Текст книги "Клиническая архитектура ревности"

Именно Зигмунд Фрейд в ревности и зависти усматривал основы для появления чувства справедливости: если одни члены сообщества склонны охранять свои материальные и духовные завоевания, другие движимы завистью и ревностью, стараясь отобрать блага у более удачливых. Такое состояние не позволяет сообществу оставаться сколько-нибудь устойчивым. Поэтому его члены вынуждены прийти к правилам, согласно которым распределение благ станет справедливым. Таким образом, то, что ранее было ревностью и завистью, трансформируется в добродетель справедливости. Причем этот процесс представлен не только в ходе развития общества, но и в процессе социализации: понятие справедливости у ребенка формируется фоне проявлений ревности (когда кто-то, например, получил больше любви, чем другой).

Не все представители фрейдизма, впрочем, приняли такую расширительную трактовку ревности. Например, Карен Хорни различала здоровую и невротическую ревность: первая – действительно нормальная реакция, адекватная осознанию опасности потерять любовь; вторая же – реакция, несоразмерная опасности, которая может привести к агрессии по отношению не только к сопернику, но и к предмету любви. Эрих Фромм считал ревность одной из форм фрустрации: «Как ревность, так и зависть являются специфическими видами фрустрации. Они восходят к тому, что Б обладает чем-то таким, что хотел бы иметь А, или Б любит некая личность, любви которой домогается А. В А просыпается ненависть и враждебность по отношению к Б, который получает то, что хотел бы, но не может иметь А. Зависть и ревность – это фрустрации, которые обостряются и тем, что А не только не получает желаемого, но и кто-то другой этим пользуется вместо него. История о Каине, убившем своего брата, а также история Иосифа и его братьев являются классическими примерами ревности и зависти». Ревность, согласно Э. Фромму, порождена деформацией личности, а извращенное удовольствие, которое получает человек от ревности, связано с тем, что удовлетворение этой страсти (как и многих других страстей) порождено избавлением от психоэмоционального напряжения.

Философы усматривали в ревности сложное социальное и индивидуальное чувство, определяющее специфику формы человеческого существования в мире. Для каждого из них ревность представляет специфический способ проявления воли – воли к жизни, воли к власти, воли к продолжению рода. В целом подход иррационалистической этики позволяет понимать ревность более объемно, осветив те ее глубины, которые были недоступны рационализму XVII-XVIII вв. Более поздние подходы к ревности в экзистенциализме в целом не выходили за пределы этих трактовок.

Отечественная этико-философская традиция в отношении феномена ревности достаточно удачно вписывалась в общеевропейскую градацию, хотя и имела некоторые особенности, которые позволяли интерпретировать ревность более системно.

Владимир Соловьев называл ревность «формой искушения души» и возводил ее к самомнению, ложной уверенности в собственном превосходстве над другими. Поскольку не обязательно все разделяют такое завышенное самомнение, рождаются чувства, являющиеся болезненной реакцией на неудовлетворенность: «Так как самомнение имеет в виду не наше бытие в истине, а только наше значение, то оно не удовлетворено, если мы не значим для других столько же, сколько и для себя. Стремление же значить для других или иметь преимущество в чужом мнении и есть тщеславие. Неудовлетворение же этого стремления, когда чужое мнение отказывает нам в исключительном признании и ставит других наравне или выше нас, непременно возбуждает в тщеславном неприязненное чувство соперничества, ревности и зависти» (Соловьев, 1994, с. 298). От лжи и заблуждения, по мнению Вл. Соловьева, нас спасает только служение истине, а истина никогда не бывает изначально задана – ее нужно искать, непрерывно совершенствуясь и осознавая свое несовершенство. Самосовершенствование – это лучший путь, избавляющий от искушений, ревности, зависти и соперничества.

Л. Н. Толстой считал ревность чувством, возникающим из неправильного понимания любви. Христианская любовь, любовь-самоотдача не приемлет никакой ревности по отношению к любимому человеку: «Для христианина любовь – это такое чувство, которое желает блага всем людям. Для многих же людей слово любовь означает чувство совсем противное этому. Любовь очень часто, в представлении таких людей, признающих жизнь в животной личности, то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка мать отнимает, посредством найма кормилицы, у другого ребенка молоко его матери; то чувство, по которому отец отнимает последний кусок у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; это то чувство, по которому люди одного, любимого ими товарищества наносят вред чуждым или враждебным его товариществу людям; это то чувство, по которому человек мучит сам себя над «любимым» занятием и этим же занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими. Чувства эти не любовь, потому что те люди, которые испытывают их, не признают всех людей равными. А без признания равенства людей не может быть и истинной любви к людям» (Толстой, 1993, с. 418).

В целом Л. Н. Толстой выступал резко против любого насильственного удержания человека рядом с собой. Признание за собой определенных прав обозначает признание таких же прав и за партнером. Если тот избрал иной путь, необходимо смириться: любимого нельзя удерживать, устраивая ему сцены ревности, но если попытаться понять его и простить, то такая линия поведения (помимо того, что она будет единственно моральной) может вернуть любимого обратно.

И. А. Ильин, признавая действенность насилия в деле борьбы со злом, тем не менее, был солидарен с Л. Н. Толстым в отрицании ревности, в которой он усматривал род особого «духовного убийства» близких: «Здоровая и чуткая совесть, воспитанная в духе подлинного христианства, испытывает и знает, что „убивает“ не только тот, кто физически прекращает жизнь другого, или участвует в этом, или способствует этому; ибо есть еще степени ненависти, злобы и вражды, нравственно равносильные и равноценные убиению. И это убиение гневом и жаждою мести, завистью ревностью – веется вокруг себя каждым не телесным убийцею и распространяется в душах в виде неуловимых напряжений и разрядов взаимного отталкивания, незаметно накапливающихся и подготовляющих ту атмосферу, в которой неуравновешенный человек быстро и легко доходит и до физического убийства. Мало того, глубокая и утонченная совесть утверждает еще, что вокруг каждого из нас люди все время медленно умирают не без нашей вины – одни от горя, ибо ближние недолюбили их, другие от изнеможения, ибо ближние не помогли им» (Ильин, 2005, с. 459). Такое «духовное убийство» тем более тяжело, что проходит оно подспудно, незаметно, лицемерно и, казалось бы, в согласии со «строгою моралью», как в известном стихотворении Н. А. Некрасова «Нравственный человек»:

 
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Жена моя, закрыв лицо вуалью,
Под вечерок к любовнику пошла;
Я в дом к нему с полицией прокрался
И уличил… Он вызвал: я не дрался!
Она слегла в постель и умерла,
Истерзана позором и печалью…
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла…
 

Однако особенно важное значение понятие ревности получило в философских системах П. А. Флоренского, утверждавшего позитивный моральный характер этого чувства, и Н. А. Бердяева, последовательно и безоговорочно осуждавшего ревность. П. А. Флоренский в своем рассуждении о ревности подходил к этому чувству с несколько необычных для русской философской мысли позиций: он указывал на то, что любое последовательное обсуждение вопросов любви рано или поздно поднимает вопрос о ревности, поскольку, строго говоря, понять сущность любви, не понимая ревности, невозможно: «Что практически этот вопрос выдвигается на первую линию по важности, о том едва ли возможно двоякое мнение. Но, мне думается, недостаточно сознается большинством мыслителей его теоретическая важность: в философской литературе понятие ревности загнано куда-то на задворки и редко-редко когда его удостаивают взглядом. Вот почему мне кажется необходимым глубже проникнуть и понятие ревности» (Флоренский, 1991, с. 286).

Традиционно в отечественной этико-философской мысли под ревностью понимали порок или нравственный недостаток, связанный с гордостью, тщеславием, самолюбием, подозрительностью, недоверием и мнительностью. Такое понимание, по мнению П. А. Флоренского, является плоским, житейским и не поднимается до теоретических высот истинной философии: «Чтобы понять ревность в собственной ее природе, надо еще теснее связать ее с любовью, ввести в самое сердце любви и, подчеркнув личную природу любви, вскрыть, что ревность есть сама любовь, но в своем в „инобытии“; нам надо обнаружить, что ревность есть необходимое условие и непременная сторона любви, но обращенная к скорби, так что желающий уничтожить ревность уничтожил бы и любовь. Точно так же в вожделении есть всегда ненависть с завистью» (там же, с. 288).

На деле момент осуждения, обычно связываемый с ревностью, неправомерен. Видеть в ревности злобу и мнительность так же неправомерно, как видеть черствость в справедливости или отсутствие свободы в любви. Эти дополнения могут там присутствовать, но не они определяют истинную сущность ревности, справедливости или любви. Если злоба и присутствует в ревности, то как необязательный, не сущностный ее элемент. П. А. Флоренский указывал на библейскую традицию, где проявляется ревность в чистом виде, без осуждаемых довесков – это ревность Божия, неотделимая от любви Божьей. В качестве второго момента в подтверждение своей позиции П. А. Флоренский ссылался на слова Ф. Ницше о том, что «греки – самый ревнивый народ» (там же, с. 289), связывая ревность с гениальностью: «Если и яснейший гений, и чистейшая вера являют нам ревность как силу положительную и необходимую в существе любви, как человеческой, так и Божественной, то, значит, она и есть такова и, значит, она совсем не то, что побочные страсти, сопровождающие ее» (там же, с. 290).

П. А. Флоренский полагал, что ревность – «один из моментов любви, основа любви, фон любви, первичная тьма, в которой воссияет луч любви» (там же, с. 293). Любовь для него – это, прежде всего, свободное избрание, выбор из многих того единственного (или той единственной), с которым душа устанавливает особые отношения. Этот единственный, «из ряда вон выходящий», выделяется из серой будничной массы как праздник, как торжество, даже – в случае с Богом, – как образ, и Любовь, как и дружба – исключительны. Нельзя по-настоящему любить всех (к чему тщетно призывал Л. Н. Толстой) или дружить со всеми окружающими. Любить всех – значит не любить никого. Мы всегда любим нечто особенное, неповторимое, уникальное, личное. Отсюда исходит традиция единобрачия в семейных отношениях или направленность совершенной дружбы на одного человека. Даже если предположить, что любимых и истинных друзей в течение жизни бывает много, все равно в любви и дружбе важно отношение к близкому как к единственному, а не как к одному из многих. Ревность есть отражение этой избирательности в любви, стремление сохранить благо и защитить его. Для П. А. Флоренского это в чистом виде сильная сторона любви, никак не связанная с негативными эмоциями. В этом виде она – добродетель, возбуждающая, распаляющая и укрепляющая человека в любви. Отсутствие ревности обозначает ослабление и вырождение любви: «Так стремление к Столпу и Утверждению Истины осуществляется и сохраняется ревностью, этою для современного сознания загнанною и презренною силою нашего духа» (там же, с. 299).

С. Н. Булгаков разделял идеи П. А. Флоренского в вопросе о ревности. Анализируя в «Свете невечернем» ветхозаветную Песнь песней он так комментировал фразу «люта, как преисподняя, ревность»: «Огонь жжет, это его естественное и неотъемлемое качество, и странно было бы упрекать его за эту жгучесть или желать, чтобы он ее лишился. Ревность – сила любви, любовь и не может быть неревнивой, хотя любовь, обращенная в ревность, лишается своей мягкости и нежности, становится требовательной и суровой. „Аз есмь огнь поядающий“, „Бог-ревнитель“, – говорит о себе Бог в Ветхом Завете… Ибо любовь, не сопровождаемая ревностью, не есть любовь… Подобно тому как виновные боятся сходить в преисподнюю, так и человек, проникнутый любовью, испытывает страх потерять предмет любви» (Булгаков, 1994, с. 388).

Резко отрицательную позицию по отношению к феномену ревности занимал Н. А. Бердяев: «Ревность отрицает космическую природу любви, ее связь с мировой гармонией во имя индивидуалистической буржуазной собственности. Ревность – чувство собственника-буржуа, не знающего высшего, мирового смысла любви. Ревнующие думают, что им принадлежат объекты их любви, в то время как они принадлежат Богу и миру. В таинстве любви нет собственника и нет собственности. Любовь требует жертвы всякой частной собственностью, всяким буржуазным притязаниям обладать любимым лишь для себя. Личность в любви раскрывается лишь через жертву личной корыстью» (Бердяев, 1952, с. 266). Если любовь для Н. А. Бердяева есть утверждение бытия, утверждение жизни, то такие страсти, как ревность, зависть, ненависть, являются уничтожением, истреблением жизни. Хотя негативные страсти сами по себе еще не являются злом, они готовят плацдарм для зла в душе человека – пустота, порождаемая ими, притягивает зло. Н. А. Бердяев говорил о христианской этике благодати и свободы, требующей отказа от ревности: «Отсюда идет и новая этика, противоположная ветхой родовой этике, этике, основанной на идеализации древних инстинктов мести, ревности, собственности, рабской покорности перед силой и властью, на ложном понимании сословно-классовой чести, на ложных чувствах к коллективным реальностям, на смешении веры с фанатизмом и исключительностью. Этика человечности, этика персонализма, должна быть построена на отношении к человеку, к личности как высшей ценности, к неповторимо-индивидуальному, а не безлично-общему» (там же, с. 271).

Н. А. Бердяев говорил о двух видах ревности – в обыденной жизни и религии, отрицая и ту и другую: «Ревность и есть фанатизм, чувство собственника, воля к разделению. В обыденной жизни ревность хочет собственность только для себя, любит только свое, свой круг, свой дом. В жизни религиозной ревность рождает притязание, что Дух дышит не там, где хочет, а только у „нас“. Ревность в церковной жизни и была вечным источником фанатизма, ненависти, злобы. Это было проявление семитического духа в христианстве, старого духа ревности Яхве к народу своему израильскому, и народа израильского к своему Яхве. В религиозной ревности всегда чувствуется религиозное несовершеннолетие, такое же религиозное несовершеннолетие, как в религиозном страхе» (там же, с. 277).

В апологии ревности в работе П. А. Флоренского Н. А. Бердяев усматривал непонимание духа православия и христианства вообще, откат на позиции ветхозаветной этики с ее духовной незрелостью, «несовершеннолетием». В религиозной ревности и фанатизме Н. А. Бердяев усматривал истерическую взвинченность фанатичных и бескомпромиссных ревнителей православия, так называемых «истинно русских людей», которые готовы погубить само православие ради своих инфантильных, но при этом опасных воинственных идей. Что касается любви семейной, то и здесь ревнивый человек губит тех, кто его окружает: «Человек – тиран не только в ненависти, но и в Любви. Влюбленный – бывает страшным тираном. Ревность есть проявление тиранства в страдательной форме. Ревнующий есть поработитель, который живет в мире фикций и галлюцинаций. Человек есть тиран самого себя и, может быть, более всего самого себя. Тиранит себя завистью, самолюбием, ressentiment. Своей порабощающей волей человек порабощает не только другого, но и себя» (Бердяев, 2006, с. 277).

У Н. А. Бердяева чувство ревности представлено как самое негативное из человеческих чувств. Это связано, прежде всего, с тем, что он усматривал в его основании инстинкты подчинения и господства, унижения, рабства, тирании человека над человеком. Ревность – это своеобразное «двойное рабство», это стремление превратить ближнего в своего раба. Но, когда ревность охватывает человека, она превращает в своего раба и самого ревнующего, делая его одержимым и несвободным. Соответственно, ничего общего у ревности и любви, созидания, творчества Н. А. Бердяев увидеть не мог, и именно поэтому его выступления против идеализации ревности настолько резки и бескомпромиссны.

Представления о ревности в отечественной этико-философской мысли в целом не выходят за рамки традиций, представленных в европейских теориях. Тем не менее идеи Вл. Соловьева, Л. Н. Толстого, И. А. Ильина, С. Н. Булгакова, П. А. Флоренского, Н. А. Бердяева позволяют раскрыть некоторые аспекты этого феномена, например его религиозно-нравственную сторону. Важно отметить, что противоречия в подходах к ревности в русской философской традиции представлены в заостренном виде, а теория рассматривается по большей части как основа для нравственных и религиозных выводов.

В вопросе соотношения ревности с другими проявлениями страстей в жизни человека нужно уделять внимание ее универсальному характеру в нравственной жизни общества. В целом, говоря о понимании ревности на современном этапе, можно говорить, что феномен носит неоднозначный характер и неправомерным является как ее безоговорочное осуждение, так и однозначное моральное оправдание.

2.2. Религиозное толкование ревности и зависти

Всякое зло возникает случайным образом из благой причины, через порчу чего-то хорошего. Убеждение, что «мир лежит во зле», является одним из основных для христианской традиции. Все нравственные отклонения человечества относятся на счет дьявольской изобретательности. Бог не отвечает за грехи человеческие, ведь в том, что по одной и той же реке тяжело груженые суда идут медленнее пустых, виновны сами эти суда, а не река. Экспликацию ревности часто можно встретить в текстах Ветхого Завета. В законах, или «торах», находится вся сумма заповедей, которые являются наставлениями, наказами, учениями: «Написал Я ему (Израилю) важные законы Мои» (Ос. 8: 12). В соответствии с уровнем сознания древних людей заповеди были сплетены с всеобъемлющей системой правил, которая распространялась на культ, на семейную, бытовую, общественную и гражданскую жизнь. Цель системы заключалась в том, чтобы вся жизнь человека в любых ее проявлениях постоянно протекала перед лицом Божьим. Концептуализация ревности в библейском сознании осуществляется через основной закон – закон любви: «Бог есть любовь» (1 Ин 4: 8). Одно из проявлений Божественной любви – мировая гармония. Для установления гармонии во внутреннем мире каждого человека и во взаимоотношениях между людьми Господь вслух всего собрания произносит десять Заповедей, которые должны стать началом, серединой и концом всего нравственного пути человечества (цит. по: Гече, 1990, с. 245). В первой заповеди, начатой Моисеем и продолженной прямой речью Бога от первого лица, говорится о том, что существует высшее, надмирное «Я» – «Я» Творца и Промыслителя, Низшее, человеческое, эгоистическое, гордое и самодовольное «Я» должно дать место всеобъемлющему, высшему «Я» Господа Бога: «Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства» (Исх. 20: 2). Вторая Заповедь сообщает, что Господь – «Бог-ревнитель»: «Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой. Бог-ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода ненавидящих Меня» (Исх. 20: 5). Человек должен быть полон безраздельной веры и беспрекословно исполнять все Его заповеди: «любить, уповать на него, повиноваться ему, жить Им и жить для Него»; «Ибо ты не должен поклоняться богу иному, кроме Господа, потому что имя Его – ревнитель; Он – Бог-ревнитель» (Исх. 34: 14). Бог не случайно называется «ревнителем». Дух, который Он «вдохнул» в человека, живущего на земле, предназначен для выполнения определенной миссии – воли Божьей, Бог не оставляет человека на произвол собственных желаний, он ревнует и наказывает, но наказывает только тех, кто ненавидит Его, тех, кто отступает от заповедей Его, кто преклоняется перед иными богами. Он не переносит рядом с Собой никаких соперников. «Бог есть обладатель всех совершенств» (Пс. 113: 11–17), и наказание Его проистекает из любви, поскольку ревность – любовь Божья. Ревность – одно из проявлений Божественной святости: «Иисус сказал народу: не возможете служить Господу, ибо Он Бог святый, Бог-ревнитель не потерпит беззакония вашего и грехов ваших» (Нав. 24: 19). Любовь Божья ведет человека к высшему совершенству, и если человек отступает от своего божественного предназначения, Он его наказывает для того, чтобы наставить на путь истинный и из любви своей, Он есть «творящий милость до тысячи родов». Человек не должен поклоняться другим богам, иначе «…Не простит Господь такому, но тотчас возгорится гнев Господа и ярость Его на такого человека, и падет на него все проклятие завета сего, написанное в сей книге, и изгладит Господь имя его из поднебесной» (Вт. 29: 30). «Огорчали Его высотами своими, и истуканами своими возбуждали ревность Его» (Пс. 78: 58). «Господа, Бога своего, бойся, и ему одному служи, и Его именем клянись» (Вт. 32: 13). Бог любит свою избранную землю и ревнует за нее, не только за ущерб, но ревниво желает блага своей избранной земле: «И сказал мне Ангел; говоривший со мною: провозгласи и скажи: так говорит Господь Саваоф; Возревновал Я об Иерусалиме и о Сионе ревностью великой, ибо, когда Я мало прогневался, они усилили зло» (Зах. 1: 14–15). Ревностно оберегать свои земли, не позволять врагам овладевать ими – вот главное проявление Божественной любви и ревности: «За это так говорит Господь Бог: в огне ревности Моей Я изрек слово на прочие народы и на Идумею, которые назначили землю Мою во владение себе, с сердечною радостью и с презрением в душе обрекая ее в добычу себе» (Иез. 36: 5). «Бог ревнующий» требует от людей беспрекословного исполнения всех его заповедей, требует полного поклонения, не позволяет верить в богов иных и взыскивает с ненавидящих Его: «Богами чуждыми они раздражили Его, и мерзостями разгневал и его» (Вт. 32: 16). «Они раздражили меня не богом, суетными своими огорчили Меня и Я раздражу их не народом, народом бессмысленным раздражу их» (Вт. 32: 21).

Бога подобает любить, восхвалять, уповать на него, повиноваться ему, жить им и жить для него. А сам Бог есть, Он промышляет, Бог царствует, Бог будет судить: «Ибо Господь, Бог твой, который среди тебя, есть Бог ревнитель; чтобы не воспламенился гнев Господа, Бога твоего, на тебя, и не истребил Он тебя с лица земли» (Вт. 32: 12); «Не последуйте иным богам, богам тех народов, которые будут вокруг вас» (Вт. 32: 14); «И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими» (Вт. 6: 5). Подлинной основой ревности Бога является любовь к Израилю, Пророки передают ревнивую любовь Бога к Израилю образом супружеских отношений. Сам Бог именует себя Супругом Израиля: «Ибо твой Творец есть супруг твой; Господь Саваоф – имя Его, и Искупитель твой – Святый Израилев; Богом всей земли назовется Он» (Ис. 54: 5). Всякое уклонение Израиля от «супружеской» любви к Богу, обращение к языческим богам и культам, оказывается блудодействием: «Как сделалась блудницею столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы» (Ис. 1: 21).

Известно, что жизненная драма пророка Осии послужила темой для притчи, в которой Израиль представлен в виде неверной жены. По приказу самого Бога (Яхве) Осия взял в жены блудницу Гомерь: «И сказал Господь Осии: „Иди, возьми себе в жены блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует земля сия, отступивши от Господа“» (Ос. 1: 2). Вскоре пророк выгнал неверную жену из дома, но, поскольку продолжал любить ее, сжалился и вернул. Так разрыв между супругами закончился примирением. В этом Осия усмотрел символ грядущего примирения Израиля с Богом. Неверная жена, по Осии, олицетворяет избранный народ, который присягнул на верность Господу, но не сдержал своего обещания, стал поклоняться чужим богам и «прелюбодействовать» с чужими идолами. Подобно Осии, который простил блудницу, Господь простит и примет свой неверный народ: «И будет в тот день, говорит Господь, ты будешь звать Меня, „муж мой“, и не будешь более звать Меня: „Ваали“ [Господин мой]» (Ос. 2: 16); «И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, и благости и милосердии, / И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа» (Ос. 2: 19–20).

Пример библейской ревности-любви представлен в поэме У. Блейка «Видения Дочерей Альбиона», которая соотносится с сюжетом книги Пророка Наума. Главным объектом изображения в книге Наума является город Ниневия, показанный в образе женщины – «развратницы приятной наружности, искусной в чародеянии, которая блудодеяниями своими продает народы и чарованиями своими племена» (Наум 3: 4). Главная героиня У. Блейка Утун олицетворяет Америку. Утун обнажена и заключена в плен, так же как народ Америки, рабыни ее будут «стонать как голуби, ударяя себя в грудь» (Наум 2: 7). В книге пророка говорится, что «Господь есть Бог ревнитель и мститель» (Наум 1: 2), наказывающий за «прелюбодеяние» с другими богами и народами: «И подниму я на лицо твое края одежды твоей, и покажу народам наготу твою и царствам срамоту твою / И забросаю тебя мерзостями, сделаю тебя презренною и выставлю тебя на позор» (Наум 3: 5–6).

Божественную силу у Блейка олицетворяют образы Бромиона и Теотормона. Хотя образ Утун внешне может быть уподоблен Ниневии, сама она отрицает свою вину и выступает против безумного обвинения и мести Теотормона. У. Блейк говорит о том, что формально понятая вина не является виной истинной. Подтекстовое присутствие книги Наума заостряет полемическое звучание речи Утун, утверждающей всесилие истинной, внутренней свободы. Гнев Бога – гнев «супруга», который, наказывает свою «неверную жену», забывшую дарованное ей благо, гнев супруга, который хочет вернуть заблудшую и сделать ее снова достойной своей любви. В следующих строках текста Библии находим толкование закона о ревности: «Вот закон о ревновании. Когда жена изменит мужу своему и осквернится, / Или когда на мужа найдет дух ревности, и он будет ревновать жену свою: тогда пусть он поставит жену свою перед лицом Господа, и сделает с нею священник все по сему закону» (Числ. 5: 29–30). В одном случае ревность появляется тогда, когда жена действительно могла бы изменить своему мужу, осквернив тем самым и супруга, и свою семью, а в другом случае ревность мужа могла быть безосновательна и беспричинна. В обоих случаях, мужчина должен был привести женщину в храм и принести «приношение ревности»: «Пусть приведет муж жену свою священнику, и принесет за нее в жертву десятую часть ефы ячменной муки; но не возливает на нее елея, и не кладет ливана, потому что это приношение ревнования, приношение воспоминания, напоминающее о беззаконии» (Числ. 5: 15). И поскольку данное приношение являлось напоминанием о грехе, о преступлении и о вине, то ячменную муку приносили без елея и Ливана, так как в древности елей, символизировал «чистоту и искренность поклонения Богу, а также милость Бога к человеку, благословение Божие», а ливан (ладан) символизировал чистый образ праматерей израильского народа.

Для того чтобы развеять сомнения и проверить жену, в присутствии мудрецов муж делал предупреждение жене: «Я буду судить тебя судом прелюбодейц и проливающих кровь, – и предам тебя ревности» (Иез. 16: 38). Затем женщину подвергали испытанию: «И возьмет священник из рук жены хлебное приношение ревнования, и вознесет сне приношение перед Господом, и отнесет его к жертвеннику. / И возьмет священник горстию из хлебного приношения часть в память, и сожжет на жертвеннике, и потом даст жене выпить воды. / И когда напоит ее водою, тогда, если она нечиста и сделала преступление против мужа своего, горькая вода, наводящая проклятие, войдет в нее, ко вреду ее, и опухнет чрево ее и опадет лицо ее, и будет эта жена проклятою в народе своем. / Если же жена не осквернилась и была чиста, то останется невредимою и будет оплодотворяться семенем» (Числ. 5: 25–28). После публичной процедуры предупреждения о ревности муж имел право простить жену: «Ибо я ревную о вас ревностию Божиею, потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (2 Кор. 11: 2). Ревность (Бога, мужа) является проявлением любви и заботы: «Господь есть Бог ревнитель и мститель; Ибо я ревную вас ревностию Божией» (2 Кор. 11: 2).

Ревность в библейских текстах проявляется эмоциями с доминантой гнев: «И в ревности Моей, в огне негодования Моего я сказал…» (Иез. 38: 19); «Господь выйдет как исполин, как муж бранен, возбудит ревность» (Ис. 42: 13). Так говорит Господь Саваоф: «Возревновал Я о Сионе ревностью великою, с великим гневом возревновал я о нем» (Зах. 8: 2); «Я не истребил сынов Израилевых в ревности моей» (Числ. 25: 11); «Потому что ревность – ярость мужа» (Пр. 6: 34). «Положения Моисея, что Бог есть огонь и что Бог ревнив, весьма ясны, пока мы обращаем внимание только на значение слов. Однако их должно было бы истолковать иначе (именно метафорически). Но так как слово огонь употребляется также в смысле гнева и ревности (Иов 31: 12), то положения Моисея здесь легко согласуются, и мы законно заключаем, что эти два положения: „Бог есть огонь“ и „Бог ревнив“ – суть одно и то же положение» (Спиноза, 1998, с. 99–100).

Ревность в библейских текстах трактуется как сильное чувство любви Бога, любящего милосердной любовью и придирчивого, не терпящего, чтобы были против него. Ревность Бога соотносится с понятием заботы, которая, в свою очередь, соотносится с понятием любви, следовательно, ревность Бога – забота и любовь. Бог-ревнитель – святой Бог ревнует за свою избранную землю и желает ей блага, требует поклонения, почитания и служения. Бог – суров, но не злонамерен: он посылает наказание, сжигает в огне ревности, предает кровавой ярости. В системе моральных ценностей древнего человека гнев и ярость Бога понимались как гнев и ярость, возникшие в результате совершения человеком неугодных Богу поступков. Следовательно, чтобы избежать гнева и ярости Бога, подобает бояться его и только ему одному следует служить. Последняя из 10 заповедей начинается словами «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20: 17); «Ибо заповеди: не прелюбодействуй, не пожелай чужого и все другие заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя / Любовь не делает ближнему зла» (Рим. 13: 9–10). Заповедь связана с внутренним состоянием – желанием. Она запрещает не только отнимать и присваивать, но даже желать принадлежащее другому. С желания иметь чужое начинается нарушение практически каждой из 10 заповедей, а их соблюдение есть начало вечной жизни, ибо «Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами» (Откр. 22: 14).