Текст книги "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции"

Почему же теперь, уже более трех недель получив мое распоряжение присоединиться ко всему обществу как равноправный член моей семьи, ты медлишь? Почему на твои глаза набегают слезы, на сердце лежит тяжесть и в сознании гудит пчелиный рой жалящих мыслей?

Флорентиец нежно гладил по голове Дорию, точно вливая в нее тот особый покой и уверенность, которые каждый испытывал в общении с ним. Долго молчала Дория и наконец, подняв склоненную голову, посмотрела в глаза Флорентийцу и просто, легко сказала:

– Я понимала, что опять действую не так. Ведь я ждала, считая, что внутри все что-то еще не готово, все не так еще ясно и крепко. Ждала, чтобы созрело. И вот сию минуту совершенно ясно поняла, что и тут была неправа, потому что сосредоточилась на себе, а не на той задаче, которая была мне дана. Какое-то стеснение, какая-то тревога меня мучили. Все казалось, вот Ананда должен приехать, что вот каждую минуту он может войти, и мне было страшно, хотелось бежать…

Давно умолк голос Дории, а рука Флорентийца все лежала на ее голове.

– Если бы ты могла до конца понимать возникающие дела и встречи, ты немедленно бы принялась за дело, которое я указал тебе, внося в него свою доброту и усердие, Ананда действительно едет сюда и скоро, очень скоро будет здесь. Для твоей с ним встречи было неважно, найдет ли он тебя в роли слуги или леди. Это ТЕБЕ было важно, как встретить некоторых людей и быть им полезной, потому что вас связывает нелегкая карма. Ты и Генри, а еще больше – ты и Тендль, – это вековые костры, очень враждебные. Тем, что они тебя сразу не встретили как члена моей семьи, ты задержала погашение их вековой злобы. С завтрашнего дня изволь выйти в столовую, раз и навсегда забыв роль слуги кому бы то ни было. А в понедельник утром, вместе с капитаном Джеймсом Ретедли, поедешь к матери Генри в Лондон. Ты отвезешь ей мое письмо, купишь ей элегантное платье, пальто, белье и шляпу и привезешь ее сюда гостить.

Ни ей, ни тебе больше знать ничего не надо. Но если выполнишь этот урок блестяще, – то заплатишь Генри за скорбь, огромную скорбь, причиненную ему когда-то в веках тобой. Не удивляйся, если заметишь в нем враждебность. Это проснутся отклики старой вражды, и их ты теперь сможешь покрыть своей любовью. Радуйся этой встрече.

Отправив просветленную, тихую и счастливую Дорию спать, Флорентиец подошел к стене, отдернул парчовый занавес и остановился перед группой портретов, к которой подводил капитана Джеймса. Через несколько минут над портретом Ананды засветилось большое пятно, похожее на круглое светлое окно.

Быстро, молниями, замелькали в нем линии, кубики, треугольники, точки, шары всевозможных цветов и другие огненные фигуры. То были мысли, которыми обменялись Ананда и Флорентиец, мысли, летевшие в эфир; они не нуждались в ином телеграфе, чем собственная воля и знания самоотверженной любви, летевшие для помощи людям, для их спасения. Улыбнувшись светившемуся образу Ананды, отдав куда-то вдаль глубокий поклон, Флорентиец задернул занавес над погаснувшей картиной и прошел в свою спальню, куда никто, кроме его старого слуги и теперь еще Артура, никогда не входил…

Дни промелькнули для капитана Джеймса с такой быстротой, что, когда вечером в воскресенье лорд Бенедикт попросил его отвезти завтра Дорию в довольно отдаленный район Лондона, он точно с неба свалился, насмешив всех вопросом, какой же это будет день. На уверения, что завтра понедельник, что именно завтра он встретит свою невесту, капитан разводил руками и утверждал, что пятница и суббота просто куда-то провалились.

Для Генри дни летели не так быстро, словно бы жизнь на каждом шагу ставила ему препятствия. Лежа после обморока в одиночестве, он вспоминал Алису, ее ласковость, красоту, ее необычайное сходство с матерью, решив сблизиться с девушкой, насколько это будет возможно. Он чувствовал в ней искреннего друга и хотел поведать ей историю своего печального разрыва с Анандой. И думал, что она даст ему верный совет или, по крайней мере, скажет, можно ли обратиться к лорду Бенедикту. Настроенный на этот лад, Генри уже ничего не видел, все его мысли сосредоточились на Алисе. Спускаясь по лестнице, он увидел, как девушка прошла на террасу. Сердце его сильно забилось, он поспешил туда же, но ему пришлось испытать жестокое разочарование. Все его эгоистические желания тут же разлетелись в прах, потому что рядом с Алисой сидело новое лицо, которое Генри еще ни разу не видел.

– Позвольте вас представить еще одной дочери лорда Бенедикта, – сказала Алиса, знакомя его с Дорией.

Довольно кисло поздоровавшись, Генри сразу же ощутил враждебность к Дории, нарушившей его планы. Ее красивые темные и проницательные глаза, мелкие белые зубы, даже ее приветливость, – все было неприятно Генри, все вызывало раздражение и даже злобу. Не особенно вежливо отвечая Дории на ее вопросы. Генри спрашивал себя с удивлением, почему он так злится и раздражается. Какой-то род ревности, точно недовольство лордом Бенедиктом за то, что у него такая большая семья, что все эти люди здесь «дома», а он – пришелец-гость, которому могут каждую минуту предложить вернуться в Лондон, поскольку комната нужна другому гостю, шевелился где-то в глубине его сердца.

– Что, друг Генри, все еще не можешь сбросить с себя непрошеную гостью болезнь? – раздался голос Флорентийца.

От внезапности вопроса, от прозвучавшего во фразе слова «гость», которое бурлило в его душе, от появления хозяина дома за его спиной Генри вскочил, задел чашку и вылил на себя весь кофе. Окончательно переконфуженный, он стоял в полной растерянности, когда вошли Наль и Николай. Готовый заплакать, Генри вдруг увидел подле себя Дорию, которая мокрой салфеткой удивительно ловко вытерла его костюм и, смеясь, сказала Флорентийцу:

– Мистер Оберсвоуд должен вам, лорд Бенедикт, предъявить счет за испорченное платье. Ну можно ли входить так легко и неслышно? Вы и меня-то перепугали, не то что человека, который еще не совсем здоров.

– Прости, Генри, Дория права. Ты не привык еще к тому, что все мои гости – у себя дома и могут не стесняться или раздражаться от моей привычки появляться внезапно. Не огорчайся. Ты здесь не гость, а самый милый и желанный друг. Ты член семьи. А поскольку все мы гости на Земле, отгостим здесь и уходим, – постольку и ты гость в моем доме. Но если всех нас связывает счастье жить на общее благо, все мы родственные члены одной семьи.

И суть вовсе не в том, кто из нас хозяин и кто гость. А в том, чтобы все мы, считая друг друга братьями, несли доброту, а не раздражались.

Какое значение и смысл может иметь для Вселенной жизнь того человека, который решает проблему индивидуального совершенствования только в разрезе личного быта, наград, славы и почестей? Твоя мать, Генри, о которой ты говорил как о копии Алисы, по всей вероятности, ни разу в жизни не пролила в чье-либо существование ни капли яду. Ее портрет мне ясен, я его хорошо вижу.

А твой отец?

Генри, понявший, что Флорентиец прочел все его мысли, никак не мог прийти в себя и сидел, потупя глаза, перед новой дымившейся чашкой кофе, которую поставила перед ним Дория.

– Отец? – пробормотал Генри. – Я не знаю его и никогда не знал. Мать говорила, что он умер еще до моего рождения.

– А семьи у твоей матери тоже не было? – продолжал спрашивать хозяин вконец смущенного Генри.

– У нее семья была и, кажется, очень богатая. Но отец ее, мой дед, был очень крутого нрава. Знаю только, что брак заставил мать покинуть родной дом и скрыться. Но мама никогда не говорила о своей семье, а я и не спрашивал.

– И никогда не говорила о своем брате?

– О брате говорила, – в раннем детстве, когда пела мне ту песню, что запела вчера леди Алиса. Говорила, что он дивно пел, что оба они часто исполняли дуэты и мечтали учиться петь. Маме хотелось, чтобы я нашел дядю, когда она умрет, и сказал ему, что он всю жизнь оставался ее единственной привязанностью, которой она до смерти была верна. Но время шло, я учился, мама старела и менялась, и разговоры о дяде давно уже прекратились.

Флорентиец задумался. Его фигура на миг точно застыла, и все сидевшие за столом замерли, боясь прервать его молчание. Глубоко вздохнув, он посмотрел на Алису, перевел глаза на Генри и тихо сказал:

– Различные бывают встречи. Бывают счастливые. Но встречи, развязывающие сразу десятки карм, так же редки, как темные индийские изумруды. Эти встречи долго готовятся в веках. И каждый, кто попадает в их кольцо, должен особенно тщательно следить за собой, чтобы не открыть через себя ни малейшего доступа злой силе. Берегись, Генри, раздражения. Берегись его особенно сейчас и чаще вспоминай мать, все принесшую тебе в жертву.

Ты, Алиса, шутливо назвала Генри братом. Будь же эти дни подле него и помогай ему не зализывать свои раны, но раскрывать талант восприятия человека и жизни, как векового пути. В эти дни многое должно совершиться.

Старайтесь прожить их в мире и полном доверии друг к другу.

Всем, в особенности Генри, слова Флорентийца показались загадочными. Один незаметно вошедший капитан Джеймс оставался совершенно спокойным, точно от человека своих мечтаний он ничего иного и не ждал. После завтрака Алиса предложила Генри и Дории небольшую прогулку, и Генри стоило большого труда победить в себе недоброжелательство и пойти туда, куда его звали. Взгляд Флорентийца и его улыбка показали ему, что он снова был вывернут мыслями наизнанку. Капитана лорд Бенедикт увел в свой кабинет.

– Садитесь, Джеймс, теперь я человек ваших мечтаний, Флорентиец, и вы можете меня так звать.

– Счастью моему в эту минуту нет предела. Но звать вас Флорентийцем, именем столь для меня священным, я не смею. Чем я заслужил такое неслыханное счастье – встретить вас, быть в вашем доме, говорить с вами, – я не знаю. Я сознаю, как я мал, как по-обывательски текла моя жизнь до встречи с доктором И., как я ничего не понимал в жизни, перспективы которой не подымались для меня выше плоскости земли и личных исканий.

Правда, меня всегда томила бездеятельная жизнь окружавшей меня с детства среды. И я выбрал путь моряка не только потому, что любил море. Мне казалось, что именно так я могу приносить максимальную пользу. Однако меня преследовало чувство неудовлетворенности, я постоянно искал, куда направить порывы самоотвержения и благородства. И только встретив доктора И. и Левушку, увидев сэра Уоми и Ананду, я понял, что такое человек, каковы должны быть его задачи и чего он может достичь, будучи из плоти и крови, если впустит в свои клетки дух и свет. Точно удар грома расколола меня встреча с Анандой, но снова собрала в монолит дивная гармония, покой и мир, исходившие от пригрезившегося мне вашего образа. Я почувствовал в себе такую силу, такую спокойную уверенность и счастье, что сам себе сказал: я найду человека моих мечтаний. Я побеждал умом, теперь пойду с любовью. Но я не надеялся, не смел мечтать, что так скоро свершится чудо встречи, до которой я не дорос. Сознаю себя пигмеем и жажду только учиться жить подле вас.

– Быстрота исполнения наших заветных желаний это не карма, мой друг. Хотя сама встреча – всегда кармический зов. Но время, место, интенсивность восприятия встречи и ее влияние на жизнь человека зависят от неповторимых его качеств, его такта, энергии и приспособляемости. Если бы вы не сгорели в Константинополе в одну ночь, наша встреча не могла бы состояться так скоро.

Для каждого человека положена своя мера вещей. И только те подходят к Учителю в одно воплощение так, чтобы общаться с ним непосредственно, кто выполнил свою меру вещей, то есть разрушил в себе прежние представления о жизни вообще и жизни на одной только Земле.

Пока человек полагается на чью-то помощь и связи, пока ищет решения своих вопросов в советах сильных мира сего, он не в состоянии выскочить из орбиты сковывающих его предрассудков, которые заставляют балансировать между собственным тяготением к высшему миру красоты и земным благополучием. Кто и как проходит свой день? По какой орбите мчит человека Земля, зависит не только от труда веков, но еще и от опыта данного воплощения. Вы скоро женитесь, и женитесь по любви. Если бы вы не встретили И., если бы не двинул вас вперед Ананда с такой сверхъестественной силой, что все в вас перевернулось, – вы так и остались бы холостяком. Создавая теперь свою семью, помните мои заветы.

Жена. Никогда и ни в чем не подавляйте ее волю, ее вкусы, ее устремления.

Если будете видеть, что вкусы и склонности ее в чем-либо вульгарны, покажите ей красоту. Но так, чтобы она никогда не заметила, что вы учите ее. Если вы сумеете раскрыть ей глаза на прекрасное, она изменится сама. Но если будете назойливо предлагать и убеждать, то красота в ней не раскроется и в жизнь свою она ее внести не сможет, как бы ни были настойчивы ваши доказательства.

Решительно не позволяйте себе вмешиваться в ее искусство, в ее творчество. Предоставляйте ей полную свободу, критикуя искренно, если спрашивают, но не позволяя себе давить и тушить порывы, если, по вашему мнению, они недостаточно тактичны и мало соответствуют канонам того общества, в котором вы живете. Не талант для общества, а общество для таланта. Талант же для всей Жизни. Поддерживайте ее всячески, если даже дом ваш станут считать «оригинальным», что в Англии отнюдь не похвала.

Если бы у вашей жены оказалось мало воли и с рождением детей она возжаждала бы забросить искусство, если в ее мыслях, чувствах, поступках над художницей станет превалировать мать, – разъясните ей все значение искусства в воспитании младенческой души и вообще в жизни детей.

Каждая семья строится заботами огромного числа невидимых тружеников и помощников. И те семьи, где главным элементом жизни является искусство, – всегда ячейки высшие, откуда выходят творческие силы, приближающиеся к Учителю. Если бы у вас не было ни одного талантливого ребенка, то у внуков, рожденных от развитых и чутких к искусству детей, уже будет та атмосфера гармонии, в которой они смогут развить свой талант. И, в частности, у вас так оно и случится. Вы приведете ко мне своих младшего внука и среднюю внучку – два больших таланта. В вашей жене они найдут начала новой связи, к которой дети будут еще не готовы. Но жена ваша будет много страдать от чрезмерно страстной любви к детям. Такт и ваша любовь помогут объяснить ей, что материнская любовь должна быть творческой энергией, очень спокойной, чтобы не давить на детей, не быть для них слишком тяжелой; они должны расти, в полной мере развивая свой дух и способности.

Преданность матери, которая видит подвиг в отказе от искусства ради детей, доказывает только неполноценность ее таланта человека, слуги Жизни, давшей ей каплю своего Вечного огня. Споры по вопросам воспитания детей в вашем доме недопустимы. Самое бдительное внимание вы с женой должны обратить на складывающиеся отношения ваших детей с окружающими. Никакой замкнутости, никакой отъединенности от других. Приучайте их к общению.

Лучшими уроками воспитания бывают те дни, когда дети встречают разнообразие характеров среди себе подобных. Но чтобы ребенок рос внимательным к окружающему, – его надо учить этому с первых же сознательных дней. Развивайте внимание своих детей параллельно своей выдержке. Не забывайте, что дети, родившиеся у вас, не только плоды вашей плоти и крови.

Но и те драгоценные чаши, которые Жизнь дала вам на хранение, чтобы вы улучшили и развили их творческий Огонь. Не прилепляйтесь к ним, как улитка к раковине. Всегда думайте, что им суждено пожить и отгостить в вашем доме какое-то время только для того, чтобы созреть для собственной жизни. Ваша жизнь ценна для мира постольку, поскольку вы сумели вскрыть ее самодовлеющую красоту, не зависящую ни от чего.

Создавая семью, вступайте в нее освобожденным от предрассудка закрытости, где варятся в собственном бульоне. Напротив, разрушайте перегородки между собой и людьми, привлекайте встречных красотой, которую они стесняются обнаруживать в себе.

Дети не только цветы Земли. Они еще и дары ВАШИ Вселенной. Через них вы, как все родители, либо помогаете возвышаться человечеству, либо остаетесь инертной массой, тем месивом, из которого, как из перегнившего леса, через миллионы лет родятся уголь и алмаз.

В данную минуту в сердце вашей невесты клокочет буря. Иногда вас пугает ее темперамент. Но темперамент для таланта такая же необходимость, как пар для машины. С огромным тактом, нежностью и вниманием старайтесь всегда переводить излишек ее темперамента в искусство.

Я очень хотел бы, чтобы вы привезли свою невесту в мой дом. На будущей неделе мы все переедем в Лондон. Туда я жду Ананду. Приезжайте к завтраку к двенадцати часам в понедельник. Что же касается знакомства со стариками, то предоставьте это мне. В нашем ответном визите я сам устрою все так, как будет лучше и удобнее графам Е. Не станем заглядывать вперед. Я вижу, что вас еще беспокоит желание стариков ехать за вами. Думаю, что и в этом я вам помогу.

Поговорив еще с капитаном о его делах и некоторых особенностях его личной жизни. Флорентиец отпустил его и присел к столу, читая какое-то письмо.

Через некоторое время за окном мелькнула фигура Тендля и раздался его голос:

– Простите, лорд Бенедикт, я три раза слышу ваш голос, точно вы зовете меня. Дважды я сходил вниз, ибо мне казалось, что голос идет из вашей комнаты, и дважды я возвращался, не смея нарушить тишину. Наконец, только поднялся к себе, – снова ваш зов. Тогда я решился подойти к окну, в котором увидел свет. Теперь я вижу, что был введен в заблуждение собственной галлюцинацией. Простите, что помешал вам.

– Я как раз звал вас, Тендль, и собирался уже рассердиться. Ну, давайте руку, англичанин-спортсмен, и прыгайте.

Счастливо смеясь, Тендль схватил руку Флорентийца, железную силу которой уже знал, и перепрыгнул через высокий подоконник.

– И подумать только, – говорил Тендль, – я так ясно слышал ваш голос и все же боялся ошибиться.

– Я очень рад, что вы не заставили меня подниматься за вами. И раз уж вы здесь, мой дорогой Тендль, я объясню, зачем я так настойчиво вас звал.

Признаюсь, поручение будет не из приятных, и чтобы его выполнить успешно, вам придется вновь превратиться в моего капитана.

– Есть, адмирал, превратиться в капитана. Я весь внимание и слух, а уж как счастлив служить вам, лорд Бенедикт, о том и не решаюсь говорить.

– Вы хорошо знаете завещание пастора и помните, конечно, один из пунктов, приведших Дженни и пасторшу в особенную ярость. Там говорится, что большой капитал, лежащий отдельно в банке, принадлежит сестре пастора Цецилии, ушедшей в юности из дома и скрывшейся под именем Цецилии Оберсвоуд. Пастору удалось установить это имя и несколько раз он нападал на ее след, но каждый раз она скрывалась еще тщательнее. Так он и умер, не отыскав сестры.

– Но ведь Дженни мне говорила, что этой личности никогда не существовало.

Что то была жестокая выдумка ее отца, чтобы лишить ее и, главным образом, мать возможности жить беззаботно.

– Насколько истинны слова Дженни, вы сами убедитесь. В следующую пятницу истекает срок, после которого пасторша может востребовать проценты с капитала Цецилии Оберсвоуд, завещанные ей, если сама владелица или ее наследники до этого времени не заявят свои права. Я отыскал Цецилию Оберсвоуд, и это никто иной…

– Мать Генри! – в огромном возбуждении вскричал Тендль, вскакивая со стула.

– Вы угадали, Тендль.

– Бог мой, глядя на ее прекрасное лицо, форму руки, воздушную фигурку, я все время думал, кого она мне так сильно напоминает. Сейчас только повязка упала с глаз, – ведь это же Алиса в старости.

– И опять вы не ошиблись, Тендль. Это родная тетка Алисы и Дженни, та сестра, которую так усердно искал пастор. Теперь к делу. Вы отвезете завтра вашему дяде мое письмо, где я прошу его известить формально леди Катарину, что сестра ее мужа, которой принадлежит капитал, разыскана. И потому проценты, которые она уже просит выплатить, ей не принадлежат. Горькую чашу придется испить вам, Тендль. Ведь мать и дочь, узнав, что вы богаты, решили женить вас на Дженни. И письма девушки только случайно не попали в ваши руки. Путешествуя из конторы в вашу квартиру и обратно, они все же попадут к вам сразу целой пачкой.

– Мне будет очень тяжело, лорд Бенедикт, но ваше поручение выполню. Тяжело не само поручение, а воспоминание о том разочаровании, которое я пережил из-за Дженни. Теперь раны в моем сердце уже нет. Но боль за нее, горечь собственного бессилия гложут меня.

– Не печальтесь, мой капитан. Будь хоть малейшая возможность вытащить Дженни из беды, она была бы уже здесь. Я все сделал для этого, как и обещал ее отцу. Сейчас можно только уберечь Дженни от окончательного падения, куда ее тащит ее несчастная мать. Можете ли дать слово, слово капитана своему адмиралу, выполнить точно все мои распоряжения, нигде не превысив данных вам полномочий, никак от них не отступив? Так, словно вы дали мне обет беспрекословного повиновения?

– Конечно, могу. Прискорбно, что вам пришлось задавать этот вопрос. Значит, я не сумел достаточно открыть вам всю преданность своего сердца. Ваша жизнь, которую я имею счастье наблюдать, полна такого превосходства над окружающим, такой мудрости и понимания, что равняться с вами никому и не снилось. Будьте покойны, я буду точен, лорд Бенедикт, не только из преданности вам. Но также из сознания, что ваш приказ – это счастье, пусть даже кому-то кажется иначе.

– Спасибо, Тендль. Итак, вот письмо. Дядя даст вам официальную выписку из завещания, возьмите также вот эти документы. Здесь метрика Цецилии Уодсворд. Вот ее брачное свидетельство. Вот свидетельство о смерти ее мужа Ричарда Ретедли, лорда Оберсвоуда. Вам пусть будет известно, что Ричард Ретедли – родной брат гостящего у меня в данное время капитана Джеймса Ретедли. Но ему и в голову не приходит, что Генри и Алиса – его родные племянники. Все эти документы, как и выписку с письмом от дяди, вы доставите в пасторский дом. Но так как пасторша и Дженни, будучи совершенно уверенными в истинности всего, что вы скажете, все же сделают вид, что ничему не верят и пожелают со мной судиться, вам придется привезти их к дяде в контору, где буду находиться я со всеми необходимыми свидетелями, вплоть до капитана Джеймса Ретедли, лорда Оберсвоуда.

Дав еще кое-какие указания мистеру Тендлю, лорд Бенедикт просил его до времени хранить все его поручения в полной тайне.

Тендль еще раз горячо заверил его в своем полном внимании к этому делу, радостно пожал протянутую руку, поблагодарил за гостеприимство и вдруг по-детски, заливаясь смехом, сказал:

– Я так и буду ходить по делам с вашей рукой. Я уверен, что мне будет легко удаваться все, как только я воображу, что держу вашу руку в своей.