и взрослый человек может заблудиться, а уж девятилетний мальчишка и подавно. На пути им попалась полянка, густо заросшая кустиками дикой малины. Место было хорошее: земля была обласкана солнышком так щедро, что ноги утопали в кустах зелени, а ягода спело светилась изнутри красным сладким соком.

Бабушка Зоя тут же принялась собирать малину в ведёрко для грибов, а Ромка стал ей помогать. Правда, скоро ему это занятие наскучило, и, сидя на пеньке, изнывая от безделья, он ковырял палкой землю.

– Ромушка, собирай ягодки. Уж больно малинка хороша. Наварим варенье. На всю зиму хватит, – уговаривала внука бабушка Зоя. – Грибов-то всё равно сегодня нет.

«Ну уж нет!» – решил Ромка, сердясь на малину, будто бы именно она была виновницей тому, что день оказался не грибным. Выбор он сделал мгновенно и тут же двинулся в сторону березняка, куда так приветливо звала лесная тропинка, обещая большой «улов» грибов.

«Главное, чтобы бабушка не заметила, – думал Ромка, – а там сам найду грибную поляну. Наберу красношапочников – подосиновиков, зеленоватых сыроежек, а то и важных груздей целую корзину. Вот бабушка удивится!»

Ромка бежал, продираясь сквозь кусты, как будто за ним кто-то гнался. Остановился он, когда дыхание стало сбиваться и захотелось пить. Тогда он достал из рюкзака бутылку с водой и сделал пару глотков. Теперь уже можно было оглядеться вокруг, чтобы понять, где он находится. Берёзки и тонкие осинки, скромные обитательницы полянки, усеянной россыпью малины, остались далеко позади. Сменили их старые, поседевшие от времени ели. Лес теперь казался Ромке чужим и неприветливым. Были здесь и поваленные деревья. В центре поляны царствовал огромный пень, весь облепленный мелкими кривоногими опятами. Только собирать грибы Ромке совсем расхотелось: и грибы не те, и настроение пропало. Вот бы вернуться обратно на солнечную полянку к добрым бабушкиным рассказам, измазанным соком малины ладошкам и умиротворяющему пению птиц, которых здесь почему-то не было слышно.

Не мог же он на самом деле убежать так далеко? Нужно было возвращаться, и Ромка побежал. Правда, чем дальше он продвигался, тем яснее понимал, что забрался в какую-то глушь. Всё вокруг пугало его. На пути вырастали коряги, похожие на стоящих на дыбах медведей. Его слух ловил клокочущие голоса птиц, издающих звуки точь-в-точь такие, как в сказках про леших и прочую лесную нечисть.

Ромка постарался успокоить себя тем, что он вырос из детских сказок, а значит – бояться нечего. Дедушка говорил, что медведей в этих краях давно никто не встречал, так что реальной опасности нет. О чём стоило подумать, так это о том, как выйти к людям. Ромка постарался вспомнить всё, что рассказывал ему папа о походах, а ещё дедушка о своих вылазках в тайгу.

«Скоро начнёт темнеть, – думал Ромка, – нужно устроить себе ночлег. Хорошо бы соорудить шалаш из еловых лап».

Но как назло, нож отказался служить по назначению.

Ромке не удалось наломать веток. От усталости он ещё и проголодался, а на дне его походного рюкзака болтался лишь один серый сухарь. И всё же Ромка уселся под одну из мрачных ёлок и решил подкрепиться, размышляя о печальной судьбе всех потерявшихся.

«Большую часть из них, конечно же, находят, – успокаивал себя Ромка. – А если не находят, что тогда? На всякий случай нужно спрятаться от лесных хищников», – подумал он и прижался крепче к шершавому стволу ёлки, так чтобы пушистые лапы прикрыли его от посторонних глаз. Вскоре он сам не заметил, как его веки смежились, и Ромка провалился в тревожный сон.

Очнулся Ромка оттого, что кто-то тряс его за плечо.

– Эй, мальчуган. Ты что тут делаешь? Заблудился, что ли? – спросил кто-то возвышающийся над Ромкой огромной тёмной фигурой.

Ромка сонно протёр глаза и понял наконец, что перед ним стоит человек. Похоже, такой же грибник, как и он сам.

За спиной у незнакомца был спортивный рюкзак, а в руке он держал фотоаппарат. На всякий случай Ромка нащупал в кармане ножик, приготовленный для грибной «охоты».

– Малый, не пугайся. Знаешь лесника Григория Петровича? Так вот я сын ему. Из города погостить приезжал, – незнакомец почему-то указал на свой фотоаппарат, точно тот был доказательством правдивости его слов.

Ромка нахмурил лоб и вспомнил, как дедушка порой упоминал какого-то лесника Петровича. Тот должен был следить, чтобы нелюди не гробили лес. Он так и говорил: нелюди…

– Слышал о леснике, – ответил Ромка, – а я от бабушки ушел…

– Как колобок, значит, – засмеялся сын лесника.

Ромка только упрямо промолчал в ответ.

– У колобка-то история не очень хорошо закончилась, парень. – Незнакомец протянул Ромке крепкую руку: – Вставай. Отведу тебя в сторожку к отцу, а уже он в деревню отправит. К бабушке и дедушке. Достанется тебе от них…

Ромка послушно вылез из своего елового убежища, отряхнул одежду от осыпавшейся хвои и, тяжело вздохнув, поплёлся за своим спасителем.

До сторожки они добрались быстро, так что Ромка не успел даже перебрать в голове все виды наказаний, которые придумает для него строгий дед. Наверняка никогда теперь не возьмёт его с собой в лес, да и на рыбалку тоже путь отныне закрыт.

Лесник при виде внезапно возникшего на пороге дома сына, да ещё и в компании с каким-то мальчиком, удивился, но не растерялся и тут же пригласил Ромку снять куртку, умыться и пройти к столу. Возле окна в углу сторожки стоял круглый деревянный стол, накрытый вышитой скатертью. На столе пыхтел пузатый самовар и манили к себе желтобокие баранки, сложенные горкой на блюдце.

Ромка вдруг понял, как отчаянно проголодался. Сухарь, съеденный под ёлкой, был не в счет.

Старый лесник расспросил Ромку, кто он таков будет, и тут же отправил своего сына, того самого, кто нашёл Ромку под ёлкой, в деревню с новостью о найдёныше. Нужно было успокоить бабушку Зою. Сам же достал с полки синюю эмалированную кружку и налил Ромке ароматного чая.

– Пей уж, грибник.

Ромка втянул ноздрями аромат, исходящий от напитка:

– Спасибо. Летом пахнет. Ягодами какими-то. – Ему было невыносимо молчать под строгим взглядом старика. Ромка второпях сделал первый глоток чая и сразу же обжёгся. – Горячий какой, – пожаловался он.

Лесник усмехнулся и отправил Ромку во двор. На воздухе чаёк-то скорее остынет.

– Баранок с собой прихвати, – подсказал Григорий Петрович, собираясь в дорогу, – почаевничаешь, кратчайшим путём отведу тебя к родным. Зоя Алексеевна, гляди, умаялась совсем, ожидая тебя.

Ромка присел на порожек. Пить чай на свежем воздухе было гораздо интереснее, чем в доме. Над головой шумели деревья, в листве прятались и выводили свои песни птицы. То и дело, деловито жужжа, пролетали надоеды-мухи и мохнатые бочонки-шмели.

Ромка дул на чай, чтобы тот быстрее остыл. Рассматривая тёмно-красный, почти бордовый напиток, он удивился, что в кружке чая, точно в небе, плыли облака. Чай в свою очередь оказался таким вкусным, что Ромка сам не заметил, как кружка опустела, а от баранки не осталось ни крошки.

Лесник вышел из избушки:

– Ну что, сыт?

Ромка кивнул:

– Хороший у вас чай. Вкус у него такой необычный.

– Вкус лета, – подсказал лесник.

«И облаков», – про себя добавил Ромка, вспоминая, как в кружке отражались плывущие в небе белоснежные барашки.

По дороге Ромка и лесник говорили мало, и от этого Ромке было немного грустно. Наверняка этот удивительный человек много знает о лесе. Нужно успеть расспросить его о чём-нибудь эдаком. Но пока Ромка думал и гадал, как начать разговор, показались первые избы на окраине деревни.

Вернувшегося из леса Ромку бабушка долго не отпускала из объятий: тормошила, прижимала к себе и слёзно причитала. Ромка сносил всё молча. Когда первый накал эмоций спал, бабушка заторопилась отблагодарить лесника и заодно его сына, который часом раньше был здесь и сообщил, что Ромка жив и находится сейчас в сторожке в лесу. Бабушка Зоя вынесла из кухни свежеиспеченный каравай, бережно завернутый в белоснежное полотенце. Григорий Петрович скромно принял этот дар, наказывая бабушке лучше глядеть за Ромкой, а то и наказать хорошенько, и направился к калитке.

По пути он вдруг остановился и окликнул Ромку, чтобы тот его проводил. Они вновь молчали. Ромка был благодарен старому леснику, но не находил нужных слов. Слова путались в его голове, и кроме обычного и такого скупого «спасибо», Ромка так ничего и не смог из себя выдавить.

Лесник потрепал его по вихрам на голове.

– Знаешь, почему у чая моего вкус неба, Рома? – вдруг спросил он.

– Знаю! – обрадовался Ромка. – Когда я сегодня чай студил, то видел, как в кружке отражались облака.

Лесник улыбнулся:

– Не только поэтому. У неба-то вкус вообще приятный, сладкий. Радости вкус. Но вкус этот не каждый может ощутить. Эту радость ещё заработать нужно.

– Как так? – удивился Ромка. – Собрал ягодки, листочки, кинул их в кипяток, и всё. Разве нет?

– В первую очередь нужно самому стать человеком, достойным неба, – строго заметил старик. – Человеком стать. Понимаешь?

Ромка нахмурил брови. Слова лесника были для него непонятными и одновременно волновали, заставляя ощущать себя точно перед полётом.

– Вот когда ты бежал набрать грибов, оставляя бабушку одну, ты о чём думал? – спросил лесник. – Набрать грибов и похвастаться небось хотел?

Ромка почувствовал, как щёки его заливает краска стыда, но обманывать лесника было ни к чему:

– Хотел…

Лесник нахмурил седые брови:

– Каково в лесу-то одному?

– Страшновато, если честно, – признался Ромка, – я пока под ёлкой сидел, даже молитвы вспомнил, которым меня бабушка научила.

– Теперь ты знаешь, к чему приводит, когда думаешь только о себе, забывая о ближних. – Лесник внезапно замолчал, внимательно рассматривая что-то на кромке леса. – Ну, прощай, Роман. Не забывай этот урок.

Поздним вечером перед сном, уже лежа в постели, в который раз выслушав бабушкины нравоучения, Ромка рассказал, как в гостях у лесника он пил настоящий чай со вкусом облаков. Пожалуй, это был самый вкусный чай в его жизни.