Текст книги "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции"

После напряженного ожидания Алисы и матери в музейном зале, где Дженни надеялась легко завладеть обеими, потому что ей казалось, что она все безошибочно рассчитала, Дженни позвала на совет Бонду и мужа. Бонда, пустивший в ход все известные ему средства, чтобы вернуть себе голос, так и не смог ничего поделать и продолжал говорить хриплым шепотом, да и то с большим трудом. И чем больше он бесился, тем труднее было ему говорить.

С тех пор как Дженни увидела, что он бессилен помочь самому себе, она перестала его бояться. Прежний страх сменился презрением. А то обстоятельство, что Бонда не доверял ни одному из своих племянников и обращался к Дженни с просьбами помочь в разных его делах, потому что отсутствие голоса не давало ему возможности объясниться, а плохое знание языка мешало переписке, ставило его в какое-то заискивающее и несколько подчиненное положение по отношению к Дженни.

Боясь Браццано, приказаний которого – и самых главных – он не выполнил.

Бонда не забывал, что Дженни была его дочерью, и стремился ее задобрить.

Хотя он и не пленился Дженни, но сумел оценить ее хитрость и злобу, понял, что врагом она ему будет беспощадным, и решил сделать все, чтобы оказаться ей полезным, а если удастся, то и необходимым. Поэтому, получив записку Дженни с просьбой зайти к ней следующим вечером по важному делу. Бонда обрадовался и решил разыграть перед Дженни роль преданного друга и верного помощника. Он стал обдумывать план дальнейшего поведения, стараясь приготовить именно такие крючки приманок, на которые – он полагал – рыбка всего скорее клюнет.

Что же делала эти два дня Дженни? Почему она отложила совет со своими друзьями, вместо того чтобы немедленно действовать с ними заодно?

Дженни все еще не считала себя окончательно побежденной и устремила свое внимание на голубоглазого простака, как она окрестила сэра Уоми. Ей пришло в голову, что он мог и не получить ее письма, что отвратительный хозяин дома мог и не отдать его, если почта попала ему в руки. Дженни решила еще раз писать добряку и разыграть перед ним оскорбленную женщину, надеявшуюся на джентльменскую помощь, а получившую в ответ невежливость.

«Я даже не знаю, что мне теперь думать о Вас, сэр Уоми, – писала Дженни. – Если бы хоть на одну минуту я могла допустить мысль, что Вы получили мое письмо и не ответили мне, я бы, разумеется, не писала Вам. Я считала бы, что мужчина, кавалер, каким должен быть каждый англичанин, не ответивший даже на письмо, не достоин внимания. Но так как я писала одновременно матери и сестре и от них также не получила ответа, я поняла, что ни Вы, ни они моих писем не увидели.

Мне не хочется повторяться. Я приступаю к главному: мне надо увидеться с Вами. Не только для меня одной, но и для пользы и безопасности моих матери и сестры.

Мать моя всю жизнь была неумна и безалаберна. А сестра настолько еще подросток, что ее сумбурности удивляться не приходится.

Я надеюсь, что Вы поможете мне их спасти из страшных лап лорда Бенедикта, куда они попали по своей неосмотрительности. Отчасти, конечно, по вине отца.

Несчастный мой отец передал Алису лорду Бенедикту, а мать мою тот сам насильственно увез из дома. Вы, конечно, ничего этого знать не можете, как и многого еще другого о поведении Вашего хозяина, на что я Вам постараюсь открыть глаза».

В этом месте рука Дженни слегка дрогнула. Она вспомнила о трех письмах, полученных ею от лорда Бенедикта, вспомнила, что она их даже не прочла толком, но что они были к ней милосердны, вспомнила его слова в конторе, и у нее даже началось сердцебиение. Но она не позволила себе распуститься, жадно схватила папироску, всегда услужливо приготовленную, затянулась несколько раз, прогнала назойливый зов совести, усмехнувшись так нагло и зло, что сам Браццано остался бы доволен, и продолжала писать.

«Не стоит нам с Вами тратить ни силы, ни энергию на перечисление чужих грехов. Лучше нам встретиться, хорошо понять друг друга и разгромить армию врага, раньше чем он успеет собраться с силами. Для меня, конечно, самое противное – явиться в дом лорда Бенедикта. Но если Вам это удобнее или, по-Вашему, мне полезно побывать самой в его доме, я, разумеется, приеду и туда, победив свое отвращение к воздуху, которым наполнен этот дом».

Подписавшись «друг», Дженни осталась довольна письмом, вызвала посыльного, приказала немедленно отправиться по адресу и без ответа не возвращаться. Покончив с этим, Дженни оделась и пошла по своим делам, как сказала мужу. На самом же деле она решила издали понаблюдать за особняком лорда Бенедикта, так как ей смертельно скучно было ждать ответа. Но сделать этого Дженни не удалось. При входе в отель на нее налетел Бонда, державший в руках телеграмму. Лицо его было так мрачно и бледно, что Дженни поняла всю серьезность дела, для которого он звал ее к себе. Войдя в свою комнату, Бонда молча протянул ей телеграмму. «Мартин скончался. Пересылаю письмо. – Тендль», – прочла Дженни.

– Каким образом мог ускользнуть от нас этот прохвост? – хрипел Бонда. – Неужели же, если я был болен и не мог сам присмотреть за ним, ни один из моих племянников не догадался этого сделать. Я в отчаянии, Дженни, – прибеднялся Бонда, стараясь втянуть ее в свои дела и сделать как можно скорее своей сообщницей. – Прочтите это проклятое письмо. Там будет и для вас кое-что не очень-то приятное. Но вы не обращайте внимания. Вникните только в суть: Мартин изменил нам перед смертью. Вы еще очень мало знаете, поэтому не можете оценить всей неприятности этого факта. Но факт тот – и вы это запомните – что человеком можно воспользоваться даже тогда, когда он умер. Но этот мерзавец нашел себе защитника, и теперь никто из нас пока не сможет до него дотянуться. Но это только пока. Если заполучить Алису, – наше дело в шляпе.

Хорошо, если вы найдете кого-нибудь, кто был бы не глуп и смог пробраться в дом лорда Бенедикта. Если бы только он сумел набросить на шею вашей сестре одну вещицу, все было бы в порядке, – хрипел Бонда, пронизывая Дженни глазами, которых она теперь совсем не боялась.

– Ваши вещицы, похоже, мало стоят по сравнению с теми заклятиями, которые знает лорд Бенедикт, – нагло хохотнула Дженни.

Глаза Бонды метнули искры бешенства, что тоже повеселило Дженни, но все же она поняла, что власть его над нею еще огромна, так как почувствовала вдруг, будто он ударил ее прямо в грудь. Робости Дженни не выказала, но хохотать перестала. В свою очередь Бонда овладел собой.

– Та штучка, что у меня приготовлена для Алисы, похитрее вашей, должно быть, – и пока Дженни раздумывала, сказать ли Бонде о своих планах, он подал ей письмо. Взяв его в руки, Дженни поразилась. Было видно, что письмо писали много дней, оно было измято и запачкано чернилами и какими-то рыжими кляксами, точно писавшая его рука кровоточила.

«Пишу тебе, проклятый Бонда, это письмо, потому что хочу рассчитаться с тобой перед смертью. Если бы не встреча с тобой и не подлый обман, которым ты меня заманил, я бы не лежал сейчас умирая. Даже рассчитаться с вами, моими душегубами, я не имею сил. Вы бросили меня, как собаку, когда я заболел. И если бы меня не подобрали те, кого вы зовете своими врагами, я так и не знал бы, что такое жизнь в добре и свете, над которыми кощунствовал вместе с вами».

В письме следовал пропуск, видно, писавший устал, сделал перерыв и продолжал несколько изменившимся почерком.

«Теперь я не торжествую, что сделал всем последнюю пакость и освободил мой дух от вашего мерзкого влияния. Я понял что-то большее, чего вам не понять и о чем с вами и говорить бесполезно. Но лично тебе, Бонда, и трижды проклятому Браццано я не прощаю подлости, с которой вы меня сгубили. Все, что вы заставляли меня красть, я крал, себя не забывая. И здесь мы квиты. Но то, что вы украли у меня семью, мое сердце – этого я не прощаю и вознаграждаю себя, но как, вам этого не узнать. Знайте только, что здесь я отомщен. Можешь передать Браццано, что его прелестной дочке, которой вы все помогаете потерять человеческий образ, я тоже в этом усердно помогаю и буду помогать еще усерднее из гроба».

Снова следовал перерыв, и через несколько строк, уже более слабым и менее разборчивым почерком было написано:

«В итоге жизни знаю только одно: вы все погибнете скоро. Ваша же подружка, дочка Браццано, испив с вами всю чашу мерзостей, все же от вас сбежит. Смотрите за ней хорошенько, не то она вас всех подведет. Если ты, Бонда, будешь умирать, как умираю я, то с меня будет довольно. Но, думаю, что ничья милосердная рука тебя, душегуба, не подберет. Браццано проклинаю, дочь его проклинаю, и с этим ухожу. Вы сделали мое тело кровоточащим, ну а я все ваши тайны отдал тем, кого вы считаете врагами. Попробуйте теперь с ними сражаться.

Может быть, ад меня пожрет через несколько часов, но каждый из вас не будет знать ни минуты покоя, так я проклинаю вас за все муки, которым вы меня подвергли. Тот, кто был когда-то человеком и назывался Мартин».

– Зачем вы дали мне читать этот бред сумасшедшего? О какой дочери Браццано он говорит?

Бонда ядовито усмехнулся, и, казалось, его улыбка говорила: «А я думал, что вы умнее и проницательнее», но сказал только следующее:

– Я дал вам прочесть эту галиматью, чтобы вы поняли, что ни на кого, кроме меня и Браццано, нельзя полагаться. Даже муж ваш – и тот ненадежен.

Если вы сумеете привязать его к себе, тогда, пожалуй, еще можно говорить о каком-либо доверии. Но… я бы вам советовал не доверяться ему в серьезных делах. Что касается Алисы, то здесь лучше всего завести дружбу с кем-либо из живущих в доме лорда Бенедикта. Мне казалось бы, что Тендль фигура самая подходящая. Его можно обворожить и добиться тайного свидания с Алисой. А нам только это и нужно.

– Добиться свидания с Алисой легче, чем вы думаете, дядюшка. И может быть, это скоро совершится. Подождите до завтрашнего вечера, тогда я вам, может быть, и скажу что-нибудь приятное по этому поводу. Теперь же мне надо идти. Но почему вас так тревожит смерть Мартина? Я вас еще ни разу не видела таким мрачным.

– Вскоре вы о многом будете думать иначе. Сейчас могу вам сказать одно: нерадостна будет наша встреча с Браццано, если явимся к нему без Алисы да еще без Мартина.

Расставшись с Бондой, Дженни перестала о нем думать. Она совершенно забыла о письме Мартина и о нем самом, а думала только, что ответят на ее письмо, и о свидании с сэром Уоми, которого теперь ждала еще нетерпеливее.

Мысли ее вертелись в комнатах дома лорда Бенедикта, и она представляла себе, как найдет Алису и привезет ее к Браццано. Почему Браццано так добивается Алисы? Уж не дочь ли она ему? Дженни даже остановилась, настолько эта мысль показалась ей глупой, ведь Алиса была так похожа на пастора. Но о себе Дженни ни на миг не задумалась, хотя что-то кольнуло ее в сердце остро и мучительно. Дженни вернулась к себе и нашла здесь посыльного. Приняв свое собственное письмо, которое ей подали, за ответ сэра Уоми, разочарованная Дженни зло закричала:

– Что это значит?

– Джентльмен, которому адресовано письмо, уехал на пристань и вернется только к трем часам, так мне сказал его слуга.

– Ну так вам следовало сидеть и ждать. Я велела без ответа не являться. Отправляйтесь обратно, ждите и немедленно везите ответ, – уже приходя в неистовство, кричала Дженни.

Было около двух. Дженни подумала, не поехать ли ей самой на пристань и постараться невзначай встретиться с голубоглазым. Но до пристани было далеко, и завлекать кавалера на улице ей показалось делом нудным. К тому же Дженни отлично знала, что на открытом воздухе она совсем не так интересна.

Она решила отправиться к модному портному и выбрать себе элегантное черное платье, вроде того, в котором последний раз видела Алису.

Выполнив эту свою прихоть, Дженни зашла в кафе, чтобы подольше не возвращаться домой. Пусть ответ сэра Уоми уже ждет ее. Сидя за чашкой шоколада, которого ей совсем не хотелось, Дженни в первый раз почувствовала себя одинокой.

Когда она писала об этом в письмах, она только подбирала жалостливые слова, но в душе ее этого чувства не было. Теперь же, наблюдая парочки и дружные семьи, Дженни вдруг задала себе вопрос: «Что же дальше?» Сколько она ни спрашивала мужа, так толком и не могла добиться, куда они едут. Сначала он ей говорил, что в Константинополь, потом несколько раз упоминал какие-то захолустные австрийские городки, куда они отправятся повидаться с Браццано, который лечится на курорте.

На Дженни накатило уже знакомое ей бешеное раздражение, злоба на мать, которая стала казаться ей виновницей всех ее несчастий. Дикая ненависть вспыхнула вдруг в Дженни. Ей подумалось, что сначала она должна отомстить пасторше, бросившей ее в самое тяжелое для нее время. Но Дженни сдержала себя и решила не менять план намеченных действий. Выйдя из кафе, она пошла пешком, чтобы дать себе время успокоиться. Дома ее ждал короткий ответ на телеграфном бланке:

«Сэр Уоми будет рад принять синьору Седелани завтра в два часа дня».

Здесь же был указан адрес дома лорда Бенедикта и подпись секретаря, которую Дженни не удосужилась даже прочесть. Снова в ней поднялось раздражение. Верившая благодаря возносившей ее матери, что перед ее чарами никто не устоит, если она захочет кого-то обольстить, Дженни считала, что сэру Уоми следовало самому поспешить к ней или, по крайней мере, написать, а не через секретаря назначать ей свидание.

«Подумать только, какими министрами воображают себя эти господа из бенедиктовой лачуги», – зло подумала Дженни. У нее мелькнула было мысль посоветоваться с Бондой и сказать ему, что она собирается завтра побывать в особняке и повидать Алису. Но злорадное желание восторжествовать и показать Бонде, насколько она хитрее и дальновиднее, ее удержало. Бонда же, очевидно, что-то подозревал, так как явился невзначай вечером, пригласив молодых отобедать с ним в шикарном ресторане. Глаза его пронизывали Дженни насквозь и шарили по всем столам. Но молодая женщина, еще так недавно разбрасывавшая письма и вещи по всей комнате, была теперь необычайно аккуратна, так как не раз убеждалась, что все ее платья и бумаги кем-то просматриваются. Она внутренне посмеялась над беспокойством Бонды и согласилась посидеть среди нарядной публики, послушать легкую музыку, скоротав время до завтра.

Кроме ухода за своим телом, которое Дженни начинала обожать, ее можно было застать за модными романами, ими снабжал ее муж, усердно развивая в жене страстность и чувственность. Если бы пастор мог увидеть теперешнюю Дженни, над воспитанием которой он когда-то так много трудился, стараясь пробудить в ней интерес к науке и работе мысли, он был бы потрясен. Для нее не существовало ничего, кроме ее собственной особы и заботы о том, чтобы повсюду первенствовать. Причем сама Дженни довольно смутно себе представляла, в чем это заключается.

Она считала, что именно богатство давало пальму первенства лорду Бенедикту. Стать богатой и решила Дженни. Но прежде надо наказать мать и Алису, не имевших права на ту роскошную жизнь, какую они сейчас вели. Дженни тряслась от ненависти, представляя себе, как купается Алиса в роскоши, что полагается прекрасной Дженни, а вовсе не дурнушке-сестре.

– Вы давно имели какие-нибудь сведения о сестре? – расслышала Дженни хрип Бонды во время музыкальной паузы в роскошном зале ресторана, где они все делали вид, что мирно обедают. На самом деле в душе каждого, особенно в душе Анри Дордье, узнавшего сегодня о смерти дядюшки, веселого Мартина, было тяжело и даже мрачно. Анри выразил желание похоронить Мартина, на что Бонда гневно ответил, что надо было в свое время позаботиться о больном дяде, а не развратничать и развлекаться, пока больница не похоронила безумного бродягу.

Бонда скрыл истину от Анри, о чем просил и Дженни. Он сказал только, что Мартин упал на улице без сознания, был подобран полицией, и он, Бонда, с большим трудом узнал о его смерти через своих агентов.

Сейчас, за ярко освещенным столом, среди разодетых женщин, красавец Анри мог бы уловить не один восхищенный взгляд. Его бледное лицо с прекрасным овалом, стройная, высокая фигура – все так обманчиво скрывало чудовищную духовную нищету юноши. Обычно жадный до денег, роскоши и успеха среди женщин, он искал и любил выбирать тех, кто мог осыпать его подарками. Но сегодня Анри не замечал никого. Его глаза, очень красивые, серые, с густыми черными ресницами, смотрели сосредоточенно, даже зло. Прежде он старался быть любезным кавалером Дженни, не отказывая себе в удовольствии поддразнить Армандо. Но сегодня он несколько раз зло посмотрел на наряженную в ярко-фиолетовое платье Дженни. Она была действительно очень хороша. Рыжая голова переливалась всеми оттенками яркой меди и золота, нежная атласная кожа привлекала взоры не меньше, однако Анри все в ней было противно.

«Вот тебе и финал», – думал он о Мартине, который бывал к нему добр.

Вечно пьяный и вечно занятый делами Бонды, в редкие минуты трезвости или нездоровья Мартин становился печальным, грустно смотрел на Анри и говорил:

– И у меня был сын. Ему было бы столько лет, сколько тебе, но я его потерял.

Но мгновения эти бывали короткими, как вспышка молнии, Мартин вновь принимался хохотать и кощунствовать и в пьяном угаре орал: «На нет и суда нет». Сейчас перед Анри вставало его печальное лицо. Он дорого бы отдал, чтобы вырваться из этого освещенного зала с пошлой музыкой, чтобы побродить одному по темным и безлюдным улицам.

«Конец Мартину, – думал Анри. – А что видел Мартин? Подневольный труд на Бонду и Браццано. Неужели он был нищим, и все богатство, добывавшееся его руками, лежит в карманах Бонды и Браццано? И достанется этой смазливой врунье». Так он раз и навсегда окрестил Дженни, убедившись, что она обманывала их, уверяя, что Алиса дурнушка. Анри, увидев Алису, поразился ее красоте и не мог ее забыть. Он готов был рисковать, лишь бы добыть Алису, в которой мечтал видеть свою будущую жену.

Дженни и Бонда, ни на минуту не сомневавшиеся, что Алисы он не увидит не только в качестве жены, но даже родственницы, разжигали влюбленность Анри, преследуя свои цели. Мысленно сравнивая сейчас Алису и полунагую Дженни, Анри остро негодовал, глядя на Дженни и Армандо, публично разыгрывавших влюбленных. Нотка раздвоенности, какого-то необъяснимого недовольства, упрека самому себе все сильнее звучала в Анри, упрямо вызывая образ Мартина.

– Алиса и мать сидят в крепости у лорда Бенедикта, но это не мешает им мне писать, – нагло лгала Дженни.

– Значит, вы совершенно уверены, что они обе в Лондоне? – снова спросил Бонда.

– Сегодня я получила телеграмму из особняка лорда Бенедикта, – нарочно громче, чем необходимо, ответила Дженни, чтобы привлечь внимание Анри, казавшегося рассеянным, но который на самом деле чутко прислушивался к разговору своих соседей.

– И что же говорится в телеграмме? – недоверчиво спросил Бонда.

– Об этом я вам скажу завтра вечером, как уже имела удовольствие вам доложить, – смеялась Дженни.

– Странно, очень странно, – помолчав, задумчиво сказал Бонда. – Мой агент уверял, что сам видел, как ваша мать сегодня в четыре часа выехала с вещами в сопровождении молодой леди и джентльмена из особняка лорда Бенедикта.

– Ну что же, быть может, она одумалась и возвратилась домой, – нарочито беспечно сказала Дженни, не показывая вида, что известие это ее взволновало.

– Нет, дома ее нет. Я там был. Там все по-прежнему наглухо закрыто со всех сторон.

– Очевидно, маме понадобилось что-нибудь из вещей, и она с Алисой и Сандрой ездила туда, а затем вернулась. Ваш агент был, верно, недостаточно внимателен и не проследил за ее возвращением, – обрадовалась Дженни случаю его уколоть.

Но Бонда даже не заметил этого и сказал Анри:

– Теперь Мартина нет.

Рассчитывать не на кого. Тебе придется завтра понаблюдать за твоей невестой.

Я не хочу верить сплетням, но мне говорили, что лорд Бенедикт собирается всех нас перехитрить и сам женится на Алисе, увезя ее отсюда. Мы не можем этого допустить.

Бонда рассчитал свою стрелу правильно. Возмутившийся было таким недостойным поручением, как наблюдение за особняком Бенедикта, Анри, услышав продолжение фразы и, представив себе молодого, богатого красавца, каким он видел лорда Бенедикта, зажегся ревностью, легко поверил в истинность слов Бонды и решил взяться за дело. В расчеты Дженни вовсе не входило быть выслеженной Анри. Она озлилась и готова была резко отчитать Бонду, но вместо этого, хитро прищурив глаза, сказала:

– Пока жених будет топтаться у особняка, его невеста проведет со мною несколько приятных часов в музее и кафе. Не лучше ли будет явиться ему невзначай в любимое кафе Алисы и доставить нас в карете ко мне в отель? Завтра около трех мы будем с Алисой в кафе у Б-ского моста.

– Почему же вы мне ничего об этом не сказали? – прохрипел Бонда.

– Я уже вам объяснила, что пригласила вас к себе на совет. Нельзя делать большое дело, докладывая о нем всему свету. Я предполагала шепнуть об этом Анри до обеда. Но он все время так мрачен, что я отложила свое сообщение до возвращения домой. А вышло все иначе.

Когда хочется верить, верят самым невероятным вещам. А когда вас уверяет с огромным апломбом красивая женщина, верится еще легче. Анри развеселился, забыл о Мартине и Дженни стала казаться ему приятной и родственной. Бонда, расстроенный своей болезнью, смертью Мартина и еще целой вереницей неудач, которые он тщательно скрывал от всех близких, несмотря на то, что имел основания не особенно доверять Дженни, все же с облегчением вздохнул. Он хотел было предложить, что сам поедет с Анри, чтобы вернее подцепить птичку, но подумал, что иногда самые большие желания исполняются неожиданно, только не надо мешать.

Он уже решился передать Анри дорогой талисман, предназначенный для особо важной цели, который Браццано велел ему тщательно хранить. Но Дженни, предвосхищая его, сказала:

– К завтрашнему свиданию я должна быть хорошо подготовлена. Вы говорили мне об одной вещице для Алисы. Мне необходимо иметь ее уже сегодня, чтобы освоиться с нею и примериться, как ее набрасывать.

Бонде не хотелось отдавать в руки Дженни драгоценность, которой Браццано придавал столько значения. Он не мог примириться с мыслью, что уже один драгоценный камень разбит силой сэра Уоми, и в то же время боялся испортить своим упрямством так блестяще начавшееся дело.

Настроение у всей компании значительно улучшилось, и она возвратилась домой. Решили разойтись по своим комнатам после того, как полюбуются прекрасным бриллиантом с розовым отливом на тонкой Золотой цепочке, о котором Бонда им рассказывал. Принеся камень и отдавая его Дженни, он сказал:

– Камень этот Браццано долго носил сам. – Он криво усмехнулся, увидев, что Дженни приложила камень к своей груди. – Вам он не идет. Рыжим не к лицу розовые и красные тона. Но… быть может, ваша взаимная с Браццано симпатия сделает камень приятным и для вас.

Адское выражение на своей и без того неприятной физиономии Бонда постарался скрыть, делая вид, что что-то уронил на пол. Но зоркая Дженни подметила злобную молнию в глазах жестокого дядюшки. Решив заранее оставить Бонду в дураках, она крепко зажала в руке талисман как залог своей силы и власти над Бондой. Случайно она подняла руку к лицу Бонды и была огорошена получившимся эффектом.

– Тише, – изо всех сил прохрипел Бонда. – Я сказал вам, что вещь эта силы необычайной. Никогда не подымайте ее к лицу человека. Вы можете его убить и сами искалечитесь.

– Вот как, – сказала Дженни, опуская руку. Отпрянувший было Бонда оправился и перестал задыхаться. – Вам следовало объяснить мне это раньше, и я не причинила бы вам такой неприятности. Какие еще движения я должна делать, чтобы не ранить Алису, а только заставить ее повиноваться?

– Достаточно просто накинуть на ее шею цепочку, и она пойдет за вами, как овечка. Но если вы наткнетесь на одного из опытных приятелей Бенедикта, то держите камень в высоко поднятой руке. Можете обмотать цепочку вокруг запястья несколько раз, подобно браслету. Но ни в коем случае не выставляйте его напоказ, если увидите самого лорда Бенедикта. Эта вещь, разумеется, не чета вашему ожерелью, но в борьбу с сим фокусником не вступайте.

– Это хорошо, что вы мне все объяснили, я буду осторожна.

Радости Дженни не было предела. Несмотря на то, что она держала камень зажатым в руке, она почувствовала, как прибавилось у нее силы, как выросли ее дерзость и воля.

– Карамба! – ругался Бонда. – Кто мог подумать, что в ваших руках этот талисман будет столь зловещим? Он долго находился у меня и не проявлял своих свойств. Очевидно, и в самом деле будете дружить с Браццано.

– Довольно, дядюшка, – как бы невзначай поднимая руку, предупредила Дженни. И эффект розового камня снова поразил ее. – Я запрещаю упоминать при мне имя Браццано иначе, чем с моего разрешения. – Она все еще держала руку напротив глаз Бонды.

– Повинуюсь, – ответил задрожавший Бонда. – Опустите скорее камень, вы меня убьете.

Дженни, внутренне торжествуя, что такая огромная власть свалилась на нее нежданно-негаданно, опустила руку. Зевнув, она равнодушно сказала:

– Я устала, хочу спать. – Она снова слегка подняла руку и, подержав ее против каждого из троих мужчин, прибавила:

– Дядюшка, идите спать. До пяти вечера не являйтесь. Ты, Армандо, переночуешь в гостиной и тоже завтра, к пяти, явишься ко мне. А вы, Анри, будете ждать у кафе с трех до пяти, а до этого времени сидите дома. Если до пяти часов я вас не вызову, поезжайте домой, это будет означать, что Алиса уже здесь.

Все трое молча поклонились, принимая ее приказания, и Дженни ушла к себе в спальню. Она была неопытна и не знала еще, что приказание следовало закрепить особым способом.

Как только она вышла, все трое точно проснулись. Их возмущение не знало пределов. Оба молодых человека накинулись на Бонду, понося его и спрашивая, давно ли он рехнулся, что дал Дженни камень. Их крики и брань были так ужасны, что Дженни, только что собиравшаяся позвонить горничной, перепугалась не на шутку. Ей почудилось, что мужчины сговариваются ее убить.

Ужас обуял ее. Она схватила камень, снова ощутила прилив дерзости и силу повелевать, распахнула дверь, в которую уже стучал разъяренный Армандо, и поднесла камень к самым его глазам. Армандо отпрянул, пошатнулся и робко произнес:

– Не сердись, Дженни. Я ухожу. До завтра.

Ни слова не говоря, Дженни направила камень в самые глаза Бонды, в руках которого была здоровенная плеть.

– Вон, негодяй, – не своим голосом крикнула Дженни. – Ты у меня еще на коленях будешь просить прощения.

Бонда завертелся, точно его жарили на сковородке, и упал на колени.

– А вы, Анри, хотите того же? – поднимая камень к лицу юноши, спросила Дженни.

– Я буду завтра дома, а затем стану ждать в карете, – ответил Анри, и все трое покинули Дженни, причем из дрожавшей руки Бонды выпала плеть, которую он даже не смог подобрать.

Оставшись одна, Дженни подбросила дров в камин, подняла щипцами плеть и с выражением величайшего омерзения швырнула ее во вспыхнувшее пламя.

Торжествуя, смотрела она на тлевшие ремни, расхохоталась, когда кожа стала скручиваться и лопаться, и пошла к себе в спальню, впервые в своей замужней жизни оставшись одна. Сбросив нарядное платье, Дженни почувствовала себя такой разбитой и усталой, что заснула, едва прикоснувшись к подушке.

Ночь промелькнула для нее так быстро, что, проснувшись и увидев, что уже одиннадцатый час, Дженни мгновенно позвонила и приказала подать себе завтрак. Обдумывая свой день, она прежде всего справилась, прислали ли платье от портного. Успокоившись, что платье здесь, Дженни приказала горничной повесить его тут же, в спальне, и, завтракая, рассматривала его.

Платье казалось ей чересчур скромным, но вспоминая, как была эффектна Алиса в простом черном платье, Дженни решила непременно надеть этот новый туалет.

Молодая женщина так долго занималась собой, так тщательно примеряла новую шляпу, пристраивая ее к прическе, что не была готова и к часу дня.

Раздражившись и в тысячный раз посылая брань в адрес мерзкой девчонки Алисы за то, что некому помочь ей одеться, Дженни вынуждена была оторваться от зеркал и приказала кликнуть кэб. Как это ни было странно самой Дженни, она никак не могла представить себе лица простака Уоми и не знала, с чего начнет разговор.

Сев в коляску, она решила взять тон избалованного ребенка, но на полпути передумала. Вспомнив, что должна говорить о сестре-подростке, которую насильно отняли, решила сделать вид брошенной всеми жертвы. Дженни обмотала цепочку с заветным камнем вокруг руки, а уже подходя к дверям дома, крепко прижала к сердцу, призывая на помощь все его чары. Она помнила, что надо избегать лорда Бенедикта, и, входя в холл, бегло оглядела помещение.

Убедившись, что кроме слуги никого здесь нет, она успокоилась и сказала, что ей надо видеть сэра Уоми. Слуга, взглянув на часы, заметил:

– Вас ждут уже двенадцать минут. Через сорок минут сэр Уоми будет занят другими делами.

С этими словами он открыл дверь в соседнюю комнату, где за столом сидел сэр Уоми, а стоявший рядом Ананда показывал ему какой-то чертеж.

– Синьора Седелани, – доложил слуга, пропуская Дженни в комнату.

Все это очень неприятно поразило Дженни. Официальность приема, то, что слуге сказали ее имя, какая-то чинность во всем, то, что сэр Уоми был не один, – все раздражило Дженни. И несмотря на то, что она прижимала к себе камень, она чувствовала себя смущенно и очень неуверенно. Кроме того, она узнала эту неприятную для нее комнату, тот самый кабинет лорда Бенедикта, где ее ноги приклеивались к полу и она не могла двинуться с места под взглядом хозяина дома.

Две пары глаз посмотрели на ее растерянное лицо, и у Дженни похолодели руки. Ей вдруг увиделась вся нелепица ее поведения, показалось, что оба собеседника сразу прочли ее затаенные мысли, которые, думалось ей, она так хорошо замаскировала.

– В начале четвертого, Ананда, – сказал сэр Уоми собеседнику, и тот, поклонившись ему и еще раз сочувственно взглянув на Дженни, вышел из комнаты.

– Я очень прошу извинить меня за опоздание, – сказала Дженни, опускаясь в предложенное ей кресло у стола, хотя до этой минуты ей и в голову не приходило начать с извинения.

– Я так и думал, ведь туалет для дамы всегда на первом месте, – пристально глядя в лицо Дженни, спокойно сказал сэр Уоми.

И опять Дженни почудилось, что он угадывает ее мысли. Но гостья овладела собой, улыбнулась и как бы невзначай подняла руку так, что камень сверкнул прямо в глаза сэру Уоми. Не успела она проделать этот маневр, как сэр Уоми преобразился. Точно гневная волна промчалась по его прекрасному лицу, такому доброму и очаровательно спокойному за миг до этого. Глаза сэра Уоми сверкнули, он чуть приподнял руку, и рука Дженни упала на колени, как парализованная.