Текст книги "Умершие в мире живых. Европейские исследования"

Данный раздел представляется необходимым, поскольку он проясняет еще один важный аспект контекста данного исследования, включая выбор его предмета и способ, или метод, с помощью которого этот предмет изучался. Этот способ можно условно назвать археологией современности. От археологии его отличает то обстоятельство, что никаких раскопок автор не вел, используя лишь самые элементарные из количественных оценок и измерений. Задача извлечь сведения о погребальной культуре и особенностях общества, которое эту культуру несет и передает, почти исключительно за счет описания и исследования кладбищ и изучения их устройства и архитектуры возникла из необходимости – практического отсутствия разговорного греческого, который ограничивается у меня дюжиной ходовых фраз, помогающих поздороваться и попрощаться, спросить о дороге и понять, что тебе объясняют, и тому подобных бытовых ситуаций. Для работы с информантами этого запаса явно не хватало. И хотя с годами этот репертуар постепенно расширялся, все равно от полноценной коммуникации меня отделяют годы интенсивного изучения современного греческого – время, которого я так пока и не сумел изыскать. Впрочем, довольно значительная часть среднего поколения греков-киприотов и несколько бóльшая часть молодежи худо-бедно объясняется по-английски, поскольку он является вторым официальным языком в республике, а интеллигенция (банковские служащие, хозяева гостиниц и часть их персонала, греки-репатрианты из числа тех, кто годы конфликта провел в Великобритании) вообще говорит по-английски замечательно, что явилось для меня хорошим подспорьем. Однако сельские жители, кладбища которых я посещал, обычно владели чуть бóльшим набором английских фраз, чем я – греческих, так что наш разговор на смеси этих двух языков мало помогал пониманию интересующих меня сюжетов. В результате основным методом стала фотофиксация кладбищенского устройства и анализ тех закономерностей и странностей, которые удавалось заметить в ходе такой документации и анализа ее результатов.

Исследуемый регион находится на севере Пафосской епархии. Его западные границы практически не населены, поскольку находятся в горном массиве Тродоса, где невозможно развивать сельскохозяйственную деятельность, а строительство сопряжено со значительными издержками из-за геологии этой части острова – крутых склонов и узких долин, поросших лесом. Значительная часть населения исследуемого региона в силу этого сосредоточена в Золотой долине, рядом с двумя дорогами, соединяющими г. Пафос на юге и пос. Полис Хрисоху на севере, а также в прибрежной части – на побережье Золотого залива.

Свое повествование о сельских кладбищах одной из долин западного Кипра и его северо-западного побережья я хочу начать издалека, с начала 1950‑х гг., т. е. со времен, предшествовавших современному конфликту, разделившему этот остров надвое, когда киприоты, разговаривавшие на греческом и турецком, жили в городах и деревнях бок о бок. Во второй половине 1990‑х гг., когда я впервые побывал в тех краях – в одном из регионов Пафосской епархии Кипра, так называемой Золотой долине, в области, которая была в то время еще в очень незначительной степени затронута туризмом и строительством вилл и гостиниц, – я успел застать лишь осколки местного патриархального быта. В тот период, когда юг острова застраивался все новыми отелями, виллами и ресторанами, северо-запад оставался территорией, закрытой для экономического развития, поскольку значительную ее часть занимали полигоны британских военных подразделений, благодаря чему в селах, находящихся в этом отдаленном и относительно закрытом регионе, дольше всего сохранялся традиционный уклад жизни, начавший трансформироваться под влиянием туристических потоков относительно недавно – в последние 10–15 лет. Территориальная близость к неподконтрольному Никосии Северному Кипру и нерешенные проблемы реституции собственности еще сильнее консервировали развитие этой территории, в результате чего многие села Золотой долины и Тиллирии – гористой местности, занимающей северные отроги Троодоса и примыкающей к Золотому заливу (Κολπος Χρυσοχούς, Chrysochou Bay), во многом остались такими, какими их застал разделивший остров на греческую и турецкую части конфликт 1974 г.

Киприоты из других регионов бывают здесь нечасто и воспринимают эту территорию как богом забытый угол. Забавная история в связи с этим произошла в один из моих первых приездов на остров. Самолет в Ларнаку прилетал поздно – не очень выгодный рейс, поскольку за ночное такси приходится платить двойной тариф, что при поездке через пол-острова составляет едва ли не половину стоимости авиаперелета из Москвы. Уже при подлете стало видно, что над островом бушует гроза – огромные башни лиловых в свете заходящего солнца облаков над Троодосом, главным горным массивом Кипра с его самой высокой точкой – горой Олимпос (6400 футов, т. е. немногим более 1950 м над уровнем моря), то и дело прорезались вспышками молний. Нужно сказать, что осенние грозы на Кипре, как, видимо, и вообще грозы в этих южных широтах, имеют особый масштаб и размах. Когда я вышел из таможни, первые капли дождя, быстро переросшего в ливень, уже накрыли всю Месоарию – обширную равнину, прилегающую к Троодосу с востока, и в наступившей внезапно тьме зазвучали оглушительные раскаты грома.

Таксист мне достался довольно дикого вида – он был похож на пожилого располневшего сатира, сплошь покрытого черной шерстью. Его грудь украшал огромный крест, а свирепый взгляд завершал общее впечатление видавшего виды и неукротимого властелина дорог. По-английски он практически не говорил. Услышав название пункта назначения, он стал советоваться со своим бригадиром, который явно объяснял ему, где находится это богом забытое место, после чего мой таксист перекрестился и спросил, точно ли мне нужно именно туда. Я подтвердил мое намерение, и он нехотя занял место за рулем. В кабине, помимо иконы кого-то из местных святых, перед лобовым стеклом болтался амулет от сглаза – крупная ярко-синяя бусина с белым ободком, вставленная в позолоченную оправу. Пока мы ехали по основной трассе от Ларнаки до Лимассола, а потом до Пафоса, несмотря на ливень и непрекращающиеся раскаты грома, все шло относительно неплохо. Время от времени водитель останавливался, чтобы покурить, бормоча в мою сторону, видимо для того, чтобы обеспечить спокойствие пассажира и собственное, что он по-прежнему силен (I am strong). Поначалу он норовил осенять себя крестным знаменем при каждом ударе грома, но потом ослаб, либо, быть может, мокрое шоссе и неверное освещение потребовали от него бóльшей концентрации внимания, и он почти перестал креститься, вспоминая об этом лишь когда мы проезжали очередную часовню или когда поравнялись с горой, а точнее – высоченным холмом, на котором стоял древний монастырь Ставровуни (Крестовая гора).

Все стало хуже, когда мы покинули узкие улочки Пафоса и свернули на двухполосное шоссе, ведущее на север, въехав на узкую ленту серпантина, прорезанную в цепи холмов и пересекающую плато Лаона. Гроза усилилась, дождь лил стеной, внезапно возникающие из-за поворота фары редких встречных машин (был уже весьма поздний час) слепили глаза. Наше такси встало в узком кармане под какой-то скалой, и после очередной сигареты мой водитель предпринял новую попытку убедить меня, что в такую даль ехать не нужно, а лучше – вернуться и переночевать в Пафосе. Тут-то и выяснилось окончательно, что он никогда в этих краях не бывал и боится заблудиться. Лишь моя уверенность в знании дороги и твердое желание добраться до места позволили его переубедить и продолжить поездку. Минут через сорок, миновав несколько придорожных горных деревушек, лепившихся вдоль шоссе, мы уже увидели городок, куда я и направлялся, а еще через десять минут взмокший от переживаний водитель, однако явно утешенный двойной таксой за длинную ночную поездку, расспрашивал меня, где можно недорого переночевать – отправляться снова в горы в эту погоду без попутчика он явно опасался.

Комизм этой ситуации очевиден, по всей видимости, лишь для жителей мегаполисов, в сравнении с которыми дорожная карта Кипра и расстояния, которые необходимо преодолеть для достижения действительно глухих мест (в данном случае это было что-то около 170 км), кажутся смехотворными, а то обстоятельство, что при этих масштабах даже для таксистов все еще остаются неизведанные закоулки и целые регионы (и это притом, что другой общественный транспорт развит плохо) – вообще удивительным. Тем не менее мне неоднократно встречались киприоты, никогда не посещавшие этот, с их точки зрения, ужасно отдаленный регион, население которого сохраняет свой архаичный диалект с вкраплениями оборотов гомеровских времен и считается жителями столицы и других крупных кипрских городов не слишком цивилизованным.

В прежние времена, да и во многих случаях до сих пор местонахождение кладбища можно было издалека обнаружить по купе окружавших его кипарисов. Сегодня эта примета работает хуже – кипарисы стали сажать в качестве разделительных полос между находящимися в частном владении полями и садами, а также использовать вместе с эвкалиптами для осушения бывших когда-то малярийными болотистых низин, и кладбищенские кипарисы затерялись в этой массе посадок. Кипарис, видимо, неслучайно выбран для обрамления кладбищ – с ним у греков связано множество суеверий, об одном из которых повествует Джеральд Даррелл в повести о собственном детстве, проведенном на острове Корфу:

– Я хочу сказать тебе кое-что, маленький лорд, – произнес он. – Опасно тут лежать под деревьями.

Я посмотрел на кипарисы, не нашел в них ничего опасного и спросил старика, почему он так думает.

– Посидеть-то под ними хорошо, у них густая тень, прохладная, как вода в роднике. Но вся беда в том, что они усыпляют человека. И ты никогда, ни в коем случае не ложись спать под кипарисом.

Он остановился, погладил усы, подождал, покуда я не спросил, почему нельзя спать под кипарисами, и продолжал:

– Почему, почему! Потому, что, проснувшись, ты станешь другим человеком. Да, эти черные кипарисы очень опасны. Пока ты спишь, их корни врастают тебе в мозги и крадут твой ум. Когда ты проснешься, ты уже ненормальный, голова у тебя пустая, как свистулька.

Я спросил у него, относится ли это только к кипарисам или же ко всем деревьям.

– Нет, только к кипарисам, – ответил старик и строго посмотрел на деревца, под которыми я лежал, будто опасаясь, что они могут подслушать наш разговор. – Только кипарисы воруют рассудок. Так что смотри, маленький лорд, не спи здесь.

Он слегка кивнул мне, еще раз сердито посмотрел на темные пирамиды кипарисов, словно ждал от них объяснения, и осторожно начал пробираться сквозь заросли миртов к склону холма, где разбрелись его козы (Даррелл 1986: 35).

Кипарисы, как и тысячелетия назад, остаются в греческой культуре символом траура и печали, и по-прежнему окружают большинство исследованных кладбищ, за исключением тех, что расположены вплотную к дорогам и заливу, либо высоко в горах, в зоне сосновых лесов, где условия для их роста менее благоприятны. Древние греки полагали, что кипарис – это дерево, которое умерший, достигнув Аида, увидит первым. Они делали из кипариса гробы, полагая, что его магическая сила будет защищать покойника. Им, впрочем, было известно, что древесина кипариса защищает труп от червей и насекомых. Скорбящие на похоронах несли ветви кипариса, чтобы подчеркнуть свое горе (именно ветвь кипариса держала Афродита, демонстрируя скорбь по Адонису). Греки до сих пор верят, что кипарисы на кладбищах защищают покойных от злых сил.

Как и всякая мировая религия, христианство впитало множество местных культов и повсюду явлено в локальных синкретических формах. На Кипре этот синкретизм проявляется не только в некоторых особенностях культов местных святых и мучеников, но и во многих чертах погребально-поминальной обрядности, рассмотрению которой посвящен этот раздел.

Греческий обряд погребения не слишком отличается от аналогичного обряда в русском православии, однако отличия все-таки есть. О появлении покойника в доме соседи нередко узнают по крышке гроба, выставленной у входа в дом, либо, как это описано в книге Колина Таброна «Путешествие на Кипр», по приколотому к двери дома полотнищу с белым крестом на черном фоне (Thubron 1986: 51).

Отпевают в церкви и хоронят обычно на третий день после смерти. На отпевание приходит практически все свободное взрослое население деревни или, что часто совпадает в границах, церковного прихода, включая полицию, армию (если на территории прихода есть армейские части) и пожарную часть.

К церкви приходит народа не меньше, чем в престольный праздник. Перед отпеванием друзья и родственники покойного произносят над гробом с его телом поминальные речи, и поэтому служба длится долго – обычно около полутора часов (см. илл. 1). В храме во время поминальной службы гроб размещается так, чтобы голова покойного оказалась ближе к алтарю, т. е. на востоке, однако во время погребения гроб помещается так, чтобы голова оказалась на западе. Символизм этой позы связан с ассоциированием запада с заходом солнца, концом дня и закатом жизни (ср.: Danforth 1982), в силу чего многие киприоты избегают размещать кровати в своих домах так, чтобы изголовье оказалось на западе (Argyrou 1996: 187).

Собственно церковный канон, в отличие от народных практик, консервативен и состоит из строгой последовательности гимнов, молитв и чтения избранных мест Священного Писания. Церковная часть обряда, которой часто предшествует светская часть (в это время произносят свои речи друзья и родственники покойного), начинается с Трисвятой песни (греч. Τρισάγιον «Ἅγιος ὁ Θεός, Ἅγιος ἰσχυρός, Ἅγιος ἀθάνατος, ἐλέησον ἡμᾶς!» – «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас»). Трисвятое поется речитативом священником (или хором) и на месте упокоения (в больнице или доме), сразу после смерти, и на вечерней службе (так называемой панихиде или парастазиса, т. е. всенощного бдения, во время которого освящается и гроб, куда кладут омытое тело усопшего) накануне дня похорон в доме, где находится покойник, а также во время погребальной церковной службы в день похорон и еще раз у могилы сразу после погребения, а затем по поминальным дням, особенно на сороковой день после погребения.

Во время отпевания в церки за Трисагионом следует чтение псалмов и поются гимны (псалом 119: ч. I, стихи 1, 20, 28, 36, 53, 63; ч. II, стихи 73, 83, 94, 102, 112, 126; ч. III, стихи 132, 141, 149, 161 1 175, 176; благословение (Ευλογητάρια) из этого же псалма, стих 12; кондак (κοντάκιον) и восемь заупокойных стихир, каждая – на свой глас Осмогласника). В это время священник осуществляет каждение над покойником и паствой, алтарем и иконами. Затем следуют чтения из Писания (1 Фес., 4: 13–18 и из Иоан. 5: 24–30). Церковная часть отпевания завершается заупокойной малой ектенией (Εκτενής) и отпустительным тропарем (Ἀπολυτίκιον), поцелуем мира (ἐν ἁγίω φιλήματιi), когда родные и близкие прощаются с покойным, и помазанием тела под чтение 51‑го псалма (стих 7: «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега»[14]14
  В Псалтири Русской православной церкви это 9‑й стих.


[Закрыть]). Паства поет стих «Вечная память» Трисвятой песни. На кладбище во время погребения священник снова читает Трисагион (Father Nektarios Morrow 1999; Vassiliadis 1997: 352–377; Calivas 2003: 157).

После отпевания в храме гроб (сегодня это зачастую богато украшенное резьбой изделие из отполированного дерева с бронзовыми ручками) выносят и ставят на катафалк (обязательно ногами вперед), и, поскольку кладбище, как правило, находится недалеко от церкви, все остальные участники церемонии отправляются к могиле пешком – часть из них в процессии за катафалком, остальные идут по обочине и тротуарам, а какая-то часть перемещается к кладбищу на своих автомобилях.

Перед опусканием гроба в могилу священник, читая псалом «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега», окропляет могилу елеем, выливая его крестообразно, после чего гроб опускается в могилу, и священнослужитель бросает на него горсть земли, произнося строку из 23‑го псалма Давида («Господня – земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней…»), завершая службу стихом «Ибо прах ты и в прах возвратишься» (ὅτι γῆ εἶ καὶ εἰς γῆν ἀπελεύσῃ – Быт. 3: 19). Дальше все происходит очень быстро. Родственники бросают на гроб по горсти земли, а стоящие рядом молодые люди быстро засыпают могилу заранее приготовленной землей из предварительно заполненных ею больших баков, опрокидывая их на гроб – лопаты при этом не используются. Могильный холм вырастает буквально за пару минут. Родственники и друзья усопшего возлагают венки и цветы на могилу, и намогильный холмик целиком покрывается ими. Затем священнослужитель берет каравай белого хлеба на блюде и, разламывая хлеб, бросает его на могильный холм, а блюдо разбивает.

Обычай разбивания посуды на могиле является очень древним и широко распространен в материковой Греции и за ее пределами (Politis 1894). На Кипре его свидетельства обнаружены археологами в захоронениях, относящихся к IV тыс. до н. э. (ср.: Grinsell 1961: 482). Этот обычай рассматривается как часть обрядов очищения, призванных защитить живых от опасного влияния мира мертвых.

У ворот кладбища несколько женщин из числа родственников покойного организуют небольшой стол с хлебом, халуми (местным сыром из козьего и овечьего молока), вином и водой, разлитыми по пластиковым стаканчикам (см. илл. 2). Скорбящие, выходя с кладбища, берут вино или воду, хлеб и сыр и поминают почившего, произнося обращенную к Богу фразу «Вспомни его». В это время женщины приглашают их прийти на поминки (μακαρίa, букв. «благословение, блаженство») и сообщают адрес, обычно какого-то кафе или ресторана, где и организуется поминальный ужин (прежде он проводился в доме усопшего). Иногда участникам погребения раздают коливо (поминальную кутью), которая готовится накануне из пшеничного зерна. Зерно отваривается до мягкости, потом замачивается в холодной воде, обычно на всю ночь. Затем его рассыпают на чистом полотенце и покрывают сверху вторым полотенцем, чтобы убрать всю влагу, после чего оно смешивается с мелко нарезанной петрушкой, кинзой или свежей мятой, корицей, семенами аниса или толчеными семенами кориандра и орехами – грецкими или миндальными, кедровыми, фисташками или лещиной. Коливом (кутьей) угощают также прихожан после поминальных служб в церкви, проводимых в специальные поминальные дни – так называемые родительские субботы души (ΨυχήΣάββατο) – в субботу за две недели до Великого поста и в субботу накануне Троицы.

Позднее родню и друзей приглашают на 40 дней и годовщину. В ближайшую к сороковому дню субботу в церкви отправляется поминальная служба. За могилами, как правило, ухаживают женщины, однако и мужчины – в особенности если речь идет о могилах детей – приходят убирать и поливать цветы, там, где они посажены (из-за постоянного летнего зноя и засушливого климата могилы с цветниками встречаются довольно редко). Если усопший оставил вдову, она постоянно носит траур, в то время как овдовевшие мужчины обычно не меняют своего повседневного костюма и траура не носят.

Важность поддержания сообщения между мирами живых и мертвых выражается в Греческой православной церкви Кипра чередой поминальных служб и молений (μνημόσυνο), следующих за погребением с определенными интервалами, а также в существовании определенных обязательств, возлагаемых на семью покойного. Женщины из числа родственниц усопшего не только омывают тело, но и участвуют после всенощного бдения у гроба (панихиды) и погребения в уборке дома, призванной уничтожить всякое подразумеваемое присутствием смерти загрязнение. Каждый этап перехода между мирами живых и мертвых маркирован особыми молитвами и обрядами, отмечающими, как и в обряде Русской православной церкви, третий, девятый и сороковой дни после отпевания и погребения. Киприоты часто заказывают и проводят такие службы также по прошествии трех, шести и девяти месяцев, не говоря уже о годовщине погребения, которая отмечается не только в первый и третий годы, но и на протяжении пяти последующих лет. Считается, что такая последовательность обрядов отражает стадии перехода и телесного разложения: «на третий день разлагается лицо, на девятый – начинается распад тела, и лишь сердце остается невредимым; а на сороковой разлагается и оно, что рассматривается как одно из условий спасения» (Hartnup 2004: 194).

Существует и церковная интерпретация дней поминовения: например, поминальная служба на третий день символизирует смерть и воскрешение Христа, а сороковой день отражает ветхозаветную практику (именно на сороковой день, согласно Ветхому Завету, евреи поминали Моисея). Святой Симеон (Фессалоникийский) так интерпретировал значение этих дней: «Поминовение на третий день посвящается Троице, дающей нам наши существование и жизнь; девятый день напоминает нам о девяти разрядах святых ангелов, среди которых окажутся наши близкие, а в сороковой день поминальная служба символизирует вознесение Христа. Третий, шестой и девятый месяцы составляют троицу и напоминают о ней».

Физический распад тела сопряжен с народными представлениями о путешествии души. Хотя, в соответствии с церковной догматикой, душа покидает тело сразу после смерти, в народных представлениях она пребывает в теле еще в течение трех дней после смерти, после чего, сопровождаемая ангелами-хранителями, она наконец его покидает. На девятый день она достигает врат, у которых отчитывается о прожитой жизни и всех своих деяниях, а на сороковой день прибывает к Господнему престолу и получает место, где будет находиться до Судного дня (Krumbacher 1892: 348–349)[15]15
  Этапы распада тела и путешествия души в этих представлениях симметричны этапам формирования тела и души младенца: семя сохраняется в матке три дня, после чего в нее поступает кровь и, смешиваясь с семенем, создает новую, пока бесформенную плоть, обретающую форму плода на девятый день; на сороковой день он обретает форму ребенка и душу; на третий месяц тело ребенка считается полностью сформированным, а по прошествии девяти месяцев он рождается на свет (Krumbacher 1892: 348). На сороковой день после рождения обычно совершается обряд крещения ребенка, символизирующий его второе рождение.


[Закрыть]. Семья усопшего и его друзья присутствуют на всех этапах путешествия души, молясь, принимая участие в поминальных службах и обрядах и организуя семейные поминки. Женщины во все это время регулярно ухаживают за могилой, зажигают на ней поминальные свечи и лампады, приносят свежую еду и питье. Все это, согласно народным и официальным представлениям, облегчает путь души к Господу.