Текст книги "Клиническая архитектура ревности"

Дальнейшее развитие представлений о ревности в художественной литературе позволяет говорить о последовательной трансформации взглядов на нее. Она существует как самодовлеющая страсть: теперь не субъект ревнует, а ревность проявляет себя через субъекта, причем сам субъект при этом превращается в простую функцию. Ревность есть социальный конструкт, который используется как инструмент давления на человека, превращающий любые события в «доказательства» неверности и нивелирующий собственные мысли. Типичным примером подобного произведения является роман «Ревность» французского писателя Алена Роб-Грийе. Здесь совершенно отсутствует действие и сюжет, а большую часть составляют описания предметов. Персонажи по большей части обозначаются инициалами, поскольку они не имеют сюжетного или какого-либо иного значения. Сам рассказчик подчеркнуто отстранен от повествования, не описывается и никак не заявляет о себе: о нем известно только то, что он подозревает жену в романе с другим мужчиной и воспринимает все вещи и события сквозь эту призму. Можно говорить об отсутствия рассказчика, о пустоте на месте субъекта, конституирующей искаженную реальность ревности. Видимо, не случайно Р. Барт говорил и о ситуации «смерти автора» (очевидно, не без влияния Роб-Грийе, роман которого был написан за десять лет до статьи Барта). Со смертью автора под вопрос ставится и моральное отношение к ревности – из относительно сознательного выбора она превращается в нечто внешнее по отношению к человеку, конструирующее реальность по своим художественным законам. Мнение субъекта здесь становится абсолютно несущественным.

Можно сказать, что постмодернизм (Р. Барт, М. Фуко) ставит вопросы о смерти автора, но не дает на них таких ответов, которые могли бы быть восприняты этикой в качестве основы для конструктивных идей. Деструктурируя, изымая субъект из центра повествования, постмодернизм отобразил моральный кризис, но не предложил никаких способов для его преодоления. Следовательно, решение следует принимать самостоятельно, без оглядки на существующие критерии или же возвращаться к классическим образцам, где ревность еще имела четкие моральные параметры.

Анализ моральных аспектов изображения ревности в художественной литературе во многом дополняет анализ рефлексии над этим чувством, предложенный мировой философской мыслью. В самых основных моментах подходы к пониманию этого чувства совпадают. Так, эпоха Возрождения описывает титанические страсти как сущностную и неотъемлемую характеристику человека, а Новое время делает акцент на необходимости взвешенного, рационального подхода к чувству ревности. Однако в интерпретации ревности имеются и различия: если философия пытается ограничить ревность рамками строгих дефиниций, то художественная литература описывает ревность более дифференцированно, показывая ее культурный и исторический антураж, внутренние противоречия, тончайшие нюансы и проявления, недоступные в теоретических обобщениях.

Способность оценивать свои внутренние переживания, согласовывать с другими чувствами и поступками свои чувства и слова, умение выстраивать взаимоотношения с окружающими позволяют человеку находить оптимальный выход из противоречивых, кризисных ситуаций жизни. Многообразие таких ситуаций, а также различные модели самих чувств, в том числе ревности, предлагают, прежде всего, литературные произведения. Оценка проблем, поднятых в памятниках мировой литературы, связанных с проявлениями глубинных чувств и страстей, к которым относится и ревность, в сочетании с оценкой нравственного воздействия тех же чувств позволяет применить системный подход к изучению нравственной сущности межличностных отношений и таким образом помочь в поисках путей преодоления дисгармонии социального функционирования.

3.2. Тема ревности в художественных произведениях отечественной и зарубежной литературы XIX–XX вв.

Наиболее общее психологическое определение счастья связано с пониманием ощущения полноты бытия, радости и удовлетворенности жизнью, лежащих в основе оптимального, здорового и эффективного функционирования личности. Человек хочет быть счастливым, и это одно из самых сокровенных его желаний.

Любовь является одной из абсолютных ценностей и может быть истолкована в качестве универсального ценностного отношения человека к миру, когда он стремится прежде всего быть, а не только иметь. Любовь означает свободу личности, доминирование независимости над зависимостью, а не рабскую зависимость в симбиозе, доходящую до садомазохизма. Любовь отражает представления о базовых ценностях, об основных убеждениях, принципах, жизненных целях и стоит в одном ряду с концептами счастья, веры, надежды, свободы. Однако она напрямую связана с формированием у человека смысла жизни как цели, достижение которой выходит за пределы его индивидуального бытия.

В большинстве случаев это представляет своего рода реакцию человека на приоритетность ценности объекта: готовность идти на жертвы ради сохранения объекта в своей жизненной сфере, благожелательность, забота о нем, ответственность за сохранение любовных отношений, постоянство, преданность – все то, что создает смысл существования. Следует особо подчеркнуть парадоксальность любви, которая подчеркивает ее динамизм, вызванный диалектическими противоречиями. В духе кантовских антиномий это может быть выражено в виде противопоставления каждому тезису антитезиса: любовь существует – любви нет; любовь исключает ненависть; от любви до ненависти – один шаг. Противоречивость любви, вызванная противоречивостью личности, выступает основанием для появления ее неизбежной спутницы – ревности. Любовь требует духовного внимания к объекту, восприятие же одного из двух любящих как отчужденной и эстетически обозримой, сравниваемой вещи порождает ревность. Небольшая ревность доставляет любимому человеку удовольствие именно ввиду ее обозримости и эмпирической верифицируемости. Однако есть предел, который никогда не следует нарушать.

Люди склонны полагать, что где ревность, там и любовь и что ревность служит мерилом любви, хотя и не на всех этапах: «А я не представляю себе любви без ревности, кто не ревнует, тот, по-моему, не любит… Ревность и есть любовь» (Бунин, 1980, с. 448); «Без ревности только собаки любят. Ты посмотри: все драмы, романы – все из ревности…» (Горький, 1976, с. 417). Ревность, возникающая из опасения потерять любимого, очень часто бывает затуманена болью и искажена ненавистью: «Что до Митиной любви, то она теперь почти всецело выражалась только в ревности. И ревность эта была не простая, а какая-то, как ему казалось, особенная» (Бунин, 1980, с. 448). Счастье как понятие морального сознания обозначает такое состояние человека, которое соответствует наибольшей внутренней удовлетворенности условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого назначения. Как и мечта, счастье является чувственной формой идеала, но в отличие от нее означает не устремления личности, а исполнение этих устремлений. Понятие счастье не просто характеризует определенное конкретное объективное положение или субъективное состояние человека, а выражает представление о том, какой должна быть жизнь человека, что именно является для него блаженством.

В любви мир видится целостно, без привязки к сиюминутным нуждам, человек забывает о своем «Я», оказывается вне пространства и времени, остро ощущает позитивные ценности окружающего мира. В такие моменты человек ощущает себя самим собой, решительным и целеустремленным, спонтанным, честным, самодостаточным, творческим. «Пиковые переживания» представляют собой состояния чистой радости, которые не служат для достижения чего-либо другого. А поскольку это самодостаточный опыт, человек испытывает сильные позитивные эмоции. Именно в подобные моменты ревность утрачивает негативную семантику «зложелания», «обиды» и приобретает значение «восхищение»: «Я помню море пред грозою: / Как я завидовал волнам, / Бегущим бурной чередою / С любовью лечь к ее ногам!» (Пушкин, 1978, т. 5. с. 20); «Я завидую влюбленным / Хорошо счастливым быть» (Дементьев, 1988, с. 334); «Я люблю избранника свободы / Мореплавателя и стрелка, / Ах, ему так звонко пели воды / И завидовали облака» (Гумилев, 1990, с. 386); «Завидовал житью последних барских псов, / Где было суждено мне божий свет увидеть…» (Некрасов, 1959, с. 23); «Завидую я. / Этого секрета / не раскрывал я раньше никому, / Я знаю, что живет мальчишка где-то, / И очень я завидую ему. / Завидую тому, / как он дерется, / Я не был так бесхитростен и смел. / Завидую тому, / как он смеется, / Я так смеяться в детстве не умел» (Евтушенко, 1995, с. 25); «И порой мне завидна судьба / Парня с белой пастушеской дудкой / На лугу, где девичья гурьба / Так довольна его прибауткой» (Гумилев, 1991, с. 392); «Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног, / Да и умник подчас позавидовать мог» (Некрасов, 1959, с. 22); «Сейчас он слабей, чем в сто лет старик, / Хоть был всем на зависть всегда гигантом: / И ростом велик, и душой велик» / А главное – это велик талантом!» (Асадов, 1996), «Я скрою зависть. / Буду улыбаться. / Я притворюсь, как будто я простак: Кому-то же ведь надо ошибаться, / Кому-то же ведь надо жить не так» (Евтушенко, 1995, с. 65).

Нужно отметить, что восприятие общехристианских моральных ценностей существенно не различается в различных культурах, они универсальны. Однако зависть и порождаемые ею, досада и злоба на чужой успех, удачу, счастье осуждаются и рассматриваются как нарушение христианских моральных норм считаются пороком, грехом, как оказалось, только в русском поэтическом сознании: «Чужому успеху завидовать грех…» / Когда-то мне дед говорил. / …Чужая удача вам сил не придаст, / Коль зависть вам душу горчит / И чей-то успех не обрадует вас. / Простите, скорее он вас огорчит» (Дементьев, 1988, с. 53); «На чужую зависть отмолчусь… / Злые люди чем-то очень схожи. / Я их козни знаю наизусть, / Ибо много пережил и прожил (Дементьев, 1988, с. 398); Не завидуй другу, если Друг богаче, / Если он красивей, если он умней. / Пусть его достатки, пусть его удачи /У твоих сандалий не сотрут ремней, / …Не препятствуй другу ликовать успехом; / Это – преступленье! Это – сверхпорок!» (Северянин, 1975, с. 332).

В романе Г. Грина «Доктор Фишер из Женевы» главная героиня Анна Луиза Фишер рассказывает своему мужу Джоунсу историю жизни своей матери. Героиня уверена, что ее отец, миллионер доктор Фишер, виновен в трагической судьбе ее матери. Несчастная в браке, ей мать пыталась найти забвение в музыке, посещала концерты классической музыки и познакомилась с человеком, который разделял ее интерес. Муж расценил увлечение своей жены как измену. Ревность, возникшая у доктора Фишера, была основана не столько на предполагаемой физической измене жены, сколько на ее чувстве любви к произведениям Хейфеца и на неприятии им ее увлечения.

Ревность мужа превратила жизнь героини в ад, стала невыносимой. В результате она стала чувствовать себя виноватой в том, чего не совершала, и вынуждена была исчезнуть из его жизни, удалиться туда, где он не мог ее преследовать (Грин, 1980). «Страстная недоверчивость, мучительное сомнение в чьей-либо верности, любви и преданности» делятся на «чувство собственника», «соперничество», «ревность в отношениях полов». Признак чувство собственника, как правило, проявляется в том, что человек сильно привязан к кому-либо или чему-либо, объект любви или привязанности рассматривается им как безраздельно принадлежащая ему вещь. В данном случае ревнивец испытывает чувство страха из-за боязни потерять любовь, дружбу, расположение к себе предмета любви или обожания, обладания и переживает эмоции неприязни, нелюбви, холодности и зависти

История всеуничтожающей силы зависти характерно описана в известной повести Г. Мелвилла «Билли Бад фор-марсовый матрос». Объясняя природу зависти, в начале повести Г. Мелвилл говорит о том, что сам сатана страдал от зависти и что большинство его поступков объясняется именно ею. Кроме того, никто из людей, живущих на земле, не застрахован от нее. Главный герой повести Билли Бад являл собой подтверждение того, что архитолкователь, коварный эдемовский завистник, все еще имеет касательство к каждому человеческому грузу, прибывающему на нашу планету. Рассуждая о скрытной сущности зависти, Г. Мелвилл считает, что многие люди, представшие пред судом, в чаянии смягчить кары признавали себя виновными в самых ужасных преступлениях, но, пожалуй, никто и никогда ни разу не сослался на зависть. Ошибочно полагать, что умный человек не способен поддаться зависти. Однако она гнездится в сердце, а не в мозге, считает Г. Мелвилл, поэтому никакой ум не может послужить от нее защитой. Джон Клэггерт испытывает злобную зависть к красоте «лазурноглазого» Билли и его чистой невинной душе. Это чувство терзает и изматывает его. Олицетворение злобы и ненависти, завистник Клэггерт лжесвидетельствует против Билли, приводит его к фатальному концу, сам становится жертвой своей зависти и погибает. Повесть была написана более 100 лет тому назад, но актуальность темы уничижительной природы вездесущей зависти жива и в наши дни.

Роман Сандры Браун «Зависть», опубликованный в 2001 г., может служить тому подтверждением. В романе рассказывается о том, какими ухищренными бывают уловки друзей-завистников, коллег по цеху уступающих по их понятиям в определенных качествах тем, кому они завидуют. Все оттенки зависти в романе распределяются между двумя полюсами: завистью, направленной на то, чтобы опередить, обогнать преуспевшего друга, и завистью, порождающей желание и уничтожить его. Главные герои романа Тодд и Рурк – студенты университета штата Тенесси, США, – начинающие писатели, которых поначалу сдружила любовь к книгам и желание писать. Оба пользовались в студенческом городке самой широкой известностью. Время от времени оба писали информационные и критические статьи для студенческой газеты, и оба мечтали однажды написать Великий Американский Роман.

Первые серьезные зачатки зависти появились тогда, когда один из друзей занял первое место на общенациональном студенческом конкурсе художественной прозы, а работа другого даже не удостоилась упоминания в итоговом отчете. Работы Рурка нравились курирующему обоих профессору Стротеру. Он считал, что у Рурка врожденный талант, а вот Тодд писателем был бездарным, да и завистливым (об этом профессор говорил не один раз). Но Рурк был поглощен написанием романа и зависти друга не замечал. Позже Тодд сумел выгодно продать издательству рукопись, а у Рурка совсем не шли дела. По случаю опубликования романа, Тодд решил устроить вечеринку и пригласил своего друга Рурка на прогулку на яхте, Рурк был по-настоящему уязвлен тем фактом, что бездарному другу удалось напечататься, и поначалу он отказался от приглашения. Его буквально снедала профессиональная ревность, но он боролся с ней, старался не поддаваться и в конечном итоге согласился. Тогда Рурк не мог и предположить, что зависть друга к его таланту заставила выкрасть из компьютера файлы его «сырого» романа», выдать себя за автора и получить приличный гонорар, а чтобы избавиться от настоящего автора, он решил избавиться от лучшего друга.

Зависть подтолкнула Тодда на бесчувственное, хладнокровное убийство: «Профессор Стротер любил тебя больше – во всяком случае, он всегда считал, что ты намного талантливее меня. Он был в восторге от твоей рукописи, и я решил проверить, действительно ли ты пишешь лучше меня. Однажды, когда ты был на работе, я забрался в твой компьютер, переписал на дискету файл и распечатал его. Я присвоил рукописи свое название, подписал своей фамилией и отправил в одно из издательств. Я не ожидал, что ее примут, но когда мне позвонил редактор… – Тогда-то ты понял, что должен от меня избавиться. Немедленно. В тот же день». В жизни Тодд добился успеха – стал известным издателем, уважаемым в издательских кругах человеком, узнаваемым писателем. На его счету был хоть один роман, но какой! Через много лет все же вскрылось истинное лицо Тодда и зависти, толкнувшей его на преступный жизненный путь. Он разоблачен, опустошен и раздавлен собственной завистью…

Чувство собственника может сопровождаться осознанием своей неправоты и самопорицанием: «Мне вдруг стало очень грустно… Я силился не плакать… Я ревновал к гусару» (Тургенев, 1976, с. 210); «Я ревновал, я сознавал свое ничтожество, я глупо дулся и глупо раболепствовал – и все-таки непреодолимая сила влекла меня к ней – и я всякий раз с невольной дрожью счастья переступал порог ее комнаты» (там же, с. 219); «К кому ревновал! К Бьорингу? К Версилову? Ко всем тем, на которых она на бале будет смотреть и с которыми будет говорить, тогда, как я буду стоять в углу, стыдясь самого себя? (Достоевский, 1982, с. 577).

Соперничество, чаще всего, появляется в ситуации любовного треугольника между участниками ситуации, которые претендуют на особое расположение и близость любимого человека. Ревность может проявляться весьма широкой гаммой эмоций – от легкой иронии, беспокойства и обиды, досады до ненависти и враждебности. О ревности как о постыдном чувстве говорить не принято: «О ревности своей он говорил горячо и обширно и хоть и внутренне стыдясь того, что выставляет свои интимнейшие чувства, так сказать, „на всеобщий позор“, но видимо, пересиливал стыд, чтобы быть правдивым» (Достоевский, 1982, с. 582); «Одно не то что отравляло, но угрожало их счастью, была ее ревность – ревность, которую она сдерживала, не показывала, но от которой она часто страдала» (Толстой, 1987, с. 190).

Для возникновения ревности могут быть как ложные, порожденные воображением человека, так и действительные причины. Они могут быть спровоцированы определенным поведением, для того чтобы привлечь к себе внимание и способствовать усилению дружбы, любви, взаимной тяги друг к другу и сопровождаются такими эмоциями, как злость, сомнение, страх: «Да, ведь ревнивые люди ревнуют без всякого повода» (Островский, 2000, с. 274).

Ревность в отношениях полов условно можно разделить на подклассы: «ревность ущемленности», «примирительно-доброжелательная ревность», «тираническая ревность».

Ревность ущемленности проявляется в том, что у ревнивца тревожно-мнительный характер, какой-либо комплекс неполноценности, склонность преувеличивать собственные недостатки и неприятности. Как правило, такой тип ревности не имеет никаких оснований и часто впоследствии возникают эмоции бурной ревности, ярости, сожаления и разочарования: «Право, временами я начинал ревновать ее к нему, – шептал пришедший с лунного балкона ночной гость Ивану» (Булгаков, 1990, с. 133); «И будь я как ангел пред тобою невинен, ты все-таки терпеть меня не будешь, пока будешь думать, что она не тебя, а меня любит. Вот это ревность, стало быть, и есть» (Достоевский, 1982, с. 48).

Примирительно-доброжелательная ревность, как и всякий другой вид ревности, присуща всем людям без исключения. Она, как правило, способствует усилению любви, взаимной тяги человека к человеку и побуждает на совершение поступков, ожидаемых от него: «Это ревность; это больше, чем ревности. Она… вы думаете, она, в самом деле, замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь в письмах? Она убьет себя на другой день, только что мы обвенчаемся!» (Достоевский, 1982, с. 124).

В рассказе Кэтрин Мансфилд «Чашка чая» эмоциональное поведение и ревность главной героини возникли в результате оценки ее супругом молодой нищенки, на красоту которой она поначалу и не обратила внимания. Девушка бедна. Кого может она привлечь? Вот это ее и удивило. Разве мог ее респектабельный муж обратить внимание на нищую? Но, осознав повод для ревности и получив возможность задуматься, она побуждает супруга выпроводить девушку из дома. Эмоция ревности и страха эксплицируется сначала посредством описания эмоции удивления (краснота лица), а затем с помощью описания деятельности сердца, которое бьется, как тяжелый колокол.

Тираническая ревность проявляется в том, что ревнивец выступает в качестве тирана своей жертвы, даже получает удовольствие от причиняемых страданий. Ревность проявляется вспышками эмоций гнева, неприязненного отношения, ненависти вплоть до жестокой злобной мести, подталкивает человека к совершению низких поступков, а иногда даже к убийству подозреваемого в измене или ее реального возбудителя. Так происходит с Позднышевым в повести Л. Н. Толстого «Крейцерова соната», который повсеместно беспричинно ревнует свою жену: «Я во все время моей женатой жизни никогда не переставал испытывать терзания ревности». «И во мне соответственно этому, с особенной же силой проявились мучения ревности, которые, не переставая, терзали меня во все время моей женатой жизни, как они и не могут не терзать всех тех супругов, которые живут с женами как я жил, то есть безнравственно» (Толстой, 1987, т. 11, с. 345). Семейную жизнь главного героя подавила патологическая ревность, превратившая его жизнь и жизнь его жены в ад: «Но любовь со сраженным и ревностью и всякой злостью мужем была уже не то. Ей стала представляться какая-то другая, чистенькая, новенькая любовь, по крайней мере, я так думал про нее» (там же, с. 356).

Позднышеву казалось, что он «не позволял себе ревновать», что «перемучался уже этой мукой», и «хотел верить уверениям жены и верил им». Но, несмотря на все его старания «бешеный зверь ревности зарычал в своей конуре и хотел выскочить, но я боялся этого зверя и запер его скорей: „Какое мерзкое чувство эта ревность!“– сказал я себе» (там же, с. 369). Внутренняя борьба не давала герою покоя, он чувствовал, что «какой-то дьявол, точно против… воли, придумывал и подсказывал … самые ужасные соображения». И вдруг само собой появляется решение проблемы: «И явилось странное чувство – вы не поверите – чувство радости, что кончится теперь мое мученье, что теперь я могу наказать ее, могу избавиться от нее, что я могу дать волю моей злобе. И я дал волю моей злобе – я сделался зверем, злым и хитрым зверем» (там же, с. 370). Не понимая, что он делает, в смятении чувств и мыслей Позднышев убивает свою жену: «Я взглянул на детей, на ее с подтеками разбитое лицо и в первый раз забыл себя, свои права, свою гордость, в первый раз увидал в ней человека. И так ничтожно мне показалось все то, что оскорбляло меня, – вся моя ревность, и так значительно то, что я сделал, что я хотел припасть лицом к ее руке и сказать: „Прости!“– но не смел… Позже на суде было представлено дело так, что все случилось из ревности» (там же, с. 375).

Поэты рассматривали тему любви, которая представляет первую ступень развития эмоционального процесса и служит основой для возникновения ревности. Любовь и ревность выкристаллизовывались из конкретных фактов деятельности человека, «сценарной» серии поступков, переживаний и эмоций. Они оценочны по своей природе, всегда используются в контексте конкретных эмоциональных настроений. Любовь возглавляет список чувств, формирующих для человека смысл жизни и как душевное состояние и духовно-нравственное отношение не имеет пределов и границ, облагораживая и возвышая страсть. В романтической любви оба партнера одинаково ценны в глазах друг друга и в одинаковой степени друг от друга зависят. Говоря о любви, русские поэты отождествляли «ревность в любви» с любовным страстным порывом, томлением, волнением, печалью и мечтой: «Я вас любил безмолвно, безнадежно, / То робостью, то ревностью томим; / Я вас любил так искренно, так нежно, / Как дай вам бог любимой быть другим» (Пушкин, 1977, т. 3, с. 128); «Не знаю отчего, но я его люблю, / Быть может так, от скуки, от досады, / От ревности… томлюся и горю, / И нету мне ни в чем отрады!» (Лермонтов, 1970, т. 2, с, 325); «Сказать ли вам мое несчастье, / Мою ревнивую печаль, / Когда гулять порой в ненастье, / Вы собираетеся вдаль?» (Пушкин, 1977, т. 2, с. 302); Что ж он тебе? Скажи, какое право / Имеет он бледнеть и ревновать?…» (Пушкин, 1977, т. 2, с. 148); «Она резва, / Как рыбка; / Ее слова / Так гибко / Шутить в речи / Готовы, / И, что ключи, / Всё новы… / Она светлей / Фонтана, / Она скрытней / Тумана; / Немного зла. / Ревнива… / Зато мила / На диво» (Фет, 1956, с. 186); «Простишь ли мне ревнивые мечты, / Моей любви безумное волненье? / Ты мне верна: зачем же любишь ты / Всегда пугать мое воображенье? (Пушкин, 1977, т. 2, с. 148).

Тема ревности как обязательной спутницы любви также звучит в произведениях современных поэтов: «Ревновал тебя к белым зимам / Потому, что была вдали. / И к поклонникам нелюбимым, / И к друзьям, / Что давно ушли. / Ревновал тебя к летним зорям, / К звездам мая / и октября» (Дементьев, 1988, с. 249); «Как рано мог он лицемерить. / Таить надежду, ревновать, / Разуверять, заставить верить, / Казаться мрачным, изнывать, / Являться гордым и послушным, / Внимательным иль равнодушным!» (Пушкин, 1978, с. 11); «Если женщина пропадает, / Не веди с ней ревнивый торг, / Значит, кто-то другой ей дарит / Непонятный тебе восторг» (Дементьев, 1988, с. 337).

Однако не всегда любовь выступает в виде безоблачного порыва души и страсти. Иногда она приобретает вид угрюмого, изнурительного, ревнивого чувства и сопровождается печалью, досадой, ощущением гибели, муками, состоянием одиночества: «Другого любит без боязни / Его любимая жена, / И не боится тайной казни / От злобной ревности она» (Лермонтов, 1970, т. 1, с. 446); «Один, один!.. А ту, кем полны / Мои ревнивые мечты / Умчали роковые волны / Пустой и милой суеты, / Кто скажет мне? Молчу, скрываю / Мою ревнивую печаль / И столько счастья ей желаю, / Чтоб было прошлого не жаль!» (Некрасов, 1959, с. 45); «Что медлить: я готов – не размышляй! / Один удар – и мы спокойны оба. / Увы! минута с ней – небесный рай! / Жизнь без нее – скучней, страшнее гроба! / Я здесь, у ног твоих… решись иль знай: / Любовь хитрей, чем ревность или злоба, / Я вырву Зару из твоих когтей / Она моя, и быть должна моей!» (Лермонтов, 1970, с. 536); «Все чувства в Ленском помутились / И молча, он повесил нос / Исчезла ревность и досада / Пред этой ясностию взгляда, / Пред этой нежной простотой, / Пред этой резвою душой!..» (Пушкин, 1975, т. 5, с. 108); «И юноше с участием живым / Он молвил: «Что с тобой? – не понимаю! / Скажи!» – «Я гибну! – отвечал Селим, / сверкая мутным взорам, – я страдаю!.. / Одною думой день и ночь томим! / Я гибну!.. ты ревнив, ты вспыльчив: знаю! / Безумца не захочешь ты спасти… / Так я виновен, но, прости!.. прости!» (Лермонтов, 1970, т. 1, с. 533); «Рогдай угрюм, молчит – ни слова. / Страшась неведомой судьбы / И мучась ревностью напрасной, / Всех больше беспокоен он, / И часто взор его ужасный / На князя мрачно устремлен» (Пушкин, 1975, т. 4, с. 13); «Пока еще застенчиво и нежно / Свидание продлить желаешь ты, / Пока еще кипят во мне мятежно / Ревнивые тревоги и мечты – / Не торопи развязки неизбежной!» (Некрасов, 1959, с. 28); «О письма женщины, нам милой! / От вас восторгам нет числа, / Но в будущем душе унылой / Готовите вы больше зла / А кончишь злобою ревнивой / Или мучительной тоской…» (Некрасов, 1959, с. 46); «О жизнь без завтрашнего дня / Ловлю измену а каждом слове / И убывающей любови / Звезда восходит для меня… / Тебе я милой не была / Ты мне постыл, а пытка длилась / И как преступница томилась / Любовь, исполненная зла» (Ахматова, 1989, с. 398); «А там, под круглой лампой, там / Уже замолкла сегидилья, / И злость, и ревность, что не к Вам / Идет влюбленный Эскамильо» (Блок, 1960–1963, т. 1, с. 150); «Не говори, что молодость сгубила / Ты ревностью истерзана моей; / Не говори! Близка моя могила, / А ты цветка весеннего свежей» (Некрасов, 1959, с. 80); «Перескажу простые речи / Отца иль дяди старика, / Детей условленные встречи / У старых лип, у ручейка; / Несчастной ревности мученья, / Разлуку, слезы примиренья, / Поссорю вновь, и наконец / Я поведу их под венец…» (Пушкин, 1978, т. 5, с. 53). «Имя нужно вам? / Я ваш сообщник, ревностно и дружно / За вашу честь вступился сам, / А знать вам более не нужно» (Лермонтов, 1970, т. 2, с. 380); «Но близ московского царя / Кто воин сей под сединами? / Двумя поддержан казаками, / Сердечной ревностью горя, / Он оком опытным героя / Взирает на волненье боя» (Пушкин, 1977, т. 4, с. 215); «Ревность, / жены, / слезы… / ну их! – вспухнут веки, / впору Вию, / Я не сам, / а я ревную / за Советскую Россию» (Маяковский, 1981, т. 1, с. 430).

Принято считать, что страсти с этической составляющей, такие как зависть, ревность, обладают свойством стереоскопичности. Это означает, что человек переживает их до тех пор, пока в его сознании одновременно существуют два различных и противоречащих друг другу взгляда на вещи. Как только один из этих взглядов пропадает, пропадает «стереоскопичность», и эмоция исчезает. Чувства зависти и ревности – это целый сценарий, динамика которого предполагает несколько стадий: от жалости и сожаления до агрессии по отношению к человеку, вызвавшему эмоцию.

Вопрос о том, насколько блага цивилизации, добытые пороками и преступлениями, приемлемы для человечества, нуждается в детальном и беспристрастном освещении. Закрепившись в социально-психологических и этических сферах общественной жизни, взгляд на ревность постепенно видоизменялся, но характер ревнивых притязаний остается прежним. Культура клеймила несовершенство человеческой природы, неумение владеть собой. Отождествление морального зла с плотским началом было неизбежным моментом культурного процесса, начавшегося с формирования чувство стыда и представлений о непристойном.