Текст книги "Умершие в мире живых. Европейские исследования"

Биография как связь поколений

Биография покойного в МБЛ была выделена в отдельную часть поминального текста в 1994 г., этот шаг стал своего рода следствием экономического кризиса: редакция газеты пыталась сократить место, занимаемое некрологами, за счет исключения повторов одних и тех же фактов жизни умершего (Arnar Árnason, Sigurjón Baldur Hafsteinsson 2018: 95). Биография предваряет подборку некрологов каждому покойному, являясь своеобразным «фактологическим» итогом его земного пути; она всегда анонимна, в отличие от эмоциональных, наполненных личными воспоминаниями авторских текстов, присланных скорбящими.

В первом абзаце пишутся даты и места рождения и смерти (иногда с указанием причины), при этом уточняется, где человек скончался (дома, в этом случае указывается адрес, или в отделении конкретной больницы). Далее следует генеалогическая часть (занимающая основной объем биографии), в которой приводятся сведения о семье усопшего: называются его родители, их даты жизни (иногда места рождения и информация о родителях родителей), поименно перечисляются все родные и сводные братья и сестры (в т. ч. мертворожденные), супруг/супруги (официальные или гражданские), дети и их супруги, внуки с супругами и правнуки – для всех родственников часто также приводятся даты рождения и смерти, изредка упоминается профессия каждого. В отдельных случаях в генеалогическое описание могут быть включены и не имеющие прямых связей с родственной группой свойственники (например, уже скончавшийся брат жены, который был близким другом усопшего). В последних абзацах говорится о местности, где родился покойный, о местах, где он жил, рассказывается о его образовании и профессиональном пути. Как правило, также кратко упоминаются его увлечения или хобби. Завершает биографию объявление о времени и месте будущих (или уже прошедших) похорон. Реже встречаются сокращенные варианты: краткое перечисление ближайших родственников без имен внуков и без упоминания правнуков, а также без «личной информации» в конце. Самое лаконичное жизнеописание представляет собой всего три предложения: «NN родился (место, дата). Он скончался (место, дата). Похороны пройдут/прошли (место, время, дата)».

В качестве характерного примера приведу биографию Бьёрна Т. Гуннлаугссона, размещенную в МБЛ 3 января 2013 г.:

«Бьёрн Т. Гуннлаугссон родился в Бакке, Видудаль 25 сентября 1926 г. Он скончался в Дроплаугсстаде 16 декабря 2012 г.

Его родителями были Гуннлауг А. Йоуханнессон, род. 16 нояб. 1894, ум. 1 ян. 1970, и Анна Тейтсдоухтир, род. 1 дек. 1895, ум. 10 июля 1978. Братьями и сестрами Бьёрна были: Ингибьёрг, род. 7 июня 1922, скончалась, Йоуханна, род. 22 фев. 1924, Тейт, род. 20 мая 1925, скончался, Йоуханнес, род. 9 августа 1929, Элисабет, род. 13 июня 1932, Адальхейдур, род. 30 окт. 1934, Эгиль, род. 29 сен. 1936, скончался, Рагнар, род. 17. марта 1941.

17 марта 1953 Бьёрн женился на Хельге Аугустсдоухтир, род. 17 марта 1934. Ее родителями были Аусдис Эйриксдоухтир и Аугуст Эрлендссон. Дети Бьёрна и Хельги: 1) Сигурбьёрг, род. 28 июля 1953, ум. 4 янв. 1992, супруг Харальд Магнуссон, род. 17 фев. 1953, их дети: a) Уннур Оуск, супруг Браги Хрейнн Торстейнссон, дети: Сигурбьёрг Сара и Эйрун Биртна, б) Хельга Бьёрк, в гражданском браке[30]30
  Здесь и далее в оригинале используется слово sambúð (букв. «сожительство»). «Сожительство», согласно исландскому законодательству, может быть как незарегистрированным, так и официально зарегистрированным, но юридически не приравнивается к браку.


[Закрыть] с Бьёрном Нессом, ребенок: Бендик, в) Магнус Маур, в гражданском браке с Атеной Мьёль Пьетурсдоухтир, дети: Элиас Бреки и Сигурбьёрг Эмбла. 2) Анна Аусдис, род. 17 марта 1957, супруг Кольбейн Гуннарсон, род. 19 окт. 1956, их дети: a) Хейдар Инги, б) Сванфридур Хельга, дети: Эмелиана Теа, Биргитта Мари и Эйдур Бирта, в) Гуннар Бьёрн, в гражданском браке с Сигурбьёрг Эрной Халльдоурсдоухтир. 3) Сигурвейг, род. 8 фев. 1960, супруг Ауртни С. Эггертсон, род. 19 марта 1956, их сыновья: a) Бьёрн, в гражданском браке с Хрепной Роусой Сэйтран, ребенок: Бертрам Скугги, б) Эггерт Йоуханн, в гражданском браке с Сандрой Бьяргой Сигурйоунсдоухтир, ребенок: Лаура Бьёрк. 4) Гуннлауг Аудунн, род. 22 дек. 1961, в гражданском браке с Йоуханной Свейнсдоухтир, род. 3 сен. 1967, их дети: a) Соульвейг Хельга, б) Бьёрн Ари.

Бьёрн вырос в доме родителей и жил там до 17 лет, затем переехал в Рейкьявик, где прожил до конца своей жизни. Бьёрн проучился в Ремесленной школе зиму 1945–46 гг., затем, в 1950 г., окончил обучение на мебельщика в Технической школе в Рейкьявике. Он работал ремесленником по найму до 1954 г., затем открыл свое дело по изготовлению и продаже мебели и проработал там до 1982 г. Затем он открыл багетную мастерскую Rammann, где вместе с женой работал до 2005 г. Последние 9 месяцев Бьёрн прожил в доме престарелых Дроплаугсстад.

Похороны Бьёрна состоятся сегодня, 3 января, в Хадльгримскиркья в 13:00» (МБЛ, 03.01.2013: 36).

В отличие от перечисления родственников умершего, к примеру, в ганских некрологах, используемого прежде всего для подчеркивания высокого социального статуса скорбящих (некрологи публикуются платно, а значит, перечисляемые родственники могут себе это позволить; большое количество потомков считается достоинством и знаком божественного благоволения; знатные предки и известные личности, имеющие отношение к роду, придают общественную значимость, а неугодные родичи не перечисляются поименно, превращаясь в неопределенную массу «прочих») (Bonsu 2007), подробнейшие исландские генеалогические описания имеют другие функции. Во-первых, это своеобразное наследие саг (генеалогии героев составляют важную часть текста, необходимую для понимания сюжета), имеющее большое значение в национальной культуре, в добавление к отсылкам или цитатам из них, которые, как отмечает Кэстер (Koester 1990), нередко содержатся в некрологах, что позволяет объединить личную историю покойных, современную историю Исландии и «золотой век саг», наложив их друг на друга.

Во-вторых, генеалогии – важная часть традиционной исландской культуры. Их значимость поддерживается в т. ч. и на государственном уровне: через официальный сайт landnamabok. is, с помощью которого каждый коренной исландец может проследить свою генеалогию на протяжении нескольких веков, а также через масштабные проекты по расшифровке генома. Интерес к генеалогическому древу, знание наизусть большого количества родственных линий, их переплетения и связи с конкретными областями Исландии часто отмечаются в некрологах как уникальная особенность представителей старшего поколения, уходящей «деревенской» культуры. С этой точки зрения, подробное перечисление родичей может рассматриваться как своего рода оммаж увлечениям покойного.

В-третьих, подробное перечисление всех близких родственников (в т. ч. уже скончавшихся) позволяет еще раз обозначить семейный круг (например, включив в него постоянного бойфренда внучки покойной или невесту племянника) и, заново пересобрав его, восстановить разрушенные смертью связи – как между самими скорбящими, так и с усопшим, которого сконструированная для некролога версия генеалогии помещает в центр семейной группы.

Наконец, биография – максимально стандартизованный раздел некролога – представляет умершего как члена исландского общества. Каждый умерший житель страны будет описан в МБЛ сходным образом: равенство граждан Исландии перед лицом смерти возводится в абсолют, и универсализированное жизнеописание напоминает об этом авторам текстов, родственникам и знакомым усопшего, читателям – и самому покойному.

Поэзия как атрибут жизни и смерти

Поэзия – один из немногих неизменных атрибутов исландских некрологов от первых текстов в «Скирнире» до современных «писем»; значительная часть текстов фактически представляет собой прозиметр. «Письмо» покойному, как и более «традиционный» некролог, часто включает в себя поэтические фрагменты: отдельное небольшое стихотворение или 1–3 строфы из более крупного произведения, чаще всего помещенные в конце (реже в начале) текста как продолжение финального обращения к покойному либо вписанные в контекст. Более того, в ряде случаев стихотворение с добавленными к нему обращением и подписью (иногда исключается даже обращение) заменяет некролог – оно самодостаточно. Можно предположить, что в период, когда действовал запрет на прямое обращение к умершим, поэзия могла быть способом обойти его и «поговорить» с усопшим, пусть и чужими словами.

Поминальная поэзия в Исландии имеет долгую историю: от средневековых скальдических поэм, описывающих деяния покойных правителей, до элегий и стихов «на смерть», написанных в XIX в. Отчасти традиция сохраняется до сих пор, как правило, среди представителей старшего поколения, которые слагают строфы по случаю всех важных событий в семье, к которым относится и уход родственников (ПМ1, 3 Кучеровой И. А.). Не менее долгую историю имеет и представление исландцев о магической и коммуникативной функциях «связанной речи» (bundið mál), которая, как считалось, способна не только влиять на реальность, но и выступать в качестве «языка», на котором происходит общение с иным миром – отголоски подобных представлений сохранялись в Исландии вплоть до второй половины ХХ в. (Гуревич, Матюшина 2000; Almqvist 1961). Поэтическое сопровождение перехода в иной мир вполне логично в этом контексте: заключенное в стихотворную форму сообщение с большей вероятностью дойдет для умершего адресата, а перформативность рифмованных текстов позволяет напомнить усопшему о проведенном вместе времени, поблагодарить его или воззвать к богу, прося о спокойной смерти-сне (уже произошедшее событие как бы переписывается заново, обеспечивая «правильный» переход в иной мир), о защите и вознесении души покойного в рай. Строфы, адресатом которых становится бог, а автор некролога и покойный сливаются в единого адресанта, совместно молясь об обретении вечной жизни и благодаря этому обретая ее, часто написаны от первого лица. Наконец, поэзия может быть средством обращения и к сообществу всех исландцев – она выводит некролог на общекультурный/общенациональный уровень.

Длительное время редакционная политика МБЛ разрешала использовать в некрологах только уже опубликованные стихотворения, что позволяло отсеять любительскую поэзию, сложенную на смерть конкретного человека. С одной стороны, это было вызвано тем, что несоблюдение сложных правил аллитерации и внутренних рифм, необходимых для создания текстов в традиционных стихотворных формах, считалось дурным тоном и вызывало раздражение просвещенных читателей, особенно старшего поколения. С другой – «непрофессиональные» тексты часто отличались эмоциональностью, которая считалась неприемлемой. Как отмечает Кэстер, такое требование редакции усиливало универсализацию и заставляло авторов сдвигаться в сторону «публичных», а не эмоциональных и личных заявлений (Koester 1990: 317).

К началу рассматриваемого мной периода это правило уже не действовало на протяжении десяти лет, и некоторые авторы включали в некролог собственные поэтические строфы, специально созданные как прощальный дар умершему. Могли использоваться и стихи покойного (например, сын приводит поэтическую автобиографию своей матери). Однако несколько моих респондентов (ПМ2, 3 Кучеровой И. А.) сообщили мне об этом запрете, считая его по-прежнему актуальным и мотивируя необходимостью избегать графомании, наносящей вред имиджу центральной газеты – судя по всему, несмотря на популярность некрологов-«писем», стихи на смерть по-прежнему считаются многими исландцами слишком личными, чтобы их публиковать.

О важности поэзии как способа прощания с усопшим говорит то, что на сайте МБЛ существует база стихотворных текстов, собранных специально для использования в некрологах: от знаменитой строфы из «Речей Высокого» из «Старшей Эдды» («Гибнут стада, родня умирает, и смертен ты сам…»), фрагментов псалмов, стихотворений классиков XIX – первой половины XX в. до строк современных поэтов (см.: Ljóðabanki). Один из популярных запросов на форуме Bland.is – просьбы посоветовать красивое стихотворение для некролога (см., например: Falleg ljóð 2011). Помимо традиционно цитируемых в некрологах религиозных образцов (главным образом псалмов) и элегических стихотворений, которые говорят о любви и потере, отдельный пласт составляет похоронная поэзия, созданная профессиональными авторами на смерть конкретного родственника. Так, при желании скорбящие могут подобрать строфу, выражающую горе и благодарность не абстрактному адресату лирического героя, а конкретным покойным матери, дедушке или сестре.

Еще один любопытный пример: поэт и социолог Трюггви Линдал в своем письме в редакцию МБЛ сетует на нехватку подходящей для поминальных текстов поэзии: цитируются либо давно известные стихи классиков, либо предназначенные для пения, а не для чтения псалмы, либо не очень удачные стихи времен юности известных поэтов; использование же современных произведений ограничивается авторскими правами, наличием под рукой нужных книг или неуверенностью в уместности собственного выбора. Трюггви Линдал предлагает решение этой проблемы: он дает разрешение всем желающим использовать его стихотворения (часть которых уже была опубликована в открытом доступе на сайте МБЛ) в некрологах в газете, попутно заверяя, что высокое качество произведений обеспечивается его личным опытом (одна из книг с наибольшим количеством поминальных стихов вышла после похорон его матери) и подтверждается хвалебными отзывами рецензентов. Для всех нуждающихся Трюггви приводит подробный список наиболее подходящих поэтических текстов из своих книг (Lindal 2001).

Авторы некролога, чтобы подчеркнуть свою связь с покойным и обратиться непосредственно к нему, могут выбирать строки и не из «рекомендованного списка» МБЛ. Выбор поэзии зачастую объясняется общими воспоминаниями («Я прощаюсь с тобой стишком, который мама каждый вечер читала нам в детстве, когда укладывала нас спать» [МБЛ, 20.03.2010: 38]), желанием усопшего (например, стихотворение, которое исполнялось церковным хором на похоронах маленькой внучки покойной, которое та сочла очень красивым [Ibid.]), его предпочтениями при жизни (строфа из любимой им песни) или личными ассоциациями скорбящего («Бабушка очень много работала. Она была и есть настоящая исландка. Поэтому я процитирую здесь последние две строфы этой песни [“Исландка” Оумара Рагнассона]»; МБЛ, 23.01.2015).

Так, в некрологах девушке по имени Харпа (Harpa, букв. «арфа») (МБЛ, 09.05.2011) хорошо видны распределение и выбор текстов ее горюющими родственниками и друзьями. Из 11 поминальных текстов (десять из которых – «письма», написанные ее родственниками и подругой) шесть содержат стихотворные строфы, при этом три из шести цитируемых поэтических произведений явно выбраны за то, что перекликаются с именем девушки. Ее старшие братья в своем письме приводят полностью ее любимое «Snert hörpu mína, himinborna dís» («Дотронься до моей арфы, небеснорожденная богиня»; первая часть «Поэмы о птицах» Давида Стефаунссона), которое она часто просила спеть одного брата в детстве и которое ассоциируется в исландской культуре с потерей, особенно потерей ребенка:

Я помню, как ты, когда была маленькой, всегда просила спеть тебе песенку про арфу[31]31
  Или про Харпу – имя девушки позволяет оба толкования (песня про девочку и песня про арфу).


[Закрыть]. Мне тоже нравилось петь тебе «Snert hörpu mína, himinborna dís». [Полностью приводится I часть стихотворения.] Я не сдамся в этой битве за то, чтобы верить в Бога. Я буду биться как боксер, всегда попадающий точно в цель. И, любимая сестренка, в память о тебе я собираюсь подхватить «Арфу» и бежать на работу (Ibid.).

Другой брат цитирует первую строку из гимна «Ближе, Господь, к тебе» («Hærra, minn Guð, til þín», пер. на исл. Маттиаса Йокумссона гимна С. Флауэр Адамс), в исландском варианте ее окончание звучит как «И пусть моя арфа поет: / Ближе, Господь, к тебе, / Ближе к тебе». Лучшая подруга Харпы посвящает ей строфу из «Гимна арфе» Гвюдмюнда Фриманна. Бабушка заканчивает письмо внучке финальным фрагментом-четверостишием из стихотворения «Amma kvað» («Пела бабушка») Эртна Ауртнасона, а золовка и знакомые приводят полные тексты псалмов, сложенных исландскими классиками, из рекомендованного списка. Поэзия становится не только мостиком между скорбящими и Харпой, но и способом продолжения их общения в будущем, пусть и в воображении.

«Письма» и обращения к усопшим

Как пишет Кэстер, некролог – особый жанр, совмещающий в себе черты публичного (публикация текста в газете делает его открытым для всех читателей, а также превращает в «памятник» усопшему, который сохранится в архивах в будущем) и частного (обращение к личным воспоминаниям скорбящих родственников и друзей) дискурсов, для него характерен дуализм аудитории (сторонние читатели – близкие усопшего) и времени (прошлое – настоящее и будущее) (Koester 1990: 302). Однако в появившихся позднее некрологах-«письмах» усопший занимает место основного адресата текста, выводя последний из публичной сферы в сферу личного общения, в которой читатели газеты могут чувствовать себя лишними.

Большая часть приведенных выше элементов разных моделей некролога содержит в себе сообщение всем трем целевым группам: читателям МБЛ, другим скорбящим, умершему. Однако в случае «писем» прослеживается следующая тенденция: чем короче текст, тем с большей вероятностью в нем останутся только те части, которые напрямую обращены к усопшему (обращение, выражения любви и горя, стихотворение, прощание и надежда увидеться вновь, подпись). Существует и вариант, скорее, символически обозначающий внимание автора к усопшему, – короткая «записка» на несколько строк, оформленная как ограниченная рамками врезка с заголовком HINSTA KVEÐJA («Последнее прощание»), в которой размещается пара-тройка предложений или строфа из стихотворения:

ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАНИЕ. Моей бабушке. Ты жизни свет моей и роза дней. Ты самая прекрасная душа, которую я когда-либо встречала. Я скучаю по тебе. Диса (МБЛ, 09.05.2011: 19).

Близкие родственники (дети, внуки) чаще опускают воспоминания, оставляя только эмоциональные высказывания (в письмах свойственников, более дальних родичей и знакомых воспоминания выступают как своего рода обоснование их отношений с усопшим, которые заканчиваются написанием некролога):

Любимый дедушка. Спасибо тебе за то, что последние 20 лет ты был лучшим дедушкой, какого только можно себе представить.

Немногого мне хотелось бы больше, чем чтобы ты подольше остался со мной, но, надеюсь, мы еще встретимся позже, если на то будет воля Господа.

У меня связано с тобой много прекрасных воспоминаний, и пока я жива, я буду хранить тебя в своем сердце.

 
Потеря разбивает сердце,
Которое не исцелить,
Но любовь рождает воспоминания,
Которые не уничтожить[32]32
  Четверостишие неизвестного автора.


[Закрыть].
 

Я навсегда останусь твоей маленькой принцессой, любимый дедушка

(МБЛ, 22.02.2011: 23).

Характерно, что может опускаться даже благодарность покойному. С одной стороны, это связано с тем, что напрямую выраженная благодарность, как можно предположить, выступает в качестве ответного «подарка» за прижизненные дары покойного (заботу, помощь, хорошо проведенное вместе время), и ее отсутствие делает письмо «бескорыстным»; с другой – написание некролога само по себе может расцениваться как дар, и его «немотивированность» оставляет подсознательную надежду на ответ и продолжение отношений с усопшим близким (Мосс 1996).

Из всех некрологов именно «письма» отличаются максимальной нацеленностью на общение с умершим. Сама форма текста предполагает наличие адресата, который по какой-то причине физически недоступен: обращение во втором лице и соблюдение канонов оформления (указание адресанта, подпись) превращают некролог в способ отправить сообщение на тот свет. Умерший, перешедший эту грань, не может ответить адресанту тем же образом, но его существование в качестве адресата гарантируется самим фактом письма, а способность ушедшего получить послание не подвергается сомнению. «Живая» коммуникация выстраивается и за счет проговаривания чувств и выражения любви, отсылок к общим воспоминаниям («Ты помнишь, как я впервые взял тебя в полет на своем самолете?»), сообщений новостей («Мой экзамен прошел хорошо, и я хочу посвятить его тебе, милый дедушка Агнар, и милому дедушке Тоумасу, который тоже покинул нас месяц назад» [МБЛ, 23.06.2010: 21]), изредка даже критике (ведь о недостатках умерших не принято говорить)[33]33
  Необходимо отметить, впрочем, что даже в случае, если умерший явно был сложным человеком, авторы некрологов стараются сбалансировать отмечаемые ими недостатки положительными качествами; текст всегда заканчивается достоинствами покойного.


[Закрыть] или намекам на некие обстоятельства, понятные только автору и его «корреспонденту», но не читателям МБЛ, которые в этом случае полностью исключены из круга адресатов.

Кажется, когда мы впервые встретились, Рагги, я несколько оробел. Мне было 17 лет, и мы как раз ругались с твоей дочерью. Но моя робость оказалась безосновательной – ты, как и другие члены твоей семьи, сразу же принял меня и всегда хорошо ко мне относился. Вы с Эльсой открыли для меня свой дом. <…>

В жизни у всех нас есть свои слабости, и не всегда получается разобраться с ними и стать цельным. В твоей жизни были главы, которые, как мне кажется, ты предпочел бы закрыть, но все же ты никогда не признавал, что твоей жизнью порой правил Бахус, меняя твой образ, делая его иным, чем ты хотел бы выглядеть. Этот «скелет» остался висеть в шкафу. Также не исключено, что ты был недоволен моими решениями в последнее время, но я верю, что теперь, когда ты видишь всю картину, ты лучше их понимаешь. <…>

И я хочу сказать одному из моих самых дорогих спутников на жизненном пути: «Пока мы не встретимся вновь, доброго пути, наслаждайся, позволь свету осветить свой путь и не суди себя слишком строго».

Твой зять Бергстейнн (МБЛ, 23.06.2010: 22).

Сдвиг внимания автора от читателей к умершему корреспонденту и нарушение баланса «общественное – личное» в некрологах подтверждаются нелюбовью исландской интеллигенции к «письмам», публикуемым в МБЛ. В 2000‑х гг. среди историков, писателей, журналистов начинается массовое возмущение по поводу возникновения новых форм поминальных текстов. Классические образцы некрологов, согласно этой точке зрения, были «публичными», нацеленными на широкую аудиторию газеты (т. е. на все исландское общество) и представляли собой культурную и историческую ценность благодаря содержащейся в них информации о жизни усопших и об ушедших временах[34]34
  Артнар Ауртнасон и его коллеги упоминают, что по этой причине некоторые сотрудники МБЛ в своих интервью выражали сомнения в том, что есть смысл печатать подобные «письма», которые имеют лишь сиюминутное значение (Arnar Árnason, Sigurjón Baldur Hafsteinsson 2018: 97–98).


[Закрыть]. Они были написаны в соответствии с правилами, хорошо структурированы и в идеале являлись самостоятельными литературными произведениями. Напротив, новые формы, возникшие во второй половине 1990‑х гг. и быстро завоевавшие популярность, с позиции исландских интеллектуалов, вели к деградации жанра некролога и отчасти, как следствие, к деградации общества в целом. Слишком личные, аморфные и малоинформативные «письма» усопшим считаются неподходящими для главной газеты страны: они ничего не говорят о жизни умерших представителей исландского общества, но слишком много – об эмоциях авторов, которые уместнее было бы разделить с семьей, нежели выносить на страницы печатного издания.

Гвюдмунд Ауртни Торссон в своем докладе 1999 г. объявил о «смерти традиционного некролога»[35]35
  Процитировав поэта Стейна Стейнара, который говорил о смерти поэзии.


[Закрыть] и о появлении нового типа отношений между автором, его произведением и обществом (Thorsson 1999). Тема, поднятая Гвюдмундом, оказывается неожиданно острой: в 2000 г. в воскресном спецвыпуске газеты МБЛ Гвюдрун Эгильсон публикует статью с характерным названием «Бесстыдные письма» (Skammlaus skrif), в которой цитирует свою подругу: «Я пригрозила своим внукам, что воскресну, если после моей смерти они посмеют написать мне письмо в “Моггу”[36]36
  Mogga – принятое разговорное сокращение Morgunblaðið.


[Закрыть] с благодарностью за блинчики» (Egilson 2000). Конечно, возмущение подруги автора, как и ее самой, вызывает не сам факт написания некролога, а его выхолащивание как жанра: часто подобные тексты, с одной стороны, слишком интимны для постороннего читателя, а с другой – слишком шаблонны для искреннего выражения чувств (стандартная благодарность бабушкам за блинчики и прочее угощение – один из самых частых элементов некрологов, написанных внуками). Некрологи, считает Гвюдрун, требуют работы над текстом, проделать которую сраженный горем человек чаще всего не в состоянии. Получающиеся в результате письма-«имэйлы» превращаются в «эмоциональную отдушину» (tilfinningaleg útrás) для автора, и это проявление неуважения как к умершему, так и к читателю – проблема, таким образом, переходит в плоскость «стыда или чести». Читательница газеты, преподавательница исландского, в своем письме в редакцию благодарит Гвюдрун за то, что она подняла эту тему, и пишет: «…часто очень неприятно читать о сложных личных проблемах в некрологах, и это очень неуважительно по отношению к покойному и всем заинтересованным лицам» (Ragnheiður Margrét Guðmundsdóttir 2000). В 2001 г. МБЛ публикует интервью с Сёльви Свейнссоном, директором гимназии, историком (автором курса «Что можно писать, а что нельзя», о котором уже упоминалось выше). «Нельзя писать», считает Сёльви, как раз некрологи-«письма», в них отсутствует необходимая дистанция между автором и умершим, они слишком интимны и эмоциональны. Все это превращает текст, который должен увековечить память усопшего, в отдушину для чувств скорбящего. Раздел некрологов газеты нуждается в более строгих правилах: нежелательны тексты, написанные близкими родственниками (по той же причине), некрологи детям, которые не являются самостоятельными членами общества, и свежесочиненная поминальная поэзия – помимо излишней эмоциональности, она часто сложена с ошибками (Sölvi Sveinsson 2001). Еще более радикальный взгляд у Сигурда Тоура Гвюдмундссона, который в своей статье 2001 г. призывает покончить с укоренившейся в традиции «священной национальной ложью», отказаться от привычных некрологов, которые восхваляют умершего вне зависимости от того, каким человеком он был в реальности, и публиковать максимально объективные тексты, основанные на сухих фактах жизни человека (Sigurður Þór Guðmundsson 2001). Наконец, журналист Андрьес Магнуссон в своем блоге критикует раздел некрологов МБЛ за несоразмерно большой объем и неграмотное изложение: расположенные в центре газеты тексты о мертвых составляют ее «ось», являясь своеобразной визитной карточкой МБЛ и привлекая читателей, но в то же время ориентируют ее на прошлое, а не на будущее, мешая развитию издания. Автор предлагает отказаться от практики «частных некрологов» с ее ложной демократичностью, ограничившись текстами на смерть выдающихся исландцев, написанными профессионалами (Andrés Magnússon 2007a; 2007b)[37]37
  Любопытна реакция читателей в комментариях: некоторые солидарны с автором, но многие считают, что раздел некрологов – действительно неотъемлемая и значимая для них часть газеты, ради которой они покупают МБЛ, и что написание поминальных текстов – культурная практика, важная для Исландии, и будет жаль, если она исчезнет (Andrés Magnússon 2007a; 2007b). Андрьес Магнуссон в комментариях приводит байку про старика, который с утра первым делом требовал принести ему газету и внимательно читал раздел некрологов – не написано ли там про него? – и только успокоившись на этот счет, соглашался одеться и позавтракать (Andrés Magnússon 2007a).


[Закрыть].

Очевидно, что все эти тексты объединяет претензия к нарушению границ частного и публичного дискурсов. МБЛ предстает как некое общеисландское пространство, в котором личное не должно превалировать над общественным, но авторы «писем» захватывают его, нарушая установленные границы и превращая национальное печатное издание в собственную почтовую службу. Читатель газеты, традиционный адресат некрологов, чувствует себя отрезанным от публикуемых текстов – его место занимает умерший, поэтому коммуникация проваливается, а послание попадает не по адресу.

Для того чтобы восприниматься в качестве достойной альтернативы классическому некрологу, «письма» слишком адресны. Если форма «писем» соответствует содержанию, то их чтение истолковывается как вмешательство в чужую переписку, что закономерно вызывает у сторонних людей угрызения совести. Если же содержание заставляет заподозрить, что текст предназначен и для других адресатов, то выбивающиеся из стиля фразы типа «в 1986 г. ты открыл собственное дело» режут глаз своей ненатуральностью.

Переписка предполагает двустороннее общение, поэтому излишне личное содержание некролога может превратиться в проблему и с точки зрения этики: покойный не может ответить на высказанные упреки и тем самым нарушается принятый порядок коммуникации. Наконец, с позиции критиков, «письма» конкретному человеку принадлежат «частному» дискурсу, это «профанный» жанр, подходящий для обмена сообщениями с близкими, но не для ритуального увековечения памяти на страницах центральной газеты. Последнее предполагает другого адресата и другую форму, отсюда упреки в неуважении к памяти покойных, а также к их чувствам, впрочем, как и к чувствам сторонних читателей.