Текст книги "Умершие в мире живых. Европейские исследования"

Традиционные эпизоды и современные формы похоронного обряда

Современная похоронная культура Верхнего Поволжья до сих пор включает в себя некоторые эпизоды, которые можно отнести к традиционным формам. В целом они укладываются в рамку поминальной обрядности русских и, шире, восточнославянских народов (Носова 1993: 148–155; Кремлева 1999: 445–459; Кремлева 2001: 72–87; Седакова 2004). Опубликованных работ о локальных версиях похоронных и поминальных ритуалов, которые существовали в этом регионе в конце XIX – начале XX в., немного. Из архивных источников самым значимым является корпус материалов этнографического бюро В. Н. Тенишева, относящийся к концу XIX в. (Русские крестьяне 2004). В статье Г. К. Завойко в контексте локальных суеверий и представлений описан похоронный обряд Владимирской обл. начала XX в. (Завойко 1914). Наиболее подробное и последовательное описание похоронно-поминальной обрядности Костромского края представлено в работе В. И. Смирнова (Смирнов 1920). Материалы, на которые он опирается, были собраны в начале XX в. в разных уездах губернии (Причитания 1920). Некоторые детали городского похоронного обряда того же периода в Костроме можно узнать из воспоминаний костромского учителя и краеведа Л. А. Колгушкина (Колгушкин 2002). Все эти материалы описывают основные этапы похорон и содержательную линию перехода покойного из мира живых в мир мертвых. Даже в этих описаниях, какими бы неполными они ни были, можно увидеть, что конкретные эпизоды обряда по форме и интерпретации варьируют в разных локальных версиях.

Одним из примеров традиционных похоронных практик является обычай вешать белое полотенце на угол дома, распространенный в некоторых районах Верхнего Поволжья (Смирнов 1920; Шустрова 1998: 71; Жесса-Анстет, Шустрова 2000: 19; Лепёшкина 2011б; Морозов 2012: 378). Он связан с представлением о том, что душа покойного навещает свой дом и утирается этим полотенцем. Белая ткань на доме также оповещает членов местного сообщества о смерти человека. Сегодня этот обычай сохраняется в сельской местности и небольших городах. Во время полевых исследований в Мантуровском, Межевском и Парфеньевском районах Костромской обл. мы неоднократно видели полотенца или отрезы белой ткани, закрепленные на углу или окне дома. В разговорах с местными жителями мы упоминали увиденные полотна, и почти всегда наши собеседники знали, о каком доме шла речь и после чьей смерти оно было вывешено. Разные версии этого обычая могут различаться по приуроченности к этапам похоронного обряда. Один вариант предписывает вешать полотенце сразу после смерти человека (или появления покойного в доме). Так принято делать, например, в Межевском р-не Костромской обл.

Мне кажется, что когда уже покойник дома. Ну, если он дома умер, то сразу. А если привезли, то когда привезут (ПМ1 Чесноковой Е. Г.: 28).

В Мантуровском р-не полотенце вешают после выноса гроба или по возвращении с кладбища, т. е. эта практика приурочена к моменту, когда покойник уже покинул стены дома:

Покойника вынесли из дома когда, полотенце приколачивается вот в угол, и висит оно до 40‑го дня. В передний правый. Там, где иконы. Только снаружи (ПМ1 Чесноковой Е. Г.: 01).

Выбор места, где закрепляется полотенце, вероятно, связан с представлениями о сакральном статусе переднего (красного) угла, который принято считать духовным центром жилища и который семантически отождествляется с домом в целом (Криничная 2009). В многоквартирных домах, где затруднительно закрепить ткань на углу здания, ее вешают на окно. Оно, как и божница, расположенная в переднем углу, наделялось сакральным значением пограничного локуса жилища. Поэтому также существовал обычай ставить на окно чашку с водой, чтобы «душа умывалась», посещая дом (Байбурин 1983: 135).

Обычай вешать после смерти человека на дом полотенце, по данным Д. К. Зеленина, был известен на обширной территории проживания восточнославянских народов (Зеленин 1991: 345). Современные материалы свидетельсвуют о том, что он имеет скорее локальный характер и представлен даже не во всем Верхнем Поволжье. В Костромской обл. есть районы, где такая практика неизвестна. Например, в Нерехтском р-не вид вывешенной белой ткани воспринимается как что-то чужое, в большей степени маркируя исполнителей этого обычая как пришлых, нежели информируя о случившейся смерти:

Я, лично мы, не вывешивала никогда. А вот здесь бабушка умерла, и вывесили полотенцо. А я говорю: «Господи, пугают меня!» Я у соседки спрашиваю… Я говорю: «Из форточки чёй-то полотенцо выбросили?» Она говорит: «У них такой закон ихний». Приехали откуда-нибудь (ПМ Кызласовой И. С.).

В Нерехте существовал другой обычай, который позволял сообществу узнать о случившейся смерти. После того, как покойного в доме клали в гроб, возле ворот или двери ставили крышку гроба. В многоквартирных домах крышки устанавливали около входа в подъезд или на лестничной площадке. Такая практика была известна и в других регионах, в частности, во Владимирской обл. – здесь она существовала еще в 2000‑е гг. К настоящему моменту этот обычай полностью исчез, поскольку был непосредственно связан с пребыванием тела покойника в доме, что теперь происходит лишь в исключительных случаях. В это же время вывешивание полотенца мало зависит от изменений, происходящих в процессе подготовки к похоронам. Эта практика не связана с процедурами, которые проводятся с телом покойного, и остается в зоне ответственности родственников умершего – традиционных исполнителей этого обычая.

Изменение состава участников обряда можно рассматривать как ключевую причину трансформации похоронных и поминальных ритуалов. Именно участники определяют сценарий и выбирают тактики для реализации, а также, при необходимости, адаптируют традиционную форму к новым условиям. Поэтому при рассмотрении трансформаций в обрядности мы опираемся на то, какие социальные общности включены в ритуальные практики сегодня, в какой степени и в какой форме проявляется их участие. И. А. Разумова и Л. А. Барабанова предлагают рассматривать погребальный обряд как ситуацию формирования социальных полей взаимодействия, которое может выступать в форме сотрудничества или соперничества агентов (Разумова, Барабанова 2012). В нашем исследовании мы делаем акцент не на взаимодействии между участвующими агентами, а на тех инновационных импульсах, которые они привносят в обряд. Изменения даже на содержательном уровне, когда меняются представления о смерти, статусе умершего и возможности коммуникации с ним, транслируются той или иной социальной группой через внедрение новых практик, сокращение старых или преобразование их формы.

Например, рассмотрим маркирование дома, где умер человек. Оно призвано сообщить соседям о случившемся, чтобы они могли выбрать соответствующее поведение по отношению к родственникам умершего и принять участие в ритуале. Сохранение практики вывешивания полотенца выполняет эту функцию и допускает возможность привлечения к церемонии широкого круга людей. Прекращение практики выставлять рядом с домом крышку гроба лишает окружающих такой возможности. Они уже не могут узнать о смерти человека, если их не оповестят об этом его родственники. При этом запрос на такую информацию все еще сохраняется, особенно среди пожилых людей:

Теперь вот умрёт, и не знаем! Раньше как-то, например, то на автобусе едешь, то выйдешь другой раз, глядишь – «Господи!». Ну, знаешь, что болеет человек. Уж глядишь – крышка стоит, да. Вот как-то так. А теперь крышек-то нет. Теперь – чего [узнаешь]? (ПМ4 Чесноковой Е. Г.: 27).

Такое различие в судьбе двух обычаев, информирующих сообщество о смерти, связано в первую очередь с тем, что практика вывешивания полотенца не вступает в конфликт с современными условиями жизни. Крышка гроба пропала из жилого пространства тогда, когда оттуда «исчез» гроб с покойником, к чему привел целый комплекс причин. Изменения коснулись прежде всего городских жителей. Большáя численность населения способствовала активному развитию учреждений, оказывающих услуги по подготовке тела к погребению. Планировка многоквартирных домов, где проживала значительная часть населения, затрудняла пребывание и перемещение там гроба с умершим. Появление похоронной атрибутики в общем жилом пространстве вызывало негативное отношение жильцов. Социальные и бытовые условия, сложившиеся в городах, сделали предпочтительным делегирование обязательств по обращению с телом умершего специалистам и нахождение его вне дома. Если во второй половине XX в. перемещение трупа в морг требовало от родственников решения ряда организационных вопросов, особенно в сельской местности (Соколова 2011: 193), то теперь наоборот – требуется приложить особые усилия, чтобы оставить тело покойного дома и тем самым обеспечить начало концептуального пути умершего из мира живых в мир мертвых именно отсюда. Представление о значимости пребывания покойника в доме все еще сохраняется, а преодоление связанных с ним трудностей придает такому решению родственников значимость и становится способом выразить особое отношение к умершему (и к традиции) со стороны его семьи. Такой случай нам описала сотрудница ритуальной службы в небольшом поселке во Владимирской обл.:

Домой привозим. Неудобно. Бывает, что и гроб большой, и стоя ребята вот всё несут с таким риском. Но если родственники хотят, чтобы [покойный] дома побыл последнее время… Тут недавно хоронили парня молодого. Квартира на втором этаже. Очень плохой такой поднос, вот, на второй этаж, представляете, гроб [поднять]. И мужчина-то такой – килограмм под сто. Вот, и гроб метр девяносто. [Родственники объяснили]: «Единственный сын. Хотим, чтобы дома постоял». Вариантов нет. Мы везём, мы несём, собираем всю бригаду, и вот (ПМ6 Чесноковой Е. Г.: 04).

Но все же таких примеров мало. Вариантом адаптации к современным условиям традиции начинать путь умершего от дома стала практика, когда гроб с покойником в день похорон подвозят к месту, где жил покойный, где с ним могут попрощаться те, кто не участвует в других эпизодах похорон.

Таким образом, у обычая вывешивать полотенце остается определенный «запас прочности», который может привести к тому, что в случае полной утраты концептуального значения эта практика продолжит исполняться в качестве «пустой формы» (Морозов 2019б: 18–30). Сама функция информирования о смерти человека, о которой мы говорили выше, утрачивает свою актуальность по мере того, как утрачиваются связи, поддерживавшие локальное сообщество.

Ну сейчас уже всё по-другому, сейчас уже, вот к примеру, вот кто помоложе, уже к дому [прощаться с покойным] и не больно ходят. И только самые близкие. Так а раньше-то ведь вся улица, и с другой улицы придут. «Как это вот этот-то умер! Там Ванька-то такой-то. Ой, надо же, Ванька-то умер!» Все приходили. Дак а всё равно же у нас меняется культура вся. Уже и в гости-то сейчас не ходят так, как раньше. Раньше же с улицы, кто соседи, придут (ПМ4 Чесноковой Е. Г.: 24),

– так жительница г. Нерехты описывает, как изменились соседские связи. Локальное сообщество, которое так или иначе было включено в традиционный похоронный обряд, теперь стало «чужим». Соседи и знакомые почти не участвуют в похоронах, вовлечение их в отдельные эпизоды сохраняется преимущественно в сельской местности. Редуцирование роли постороннего в обрядовых практиках инициируется как со стороны исполнителей, так и со стороны «чужих». Так, намного реже стал соблюдаться обычай «первой встречи», когда человеку, идущему навстречу похоронной процессии, дают кусок ткани или одежду для поминания покойного. Если в традиционной культуре члены локального сообщества знали, какую роль они выполняют во время «первой встречи» и что им следует делать[1]1
  Этот обычай направлен на обеспечение благополучия умершего. На встречу участников похорон с посторонним проецируется представление о том, как будет принят покойный на том свете, и переданная чужому человеку вещь, таким образом, обеспечивает необходимым умершего. См.: Седакова 2004: 103. Кроме того, предполагается, что, пользуясь полученной вещью, человек будет поминать покойного.


[Закрыть], то сейчас это сообщество размыто настолько, что участие постороннего в похоронах может оцениваться негативно как стороной родственников, так и «чужими», которые предпочитают не иметь отношения к похоронам незнакомого им человека.

Сегодня подготовка тела покойника к погребению вне дома окончательно закрепилась как основная форма. Этому способствовала законодательная норма, утвердившая необходимость проводить патологоанатомическое вскрытие в большинстве случаев смерти. Теперь тело умершего почти неизбежно оказывается в медицинском учреждении, и чтобы организовать привычное раньше пребывание покойника в доме перед похоронами, требуются дополнительные затраты и усилия со стороны родственников. В результате этих изменений прекратился не только обычай ставить крышку гроба, исчезла целая группа ритуалов, суеверий и примет, связанных с приготовлением тела умершего к погребению и присутствием его в доме (Соколова 2011: 198–199). Манипуляции с телом, которые в традиционном обряде дробились на отдельные ритуальные действия, например: обмывание умершего, надевание на него погребальной одежды, – сжимаются до одного действия – заказа этих процедур в ритуальном агентстве. Именно так это выглядит для семьи умершего и окружающего сообщества, ранее распределявших обязанности по подготовке тела покойного к погребению внутри своего круга. Теперь этот этап происходит в специальном учреждении, реализуется отдельной группой людей, которая в своей деятельности руководствуется иными принципами, нежели исполнители соответствующих ролей в традиционном похоронном обряде. Мы не можем исключать наличие ритуального компонента, например, в действиях сотрудников моргов, но формальные основания их деятельности его не предполагают.

В Верхнем Поволжье агентства ритуальных услуг и их филиалы сегодня представлены как минимум на районном уровне. Магазин или офис ритуального агентства есть почти в каждом районном центре. С ними в обряд начали активно вторгаться бизнес-технологии, поскольку похороны стали рассматриваться как бизнес-проект. Весь спектр потребностей, связанный с осуществлением данного обряда, теперь понимается как рынок услуг. Хотя бизнес-технологии значительно упрощают организацию и проведение столь сложного как в моральном, так и в материальном смысле обрядового действа, одновременно в российских условиях это создает множество финансовых и логистических трудностей, поскольку родственникам приходится перемещаться на достаточно большие расстояния. Возможность заказать многие необходимые предметы и услуги, делегировав исполнение профессионалам, существенно изменяет не только смысловое наполнение многих обрядовых акций, их магическое и мифологическое сопровождение, но и разрывает существовавшие ранее сети неформальной поддержки членов сообщества, проявлявшейся в родственной или соседской помощи в виде денежных вкладов и непосредственного участия в обряде. Если раньше гроб заказывался человеку, живущему в непосредственной близости, на похоронах присутствовали плакальщицы и читалки, как правило односельчане, обмывание покойного совершали знающие, как это делать, из числа соседей, в дом покойного для прощания и для участия в поминках мог прийти любой желающий, то теперь большинство из этих эпизодов оказываются малореализуемыми или существенно редуцированными. Многие ритуальные службы в качестве дополнительной услуги предлагают даже отпевание. «Первоначально идея делегирования части забот по организации и проведению похорон некоторой вне религиозной институционализированной организации возникает в 1960‑е гг., во время активной политики внедрения социалистической обрядности… Впрочем… процесс организации ритуальной сферы услуг не увенчался большим успехом – ритуальные бюро и/или магазины ритуальных принадлежностей если и появились, то только в самых крупных городах» (Соколова 2013б: 164). В конце XX в. ритуальная индустрия стала динамично развиваться и к настоящему времени фактически стала основным исполнителем похоронно-поминальных обрядов, чему посвящен большой блок исследований (Моисеева 2010; 2014; Соколова 2014; Мохов 2018б).

Влияние коммерческих услуг заметно уже на этапе приготовления человека к своей смерти. В традиционной культуре было принято собирать узел с одеждой, в которую впоследствии обряжали умершего, а также заранее заготавливать гроб. Некоторые пожилые люди, особенно жители сельской местности, по-прежнему собирают необходимые для похорон ритуальные атрибуты и одежду, складывая все в один узел. Но, на наш взгляд, этой практики придерживаются не столько люди определенного возраста, как это было в традиционной культуре, сколько представители определенного поколения, которые пока следуют традиционной модели. Происходящие в современном обществе процессы, о которых мы уже упоминали, – ослабление родственных связей и разрушение местного сообщества – приводят к тому, что такая форма приготовления к похоронам теряет свою актуальность. Часто родственники, проживающие отдельно, могут не знать о собранных вещах или не придать им должного значения. В итоге человек, решивший собрать себе «узел», не может быть уверен, что отложенные вещи будут использованы так, как он предполагал. Во-вторых, отпадает сама необходимость заранее что-то собирать, поскольку теперь есть возможность приобрести все необходимое, когда возникнет такая потребность. В трансформированном варианте обычай «собирать себя» продолжает жить в форме откладывания денег на похороны. Развитие похоронной индустрии приводит к тому, что обеспечение исполнения похоронного обряда зависит не столько от наличия, доступности конкретных вещей, сколько от возможности их приобретения в случае необходимости. Все это не исключает определенных пожеланий относительно похорон, которые сообщают своим родственникам пожилые или тяжело болеющие люди. Так, одна женщина, жительница небольшого поселка во Владимирской обл., находясь в больнице, попросила свою дочь похоронить ее в одном из двух любимых платьев. После ее смерти дочь передала одно платье в ритуальное агентство вместе с остальными необходимыми вещами.

Городские жители реже принимают участие в похоронах, чем жители сельской местности, где соседские связи еще достаточно сильны. Горожане часто не знают порядка проведения похоронного обряда и оказываются совершенно не готовы к нему, когда умирает кто-то из их близких. В такой ситуации за помощью обращаются к знающим родственникам, у которых уже есть необходимый опыт:

Когда у меня родители, вот мама умерла первая, я была просто не готова в тот момент. Я не знала ни обрядов, ни обычаев. Я попросила пожилую родственницу, чтобы мне она помогла. Всё помогла. Когда я уже с мамой это прошла, в двадцать дней, когда умер папа, то уже, так сказать, всё свалилось на мои плечи. Мне всё пришлось [делать самой] (ПМ1 Чесноковой Е. Г.: 08).

Неготовность самостоятельно выполнять похоронные ритуалы способствует тому, что организации, оказывающие ритуальные услуги, играют все большую роль: им делегируется обязанность проведения всех этапов похорон. Фактически участие семьи в похоронах на начальном этапе может быть сведено к заключению договоренностей с такими учреждениями о проведении необходимых процедур. В день погребения родственники становятся пассивными исполнителями необходимых действий, а за правильностью их выполнения следят специалисты ритуальных служб или представители духовенства, которые проводят церковные обряды. В сельской местности пока невозможно обеспечить полный комплекс ритуальных услуг, но такая тенденция наблюдается и там. При этом близкие родственники по-прежнему являются ответственными за организацию похорон, а точнее за договоренности с ритуальными службами[2]2
  В случае отсутствия близких родственников или иных лиц, взявших на себя обязанность осуществить погребение умершего, погребение осуществляется специализированной службой по вопросам похоронного дела. Подробнее см.: Федеральный закон 1996.


[Закрыть]. Даже если родственники непосредственно не обеспечивают исполнение ритуальных действий, они должны запустить этот процесс, делегировав свои обязанности специалистам.

Традиции, связанные с изготовлением и хранением гроба, стали еще одной «жертвой» включения коммерческих организаций в обеспечение похорон. Многие сельские жители, с которыми мы встречались во время экспедиций, вспоминали, как их старшие родственники готовили гробы заранее и хранили их в доме, как правило на чердаке. Изготовление гроба требует наличия определенного материала и времени мастера, а в ситуации, когда необходимо быстро подготовить умершего к похоронам, эти ресурсы сильно ограничены. В одном из интервью нам описали ситуацию, когда умер молодой человек, которому не готовили гроб заранее. Так женщина описывает обстановку в 60‑е гг. в Межевском р-не Костромской обл.:

Вот у меня умер папа (мне было десять лет), и я помню, что у него не было гроба-то. Потому что он умер молодой, ему его не подготовили. И ему делали его, уж когда умер, тогда и делать стали. И мужики-то, которые делали, ворчали, недовольны были. Дерево сырое и… Вот в чём дело-то. А, дескать, вот старики-то – в гроб-то сухой кладут, нетяжелый (ПМ4 Чесноковой Е. Г.: 23).

Традиционная обрядность требует соблюдения определенной технологии изготовления гроба, она регламентирует этапы работы, состав наполнения гроба, его размер, устранение или дальнейшее использование остатков материалов и прочее. Таким образом сообщество, один из членов которого умер, стремится символически обеспечить эффективность его перехода из мира живых в мир мертвых и избежать связанных с этим периодом опасностей. Отсюда и возникало большое количество примет и суеверий, в частности, относящихся к данному этапу похорон.

В настоящее время гроб «появляется» в обряде уже в готовом виде, и процесс его изготовления локальное сообщество или родственники проконтролировать не могут. Следовательно, существовавшие нормы и приметы, касающиеся этого этапа похоронного обряда, теряют свою актуальность и исчезают. Разная динамика этой трансформации проявляет себя в локальных различиях, что можно наблюдать в отдельных районах Костромской обл. На определенной стадии коммерциализации обряда специалистами, которые изготавливали гробы для ритуальных служб, являлись местные жители. Они были знакомы с традиционными правилами и старались руководствоваться ими в своей работе. Такое локальное производство еще встречается в небольших населенных пунктах, и подобный пример мы встретили в с. Парфеньево:

[Начальник] гробы делает сам, кресты делает сам. Положено, знаете, как? Ему объясняли. Сказали, что (дедушки всякие были) ему объясняли, что все отходы производства должны уйти туда же – куда уходит готовое изделие. То есть эти стружки и опилки после изготовления гроба и креста должны быть… Идеальный вариант – их надо просто положить, сколько там надо, и их уже зашивают тканью [в подушку для гроба] (ПМ3 Чесноковой Е. Г.: 09).

Однако к моменту наших полевых исследований в этом селе в 2017 г. ситуация уже начала изменяться. Двумя годами ранее здесь открылся филиал ритуального салона из г. Неи, центра соседнего района. Этот салон оказывает более полный комплекс услуг, чем работавший в селе ранее, и местные жители все чаще стали отдавать свое предпочтение новому филиалу. Возможно, на такой выбор влияет тот факт, что патологоанатомическое вскрытие умерших в Парфеньевском р-не проводится также в г. Нее, следовательно, часть процедур подготовки к похоронам приходится организовывать там. Примерно такая же ситуация сложилась в Межевском р-не, откуда покойников увозят на патологоанатомическую экспертизу в г. Мантурово соседнего района. Первый магазин ритуального профиля Межевского р-на открылся в с. Георгиевское десять лет назад. По словам хозяйки этого магазина, раньше гробы жители делали самостоятельно в столярных мастерских. Подтверждением служит тот факт, что почти все наши информанты, пожилые и среднего возраста, могли рассказать об общих правилах изготовления гроба и требованиях к его внутреннему оформлению. В тот же период в г. Мантурово гробы уже были в числе ритуальных товаров, которые можно было купить в магазине несмотря на то, что большую часть необходимого для похорон родственники должны были организовать самостоятельно:

Ну, в то время гроб покупали только в ритуальных услугах. Только купили гроб, подушку. Вот. И все (ПМ1 Чесноковой Е. Г.: 08).

К середине 2010‑х гг. в г. Мантурово уже сформировалась развитая сфера ритуальных услуг, которая охватила практически все эпизоды похоронного обряда от подготовки тела к погребению до обустройства места захоронения.

На традиционный вариант похоронной обрядности, существовавший до 1917 г., оказывала влияние и административная, и религиозная регламентация, но определяющее значение в этот период играла именно церковь (Соколова 2013а; Мохов 2018а: 219–228; Соколова 2019). После Октябрьской революции соотношение влияния сдвинулось в сторону государственного регулирования, которое выражалось, прежде всего, во внедрении новой гражданской ритуалистики и сокращении религиозных практик и церковного участия (Руднев 1979; Полищук 1991; Соколова 2018б: 74–94). Однако, как отмечает А. Д. Соколова, которая в своих исследованиях уделяет большое внимание проблеме трансформаций похоронной обрядности в советский период, «в большинстве случаев новые обряды либо оказывались практикой, касавшейся лишь небольшой прослойки населения (пионеров, комсомольцев и коммунистов в 1920‑е и людей, занимавших руководящие должности или имевших высокие звания и награды, – в 1960–1980‑е гг.), либо входили в качестве отдельных фрагментов в состав традиционного похоронного обряда» (Соколова 2013б: 21). Постсоветский период характеризуется отсутствием целенаправленного государственного вмешательства в похоронный обряд и религиозную жизнь. Современное законодательство лишь намечает некоторые рамки, внутри которых могут реализовываться разнообразные тактики, и здесь большое значение имеет растущее воздействие рыночных отношений и восстановление роли церкви (Там же: 194–195).

В постсоветский период в целом наблюдается усиление позиций церкви в российском обществе, в том числе в похоронном обряде. К настоящему времени именно церковное погребение считается общепринятой нормой (Разумова, Барабанова 2012: 48). Отпевание остается неотъемлемой частью похоронного обряда. Его положение в общем сценарии похорон может быть разным. Долгое время этот ритуал осуществлялся в доме, где находился покойник, и предшествовал выносу гроба. В советский период многие церкви были закрыты и большую распространенность получило заочное отпевание (Соколова 2013б: 108–111). В таком случае этот обряд мог проходить синхронно с другими этапами приготовления умершего к похоронам. Но для многих пожилых людей в сельской местности предпочтительной остается именно практика приглашения священника к умершему в дом. С конца XX в. церковь ведет активный восстановительный процесс: вновь открываются монастыри, расширяется сеть действующих приходов, учебных заведений, строятся новые храмы и часовни (Фурман, Каариайнен 2007; Федотов 2009: 33–34; Февралева 2013: 57–58). Последние открываются в том числе на кладбищах, и часто именно эти часовни или храмы становятся местом проведения отпевания. Поскольку для перемещения похоронной процессии в основном используется арендованный транспорт, увеличение маршрута и простой в случае специального заезда в храм повышает стоимость транспортных услуг. Отпевание на кладбище дает возможность соблюсти требования ритуала и избежать при этом дополнительных расходов, что особенно актуально в сельской местности. И также нужно учитывать, что немало людей воспринимают отпевание как формальную, необходимую часть похорон и не придают большого значения его религиозному содержанию (Соколова 2014: 19).

Возвращение статуса церкви как значимого института и открытие на кладбище культовых сооружений укрепляет функции кладбища как ритуального локуса. Фактически здесь сконцентрированы все основные локусы похоронного обряда, с учетом изменений, которые были рассмотрены выше. При этом нельзя сказать, что связь церкви и кладбища – явление новое. До установления советской власти кладбища находились в ведении духовенства (Соколова 2019: 598), в селах они традиционно располагались рядом с храмом, в городах храмы строились при новых кладбищах. Впоследствии во время закрытия церквей в советский период часто именно храмы при кладбище оставались действующими. Однако в советское время было открыто большое количество новых некрополей, на которых не было никаких религиозных объектов. В 1990–2000‑е гг. ситуация стала меняться, и сегодня на многих из них построены и действуют храмы или часовни (см. илл. 1).

Таким образом, складывается ситуация, когда кладбище замыкает на себя ключевые эпизоды традиционного похоронного обряда (прощание, отпевание, погребение) за исключением поминального обеда. Такой пример мы наблюдали в г. Нерехте в 2017 г. После смерти покойного увезли в медицинское учреждение, где тело оставалось до дня похорон. Первая «встреча» родственников с покойным произошла около здания больницы, но она не включала ритуальных действий. Здесь присутствовали только те, кто не мог самостоятельно добраться до кладбища и вынужден был ехать в автобусе, в котором также везли гроб. Прощание с покойным и отпевание проводились в часовне на городском кладбище, на нем же покойный и был погребен. В этом примере именно кладбище стало местом, где впервые собрались все близкие умершего. Учитывая все большую десакрализацию поминального обеда, который организуют в кафе или столовой, можно сказать, что кладбище в этом примере было единственным действительно сакральным локусом обряда.

Как мы видим, кладбище играет ключевую роль в похоронном обряде, оно также занимает заметное место в социокультурном пространстве в целом, поэтому неизбежно попадает в поле зрения административных структур. Управление кладбищами, особенно городскими, стало одним из первых вопросов, относящихся к похоронам, которые государство включило в сферу своего контроля. Уже в XVII в. предпринимались попытки законодательно регулировать расположение и организацию погостов (Мохов 2018а: 220–221). По современному российскому законодательству, «порядок деятельности общественных кладбищ определяется органами местного самоуправления. Деятельность общественных кладбищ на территориях сельских поселений может осуществляться гражданами самостоятельно» (Федеральный закон 1996), поэтому погребение на кладбищах, относящихся к городу, связано с бóльшими ограничениями в выборе расположения места захоронения и его размеров. Это обстоятельство объясняет желание некоторых людей выбрать место захоронения для себя или своих родственников именно на сельском кладбище, где меньше административного контроля. Основным мотивом при этом является стремление создать родовое захоронение для нескольких членов семьи. На примере г. Владимира мы видим, как обостряется проблема нехватки территорий для погребения по мере разрастания городского кладбища, из-за чего все больше «городских» захоронений появляется на сельских кладбищах. Жители поселений пытаются бороться с этим процессом и устанавливают ограничения, не всегда подкрепленные юридическими основаниями. Так, на входе на приходское кладбище в с. Горицы, расположенном недалеко от г. Владимира, висит объявление, где сообщается о запрете хоронить «лиц, ранее не проживавших в д. Горицы и с. Зелени, их место захоронения – городское кладбище г. Владимира» (ПМ7 Чесноковой Е. Г.). Указав город, авторы объявления обозначили аудиторию, к которой обращаются, – это не все «лица, ранее не проживавшие», а именно те, кто, по мнению авторов, должен быть похоронен на владимирском кладбище. В целом, мы видим, что законодательство разных уровней лишь задает некоторые рамки, внутри которых обрядность принимает конкретные формы, что позволяет ей адаптироваться под нормативные требования и сложившуюся обстановку.