Текст книги "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции"

– Все это передал тебе Али, как и те вещи, что нашла ты в своих сундуках. Он собирал их не один год, – обнимая супругов, говорил Флорентиец. – Сохрани это платье, кружева и драгоценности, и когда будешь готовить к венцу свою первую дочь, передай ей. А теперь пойдемте, наши свидетели ждут.

Спустившись в зеленую комнату, Наль была немало изумлена видом Сандры и лорда Мильдрея, во фраках, с блестящими цилиндрами в руках. Сандра был серьезен и даже не улыбнулся, когда раскланивался и целовал руку Наль. Можно было подумать, что его смешливость навсегда исчезла за эту ночь. Лорд Мильдрей подал Наль букет белых лилий и, смущаясь, произнес:

– Лилии от Сандры, который уверяет, что вам невозможно подарить иной цветок. Это – его дело. Я же прошу принять браслет, который передал мне, умирая, мой дед. Он был большой оригинал, жил отшельником, хотя и был человеком богатым. Он велел передать эту вещь той, которая станет моею женой. Или женщине, чище и прекраснее которой я в жизни не встречал. Так как все сроки мои прошли – мне скоро тридцать, – прошу вас принять эту вещь.

Она, как я слышал, попала к моему деду через одного восточного мудреца. – И он подал Наль браслет из топазов и бриллиантов какой-то удивительной древней работы, красоты и игры камней необычайной. – Говорят, что на этом браслете камни сложены так, что образуют слова. Но кому я только его ни показывал – никто не смог прочесть надпись.

– Не разрешите ли взглянуть на браслет, графиня? Я лингвист и знаю около сорока языков и наречий, – сказал Сандра. – Я не так давно, по заданию вашего отца, изучил древний язык пали, умерший уже теперь. Быть может, я и разберу.

– Пожалуйста, – протянула ему драгоценность Наль.

– О, конечно, это он – язык пали. Здесь написано: «Любя – побеждай». И читается очень легко и ясно.

– Значит, ты выполнил мое задание раньше срока, Сандра?

– Неужели вы могли сомневаться, лорд Бенедикт, в том, что я найду возможность – из-под земли выкопаю, а найду – выполнить ваше приказание раньше срока? Мне пастор дал на этот раз свою собственную, им составленную, грамматику и свой ключ. А сам он купил у одного непонятного человека несколько записей на этом языке.

– Я вас еще не поблагодарила, лорд Мильдрей, и… это очень странно, но мне кажется, что вы еще женитесь, женитесь по любви и будете очень счастливы. И вам понадобится этот браслет.

– Примите подарок, Наль. Если вы угадали, мы сумеем прислать лорду Мильдрею точно такой же браслет, – сказал жене Николай, принося лорду сердечную благодарность за внимание.

Впервые получала Наль приказ своего мужа, и что-то сказало ей, что браслет надо немедленно надеть на руку и не огорчать больше подарившего его человека.

Коляски были поданы. В закрытую карету сели молодые с отцом, в открытую – Сандра и лорд Мильдрей, следом за ними двинулись еще два пустых экипажа.

Церковь была залита огнями, пастор ждал молодых у входа, а обе дочери и мать усыпали путь молодым цветами. Орган приветствовал их. Вскоре в церковь стали проникать зеваки, привлекаемые молвой о необычайной красоте новобрачных. Наль ничего не видела. Музыка потрясла ее до слез. Она крепко сжала руку мужа, точно прося у него поддержки. Николай слегка наклонился к ней, и такая сила была в его глазах, таким огнем уверенности и любви дохнуло на нее от его бледного, вдохновенного лица, что волнение ее утихло, слезы высохли и улыбка блеснула на полудетском прелестном лице.

Окончился обряд венчания. Расписались в церковной книге и подождали несколько минут, давая пастору время переодеться. Выйдя из церкви. Флорентиец разместил всех по каретам, а сам снова сел с молодыми. Все отправились к нотариусу.

Крупное пожертвование церковному причту и бедным прихожанам вызвало немало радостных толков среди оставшейся на паперти толпы. Тем временем, выполнив все официально необходимые акты ввода во владение новым имуществом, приняв поздравления и восторги служащих конторы, молодые и прочий свадебный кортеж направились к дому лорда Бенедикта.

– А дядя? – войдя в дом, с ужасом спросила Наль. Николай тоже было всполошился, но Флорентиец тихо сказал им обоим:

– У него снова был приступ малярии. Завтра мы его отправим с копиями документов и так ярко расскажем ему о пышном венчании, что он представит себе все так, будто и сам там был. Сейчас думай, Наль, только о гостях и учись быть обворожительной хозяйкой.

– Ты не находишь, что это немного трудно, отец?

– Нет, дочь моя, имея такого мужа, можно и не то победить.

Николай повел свою жену в большой зал, которого Наль еще не видела, а Флорентиец, предложив руку пасторше, пригласил гостей следовать за молодыми. В зале было приготовлено шампанское. Николай шепнул Наль, чтобы она не пила, а только чокалась со всеми поздравляющими и подносила бокал к губам, делая вид, что пьет. Поздравив молодых, прошли в столовую. Место хозяина занял Флорентиец. По правую руку сели молодые, рядом с ними Сандра и Дженни, по левую руку – Алиса и лорд Мильдрей, а рядом с ними пасторская чета.

Обед проходил оживленно. Сандра, Николай, пастор и Дженни говорили о последних достижениях науки. Пасторша и лорд Мильдрей оказались любителями живописи и театра. Только Алиса и Наль молча смотрели друг на друга.

– Что вы так смотрите на меня, графиня? Я вижу в ваших глазах такое сострадание и сочувствие, точно вы читаете что-то печальное в моей душе, – сказала наконец Алиса, ласково улыбаясь Наль.

– Я очень бы хотела стать для вас не графиней, а просто Наль. И в вашем сердце, кроме ангельской доброты, я ничего не читаю. Но мне думается, что вы не так счастливы, как кажется.

Флорентиец посмотрел на молодых женщин и сказал:

– Зачем загадывать, что будет завтра? Ты, Наль, стараешься угадать будущее Алисы. А жить надо только радостным сегодня. Разве у вас есть печаль, Алиса, как утверждает моя бедовая дочь?

– Нет, лорд Бенедикт. Все, что я люблю, живет радостно рядом со мною. А если и есть у меня печаль, то она непоправима, она врезана в мою жизнь.

Поэтому ее и нельзя считать печалью, это просто одно из неизбежных слагаемых моей жизни.

– Вы, Алиса, решили это слагаемое принять безропотно?

– Может быть, я и не права, лорд Бенедикт. Но что, например, толку бороться со смертью? От нее не уйти. Так и с тем неизбежным, что живет в человеке. Какой же смысл с ним бороться? Если оно составляет самый остов жизни и не может быть выброшено – как рак или порок сердца – иначе, чем со смертью. Надо принять жизнь такой, какая она есть, в какую я пришла, если изменить ничего невозможно. Какое бы количество горечи ни было в жизни, все же это жизнь моих любимых. А без них – жизнь цены не имеет для меня.

– Все количества сил природы, Алиса, переходят в качество. Это неотвратимый закон мира, в котором мы живем. Если сегодня одно качество в сердце человека дошло до определенного предела, то завтра оно, это качество, заливавшее вчера только одно сердце, может разлиться озером, а быть может, и морем вокруг него, захватывая в себя все встречное. Так бывает и со злыми и с добрыми качествами. Если сегодня любовь твоя однобока и ты способен понимать счастье только в любви к «своим», то завтра – по тем или иным причинам – сознание твое может расшириться и ты охватишь своей любовью «чужих». Двигаясь все дальше по пути совершенствования и знания, человек осознает, что нет вообще чужих и своих. Что везде и всюду такие же люди, как и он сам. Этот человек смог продвинуться дальше и выше. Другой – сильно отстал и не способен выйти пока из стадии двуногого животного. А третий смог шагнуть вперед так далеко, что для того, чтобы на него взглянуть, нужно зажмуриться.

– Никогда не приходилось мне слышать евангельские истины, изложенные так легко и просто, лорд Бенедикт. У меня в душе словно бы посветлело, – засмеялась Алиса, радостно, неотрывно глядя на Флорентийца.

– Возьмите, пожалуйста, это мороженое и оцените, какой художник мой повар. Каждому он положил на блюдце шарики семи цветов. Вы видите здесь все цвета мудрости, как их понимала древность. Вот белый – цвет силы. Вот синий – самообладание, знание. А вот зеленый – цвет обаяния, такта, приспособления. Вот золотисто-желтый – цвет гармонии и искусств. А оранжево-дымчатый – цвет науки, техники и медицины. Красный – цвет любви и, наконец, фиолетовый – цвет религиозной и обрядовой мудрости, а также науки и механики движения жизни Вселенной.

Попробуйте найти в себе какое-либо из этих качеств в чистом виде. Это невозможно. Все они, без исключения, живут в каждом человеке. Но – будучи основным светом жизненного пути – засорены эгоизмом, ревностью, завистью и страхом. Качества и свойства божественные, какими их в зародыше принес на Землю человек, он замутил страстями.

И задача культурного человека – очистить свои страсти. Сделать их не только радостью и миром сердца, но атмосферой своего труда в простом дне, во всей своей жизни. Тогда единение с теми, кого встречаешь, становится красотой, бодрой помощью и энергией. Той энергией, что пробуждает к творчеству всех, трудящихся с тобою рядом.

Уже давно веселый смех и разговоры за столом стали постепенно замолкать, гости внимательно прислушивались к речам Флорентийца.

– Какое для меня счастье, лорд Бенедикт, – сказал пастор, – что я познакомился с вами. Помимо того, что я с восторгом и упованием смотрю на две соединенные мною сегодня жизни, я благословляю Создателя, позволившего мне приблизиться к вам. Если вы сочтете возможным, чтобы моя семья осталась в числе ваших знакомых, – мы постараемся заслужить себе имя ваших друзей.

– Я не только буду этому рад, сэр Уодсворд, но и очень благодарен вам за эту встречу. Поверьте, если моя мудрость кажется вам столь высокой, то и я нашел в мудрости вашей, чему поучиться. В Индии говорят: «Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе учитель».

Обед окончен. Дорогие гости, прошу в зал, там сервирован кофе.

С этими словами Флорентиец встал, подал Алисе руку. Девушка смотрела на него сияющими глазами, как на божество; он пригласил всех следовать за ними.

Оставшись последней парой, молодожены, тесно прижавшись друг к другу, обменялись несколькими взволнованными фразами.

– Нет, Наль, для нас не может быть пустых дней. Мы здесь недолго будем жить, мы поедем учиться, и ты будешь вести студенческую жизнь. Здесь отец задержит нас ровно столько, чтобы внешне воспитать так, чтобы к этому никогда не возвращаться больше. Кроме того, в твоем образовании есть немало пробелов. Ты совсем не знаешь музыки, хотя прелестно поешь свои родные песни. Ты знаешь Шекспира, Шиллера, Мольера, но никогда не была в театре.

Готовясь стать – насколько для нас это возможно – родителями-воспитателями, мы должны помогать друг другу взаимно совершенствоваться. Мы должны знать здешнюю жизнь, чтобы понять, чего не следует вносить в нашу будущую жизнь.

Они присоединились к обществу, когда все уже сидели за кофе. Что-то царственное было в этой паре, входившей в зал. Шепот удивления и восторга пронесся им навстречу.

– Положительно, граф и графиня, вы для меня никак не втискиваетесь в земные рамки, – с южным темпераментом воскликнул Сандра. – Если бы я был художником, я бы заставил землю покрываться цветами там, где вы ступаете.

– Мой новый друг, мне кажется, что слишком много чести уже в том, что вы произвели меня в принцессу-лилию. И мой муж, будучи мужем цветка, и я, лилия, и без того обязаны благоухать. Но чтобы еще и цветы вырастали рядом с нами – это требование невыполнимое, – смеялась Наль.

– А я думаю, что именно цветы и будут расти. Самые прекрасные и драгоценные цветы Земли – дети, из-за которых и для которых стоит жить на свете, – очень серьезно, с волнением на прекрасном лице, сказала Алиса.

– О, Алиса! – укоризненно воскликнула пасторша.

– Что, дорогая мама? Я опять шокировала вас? Ну, на этот раз простите уж меня великодушно. Здесь мы среди добрых друзей, и я ручаюсь, что никто меня не осудит.

– У меня возникло сильное желание низко поклониться вам, мисс Уодсворд, – сказал, вставая и действительно низко кланяясь ей, лорд Мильдрей, – но никак не осудить вас.

– А у меня такое страстное желание вас поцеловать, Алиса, что уклониться от него я не могу, – и оставив руку мужа, Наль подбежала к Алисе, обхватила ее шею руками и прильнула к ее губам.

Две женские фигуры, одна в царственной парче и жемчугах, другая в простом белом платье, одна темноволосая и темноглазая, высокая, другая синеглазая, в ореоле светящихся золотыми блестками локонов, гораздо меньше ростом, обе тоненькие, чистые, прелестные в своей семнадцатой весне, составляли такой контраст, что даже Сандра умолк. Наль посадила Алису рядом с собой и мужем и пододвинула ей чашечку с кофе.

– Жаль, что здесь нет некоторых из моих друзей, музыкально одаренных, – сказал Николай. – Так просит сейчас сердце звуков.

– О, это легко поправимо, – несколько снисходительно сказала Дженни. – У нашей Алисы род музыкального помешательства. Не знаю, способна ли она доставить удовольствие людям понимающим. Но нам с мамой она достаточно часов испортила, – смеясь и хитро посматривая вокруг, продолжала Дженни. – Это было очень давно, сестра, когда я докучала тебе своей музыкой.

Теперь моя комната и мой рояль, сэр Бенедикт, в самом конце дома, где папа специально сделал пристройку. Не верьте, что я такая несносная. Во всяком случае сейчас я не решусь огорчать никого своей игрою, – умоляюще глядя на Флорентийца, сказала Алиса.

– Моя жена и старшая дочь не любят музыки, лорд Бенедикт. А мы с Алисой отдаем ей все досуги нашей жизни. У меня в молодости был большой конфликт с отцом, так как мне хотелось заниматься искусством, а он желал, чтобы я пошел по пути духовному. Алиса унаследовала не только мою любовь к искусству. У нее такой большой музыкальный талант, что его следовало бы отшлифовать в хорошей школе.

– Пока я жива, – этого не будет, – четко, жестко и зло сказала пасторша.

– От твоего и ее пения – стекла дрожат. И вообще я не желаю, чтобы Алиса осрамилась да еще оскандалила нас здесь.

Пасторша вдруг стала походить на какую-то хищную лисицу. Ничего похожего на добродушие на лице ее не осталось. А пастор, печально глядя на дочь, медленно подошел к ней, положил руку на ее светящуюся головку и тихо сказал:

– Храни спокойствие, дитя. У Бога много путей, какими Он призывает нас, людей. Лорд Бенедикт говорил, что люди идут путем гармонии и искусств также.

Если Богу будет угодно дать тебе такой зов, ты найдешь свой путь. И не смогут люди противостоять Богу.

– А я очень бы просил вас, леди Уодсворд, разрешить вашей дочери поиграть сегодня, – обратился хозяин дома к пасторше. – Если вы и ваша старшая дочь не любите музыки, то в моих гостиных вы найдете множество альбомов с видами всего мира. А также много интересных вещей, привезенных из путешествий. В саду моем немало редких цветов. Есть и оранжерея, где сейчас цветут незнакомые вам экземпляры. Судя по вашему прекрасному саду и цветникам, думаю, вы любите цветы.

– Вы заблуждаетесь, лорд Бенедикт, – прервала Дженни. – Это тоже область одержимости папы и Алисы. Но Алиса – идол в нашей семье, мы ее обожаем, а потому выносим, конечно, все ее фантазии.

– Мне бы очень не хотелось, чтобы Алиса играла сегодня. Но если вы уж так хотите услышать ее любительскую игру, – криво усмехнулась пасторша, – то пусть Сандра проводит нас в оранжерею. Там я, по крайней мере, не услышу ни ее игры, ни ее пения.

На лице Сандры выразилось такое явное разочарование, что Флорентиец, с юмором в глазах, как-то особенно улыбнулся ему и что-то тихо сказал, так тихо, что даже Николай, обладавший тончайшим слухом и стоявший рядом с Сандрой, не расслышал. Сандра незаметно вздохнул, крепко пожал Флорентийцу руку и сказал дамам, что постарается увести их так далеко, чтобы ни бас пастора, ни сопрано дочери, ни тенор хозяина дома до них не долетели.

Услышав о теноре, дамы, казалось, несколько заколебались, но было уже поздно. Флорентиец указал Сандре путь в оранжерею и попросил, чтобы обратно он провел дам через левое крыльцо прямо в желтую гостиную и занял бы их альбомами и картинами. Хозяин проводил дам в сад, закрыл балкон и задернул плотную портьеру.

– Я очень смущаюсь, папа, – прильнув к отцу, сказала Алиса.

– Полно, дитя. Ты ведь знаешь, что стоит тебе прикоснуться к клавишам – и Бог в тебе просыпается, и ты забываешь все. Играй и пой, как всегда. Не думай о похвале или награде. Думай, какое выпало тебе сегодня счастье: воспеть перед Богом соединение двух прекрасных людей. Воспеть их всем сердцем, любя и желая усеять для них землю цветами, как сказал Сандра. Пой и играй им песнь торжествующей любви. Не всем дано петь свою песнь любви. Кто-то должен петь ее для других, нося в сердце великий путь милосердного самоотвержения.

На чудесных глазах пастора сверкала влага – и все поняли, почему у него седые волосы. Трагедия этих двух сердец вдруг ясно пронеслась перед духовным взором присутствующих. На лице Наль мелькнула боль, лорд Мильдрей, отвернувшись, смахнул слезу. И только на лицах Флорентийца и Николая были полное спокойствие, мир и огромная доброта. Точно ленты света метнулись от Флорентийца к Алисе и пастору. Девушка робко подошла к роялю, открыла крышку и сказала:

– Я, конечно, не ученая музыкантша. Не ждите многого. Но я и не полная невежда, так как у меня было два замечательных учителя. Один – отец, второй – его недавно умерший друг, который был известен всей Европе как пианист и композитор. Я сыграю Шопена.

От девушки ждали многого. Но того, что произошло, не ждал никто. Хрупкая фигурка, детская головка – все исчезло, лишь только Алиса коснулась клавиш.

Всех унес куда-то вихрь звуков. И разве это были звуки рояля? Пастор оказался прав. Бог проснулся в Алисе. И не руки ее играли музыкальную пьесу, но сердце творило жизнь, чарующую, захватывающую, раскрывающую что-то новое в душе каждого из слушателей.

Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису, зачарованный, игрой своего лица отвечал на все краски звуков, а в фигуре Флорентийца, в его серьезном лице было что-то от жреца.

– Еще, еще, – молила Наль, когда Алиса остановилась. Алиса стала играть Бетховена, Генделя, Шумана. И все кричали ненасытное: «Еще».

Она рассмеялась и вдруг запела старую английскую песню. И снова поразила всех. Высокое сопрано, теплое, мягкое, прелестного тембра, нежное, летело с такой силой, какую и предположить было немыслимо, глядя на это хрупкое дитя.

Увлекши за собой всех в иной мир, девушка вдруг сказала:

– Теперь, папа, дуэт. Или я прекращаю.

Под общим напором пастор подошел к роялю. Дочь начала дуэт, но когда вступил отец, то невольное: «Ах», вырвалось у всех. Тихий, спокойный пастор внес в свою партию такой бурный темперамент, такое виртуозное артистическое исполнение, которых от него никто не ждал. Его исключительной мощи и красоты бас не заглушал голоса дочери, а служил ему основой.

– Я никогда, ни в одной опере не слышал такого исполнения, – тихо сказал лорд Мильдрей, – а я побывал во всех театрах Европы.

– Отец, – бросилась Наль на шею Флорентийцу, – неужели ты не споешь мне и моему мужу сегодня, чтобы напутствовать нас песней и завершить ею венчальный обряд?

Флорентиец встал, поговорил о чем-то с Алисой и пастором, и полился старинный итальянский дуэт. Что было особенного в голосе и пении Флорентийца? Ведь только что всем казалось, что музыка, которая выше всех философий и знаний, лилась в песнях отца и дочери. Сейчас же звенела мощь баритонального тенора, для которого не было ни пределов высоты, ни предела власти и силы слова. Он подавлял все человеческое, земное и открывал какое-то небо, звал в иные пути и миры, рвал все телесные преграды и точно касался самого сердца.

Опомнившись от изумления, во внезапно наступившем молчании, присутствующие увидели Алису на коленях перед Флорентийцем, рыдающую и уткнувшуюся лицом в его чудесные руки. Подняв девушку, отерев нежно своим платком ее глаза, он обнял отца и дочь и сказал обоим:

– Хотите ли вы оба, чтобы я стал вам теперь же Учителем?

– О Господи, я отвечаю за себя и за дочь. О таком счастье, как быть руководимыми вами, мы и не мечтали.

– Алиса должна ответить за себя сама.

– Лорд Бенедикт, я хочу учиться жить, идя за вами, а не только учиться у вас музыке.

– Отец, – бросилась и Наль к Флорентийцу, – я должна подарить Алисе что-то, я не могу не признать ее сестрой, потому что это она подготовила меня к твоему пению. Иначе я бы просто умерла.

– Прошу всех за мною, – сказал хозяин. Он взял под руку Алису и Наль и повел всех в свой зеленый кабинет. Там он пригласил гостей к небольшому столу, на котором лежало несколько футляров.

Он взял один, вынул оттуда золотой пояс с крупными изумрудами и надел на талию Алисы.

– Это дарит вам, своей подружке, Наль. А вот это мой подарок, – и на шее Алисы засверкал изумрудный крест, усыпанный мелкими бриллиантами.

– Часы, дорогой сэр Уодсворд, прошу принять от моей дочери, – и он подал пастору золотые часы с цепочкой. – А этот перстень примите от меня, – и надел ему крупный изумруд с бриллиантом на левый мизинец.

– Вас, лорд Мильдрей, прошу принять этот браслет от меня, в обмен на тот, что вы дали моей дочери. Разница та лишь, что здесь зеленые камни, а там топазы. Я не сомневаюсь, что вы уже поняли, что самое чудесное в вашей жизни еще впереди. А это кольцо вас просит принять моя дочь. – И на мизинце лорда Мильдрея засверкало такое же кольцо, что и у пастора.

– Это еще не все, Алиса. Мой зять просит вас принять в память о сегодняшней музыке это жемчужное ожерелье, и он сам наденет его.

К смущенной Алисе подошел Николай и ловко застегнул на ней точно такой же жемчуг, что был на Наль.

– Теперь надо, – сказал Флорентиец, – звать наших дам, не переносящих музыки, а также их кавалера, лишившегося ее. Но я надеюсь, Алиса, вы не откажетесь его, беднягу, вознаградить в дальнейшем, споете и сыграете ему?

– Я ваша ученица, лорд Бенедикт, как прикажете, так я и поступлю. Только… – Она замялась, взглянула на опустившего глаза отца и, гораздо тише, печально продолжала: – Когда я играю Сандре, это всегда вызывает ревность Дженни и раздражает маму.

– Мы постараемся избежать этого, – рассмеялся Флорентиец и отправился за своими отсутствующими гостями.

Лица дам, когда они вошли в комнату, были довольно кислы и стали еще кислее, когда они увидели осыпанных подарками Алису и пастора. Флорентиец, взяв со стола самый большой футляр, подошел к пасторше и подал ей чудесное ожерелье из опалов и бриллиантов, такие же серьги и брошь.

– Примите этот дар моей дочери, – поклонившись, сказал хозяин.

– Но это царский подарок. Как мне вас благодарить, лорд Бенедикт?

– Я здесь ни при чем. Это дарит вам моя дочь, – чрезвычайно любезно, но холодно ответил хозяин.

Пасторша подошла к Наль, рассыпаясь в благодарностях и уверяя, что опалы – ее любимые камни. Наль любезно помогла ей надеть драгоценности. Тем временем Флорентиец подал Дженни такой же золотой пояс, как у Алисы, только из сапфиров, – от дочери, а от себя брошь из жемчуга и бриллиантов. Дженни сияла не меньше матери, но зависть мелькнула в ее глазах, когда она увидела на шее сестры драгоценный жемчуг.

– Ну, Сандра, остался ты один. Вот тебе часы от Наль, о которых ты мечтал.

– Неужели с боем? – по – детски наивно и радостно вскрикнул Сандра, чем всех насмешил.

Флорентиец нажал пружину, и часы пробили восемь раз с таким приятным звоном, что Сандра не выдержал, подпрыгнул, перевернулся и поцеловал часы.

Наль хохотала, Алиса аплодировала гимнастическим кульбитам, пастор даже сел в кресло от смеха, – только Дженни и мамаша вторично почувствовали себя шокированными.

– Это еще не все, Сандра. Вот тебе кольцо от меня. А это, – он взял точно такой же крест, как у Алисы, – это тебе за усердие при выполнении всех моих заданий. И специально за язык пали, – и он собственноручно надел ему на шею крест.

Сандра, казалось, все забыл. Лицо его совершенно изменилось. Он стал серьезным, тихим, словно сразу повзрослел. Он прильнул к Флорентийцу, горячо целовал его руки и говорил: – Я буду стараться стать достойным вашего доверия.

– Не волнуйся, сын мой. Только никогда не спеши давать людям повод к неверным заключениям. Будь осторожен с женщинами. Ты прост и дружелюбен, но твой товарищеский тон может быть истолкован неверно, что вовлечет тебя в какую-нибудь несносную драму.

– Ваши слова, лорд Бенедикт, как всегда, будут мне законом.

– Ваши часы, лорд Уодсворд, с таким же боем, как у Сандры. Позвольте, я покажу вам, как нажимать пружину.

Часы пастора пробили восемь и затем – совсем иначе – ударили еще один раз.

– Ой, и четверти отбивают, – не удержался от восторженного восклицания Сандра, снова по-детски радуясь, чем опять вызвал смех.

На лицах рыжих пасторши и Дженни, стоявших друг против друга, черноглазых и чернобровых, сейчас мелькало что-то неприятное, даже отталкивающее. У пасторши даже проступили багровые пятна, лишив ее моложавости. А Дженни, казавшаяся такой красивой за обедом, стояла хмурая, злая, надменная, презирая всех и вся в этой комнате, где ее, бедную девушку, сейчас по-царски одарили.

– Дружок Алиса, – раздался голос Флорентийца. – Сегодня мой зять преподнес тебе жемчуг за тот восторг и отдых, которые ты подарила всем нам своей музыкой. С согласия твоего отца я беру тебя в ученицы. Ежедневно, в двенадцать часов, я буду присылать за тобой экипаж. И здесь, у меня, ты будешь оставаться до вечера. Вечером отец будет приезжать за тобой, и после обеда вместе с ним ты будешь возвращаться домой. В память о нашей первой встрече в музыке – прими этот браслет и кольцо от меня. Завтра жди лошадей в двенадцать. – И он подал Алисе браслет и кольцо из таких же изумрудов, как ее пояс.

– Вроде бы, лорд Бенедикт, у Алисы есть мать, которая тоже имеет голос при решении судьбы дочери, – резко сказала пасторша. – Алиса нужна мне дома. Учиться ей довольно.

– Нет, леди Уодсворд. По английским законам, дочь зависит только от отца, если у матери нет личного капитала. Это законы юридические, у вас нет права решать судьбу дочери. Есть еще иные, божеские законы, нигде, кроме сердца человеческого, не записанные. Это – любовь матери. Но ваша любовь заключалась в том, что вы изгнали дочь с ее искусством в бывший сарай, где и сейчас холодно и сыро. Вы заставляете Алису обшивать себя и старшую дочь, печь вам кексы и убирать ваши комоды и шкафы, а сами лежите весь день с романом на диване или разъезжаете со старшей дочерью по гостям и театрам.

– Я всегда знала, что этот змееныш осрамит меня. Эта лживая, избалованная отцом девчонка ввела вас в заблуждение, лорд Бенедикт.

– О мама, как могли вы подумать, что я кому-нибудь расскажу хотя бы часть того, что сказал вам сейчас лорд Бенедикт. – И слезы ручьем потекли из глаз Алисы.

– Ну, значит твой идеальный отец, обожаемый пастор, оказался лицемером и сплетником, – шипя от бешенства, продолжала пасторша.

Взгляд Флорентийца укротил ее, точно взбесившуюся львицу. Она, видно, потеряла всякое понимание приличия и желала вылить не один ушат на невинную голову пастора, но не смела или не могла больше выговорить ни слова. Игра камней на ее шее не шла ни в какое сравнение с ее горящими глазами, которые буквально сыпали искры. Наль, никогда не видавшая такой злобы в женщине, боязливо прижималась к мужу, как бы ища преграды между изливавшимся злом и собой.

Пастор подошел к Алисе, стараясь успокоить ее своей любовной лаской, и подвел к Флорентийцу попрощаться.

– Простите нас, добрый лорд Бенедикт, за этот безобразный вечер или, вернее, его завершение. Я был и буду, вероятно, неисправимым мечтателем. Я ведь еще и сегодня надеялся, что мои жена и старшая дочь, в общении с вами, поймут свои ошибки, которые тщетно старался я победить любовью в течение всей жизни. Я не победил, лорд Бенедикт. Венчая сегодня вашу дочь, я смотрел на ваше необычайное лицо. Я думал, ваши обаяние и сила, перед которыми никто не сможет устоять, победят Катарину и Дженни. Надеялся, что они встретили, наконец, ту великую силу, перед которой склонятся.

Дерзкий смешок Дженни вдруг оборвался. Она поперхнулась собственной слюной и закашлялась.

– Не беспокойтесь ни о чем, сэр Уодсворд, – ответил Флорентиец. – Завтра я буду иметь возможность поговорить с вами о дальнейшей вашей жизни. У подъезда вы теперь найдете двухместный экипаж и уедете с Алисой. Сандра и лорд Мильдрей проводят вашу жену и Дженни. До свиданья, леди Катарина и мисс Дженни. Вы ни одним словом не огорчите Сандру в дороге. Кроме того, я приказываю вам, – он поднял руку, протянул ее по направлению к обеим женщинам и как бы опустил на их головы, что при огромном росте Флорентийца, когда все казались маленькими и мелкими рядом с ним, при величии и обаянии его манер, произвело на всех впечатление непреложного приказа, а леди Катарина и Дженни точно присели под магическим действием этой руки, – я приказываю вам не мешать жить Алисе и пастору. Вы превратили их собственный дом в тюрьму, зная, что дед оставил его, по завещанию, Алисе. Зная, что в нем она госпожа, вы превратили ее в прислужницу. Теперь вы обе будете трудиться для отца и Алисы, как они до сих пор трудились для вас. И ни одной ссоры до самой смерти пастора. Идите и помните о том, что я вам сейчас сказал, или в вашей жизни случится непоправимое, вами же самими сотканное зло, избавиться от которого ни я и никто другой уже не сможет вам помочь.

Помните, вы должны трудиться – или зло завладеет вами.

В сопровождении двух своих спутников, ни с кем не простившись, но крепко прижимая к себе футляры, точно боясь, что хозяин передумает и отнимет подаренные драгоценности, обе женщины вышли из комнаты. Они с ненавистью посмотрели на Наль, пожелавшую им доброй ночи. Смотреть на Флорентийца и Николая они боялись. Но все равно почувствовали на себе взгляд Флорентийца и еще раз точно присели перед самым порогом.

Пастор и Алиса, вернувшиеся домой раньше, прошли в свои комнаты, обменявшись горячим поцелуем.

– Мы нашли, Алиса, то, что всю жизнь искали. Теперь я умру спокойно.

– О нет, я гораздо больше эгоистка, чем ты думаешь, папа. Я хочу не только сама быть счастливой на новом пути, но и долго еще наслаждаться твоим счастьем.

Утомленные тяжкими переживаниями, но счастливые своей новой встречей, оба быстро и легко заснули, даже не услышав, как вернулись их домашние.