Текст книги "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции"

Мужайтесь сейчас. Пойдите к себе наверх и, вместо того чтобы плакать, прочтите эту небольшую повесть. В ней говорится о жизни двух сестер и их дочерей. Многое станет вам ясно из этой простой истории и ко многому вы найдете в себе силы, хотя сейчас вам кажется, что для вас все безнадежно и беспросветно.

Он помог пасторше встать, угостил ее маленькой ароматной конфетой из своей коробочки-табакерки и вручил ей небольшую книгу. Еле двигавшаяся от слабости леди Катарина, даже удаляясь от незнакомца, чувствовала на себе его твердый взгляд и ощущала его ласку. Конфета таяла у нее во рту, шаги становились тверже, а когда она вошла в свою комнату, из которой час назад вышла совершенной развалиной, ей показалось, что она проделала большое и радостное путешествие, которое ее вылечило. Обновленная, она села читать книгу, написанную по-итальянски.

Тем временем внизу продолжал петь Ананда. Теперь он пел один. И чем дольше он пел, тем светлее и счастливее становились лица слушателей. Слезы на их лицах высохли, отовсюду на певца были устремлены восторженные глаза внимавших ему людей. Почти все уже стояли, кто-то придвинулся ближе к певцу.

Только по бледным щекам Генри все еще катились слезы. Юноша вновь переживал свой разрыв с Анандой и не мог найти извинения за свое неразумное поведение.

Его лицо выражало муку и тоску предстоящей разлуки с певцом, которого он обожал. Когда же Ананда запел по-русски и зазвучали дивные слова:

 
«Я только странник на Земле.
Среди труда, борьбы и боли
Избранник я счастливой доли:
Моей святыне – красоте,
Пою я песнь любви и воли» —
 

граф и графиня, Лиза и Джеймс, а за ними все остальные, знавшие и не знавшие этот язык, тесно окружили певца.

Последняя нота замерла, воцарилась тишина, точно в храме, – все боялись нарушить благоговейное молчание.

– Благодарю, Ананда, – подходя к певцу и обнимая его, сказал лорд Бенедикт. – Ты вырвал нас из привычных ограничительных рамок своими песнями.

Каждый из нас яснее увидел путь труда на благо людей. Кого еще вчера не занимали подобные мысли, тот сегодня распахал в себе новое поле духа. Все мы благодаря тебе почувствовали, как много в жизни еще недоделали, как много времени потеряли даром. И ни один не уйдет отсюда, не дав себе слова впредь не терять ни мгновения в пустоте.

– О Флорентиец, когда ты говоришь «мы» и ставишь себя на одну ступень с нами, хочется не петь, но кричать и прыгать от счастья. Только по бесконечной своей доброте ты забываешь, что никто из нас не может принести на твой алтарь ничего, кроме благодарности, ничего, чем бы он мог вдохновить тебя. Ты же, бывший, как и мы, обычным человеком и поднявшийся так высоко, ты остался таким же добрым и милосердным, каким был в те далекие времена, когда начинал свой путь Света.

Если все, кто сейчас стоит здесь, смогут унести сегодня крупицу радости, – они будут обязаны ею тебе. Ты был той первой вестью новой жизни, нового понимания и нового Света на пути, которая увлекла меня своей красотой. Ты подал мне свою могучую великую руку и раскрыл передо мной Свет Вечности. Я возвращаю тебе стократ твое слово благодарности, Учитель.

Из всех присутствовавших только несколько человек поняли смысл слов Ананды. По лицам остальных было ясно, что они считали этот обмен благодарностью неизбежным восточным этикетом. Графиня, благодаря певца, сказала ему:

– Все, что я поняла сегодня, так это то, что я вовсе не понимала, какую великую ценность представляет из себя человек и чего он может достичь, если всецело, до конца, отдает свою жизнь чему-то одному. Свою жизнь я прожила в постоянных компромиссах и теперь вижу, что именно поэтому ничего не достигла.

– А я, – сказал граф, – пережил за эти часы не одну, а несколько жизней.

Мне казалось, что я странствую вслед за вашим голосом по всем землям и народам. И всюду вижу одну неудовлетворенность. И я вспоминал слова моего отца: «Однажды ты пожалеешь, что так бездеятельно прожил свою жизнь». Вот это «однажды» свершилось сегодня. Мало того, я исцелился от постоянных забот о величии своей персоны. Я понял, что пришел на Землю и уйду голым. Я обещаю, глядя в ваши глаза, начать трудиться для моего народа, как сумею.

– Мне не выразить так, как это сделал папа, всего, что мне открылось через вашу музыку, – сказала стоявшая рядом с отцом Лиза. – Но с этой минуты я знаю одно: можно по-всякому открыть человеку, что он живет не только на одной Земле. Кто поет так, как вы, тот ведет людей так же мощно, как Будда или другой святой. Не знаю, понятно ли я выражаюсь, слов мне не хватает. Но ваши песни сегодня для меня рубикон.

Каждый благодарил Ананду на свой лад и стремился объяснить, что стал богаче благодаря его песням. Один Генри шепнул:

– Все разбогатели, один я стал еще более нищим. Я все потерял сегодня, так как понял, что вернуться к вам пока не могу, а разлука с вами для меня хуже, чем нищета.

– Бедный мой мальчик, – ответил ему Ананда, отводя его в сторону, – ты все так же настойчив в своих желаниях. При этом приходит в возбуждение весь твой организм, ты утрачиваешь равновесие и не видишь с ясностью, что тебя окружает. Давно ли ты сознавал, что тебя спас Флорентиец? Давно ли ты убедился, что только его духовная мощь была способна вытащить тебя из смятения и тоски, в которые ты сам погрузился. Разве все эти уроки ничему тебя не научили? Неужели расточаемая тебе любовь не вызвала в тебе ответной благодарности?

– О Ананда, вы слишком плохо обо мне думаете. Я не только ценю Флорентийца и преклоняюсь перед ним. Я знаю, что, быть может, только подле него одного я смогу найти силы, чтобы стать достойным вас.

Я благоговею перед мудростью Флорентийца, но мое счастье, единственное, чего я желал бы в жизни: быть подле вас. Время, прожитое в разлуке с вами, я употреблю, чтобы обрести самообладание. Знаю: у каждого свои препятствия, свои задачи воплощения. Я хорошо понимаю теперь, что мне ничего не откроется, пока мой характер не станет ровным, пока я сам не сброшу с себя угрюмость. Ах, если бы я мог стать таким же веселым смельчаком, как Левушка!

Их разговор прервал хозяин, предложивший всем пройти в столовую. Вечер закончился легким ужином, который пролетел для гостей как одна минута. Князь Сенжер и сэр Уоми поражали семейство Е. своими познаниями и рассказами о путешествиях. Граф и капитан, которым казалось, что они видели необычайно много, почувствовали, что ничего еще толком не знают, когда сэр Уоми стал рассказывать об Индии, ее таинственных, заветных уголках и разнообразных религиозных сектах. О народах ее, никогда не покидавших мысли о свободе.

Остроумнейший юмор князя Сенжера, его тончайшие наблюдения человека, его развернутые характеристики разных народов, познания в науке и технике заставили всех и смеяться, и задуматься над тем, как один человек мог вместить такую универсальную образованность. Никому не хотелось уходить.

Пришлось самому хозяину напомнить, что завтра уже началось, а в двенадцать часов состоится свадьба Лизы и капитана в русской церкви.

С трудом отрываясь от семьи лорда Бенедикта и всех его пленительных друзей, гости отправились по домам. Прощаясь с капитаном, графиня сказала:

– Спасибо, Джеймс. Сегодня я нашла разгадку жизни. Ваши друзья без слов доказали мне, что я уже выполнила свою роль подле дочери. Дальше я не могу быть ей пока полезной. Поезжайте путешествовать. Лиза – ваша теперь. Я не сомневаюсь, что вы будете ей отличным другом и учителем в ее новой жизни, а ваши друзья не оставят вас обоих.

Сердечно обняв Джеймса, она быстро прошла в свою комнату, чтобы скрыть набегавшие слезы. Графине хотелось остаться одной и разобраться хоть немного в сумбурных своих переживаниях, но Лиза не дала ей сосредоточиться на этом.

– Мамочка, моя любимая подруга, не плачь в эту ночь, последнюю ночь, когда мы еще вместе. Мы только что видели настоящих людей. Можешь ли ты себе представить, чтобы кто-нибудь из них плакал, расставаясь? Наша с тобой разлука будет так коротка. И нам так много предстоит сделать до нового свидания. Пойдем ко мне. Помоги мне снять платье, как ты иногда это делаешь. И вернемся сюда к папе, он так был печален, когда мы ехали домой.

– Я не печален, дитя, – входя, сказал граф, услышавший слова дочери. – Я очень решителен. Все, что я еще успею, я сделаю, чтобы не упрекнуть себя в том, что прожил зря, без пользы. Предлагаю тебе, моя дорогая девочка, пойти к себе и скорее лечь спать. Нехорошо, если завтра ты не будешь свежее розы.

Спи крепко, будь мужественна, входя в новый круг жизни, и предоставь нам с мамой провести вместе эту многое решающую в нашей жизни ночь. Нам уже не раз приходилось находить помощь и утешение друг в друге.

От всей души желаю тебе найти в браке истинную и долговечную дружбу.

Мало, деточка, любить мужа и семью. Нужны еще огромный такт и радость, чтобы не быть никому в тягость своей любовью и не требовать любви за свою любовь.

Он обнял дочь, проводил ее до ее комнаты, поцеловал ей руки и вернулся к жене.

– Утро вечера мудренее, дорогая. Выпей микстуры и попробуем мирно заснуть. Давай думать теперь только о счастье Лизы, о ее жизни и радости.

Если и для тебя вопрос о возвращении в Гурзуф решен, – мы едем туда не просто доживать бесполезную жизнь. Но вернемся счастливыми, от многого освободившись, и начнем трудиться для чужих детей. Ты давно хотела завести ясли. Я все собирался выстроить больницу. Попробуем теперь претворить свои мечты в дело.

Словами ласки и шутливыми замечаниями граф привел в равновесие свою уставшую и тоскующую жену. Вскоре их комнаты погрузились во мрак, но как спали эти три сердца, тесно сросшиеся за долгую совместную жизнь, и спали ли они, о том знали только их подушки.

Пытка разлуки терзала им сердца, хотя безнадежности ни в ком из них не было. Если бы, оставшись одни, старые супруги захотели объяснить самим себе, что же произошло в их сердцах и почему утихла несносная, мутная, похожая на зубную боль, то ни один из них сказать ничего не смог бы.

Графиня, прежде считавшая, что возврат в Гурзуф без дочери равносилен смерти, вдруг стала радостно думать, как она устроит ясли, определяла для них место, мечтала о саде и цветниках. Дочь стала не больным ее местом, а только одним из главных слагаемых красоты жизни. Каким образом, когда именно начался и произошел в ее мыслях поворот, она не знала. Она только знала, что лорд Бенедикт, его пример постоянной деятельности, заботы и внимания к людям открыли ей глаза на собственную инертность, на эгоизм постоянных мыслей лишь о себе и своих близких. В ней проснулось желание найти что-либо глубокое и близкое тем интересам, которыми жил этот человек. Ей захотелось теперь трудиться, и трудиться бескорыстно, чтобы завоевать его внимание и дружбу, которыми она начинала дорожить.

У графа стало спокойнее на сердце с того самого мгновения, как он прочел письмо отца. Он сразу решил вернуться в Гурзуф и предоставить дочери свободу самостоятельно устраивать свою жизнь. И чем дольше наблюдал он и слушал лорда Бенедикта и его друзей, тем больше удивлялся. Многое, очень многое вспоминал он теперь из сказанного когда-то отцом. Потому что иногда лорд Бенедикт высказывал мысли, которыми не раз и не два, а неоднократно делился с ним отец. Но тогда графу казалось, что отец его просто единственный в своем роде чудак. Теперь, когда те же мысли граф нет-нет да улавливал в речах лорда Бенедикта, – он увидел для себя обязательную программу живой деятельности.

Ему уже не терпелось поскорее возвратиться домой, не теряя времени попусту. Сейчас ему казалось важнее всех дел построить больницу, чтобы внести свою небольшую лепту для облегчения людских страданий.

В этом настроении, с желанием трудиться на общее благо встали утром супруги, примиренные, спокойные, почти счастливые. И первый взгляд, которым они обменялись, сказал им, что если лица их и постарели, то души стали моложе, они нашли друг в друге то, чего не находили до сих пор: друга и товарища в труде.

Оба почувствовали, что связь их стала крепче, что верность друг другу выросла. Всю жизнь оба видели звеном своей взаимной связи только дочь.

Казалось, исчезни она – и все погибнет. Сейчас дочь уходила, а связь меж ними только начиналась.

Легко встала графиня и пошла будить дочь. Но Лиза уже сидела у окна, и лицо ее было печально. Вошедшая с улыбкой мать, поглядев на нее пристально, сказала:

– Посмотри на меня, дочурка. Разве так выглядят несчастные матери, оплакивающие покидающую их дочь? Я совершенно спокойна. Я радостно провожаю тебя в новую жизнь. Не буду тебе говорить сейчас, почему со мною это произошло. Когда ты приедешь в Гурзуф погостить, я тебе все расскажу, а может быть, ты поймешь меня и так. Знай только: тебе нечего разрываться в своей любви. Смело иди за мужем и завоевывай для себя Вселенную, чаруя людей своей игрой. Тебе есть у кого учиться. Мы же с папой поняли, что нам надо учиться жить в своем родном Гурзуфе по-новому. Пойдем, моя дорогая детка, выпьем в последний раз кофе вместе, и надо начинать одеваться.

Лицо Лизы просветлело и, как всегда в минуты счастья, неожиданно похорошело. Легко прошел завтрак, которого она так боялась, и еще легче, даже весело, началась церемония одевания к венцу.

Граф не допустил парикмахера к дочери и сам убрал ее голову. Обладая неизвестно откуда взявшимся в их роду талантом, граф всю жизнь сам причесывал жену, когда хотел, чтобы она была особенно хороша и элегантна.

Голова Лизы, убранная его руками в драгоценнейшую фату и невиданные им прежде белые цветы, присланные Джеймсом, была чудом изящества.

– Где мог взять Джеймс нечто подобное, – говорил он, прикладывая к волосам цветы. – Это несомненно цветы живые, но, пожалуй, он за ними съездил на Луну, – бормотал он, осматривая дочь. – Почему же ты, жена, не говоришь, что опять все не как у людей. Ведь это не невестин веночек из флердоранжа, а нечто сотканное из воздуха и света.

За обсуждением этого вопроса и застал их лорд Бенедикт, воскликнув:

– Как, графиня, вы еще не одеты? Простите, но Джеймс сказал, что по русскому обычаю невесту в церковь везет посаженый отец. Вот я и приехал за моей названой дочерью. Шаферы, подружки и жених уже отправились в церковь.

Переконфуженные графиня в халате и граф в блузе, которую он надел для исполнения своих парикмахерских обязанностей, убежали, смеясь, к себе, уверяя, что будут готовы в одну минуту.

Оставшись вдвоем с невестой, лорд Бенедикт подвел ее к окну и, указывая на шумную толпу сновавших людей и экипажей, сказал:

– Вот, Лиза, море жизней человеческих, среди которого вы поплывете. Путь искусства один из самых трудных на Земле. Не многие в силах очистить свои души так, чтобы увидеть в себе того Бога, которого они должны перенести, как творческий огонь, во все, что делают. Ремесленники всегда озабочены тем, чтобы обвинить кого-нибудь в своих неудачах. Истинный художник воспринимает свои неудачи как этапы собственного развития. Он понимает, что удача, похвалы и слава не могли бы помочь ему перенести на Землю те великие образы, звуки и краски, что он видел и слышал в своих мечтах.

Ваш путь – для людей, для толпы, среди неизменной суеты. Не ищите мест уединения и отдохновения. Не думайте, что дух художника-мыслителя – а истинный художник всегда таков – зависит от его физического или материального благополучия. Не соки тела и земных благ питают дух творящего.

Только проникая в великую тайну любви, может постичь человек, как раскрывается в его духе тот или иной аспект Любви, в нем живущей.

Любовь – пламя. Чем больше отдал, тем ярче и выше пламя. Любовь не угасает в человеке-творце. Но чтобы понять, что такое ЛЮБОВЬ, надо до конца любить то искусство, которому вы служите. Только забыв о себе и отдавшись искусству, сможет художник понять, в чем черпают люди-творцы свои силы.

Именно тогда он переступает грань ремесла и проникает в подлинное творчество, в интуицию. Велико счастье такого человека. Он не от Земли получает силы, а, обновляясь во вдохновенном труде, принимает участие в делах и скорбях Земли.

Запомните эту нашу беседу. И всегда, когда будете учиться или творить, умейте отдавать труду текущей минуты весь свой дух, все сердце, всю любовь.

Если не сможете играть, наполняя звуками чистую чашу Будды, – отложите труд до того мгновения, когда придете в равновесие.

Но если станете думать, что оно зависит от внешних причин, никогда не продвинетесь в творчестве. Чтобы найти к нему путь, надо освободить себя от страстей и авторитетов. А для этого нужно выработать самообладание.

Вошли родители, и через несколько минут лорд Бенедикт уже вез в своей карете невесту к венцу, а сзади, нарушая древний русский обычай, ехали отец и мать.

Неожиданно для графа, заказавшего только убранство церкви, вся лестница, вестибюль и внешний фасад здания оказались украшенными роскошными гирляндами, цветами и деревьями в кадках.

У входа в церковь, куда ввел Лизу лорд Бенедикт, встретил ее Джеймс и повел к алтарю.

Кроме родных Джеймса и ближайших друзей его и графа, а также членов семьи лорда Бенедикта, никто приглашен не был, но церковь оказалась заполненной народом. Многие из людей света полюбопытствовали взглянуть на свадьбу, которая, очевидно по новой моде, совершалась без особых приглашений. Кое-кто знал об участии лорда Бенедикта в церемонии и, желая увидеть его поближе, явился на бракосочетание, иные же просто рады были поглазеть на бесплатное зрелище.

Когда лорд Бенедикт ввел невесту, ее туалет вызвал всеобщее восхищение.

Но переводя взгляд на жениха, за которого его все принимали, люди не могли удержаться от замечаний:

– Бог мой, вот так жених! Да он малютку на ладони унесет! Батюшки, где это откопали русские такого красавца!

Возгласы сыпались на мнимого жениха со всех сторон, и искорки юмора в его глазах одни только и выдавали, что он их слышит.

Лиза была как в чаду. Ее тонкая, узкая рука, лежавшая на руке посаженого отца, дрожала первый раз в жизни. Ей казалось, что лорд Бенедикт ведет ее к какому-то недосягаемому величию, что это величие вмешалось в ее простую жизнь именно через него, и ведет он ее сейчас для того, чтобы поставить на тот путь, о котором говорил ей у окна.

Лиза точно уносилась вверх. Она забыла, куда, для чего приехала, и опомнилось, лишь когда Флорентиец, взяв ее левую руку своей левой рукой, слегка пожал ее и шепнул:

– Будь целомудренной женой и неси ту жизнь, что бьется в тебе в этот час, как самый святой залог верности мужу и семье. Не пытка и не сети семья. Но место твоего служения миру. Иди, моя рука с тобою.

Прими жену, – уступая место Джеймсу, сказал ему тихо Флорентиец. – И веди ее так же свято, как вел корабль свой в страшную бурю на Черном море. Там рука моя спасла всех, кто доверил тебе свои жизни. Будь так же чист в семье, и рука моя будет всегда с тобою.

Обряд совершался, певчие возносили свои голоса к небесам, а Лизу все не покидало чувство отрешенности от Земли; ей казалось, что она пребывает где-то в мире грез, как часто бывало с ней в детстве и в некоторые моменты игры на скрипке.

Лиза опустилась на землю, когда кто – то властно сжал ее руку, и увидела перед собой чудесное лицо дяди Ананды. Князь Сенжер улыбался ей, поздравляя:

– Мужество в жене и ее спокойствие – два качества, на которых зиждется семья. Обретя их, вы сможете сделать счастливыми всех, кто войдет в ваш дом. Возвратясь из церкви, поищите у ног Будды мой вам привет. – Сэр Уоми подал Лизе маленький футляр. – Это мой привет вашему первенцу. Я рад поздравить вас в эту минуту. Чем яснее вы будете видеть недостатки друг друга, тем священнее берегите в своем сердце тот прекрасный портрет друга, что в нем запечатлен сегодня. Стремитесь воспитать в себе такую деликатность и выдержку, чтобы не показать другому, как тяжел для вас его недостаток.

Потянулась вереница поздравляющих, которых Лиза уже не понимала. Она шла за Джеймсом, увлекавшим ее к выходу, и наконец очутилась с ним вдвоем в карете. В правой руке Лизы был букет из таких же цветов, какие были приколоты к ее фате. Поздравляя ее, букет этот подал Ананда, и в его петлице, и в руках подружек, и в петлицах шаферов и жениха – у всех были те же цветы. Левую руку Лизы крепко охватывала рука жениха.

– Мы с тобою, дорогая жена, сейчас словно экспонаты на выставке. Все прохожие глазеют на нас. Впереди едут лорд Бенедикт и его красавцы-друзья, сзади красавицы-подружки и шаферы, и поневоле всем хочется взглянуть на невесту, которую сопровождает такой кортеж. Ах, если бы мы с тобой, моя малютка, сумели бы всю жизнь помнить, что нас вывела из церкви не только несравненная физическая красота, но и духовная мощь, которая выросла из самых простых, обычных человеческих сердец. Духовная мощь у грани сверхчеловеческой.

В эту самую минуту дадим перед этими людьми друг другу обет: каждое утро встречаться у ног, у чаши твоего любимого Мудреца, обещая ему хранить верность его заветам пощады и милосердия. Будем стараться жить среди серого дня, нося Его мир в сердце. И всякий раз будем приходить к Нему, чтобы дать себе отчет, как прожили мы свой день. Никогда не отправимся спать недовольными друг другом или кем-либо еще. И если мы обидели кого-то, потому что не сумели удержать горькое, ранящее слово, то постараемся приготовиться к следующему дню так, чтобы доставить больше радости людям.

Карета остановилась у дома новобрачных, где участники свадебного кортежа уже выстроились в две шеренги и, смеясь и шутя, стали забрасывать молодых цветами, пока они шли через холл. Увлеченные друг другом, молодые Ретедли и не заметили, как их по дороге обогнали, как они очутились в хвосте кортежа, а потому их удивлению не было конца. Под сыплющийся дождь цветов молодые дошли до столовой, где рядом с их приборами бросили по цветку Ананда и лорд Бенедикт, опустившиеся рядом на красивые старинные стулья, откопанные Джеймсом где-то на чердаке. В конце обеда лорд Бенедикт предложил молодым поехать в его деревню и там провести последние три дня отпуска Джеймса. Так как молодые были в восторге от этого предложения, то им пришлось спешно переодеваться в дорожные костюмы и отправляться на вокзал.

Всей компанией, к огромному неудовольствию родных Джеймса, которым не только не удалось играть какую-либо роль во время церемонии и обеда, но и осмотреть обновленный дом, молодых проводили на вокзал, и вскоре их счастливые лица скрылись в тумане.

Когда смолк стук колес, графиня почувствовала, что в сердце ее пусто.

Слезы покатились градом, застилая собою весь мир.

– Не плачьте, графиня, – услышала она голос лорда Бенедикта и поразилась нежности, которая в нем звучала, – свое дитя вы проводили в самостоятельную жизнь. Но разве это все, что вы можете сделать для людей. Поедемте ко мне.

Мой друг Амедей начал изучать строительное дело. Он художник и архитектор-любитель, но талант и вкус у него большие. А Сандра только внешне рассеян. Они с Николаем прекрасные математики, втроем они сделают для вас любые планы, чертежи и расчеты. И если бы вы с мужем захотели украсить родные места прекрасными зданиями, – вы могли бы увезти с собой уже готовые проекты. А я разбил бы вам сады, в этом деле меня считают специалистом.

– О лорд Бенедикт! Кто мог бы подать помощь людям с таким тактом и добротой, как это делаете вы? Этот вечер, который из печального превращается вами в радостный, он станет для нас еще и священным, так как будет началом нашей новой трудовой жизни, о которой мы с мужем неотступно думаем.

Через некоторое время провожавшие молодых приехали в гостеприимный особняк лорда Бенедикта, и в его кабинете, за чаем, обсуждали план больницы и яслей.

В этом обсуждении принимали участие все обитатели дома, и нередко взрывы смеха приветствовали чьи-либо предложения. И чаще всех попадал впросак бедняжка Сандра.