Текст книги "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции"

– Я вижу, что вы несчастны. Этого для меня довольно. Я вспоминаю один из своих разговоров с Анандой, когда я сам был несчастен, вспоминаю и слова Ананды, которые он велел мне помнить всегда: «Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе учитель». И действительно, в данную минуту вы мне преподали огромный урок. Я думал, что жить подле Ананды – это счастье.

А оказывается, даже живя подле него, можно быть несчастным. Это меня и поражает, и учит. Но об этом не время сейчас говорить. Словно что-то обдумывая, он помолчал и прибавил:

– Есть только одна возможность вам помочь. В Ялте я сдам пароход своему помощнику, и он поведет его в Севастополь, в ремонт. Я буду жить этот месяц в Гурзуфе. Там вас устроить я не могу. Но я предлагаю вам пожить на моем пароходе и заняться какой-нибудь работой. А потом постараюсь доставить вас в Лондон. Но работать вам придется тяжело. Однако иного у меня для вас ничего сейчас нет. Если вы согласны, я постараюсь провести этот план в жизнь.

Я увидел перед собой, мама, человека не только одной твердой воли и чести. Я понял, что он поставит меня в жесткие условия, но сдержит слово и довезет до Лондона. С другой стороны, я не менее хорошо понял, что этот добрый и властный человек не задумается высадить меня на необитаемый остров, если я хоть что-нибудь нарушу в нашем уговоре. Держа слово чести, он требовал того же от других. Выбора у меня не было. Я принял предложение.

Не буду рассказывать, как я жил. Все мои физические страдания, труд и общество людей, к которым я не привык, – все чепуха в сравнении с тем адом нравственных мучений, в котором я горел, вспоминая Ананду и все, что потерял по собственной вине. Каждый день все больше и больше постигал я величие Ананды, его доброту и терпимость, а также меру своего непослушания и бунта.

Я дал слово искупить все свои проступки. Я не надеялся, что кто-то протянет мне руку помощи, но в вас я был уверен. Когда же, при встрече, я увидел на вашем лице ужас и отчаяние, я совсем пал духом. Намерение осталось таким же твердым. В моем сердце тишина. Но внешне я не смог измениться, не смог стать нежным, внимательным к вам и ласковым, как я себе обещал.

Сейчас какая-то перегородка во мне рухнула, и я могу сказать, как обожаю, как уважаю вас.

Генри притянул к себе мать и вдруг почувствовал себя ее защитником и покровителем. Долго еще говорили они, ощущая необыкновенное счастье взаимной дружбы и полного доверия. С большой неохотой расстался Генри с матерью, настоявшей на том, чтобы он заснул и набрался сил перед свиданием с мистером Тендлем.

На следующее утро, не успел Генри проснуться, как ему подали письмо, надписанное незнакомым почерком. Вскрыв конверт и увидев подпись: «Джеймс Ретедли», Генри удивился, а прочтя письмо и, подняв выпавший из него чек на крупную сумму, был и тронут, и сконфужен, и поражен. В пути капитан не делал никакой разницы между Генри и остальными служащими и матросами своего пароходного царства. Он, казалось, забыл, что знавал Генри иным, что тот был доктором и мог бы занять на пароходе иное положение. Генри, поначалу убитый таким неожиданным для него поведением капитана, постепенно стал считать это нормальным, а к концу пути уже думал, что ничего иного он и не заслуживает.

Свои обязанности он исполнял так, как будто каждую минуту рядом с ним стоял Ананда.

Капитан не давал Генри заметить, что остро и внимательно наблюдает за ним. Тот работал так усердно, спокойно и выдержанно, что капитан все более жалел своего подчиненного и все сильнее удивлялся. Он не мог понять, была ли выдержка Генри и его спокойствие новым приобретением его воли и характера или они были присущи ему всегда. Как же мог дойти Генри до разрыва с Анандой, если в его сердце такое спокойствие, – все задавался вопросом капитан. Он решил помочь Генри всем, чем только мог. Получив расчет, Генри постарался тут же скрыться и оставил капитану маленькую записку, в которой благодарил за то, что его доставили в Лондон.

«Очень милый и очень уважаемый мистер Оберсвоуд, – писал капитан в письме, которое читал сейчас Генри, – самым неожиданным образом поворачиваются пути людей. Буду лаконичен. Именем того, кто нам обоим дорог, прошу Вас принять этот чек. Это вовсе не лично моя и не лично Вам помощь.

Это радость полной уверенности в Вас, в Ваших силах, в том, что Вы возвратите мне полностью всю предлагаемую Вам сейчас сумму, когда обстоятельства Вам позволят.

Мой привет Вам. С именем, нам обоим дорогим, пойдем оба вперед. У каждого из нас начинается новый поворот пути, пусть он будет носить имя: “Свет”.

Вперед, друг. У Вас много сил. Вы достигнете желаемого.

Ваш покорный слуга, уважающий Вас друг Джеймс Ретедли».

Капитан прилагал свой адрес и звал Генри посетить его в Лондоне. В письме дважды стояло «уважаемый», что наполнило Генри детской радостью. Он бросился к матери, обнял ее и показал письмо и чек.

– И это все не от Великой Руки, Генри? Я не верю, что Великая Рука не знает об этом, как и о мистере Тендле. Кстати, надень этот костюм. Я привела его в божеский вид.

Генри был подан вычищенный и отутюженный, совсем приличный костюм, который он счел окончательно погибшим.

– Бог мой, мамочка, да когда же вы успели все это сделать? Будет ли мне когда-нибудь прощение? Ваши волосы, так рано поседевшие, будут мне вечным укором.

– Полно, сынок. Каждый человек заслужил свой путь. И не важно, как кто живет. Важно, что приходит в его день и КАК он это воспринимает. Что бы ни случилось со мной и с тобой, я буду любить тебя все больше, и верней друга у тебя не будет. Будут у тебя, да и есть они, друзья могущественные, богаче и умней меня. Но моя материнская верность всюду пойдет за тобой. Одевайся скорее, сынок, приедет мистер Тендль, надо суметь ему улыбнуться и показать, как ты ему благодарен, – гладя кудри сына, старалась ободрить его мать.

– Да, мама, если бы я мог научиться у вас улыбаться людям, я считал бы, что половина работы по самовоспитанию сделана. Если бы вы знали, мама, как я боюсь встречи с Великой Рукой. Я так мало и плохо знаю, как надо вести себя в доме большого лорда. В Константинополе я жил у одного князя и видел там много воспитанных людей. Но среди всех выделялись Ананда и доктор И. Я всегда восхищался ими. И всегда что-то мешало подражать им, запоминать их манеры и поведение. Точно бунт какой-то всегда мне мешал. Теперь мне кажется, что это чувство похоже на зависть.

Генри тяжело вздохнул, расцеловал материнские руки и продолжал:

– Я даю вам слово, дорогая, что буду жить в доме Флорентийца иначе, чем вел себя всюду до сих пор. Я буду смиренным учеником, просителем. Согласен быть слугой Флорентийца, лишь бы загладить хоть часть своих грехов перед Анандой. Ананда – моя рана. Это кровь моего сердца, которая каплет не переставая.

– Полно, сынок. Поставь себя на мгновение в положение синьора Ананды.

Вспомни, как он добр. Ну каково ему быть чьей-то раной? Ведь твои слезы и кровь – так и текут по нему. Он их не может не чувствовать. Оставь эти горькие мысли, думай о нем с благодарной радостью, и это – вместе с твоим трудом и любовью – скорее и легче приведет тебя к нему опять. Ободрись, постарайся сейчас быть приветливым с гостем.

– Я так хотел бы, мама, быть таким же обаятельным, как вы, и всем нравиться. Так бы хотел, но боюсь, что не научусь этому никогда.

Генри еще раз поцеловал мать, занялся своим туалетом и встретил мистера Тендля таким веселым, что тот даже обомлел от неожиданности. Он приготовился везти в деревню капризного и несносного юношу, гордился, что выполнит трудное задание своего адмирала, – и вдруг такая встреча.

Молодые люди простились с миссис Оберсвоуд и, провожаемые ее улыбкой, поехали к портному. Портной, пленившись красотой и стройностью Генри, обещался выполнить заказ, взяв на себя обязанность закупить все необходимое, то есть белье и галстуки.

Дни пролетели мигом, к назначенному сроку у портного все было готово, и друзья поехали в деревню. Не без трепета в сердце садился Генри в поезд, еще и еще раз давая себе слово привести в исполнение все то, о чем думал последние дни и ночи.

Видя огромное волнение Генри и не понимая его истинных причин, мистер Тендль старался обрисовать своему спутнику жизнь семьи лорда Бенедикта. Он просто и подробно описал ему самого лорда, его красоту и ни с чем не сравнимое обаяние, рассказал о чете графов Т. и Алисе. Он так увлекся, расхваливая Наль и Алису, что Генри стало весело, и он, лукаво улыбаясь, спросил:

– Которая же из дам нравится вам больше или, вернее, какая из них вам просто нравится и в которую вы влюблены?

– Признаться, мистер Оберсвоуд, – несколько холодно ответил Тендль, – этого вопроса я себе не задавал. И если говорить о моей влюбленности, то уж придется признаваться в любви к самому лорду, моему адмиралу. Знаю его чуть-чуть, а готов хоть голову за него сложить, так он меня обворожил.

– Вы сказали, мистер Тендль, что у лорда Бенедикта живет граф Т. Это не брат Левушки?

– Левушки? О таком я ничего не слышал и такого не видел. В доме лорда Бенедикта живут сейчас два его друга. Один из них, лорд Мильдрей, должен был заехать за нами. Но вчера я получил от него письмо, что в Лондон он не приедет, а будет ждать нас на деревенском вокзале. Скоро вы, следовательно, познакомитесь с Мильдреем. Еще у лорда Бенедикта живет индус по имени Сандра. Фамилия его мудреная и такая длинная, что, хотя он мой университетский товарищ, фамилии его я так и не выучил. Сандра – так его зовут почти все. Он выдающийся ученый, несмотря на свою молодость. Многие считают его гениальным, но я судить об этом не могу. В данное время он чем-то сильно потрясен, был даже болен. Но кого не вылечит общество такого великого человека, как лорд Бенедикт!

Генри тяжело вздохнул. И сделался так печален, что у доброго Тендля даже под ложечкой засосало.

– Мистер Генри, мне всем сердцем хотелось бы вам помочь. Если я не могу быть полезен чем-то существенным, то хотелось бы хоть развлечь вас. Привлечь ваше внимание к чему-нибудь другому, оставив в стороне личные страдания.

– Милый мистер Тендль, вы и представить себе не можете, как точно вы попали в цель. Все мои печали как раз от слишком большого интереса к собственной персоне. Если бы я умел так сердечно интересоваться людьми, как вы, – хотя бы в случае со мною, – я избежал бы многих скорбей и не подвел бы многих людей.

Сострадая товарищу, не зная, как ему помочь, мистер Тендль стал рассказывать о красотах парка, водопада и об оранжереях лорда Бенедикта.

Незаметно друзья подъехали к станции и сразу же очутились перед ожидавшими их Сандрой и Мильдреем. После первых минут неловкости Генри почувствовал себя свободно и легко с новыми знакомыми. Сидя в прекрасной коляске, наслаждаясь зеленью и дивным воздухом, Генри вспомнил, как он сидел вот так же вместе с Анандой. И сердце его сжалось так сильно, что он едва сдержал стон.

Мелькали им навстречу фермы, деревушки, часовенки, церкви. Генри перестал слушать, о чем говорили рядом. Чем ближе становилась встреча с Флорентийцем, тем больше он волновался, не зная, что он скажет, с чего начнет. Внезапно лошади остановились, и, пробужденный от своих мыслей, Генри услышал, как приветствуют какого-то великана, стоявшего у дороги, в белом костюме, с тростью в руке.

– Есть, адмирал, приказ выполнен. Мистер Генри Оберсвоуд доставлен, – услышал Генри веселый голос Тендля и увидел, что Сандра выскочил из экипажа и предложил красавцу-незнакомцу занять его место.

– Это лорд Бенедикт, наш дорогой хозяин, – шепнул Генри Мильдрей. – Пойдемте, я вас представлю.

Генри выскочил из экипажа вслед за Мильдреем и почувствовал себя мальчиком лет пяти, стоя перед высоченным, стройным, как статуя Флорентийцем, которому едва доставал до плеча. Сняв шляпу и ощущая себя перед этой мощью карликом, Генри застенчиво смотрел в прекрасное лицо лорда.

Сердце его колотилось, точно он бежал бегом.

– Как хорошо вы сделали, что приехали к нам отдохнуть. Вы очень бледны и утомлены. Стыдно будет нам, если вы не нагуляете здесь румянца. Я специально поручу вас Алисе. Она обладает волшебным свойством воздействовать на темпераменты. Даже индусы, и те становятся ягнятами подле нее.

– Вот, извольте радоваться, – хохотал Сандра. – Я всегдашний козел отпущения. С меня начинается и мной же кончается. Но ведь я уже исправился, лорд Бенедикт.

– Вот увидим. Вскоре будет проба. Мистер Генри, не хотите ли пройтись со мной до дома? Это недалеко. Наши друзья приедут ненамного быстрее, так как мы пешком сократим путь почти наполовину.

– Я буду счастлив вам повиноваться, – тихо, едва внятно ответил Генри, сердце которого продолжало колотиться.

Махнув на прощанье сидевшим в коляске, Флорентиец взял под руку Генри и свернул на лесную тропу. Через минуту коляска скрылась, вскоре замер и стук копыт, и путники остались вдвоем среди леса, в тишине, где только пели птицы да прыгали белки. Генри не мог больше сдерживать горя. Он бросился к ногам Флорентийца, обнял его колени и, рыдая, говорил:

– Я виноват. Ананда, Ананда меня не простит. Не отталкивайте меня. Я еще не могу стать таким, каким, я понял это сердцем, должен быть. Мать моя зовет вас Великой Рукой. Спасите меня. Я связался с темной силой, но не отталкивайте меня. Боюсь, что не сразу еще сумею выполнить свои обещания. Но я буду стараться стать достойным вашей помощи.

– Встань, мой сын. Труден путь ученичества, очень труден для каждого. Не отчаивайся. Вперед не заглядывай и никогда не спеши. Но живи даже не так, как будто живешь свой последний день. А так, словно наступил твой последний час. Нельзя отставать тебе от того, кого ты выбрал себе Учителем, чья жизнь и сила для тебя живой пример. Отставать от Учителя значит закрепощаться в суевериях и предрассудках. Если ты получил задачу – спеши ее выполнить.

Выполнить до конца. И если ты подойдешь к ней без всяких рассуждений, если будешь ВИДЕТЬ в приказании великий смысл, – не всегда тебе еще понятный, – и не станешь ковыряться в своей душе, разбирая, все ли в ней готово или что-то кажется тебе еще не готовым, то выполнишь задание легко. Не на себе надо сосредоточить внимание, а ДО КОНЦА на том, что дано выполнить. Ананде и в голову не приходило тебя огорчать, когда он предложил тебе стать учеником И.

Он же хотел тебе помочь и защитить тебя от зла, в которое ты дал себя увлечь.

Встань, мой друг, пойдем. Если ты выдержал жизнь на пароходе, ты найдешь силы и здесь крепить свое самообладание. Я же не только не намерен отталкивать тебя, но готов взять тебя в Америку, куда мы вскоре все уедем.

Снова взял Флорентиец под руку страдающего молодого друга и повел его, помогая ему успокоиться мощью своей любви и мужества.

– Кто рассказал вам, лорд Бенедикт, об И. и о моей жизни на пароходе? Ананда мог написать вам об И., но один капитан Ретедли знает, что было на пароходе. Разве вы знакомы с ним?

– Запомни хорошенько свой вопрос в эту минуту, в этой лесной тиши, и мой ответ. На всю жизнь они будут тебе уроком. Ты жил подле Ананды и не видел, подле КОГО живешь. Был занят собой, а думал, что ищешь высший путь. Ты НЕ мог ничего найти. Кто ищет, будучи отягощенным страстями, тот только еще больше заблуждается. Ты пришел по моему зову и продолжаешь быть слепым. Ты даже не понял моего письма, не понял, почему я велел тебе беречь мать, ибо в ней залог твоего материального благополучия. Кто же мог сообщить мне что-либо о твоей матери? Не спеши задавать вопросы. Повторяю, живи среди нас, как если бы ты жил свой последний час. Храни в сердце такой мир и доброжелательство к каждому, как и те, кто умирает в доброте.

Старайся не мудрствовать, как ввести тебе в твои будни те или иные принципы. А просто люби тех, с кем сейчас столкнула тебя жизнь.

Присматривайся к их нуждам, печалям, интересам. Не повторяй ошибок отъединения, в котором ты жил все время. Ты видел до сих пор только свою любовь к Ананде, но чем жил сам Ананда, кто был рядом с ним – тебе было безразлично. Ищи в нас не той жизни, которая могла бы поддержать тебя. Ищи в себе умение быть добрым к нам. И первое, с чего начни: не отрицай и не суди.

Генри казалось, что нигде в мире не могло быть ни такого леса, ни таких птиц, ни такой тишины, ни такого счастья. Он шел, не сознавая действительности. В первый раз его практическая голова отказалась соображать, примерять, ощупывать. Он слился с природой, как будто бы рука Флорентийца помогла его сердцу раскрыться для поэзии.

– Мы сейчас придем. А вот встречают нас моя дочь и ее муж.

И Флорентиец познакомил Генри с Наль и Николаем, сказав, что Генри был в Константинополе в одно время с Левушкой. Предоставив Генри заботам Николая, Флорентиец с Наль присоединились к остальному обществу, окружившему на террасе Алису. Вскоре туда сошли и Николай с Генри, и любезный хозяин стал угощать завтраком проголодавшихся гостей.

Николай забрасывал Генри тысячей вопросов о своем брате, его жизни, здоровье. Многим в рассказе Генри он был поражен, особенно болезнью Левушки, связанной с ударом по голове на пароходе во время бури. Выражение на лице Николая несколько раз сильно менялось, и он взглядывал на Флорентийца, отвечавшего ему успокаивающей улыбкой.

– Генри, ты не слишком поражайся, если сегодня, самое позднее завтра встретишь одного из своих константинопольских знакомых, – сказал Флорентиец, вставая из-за стола.

– Я не буду задавать вопросы, лорд Бенедикт, авось да мой последний час наступит не раньше, чем я встречу неожиданного друга. Признаться, прежде я поломал бы себе голову над тем, кто бы это мог быть.

– Ну, а так как твоя голова очень нужна нам, то вот тебе две жертвы будущей учености, – подводя к Генри Алису и Наль, предложил Флорентиец. – Ты ведь написал знаменитую работу по мозговым заболеваниям. А обе эти дамы очень интересуются мозгом человека и желают выслушать лекцию на эту тему.

Смотри, читай ее так, чтобы они не сочли тебя заболевшим.

Алиса и Наль повели Генри наверх, где была их классная комната, как в шутку прозвал ее Николай. Там они засели за анатомические атласы, и Генри, считавший ниже своего достоинства рассуждать о медицине даже со своими университетскими товарищами, с увлечением стал объяснять элементарные вопросы своим прекрасным ученицам, находя в этом уроке удовольствие. Тем временем Флорентиец велел оседлать трех лошадей и предложил Сандре и Тендлю проехаться на дальнюю ферму, с тем чтобы возвратиться к пятичасовому чаю.

Сандра прыгал от восторга, а Тендль выражал свое удовольствие подкидыванием шляпы выше деревьев. Николай с Мильдреем отправились в библиотеку, где обоих ждала начатая работа.

Чем дальше читал Генри свою несложную лекцию, видя перед собой очаровательные женские лица, тем больше чувствовал вкус к этому делу. Он забыл о самолюбии, о том, что он очень образован. Войдя в эту комнату, он сразу понял, что здесь трудятся много и серьезно, учась не для школы, а для жизни. Ему вспомнилось несколько фраз, пойманных на лету во время беседы Николая с Сандрой. Глубина их мысли его поразила. Вспомнился Генри почему-то де-Сануар, и он с сожалением подумал, как глупо и некультурно вел себя у Ананды. Мысли Генри пролетали молнией, но женская аудитория казалась неутомимой и не давала ему рассеиваться.

Вопросы на него так и сыпались, и он почувствовал усталость.

– Мы вас утомили, мистер Оберсвоуд, – заметила Алиса. – Вы стали очень бледны. А лорд Бенедикт приказал мне позаботиться о том, чтобы ваши щеки зарумянились. Пожалуй, он не одобрит, что мы так долго вас эксплуатируем прямо с места в карьер.

– Вы сами виноваты, мистер Генри, что оказались таким увлекательным лектором, – сказала Наль, благодаря за занятие. – Пойдемте теперь в библиотеку, захватим моего мужа и лорда Амедея и выйдем навстречу нашим всадникам. Они непременно поедут мимо водопада, и вы, кстати, увидите место несравненной красоты.

С трудом оторвав от книг увлекшихся работой ученых, всей компанией направились к водопаду. Генри, увидевший ландшафты английской деревни впервые, даже не предполагал, что в двух часах езды от Лондона может быть что-либо подобное. И он перестал слушать, о чем говорят вокруг, и его никто не беспокоил, предоставляя ему жить так, как ему хочется.

Генри стал думать о своей предстоящей жизни у Флорентийца. Он видел уже теперь, что здесь все заняты, что часы каждого проходят в труде. Что же будет здесь делать он? Ведь если даже каждый день он станет обучать свою женскую артель, то и тогда у него будет оставаться немало свободного времени. О главном, о Флорентийце и Ананде, Генри как-то думать не мог. Тут для него все тонуло, как в дымовой завесе. Он вспомнил слова Флорентийца: «Живи так, как будто ты живешь последний час». На душе у него стало легче, и он начал прислушиваться к разговору Наль с мужем.

Николай держал на ладони какое-то крупное насекомое, какого Генри никогда не видел, и объяснял жене его анатомию. Объяснял так точно, четко и определенно, что Генри счел Николая зоологом. Осторожно положив насекомое в траву, Николай сорвал несколько цветочков, каких Генри тоже никогда не видел, и стал спрашивать Наль, что она запомнила из его вчерашнего рассказа.

Наль очень деловито ответила свой урок, причем Генри ловил себя па мысли, что думает о ее чудесных ручках, крохотных ножках и необычайной красоте, а вовсе не о том, что она говорит. Генри так тяжело вздохнул, что даже шедшая впереди с Мильдреем Алиса услышала его вздох.

– Вы не устали, мистер Генри? Мы, быть может, слишком быстро идем?

– О нет, леди. С некоторого времени я стал очень рассеян. Вы можете на моем живом примере увидеть и изучить расстройство координации деятельности мозга, о которой я говорил вам сегодня.

– Ну нет, – вмешался Николай. – Вы, быть может, и больны, я не доктор и мало понимаю в этом. Я вижу только по выражению вашего лица, по неровности вашей походки и движений, что в вас кипит буря. Верьте мне, лучшего места, чем подле лорда Бенедикта, вам не найти, чтобы прийти в равновесие. Все мы здесь его друзья, а следовательно, и ваши. Каждый из нас уже принял вас в свое сердце, раз принял вас в свое сердце наш отец. Не стесняйтесь жить здесь с нами, считайте нас своими братьями и сестрами, зовите нас по именам, разрешите и нам звать вас просто Генри. Каждому из нас вы дороги, дороги ваши страдания и радости, ваши скорби и достижения. Мы все страдали, учились и учимся владеть собой. И наше положение здесь равно вашему. Будьте спокойны, никто за вами не наблюдает и недостатки ваши не изучает. У нас самих их довольно, вас же нам хочется только приветствовать, как гостя и друга нашего дорогого хозяина, у которого все мы одинаково гости.

– Я очень тронут, граф, вашей сердечностью. Ваш голос так ласков, в нем столько доброты. Но, быть может, если бы вы знали обо мне больше, вы не говорили бы со мной так ласково.

– Нет, Генри, быть может, если бы я знал о вас больше, я был бы еще внимательнее. Не называйте меня графом, а зовите просто Николаем. И главное, не чувствуйте себя отъединенным от нас. Я очень был бы рад, если бы вы смогли увидеть, что в наших сердцах много любви к вам, и слово «чужой» тут совсем неуместно.

Послышался конский топот, и на дорогу выскочили из просеки три всадника.

Громадный конь нес впереди не менее рослого всадника, который шутя оставил за собой двух других, выбивавшихся из сил, чтобы догнать его. Убавив шаг, конь, красиво играя, поднес первого всадника к группе людей, ожидавших его у парка. Конь и всадник казались Генри нереальными, до того спокойно сидел человек на играющем скакуне. Только рука мощно держала поводья, и конь, чувствуя хозяина, повиновался и не смел бунтовать. Никто, кроме Флорентийца, не рисковал садиться на него. Имя Огонь соответствовало его дикому темпераменту. Задыхающийся Сандра, смеющийся и плохо сидевший на лошади, кричал уже издали:

– Лорд Бенедикт, это похоже на игру в волка и овец. Вы приказали дать нам ящериц, а сами помчались на вихре. Я не согласен признавать себя побежденным.

– Сандра, друг, ну кто тебя учил верховой езде? Посмотри, как ты сидишь.

Ты похож на беспризорного мальчишку, взобравшегося тайком на чужую лошадь, – не менее весело смеясь, отвечал Флорентиец.

– Извольте радоваться, – уже откровенно хохотал Сандра. – Николай каждый день школит меня, а я оказываюсь неучем. Это кто же из нас виноват? – вопрошал индус, подмигивая Николаю.

– Ну, за этот выпад против своего учителя будешь сегодня брошен в водопад, – шутливо грозя плетью, сказал Флорентиец. – Сходи с коня, уступи место Генри, неблагодарный.

Сандра, все еще смеясь, но искренно прося прощения у Николая за свою неудачную шутку и плохие успехи, сошел с коня и подвел его к Генри, растерянно сказавшему:

– Я еще никогда не сидел на лошади и даже не знаю, как держать поводья.

Но как бы был я счастлив проехать с вами, лорд Бенедикт, несколько шагов, пусть даже если это и был бы мой последний час.

Мигом подле него очутился Николай, объясняя элементарные правила езды.

– Лошадь эта очень спокойная и быстроногая. Но жалкий наездник Сандра портит ей характер. Тихо сидеть он не может и пугает лошадку. Лорд Бенедикт поедет теперь легкой рысью, вы держитесь поодаль. Я сяду на лошадь мистера Тендля, который, наверное, согласится занять мое место подле дам, и буду объяснять вам в пути правила езды.

Генри храбро сел на лошадь, которая стала беспокоиться, но, поглаженная Флорентийцем, перестала волноваться и спокойно приняла нового седока. Не испытанные прежде чувства наполняли душу Генри. Не было его обычных терзаний самолюбия, боязни перед кем-то унизиться и осрамиться. Все мелкое куда-то ушло, он внимательно выполнял указания Николая и был окутан волной его сердечной доброты, но образ всадника, скачущего впереди, притягивал его мысли, точно магнит. Приехав домой и отдав конюху лошадь, Флорентиец остановился на крыльце, поджидая своих спутников.

– Что, Генри, мы, кажется, и опомниться тебе не даем?

– Если бы мне дозволено было быть столь счастливым, чтобы жить подле вас, лорд Бенедикт, я мог бы надеяться, что когда-либо стану достойным встречи с Анандой. Проведя несколько часов в вашем доме, я сразу понял, сколько бед уже успел натворить. Горько сознавать свою глупость. Но именно в ней-то я должен признаться.

– Хорошо уже и то, Генри, что ты стал гибче и проще за несколько проведенных среди нас часов. Когда ты научишься смеяться, перестанешь дичиться людей, – ты начнешь понимать, в чем твое назначение как врача и человека. Пройди к себе, отдохни, приведи в порядок свой костюм и приходи на террасу пить чай. Приходи без стеснения, отбрось свою застенчивость, она только говорит о гордыне и вовсе не походит на смирение. Мы с тобой поговорим еще о том, что такое истинное смирение мудрого человека. Пока скажу одно: состояние некоторой омертвелости, в котором ты сейчас живешь, словно приказав себе воспринимать мир и людей иначе, чем всегда, это, мой друг, не смирение. Живя одним умом, лишь впадешь в суеверия и предрассудки.

Поднявшись к себе и взглянув в зеркало, Генри ужаснулся. Ехал он верхом не дольше двадцати минут, а весь его костюм пришел в полнейший беспорядок, кудри были растрепаны, лоб в поту. Аккуратный Генри себе не понравился и постарался поскорее придать себе вид английского денди. Но за этими суетными заботами, где-то внутри, особенно глубоко, все не давал покоя вопрос: что же такое смирение и как Флорентиец мог угадать, что Генри сковал себя приказом быть смиренным, что действительно несколько походило на омертвение.

Задумавшись, Генри забыл, что ему велели сойти к чаю. Но вот в дверь постучали, и к нему вошел Мильдрей. Увидев Генри печально сидевшим в кресле, лорд Амедей спросил, здоров ли он, и сказал, что внизу его ждут к чаю.

– Что же я наделал! Ну как теперь мне показаться на глаза? Я и так-то стеснялся, а теперь уж непременно что-нибудь разобью, за что-либо задену, споткнусь.

– Полноте, Генри, все так просто. Четко думайте только об одном: надо подойти к хозяину, попросить у него извинения за невольную задержку, потом поклониться дамам, повторив извинения, и занять указанное вам место за столом. Наль и Алиса хозяйки снисходительные, простят вас легко.

– Если бы вы не пришли за мной, один ни за что не пошел бы теперь вниз.

– Вот видите, Генри, как много ненужных осложнений вы себе придумали.

Пойдемте скорее, ведь дорога каждая минута, проведенная подле лорда Бенедикта. Мне кажется, что лучшей жизни я не знал с самого рождения. И дорожу этим так, что готов все оставить, только бы жить подле этого человека.

Генри вздохнул, еще раз вспомнив Ананду, и пошел за своим провожатым. К великому для него облегчению, все обошлось благополучно. Подведенный Мильдреем к хозяину, Генри даже не успел ничего пролепетать, как Флорентиец усадил его между собой и Алисой, оставив с другой стороны место свободным.

На вопрос Сандры, кто же тот счастливец, что займет вакантное место.

Флорентиец отвечал, что пока он еще полусчастливец, потому что в пути, но вскоре будет счастливцем вполне. Все глаза устремились на Флорентийца, и у Генри даже дух захватило от стольких пар прекрасных глаз.

– Могу вас порадовать, друзья мои, что к нам едет гость, Ты, Алиса, распорядись о чашке и столовом приборе. Наш гость человек бывалый, много видевший, из очень хорошего общества. Кое-кому здесь он уже знаком, а кое-кто будет рад получить от него известия о близких.

– Ну, лорд Бенедикт, я думал, что, посадив меня и мистера Тендля на ящериц и удирая от нас на огне, вы вдоволь задали мне перцу. Теперь вижу, что вы ненасытны: я должен, по-вашему, еще сгореть в огне любопытства.

– Кайся, грешник, что еще и завидуешь, что не сидишь рядом со мной.

– Ну уж нет. В этом неповинен. Честь сидеть с вами мне выпала единый раз, я чту ее так свято, что понимаю каждого, кому дается это счастье. Но зато я никому не позволю чистить вашу шляпу. Утром, днем, вечером бегу со всех ног, и все ваши шляпы – мои. Вот какой я хитрый, – хохотал Сандра.

– А я-то никак не мог понять, почему у всех шляпы как шляпы, а мои всегда взъерошены. А дело, оказывается, в твоем индусском темпераменте.

Под общий смех Флорентиец выслушал доклад слуги о приехавшем госте и велел провести его в свой кабинет.

– Ну вот, друзья, гость здесь. Я приведу его сюда через некоторое время, а вы непременно подождите нас, если мы даже немного задержимся.

Войдя в кабинет, Флорентиец нашел своего гостя задумчиво стоявшим у окна.