Текст книги "Старик, романтика и марсиане. Сборник рассказов"

Утки гадят в море

Посвящается Ultima Thule

И тогда он погрозил себе пальцем и подумал: все это прекрасно, но вот что, не забыть бы мне вернуться.

А. и Б. Стругацкие,

«Гадкие лебеди»

Природа не обманывает, она выполняет обещания, но не так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы…

Там же.

Банев остановил машину перед воротами лепрозория и проговорил, хмуро глядя перед собой:

– Давай хотя бы сегодня обойдёмся без истерик.

Диана фыркнула. Как и все последние годы, это была Диана Вечно Недовольная. Банев лениво вылез из машины, сильно хлопнув дверцей. Он огляделся. Солнце, дюны и руины. Этим зданиям сильно досталось. Сначала их долгие годы размачивали бесконечным дождём, а после жарили под ярким солнцем. На зубах у него заскрипел песок, Банев сплюнул и увидел Голема.

– Зачем вы вернулись? – спросил Голем.

Старый, ссохшийся он стоял в полуоткрытых воротах, как будто загораживая проезд.

– Здравствуйте, Юл, – сказал Банев. – Хотел взглянуть на ваших новых пациентов.

– И у вас, как обычно, нет пропуска?

Банев развёл руками, всем своим видом удручённо показывая, дескать, чего нет, того нет.

– Как там Новый Мир? – насмешливо спросил Голем.

– Неплохо. А как у вас тут дела?

– Разбежались все. Только Тэдди держит заведение. Впрочем, у него давно нет клиентов.

– Тэдди? – улыбнулся Банев. – Надо его повидать.

– Тебе лишь бы к бутылке присосаться, – сказала Диана.

Она тоже вышла из машины и курила с брезгливым выражением на оплывшем лице. И в боках она раздалась изрядно, отметил Банев.

– Это точно та самая женщина? – спросил Голем.

– Ей многое пришлось пережить, – сдержанно ответил Банев и Диана расхохоталась.

– Вы напрасно приехали.

– Как знать.

– Банев, вы постоянно лезете туда, где вам могут прищемить нос, – с неожиданным раздражением выкрикнул Голем. – И совершенно не думаете о последствиях.

– Что вас бесит, Юл? – спросил Банев. – Вы сами говорили, что вы архитектор. Прекрасно, здание построено, успокойтесь. Очень хорошее здание. А то, что вас на порог не пускают… Ну, архитекторы редко живут в своих постройках.

– Архитектор, – проворчал Голем. – Если бы вы знали, Виктор, какой это был проект! Если бы вы только знали.

– А мокрецы? Они теперь не занимаются строительством?

– Мокрецов больше нет! – крикнул Голем. – Я вам говорил, их нет, не было и не будет.

– Тогда вас можно поздравить. Вы первый врач, победивший генетическое заболевание.

Голем яростно засопел, а из ворот вышел человек в тропической военной форме с нашивками генерала. На поясе у него висела кобура с чем-то тяжёлым.

– Генерал Бамбарха, – улыбаясь, представился генерал.

– Курируете? – светски осведомился Банев.

– Не без этого, – доверительно согласился Бамбарха.

– У нас без этого никак нельзя.

– А у них?

– Они обходятся.

– А чем же они занимаются? – спросил генерал.

– Выпивают и закусывают квантум сатис, – пробормотал Банев.

– Что, простите?

– Не важно. Это из другой жизни.

– И всё же? – настаивал генерал. – Что они там делают, ваши прекрасные пернатые?

– Если бы я знал.

– Странно, – сказал генерал. – Вы там не знаете, а мы тут очень хорошо знаем.

– И что же? – с неподдельным интересом спросил Банев.

– Они разрушают наш мир, – жёстко произнёс Бамбарха. – Они закуклились. Свернули пространство вокруг себя и пребывают в благоденствии. Но за чей счёт, хотел бы я вас спросить?

Банев даже застонал от досады, но генерал жёстко его одёрнул.

– Не кривляйтесь, Банев! Не время юродствовать. У нас на руках статистика. Количество тяжких преступлений за последние годы увеличилось на сорок процентов. Растёт процент самоубийств, сумасшествий и врождённого слабоумия. Стремительно падает научный и технический потенциал, появились новые болезни. Повальный разврат, педерастия. Воровство, изнасилования, ограбления! Убийства. Всё это как круги на воде идёт от нас по Европе и дальше. И есть все основания полагать, что эти тенденции напрямую связаны с деятельностью, так называемого Нового Мира. А вы не хотите рассказать, что там происходит.

Они же напуганы, понял Банев. Это плохо. Напуганные дураки могут быть очень опасны. А ведь Бол-Кунац предупреждал его. «Не задерживайтесь в городе, – сказал он тогда. – Не заезжайте в лепрозорий, это может быть опасно. Не так опасно как будет здесь, но всё же лучше вам уехать как можно дальше». «Если здесь становится опасно, почему же вы остаётесь?» – спросил тогда Банев. «Нам это всё совершенно не важно» – сказал Бол-Кунац и Банев с Дианой сами не заметили, как оказались за пределами Нового Мира.

– Вы не понимаете, – сказал Банев. – Это невозможно понять. Я прожил там десять лет, но до сих пор и сам не понимаю. Что толку, если я вам расскажу, как видел Бол-Кунаца, которой непринуждённо летал в облаках? Ведь в тот же самый момент он стоял рядом со мной, а когда я взглянул в зеркало, то увидел, что я и есть Бол-Кунац! А Ирма часто уходила в радугу. Это невозможно описать и я не знаю, сама ли она превращалась в радугу или радуга появлялась на том месте, где только что стояла Ирма, но каждый раз это было прекрасно.

– Радуга, – презрительно сказала Диана. – Радуга это ещё ладно. А вот бывало раз – и невесомость! Или воздух вдруг становится твёрдым, а звук – жидким.

– Как так? – спросил генерал.

– Всё это совершенно не важно, – сказал Банев. – Наверняка они старались удержать локальный участок пространства в привычных для нас условиях физических параметров, но иногда просто забывали это сделать. Мне кажется, им вообще с каждым годом всё труднее вспоминать, кто мы и откуда они. Впрочем, это лишь моя версия.

– А вы не думали, господин Банев, что эти птенчики превратились не в прекрасных лебедей, а вымахали здоровенными жирными утками? – спросил генерал Бамбарха. – И гадят в море. А знаете почему? Домашние утки не живут в море. Не их среда обитания. Они живут на своём озере, а в море летают гадить. А море это мы. И мы не позволим гадить нам на голову.

– Для военного, вы слишком образно выражаетесь.

– У меня богатое воображение.

– Бросьте генерал, – сказал Банев. – Подобные рассуждения я уже слышал, они всегда фальшиво звучат из уст человека вашей профессии.

Он взял Диану за руку и повёл к машине.

– Не путайтесь у нас под ногами, раздавим! Уезжайте, пока не поздно, – крикнул им вслед Бамбарха, но Банев, не поворачиваясь, отрицательно покачал головой, а Диана показала оттопыренный средний палец.

***

Что-то я закис, подумал Банев. Раньше я бы этому держиморде спуску не дал. Раньше я был ого-го. А теперь брюхо отъел и зарядку не делаю. Он пощупал живот и вздохнул.

– Как там детишки, не забыли нас? – спросил Тэдди, наливая воду в бокал со льдом.

– Отчего же забыли? Все передавали тебе привет, – соврал Банев.

Тэдди ничего не ответил.

– Как же ты здесь один столько лет? – спросил Банев.

– Почему один? – удивился Тэдди. – «Братья по разуму» периодически заезжают. Туристы бывают, телевизионщики. Комиссии всякие. Повертятся, на Новый Мир поглядят издали, ближе то, ясное дело, ходу нет, да и уберутся восвояси.

– А Голем сказал, не осталось никого.

– Больше его слушай, – поморщился Тэдди.

– Да, не тот стал Голем. Высох весь, злой, раздражённый.

– С кем поведёшься, – туманно заметил Тэдди.

– Это ты о чём? – поинтересовался Банев.

– О том самом, – сказал Тэдди. – Ты фитилей видел?

– Каких «фитилей»? – не понял Банев.

– Тех самых, которых в лепрозории заместо мокрецов нынче разводят.

– Да, – глубокомысленно сказал Банев. – Родина продолжает радовать постоянством и верностью вековым традициям. Свято место пусто не бывает. Теперь у нас, стало быть, фитили. Я надеюсь господин президент в курсе?

– Заселяйся-ка ты в свой бывший номер, – сказал Тэдди. – Там нет стёкол в окнах, зато есть вода в кране.

– Питьевая?

– Пить не советую, пить воду у меня берите. А в номере сделайте влажную уборку. Прислуги нет, так что сами. И в ванну воды наберите, и в тазу возле двери поставьте. И графин с водой на подоконник.

– Это чтобы пожара не было? – не понял Банев.

– Это чтобы гостей не было.

Ничего не понимая, они поднялись в номер.

В номере была жара, пыль, кровать и два кресла. Тумбочка с древним телефоном и шкаф. И ещё там были книги. Они небрежно валялись по углам, пыльными стопками громоздились на антресолях, высовывались из-под кровати. На отдельной полке стояли кирпичи Рабле, Гёте, Ибсена, Джойса. Почему-то там же ютился двухтомник Левицкого.

Зазвонил телефон.

– Не успели приехать, тебе уже шлюхи названивают, – сказала Диана.

Банев бросил сумку на кровать, снял трубку и сказал:

– Слушаю.

В трубке дышали.

– Я слушаю, – повторил Банев.

– Ты за сколь мокрецам родину продал? – прошелестел ехидный голос.

– Кто это?

В трубке опять зашуршало, как будто сыпался песок. Это было на пределе слышимости, а потом раздался бодрый голос генерала:

– Банев? Я вас официально предупреждаю, с завтрашнего дня вводится военное положение. Будет объявлена эвакуация. Если вздумаете остаться, я не ручаюсь за вашу безопасность. Более того, я ручаюсь, что вы погибнете.

– Я никуда не поеду, – сказал Банев.

– Принято решение атаковать Новый Мир, – сказал Бамбарха после паузы.

– Но зачем?

– Операция принуждения к контакту.

Банев грохнул трубку на аппарат и сразу в комнату ворвались трое с чёрными растрескавшимися лицами. В брезентовых плащах и кирзовых сапогах. Они схватили Банева за руки и потащили. А ведь и точно, фитили, подумал Банев, очумело глядя на обугленные запястья, вцепившиеся ему в отвороты куртки.

А Диана схватила с полки Джойса и швырнула в фитиля. Книга расплескалась мокрым пятном на заскорузлом лице, фитиль взвизгнул и от него, как сырой песок, как мокрый пепел стала осыпаться плоть. Диана восторженно завопила и в нападавших полетели книги. Фитили бросили Виктора и, толкаясь в дверях, шипя и теряя куски тела, выскочили в коридор. Банев захлопнул дверь. Пахло пожаром, паркет покрылся влажной грязью.

В номер ввалился Тэдди. Он был вооружён сифоном с содовой.

– Раньше они не нападали, опасались. Видать всё теперь, – сказал Тэдди.

– А вот теперь уезжай, Тэдди, – сказал Банев. – Я надеялся, что обойдётся, но теперь они не остановятся.

– Поглядим ещё, кто кого.

– Тэдди, они сбросят бомбу, – сказала Диана.

– Вот значит как, – сказал Тэдди и поставил сифон на тумбочку. – Ну, ничего.

Он вышел.

– И ты уходи, – сказал Банев Диане.

– Вот ещё, – сказала Диана.

– Пошла вон. Шлюха.

– Дурак, – сказала Диана и вышла, хлопнув дверью.

***

Утром Банев прямо с кровати угодил ногой в таз с водой. Это он вчера принял меры безопасности. И забыл. Матерясь, Банев прошагал до окна, взял с подоконника графин и напился. Потом закурил. Щурясь, он взглянул на ослепительно голубое небо. Это будет быстро, сказал себе Банев. Наверное, я даже не успею увидеть вспышку. Но я не уйду. Даже если это бессмысленно, даже если Ирма забыла меня – я не уйду.

А потом он услышал шум, выглянул на улицу и увидел толпу. Люди шли к гостинице, окружали её живым щитом. В этой толпе было что-то неправильное. Толпа должна быть разношёрстной, несогласованной в своей монолитности, дискретной хотя бы по возрастному признаку. А здесь шли все примерно одних лет, пожилые. И с ними шла Диана. Диана Целенаправленная.

Так это же родители, сообразил, наконец, Банев. Они узнали и примчались. Тэдди. Он их предупредил, и они сорвались с насиженных мест, из семейных гнёздышек и тёплых постелек. Потому что взрослые никогда не бросают своих птенцов. Даже когда те выросли. Даже если они выросли не теми и не такими.

– Господин Банев! – к нему через толпу пробиралась рыхлая тётка с надутыми силиконом губами. – А весточку нам передать ребятишки не просили? Они же не просто так вас послали, они же что-то хотели нам сказать?

И Банев увидел сотни глаз, в которых были ожидание, боль и надежда. Значит опять врать, понял Банев.

– Они просили передать, – Банев прикрыл глаза, вспоминая основательно подзабытый текст. – Не убий и не лжесвидетельствуй. В поте лица добывай хлеб свой и возлюби ближнего как самого себя. И не завидуй и не жадничай.

А что он ещё мог им сказать?

Доброта спасёт мир

Когда субъект не справляется с притоком новых данных естественным путем концептивного аналогизирования, он становится жертвой перцептивного аналогизирования.

Роберт Шекли, «Обмен разумов»

– Эту разработку мы украли у русских, – доверительно сообщил начальник оперативного управления Роберт Фергюсон. – С некоторых пор они весьма продвинулись в области психотронных технологий. Как вы понимаете, Джеймс, мы не могли допустить отставания. Приняли меры. Яйцеголовые из технического отдела собрали и протестировали устройство. Теперь пришло время испытать опытный образец в полевых условиях. От вашего отчёта будет зависеть, поступит ли прототип в серию.

– Шеф, вы же знаете – я специалист по другим видам вооружений, – сказал Джеймс Ганлайкстер. – Огнестрельное, холодное. Тупые тяжёлые предметы. Кулаки.

– Вы прекрасный работник, Джеймс, и скоро, это ни для кого не секрет, станете начальником отдела боевой подготовки, – сказал Фергюсон. – Но надо идти в ногу со временем. Старые методы устарели, будущее за высокими технологиями. Вот эта коробочка может в корне изменить наше представление о боевых столкновениях, заставит вырабатывать новую тактику и стратегию вооружённых конфликтов.

– Что в ней такого? – спросил Ганлайкстер, разглядывая лежащий на столе предмет, похожий на портсигар, но с двумя кнопками и небольшим раструбом. – В чём фишка?

– Всё просто, – сказал Фергюсон. – Нажимаете красную кнопку, и прибор начинает генерировать направленное поле, в зоне действия которого человек становится лучше. Добрее. Честнее. Великодушнее. И даже, чёрт побери, бескорыстнее! Как вам это, Джеймс?!

Фергюсон расхохотался, а Ганлайкстер недоумевающе спросил:

– Но какое же это оружие? Зачем делать противника добрее и честнее?

– Затем, что доброму труднее убивать, – с жалостью глядя на подчинённого, объяснил Фергюсон. – Представьте себе взвод спецназа в одну секунду на поле боя проникшийся идеями гуманизма и пацифизма.

Ганлайкстер честно попытался представить и не смог. Во время последней акции по ликвидации наркокартеля в Колумбии, ему не удалось сдержать озверевших в схватке парней, и они вырезали всех, с кем надеялось душевно побеседовать руководство агентства.

– А не лучше ли подобные технологии для начала опробовать на подопытных животных? – спросил Джеймс. – Мне казалось, это так делается.

– Делается, делается, – проворчал Фергюсон. – Испытывают и на собачках, и на кошечках, и на обезьянках. Но кошечки не умеют говорить, понимаете, Джеймс? Нет, мы теперь знаем, что излучение абсолютно безвредно для организма. Но вот чувства объекта, эмоции, поведенческие характеристики…

– Почему бы этим не заняться парням из аналитического отдела? – спросил Ганлайкстер, делая последнюю попытку увильнуть от странного задания. – Делать умозаключения их прямая обязанность.

– Вот именно, – несколько раздражённо ответил Фергюсон. – Они слишком любят умозаключения. А нам нужен человек, который чётко и внятно доложит об эффекте от использования прототипа. Без домыслов и эмоций. Простите, Джеймс, но вы, как человек лишённый воображения, лучше всего подходите для этой миссии.

Фергюсон ухмыльнулся. Он был скорее польщён, чем обижен такой характеристикой. В глубине души он всегда гордился тем, что он парень простой и за пределами служебных обязанностей круг его интересов ограничивался бейсболом и пивом. Он считал, что таким и должен быть настоящий американец.

– Хорошо, шеф. Как это работает?

– Всё просто. Нажимаете красную кнопку – поле активируется, нажимаете чёрную – выключается. Радиус действия – около трёх футов.

Ганлайкстер взял прибор, подкинул его на ладони.

– Не направляйте на меня, Джеймс! – крикнул Фергюсон. – Вас что, не учили обращаться с оружием?

***

В отличие от коллег по агентству, Ганлайкстер всегда обедал не в кафе, а у себя дома. Он специально снял квартиру неподалёку, чтобы и в середине дня можно было насладиться обществом Эстелл и её стряпнёй. Они поженились всего два месяца назад, и ему ещё не приелась ежедневная паста с грудинкой.

– Сегодня в сливочном или в томатном соусе? – с порога весело спросил Джеймс.

Эстелл выглянула с кухни и важно объявила:

– Сегодня стейк и яблочный пирог.

Тыльной стороной ладони она стёрла муку с носика, покрытого веснушками, и нежно улыбнулась. В белоснежном переднике, туго охватывающим гибкую талию, она была чудо как хороша. Ганлайкстер крепко её обнял и поцеловал в шею.

– Нет, Джймс. Сначала ланч, – проворковала Эстелл, выскальзывая из его сильных рук.

– Я приму душ, пока накрываешь, – сказал Ганлайкстер.

Он был по-настоящему счастлив с этой девушкой. Уже много лет Ганлайкстер делал тяжёлую и грязную работу. Служба в армии, учёба в специальном корпусе и служба в агентстве. Выматывающая нервы, отупляющая ум, разлагающая душу работа на благо родной страны. Много крови и ещё больше пота. И дерьмо вёдрами. И продырявленная в трёх местах шкура и сложный перелом бедра, когда при десантировании порыв ветра швырнул его парашют на скалы. И небольшая гора трупов за спиной. Их вполне хватило бы для деревенского кладбища. Полный комплект. Женщины и дети там тоже были. Работа для суровых мужчин. И только с Эстелл он мог позволить себе быть мягким, лишь с ней не ждал пули снайпера в лоб или бандитского ножа между рёбер.

Переодеваясь, Ганлайкстер по инерции сунул прибор, который получил от Фергюсона, в карман халата, и теперь, сидя за столом, вертел его в руках, наблюдая, как Эстелл хлопочет у плиты. «Можно ли быть добрей, чем моя милая Эстелл?» – подумал Джеймс и, направив раструб в спину жены, нажал красную кнопку. Она вздрогнула, и банка с зелёным горошком полетела на пол. Эстелл повернулась, шагнула вперёд, смело взглянула мужу в глаза.

– Джеймс, – сказала она. – Я не хочу тебе лгать.

Голос её дрожал, на ресницах навернулись слезинки, но она была полна решимости.

– Дальше так не может продолжаться. Тебя никогда нет дома. Твои вечные командировки, из которых ты возвращаешься постаревшим на десять лет и после вскрикиваешь по ночам. Твои друзья, которые, не стесняясь, рассказывают при мне похабные анекдоты. Твоя вечная пивная отрыжка, от которой меня мутит. И я всё время одна. А Тревор Мелланби такой ласковый и обходительный молодой человек. Он дарит мне цветы и у его дяди адвокатская контора. Тревор и сам скоро закончит обучение и откроет практику, а у тебя, Джеймс, на уме один бейсбол и страховка на случай внезапной смерти.

– Тревор Мелланби? – Джемс не верил своим ушам. – Этот сморчок с первого этажа?

– Он не сморчок! Он пишет чудные акварели и цитирует Сэлинджера. А ты выиграл пари у Арнольда Каноби на лучшее знание устава караульной службы.

– Эстелл, ты переспала с Тревором Мелланби?

– Мне очень стыдно, Джеймс! – Эстелл зарыдала, и Ганлайкстер нажал на чёрную кнопку.

Лицо Эстелл сразу стало злым, слёзы мгновенно высохли.

– Не знаю, что на меня нашло, – сварливо сказала она. – Я не собиралась тебе говорить, пока Тревор не сделает мне предложение. По правде сказать, как самец ты меня вполне устраивал. Но сейчас тебе придётся поискать другую квартиру. И при разводе я не собираюсь возвращать подаренные мне украшения. Имей в виду.

– Хорошо, дорогая, украшения можешь оставить себе, – сказал Ганлайкстер. – Я пойду переоденусь, а у тебя горит стейк.

«Это хорошо, что сегодня я оставил пистолет в агентстве, – подумал Ганлайкстер, выходя из квартиры. – Ведь застрелил бы. А душить её выйдет слишком театрально, как в школьном спектакле».

– Эй, Джейк! – крикнула ему в спину Эстелл. – Грудинку я всегда покупала в кафе напротив.

***

Размолвка с Эстелл не испортила Джеймсу аппетит. На улице он купил хот-дог и съел его. Потом ещё один. И ещё. Поэтому он немного опоздал на совещание. Арнольд Каноби уже начал свою прощальную речь. Старина Каноби уходил на пенсию. Он был, пожалуй, единственным человеком, которого Ганлайкстер мог бы назвать своим другом. Они прекрасно ладили много лет, несмотря на то, что Каноби был старше Ганлайкстера и был его начальником. И сегодня уходящий на пенсию начальник отдела Арнольд Каноби озвучит имя преемника. Такова традиция. И начальником отдела станет Ганлайкстер. Все это знали.

– Я горжусь тем, что все эти годы работал с прекрасными людьми, профессионалами, мастерами своего дела, – говорил Каноби.

Ганлайкстер смотрел на мастеров своего дела и вспоминал, как вот тот, одноглазый Дженкинс, сдался в плен террористам, чтобы подобраться к их главарю, а потом активировал взрывное устройство. Тогда у него глаз и вытек. А вон тот, громила Редферн, голыми руками свернул шею вождю африканского племени во время ритуального поединка. А щуплый с виду Хестон, уходя от погони, завёл отряд боевиков на минное поле. Да, все они были профессионалами высшей пробы, патриотами и просто отличными парнями.

– По сложившейся традиции я должен сообщить вам кого по моей рекомендации руководство назначит на должность начальника отдела, – несколько смутившись, сказал Арнольд Каноби.

Бедняга Арни никак не решался сделать протекцию старому другу. Надо ему помочь, решил Джеймс. Он под столом вынул из кармана реморализатор и нажал красную кнопку.

Каноби пристально взглянул на него и сказал:

– При всех моих личных симпатиях к нашему общему другу Джеймсу Ганлайкстеру, я не могу доверить ему руководство отделом. Прости, Джеймс, но это было бы неправильно. У Джона Хестона меньший стаж работы в агентстве и он не так ярко проявил себя в оперативной работе, но по лидерским качествам и способностям организатора он превосходит тебя, Джеймс. Ты отличный исполнитель и назначить тебя на руководящую работу означает угробить твою карьеру. Ты не справишься, уж очень ты любишь быть хорошим парнем. Поэтому я буду ходатайствовать перед дирекцией агентства о назначении Джона Хестона начальником отдела боевой подготовки.

– Как же так, Арни? – спросил Джеймс, нажимая чёрную кнопку. Он сидел как оплёванный, мастера своего дела старались не смотреть на него.

– Не знаю, – ответил Каноби, вытирая пот со лба. – Я и сам не знаю, Джеймс, как так вышло.

***

Ганлайкстер шёл по улице, сжимая в кармане реморализатор, как будто это была ядовитая змея, и он держал её за глотку. Сволочь Фергюсон подсунул ему приборчик, который за пару часов разрушил такую налаженную, размеренную, полную смысла и внутреннего достоинства жизнь. Ганлайкстер потерял жену и должность. Может быть, он потерял работу. Может быть, список потерь не дошёл и до середины. Надо вернуться в агентство и швырнуть эту дрянь в лощёную рожу Фергюсона. Пускай Каноби её испытывает в полевых условиях, он теперь на пенсии, ему всё равно. А с Джеймса хватит на сегодня. Сейчас он зайдёт в бар, как следует промочит глотку и пойдёт швырять в Фергюсона этот чёртов прибор.

В баре двое патрульных полицейских держали на прицеле парня, по виду явного наркомана, который закрываясь девочкой лет двенадцати, тыкал ей в висок пистолетом и орал:

– Я убью её, мать вашу! Дайте мне уйти из этого долбанного бара!! Уберите свои долбанные стволы, вашу мать, я убью её сейчас, клянусь господом!

Полицейские начали медленно опускать револьверы на пол, а Ганлайкстер не колеблясь, прямо через карман выпустил импульс в сторону чокнувшегося наркомана. Тот сразу сменил пластинку.

– Этот сраный мир пропитан дерьмом, вашу мать! Зачем вы живёте, ублюдки, зачем плодитесь и размножаетесь? Что эти дети увидят хорошего в этом говённодолбаннозасранном обществе?! Я сам давно стал говном, но я хотя бы избавлю этого ангелочка от мучений.

Он выстрелил девочке в голову, а следующую пулю пустил себе в рот.

***

«Что я теперь доложу Фергюсону?» – подумал Джеймс. Данных недостаточно и они крайне противоречивы. Убийство это не шутки, теперь нельзя просто взять и умыть руки. Он вспомнил, как Джо Парети из аналитического отдела рассказывал в спортзале про парня, который изобрёл вакцину от какой-то смертельной заразы и первым испытал её на себе. Джеймс был очень добросовестным работником. Он направил раструб прибора на себя и нажал красную копку. И ничего не почувствовал. Зато теперь он прекрасно знал, что сказать Фергюсону. Начальник управления напрасно опасался за боеспособность спецназа, подвергнутого реморализационному излучению. Добро будет с кулаками, праведники не дадут себя в обиду. Пред взором Джемса Ганлайкстера открылась изумительная в своей божественной простоте картина мира.

Сначала он зашёл в ближайший полицейский участок и сделал заявление о том, что работа полиции в ближайшее время станет бессмысленной, ибо скоро все люди на земле станут подобны агнцам, но надобно уже сейчас превентивно начать истребление козлищ. Когда его попытались задержать, он покалечил несколько патрульных, забрал себе их оружие и пошёл проповедовать в парк. Он наставлял случайных прохожих о необходимости различать добро подлинное, абсолютное и добро лицемерное, сиюминутное, лишь к личной выгоде пригодное и зло ближним сулящее. Оттуда его спугнула полиция. А включённый реморализатор, направленный раструбом ему в голову, так и лежал во внутреннем кармане пиджака Ганлайкстера.

После он распугал проституток в весёлом квартале, избил сутенёра, разнёс букмекерскую контору, поджёг казино, ограбил банк и расшвырял мешок налички по асфальту.

Потом он изгнал со стадиона торговцев наркотиками.

***

– Ну а потом он перестрелял университетскую команду по бейсболу. Видно ему не понравилось, что за последние семь лет они не поднимались выше четвертьфинала, – сказал начальник аналитического отдела Джо Парети.

– Бедняга Ганлайкстер так и не понял, что это он был нашим подопытным кроликом, – печально сказал Роберт Фергюсон. – Вот ведь поганое дельце мы с ним провернули.

– Да уж, – согласился Парети. – Ему теперь не позавидуешь. Работать по специальности он больше не сможет.

– Уверяю вас, Джо, проблема трудоустройства меньше всего заботит пациентов психиатрических клиник. И не смотрите на меня так! В конце концов, это была ваша идея.

– Я всего лишь хотел сказать шеф, что теперь мы знаем, насколько опасна эта штука. Необходимо срочно принять какие-то меры.

– А вот это совсем не вашего ума дело, Парети! – строго сказал Фергюсон. – Меры принимаются. Канцелярия президента уже готовит ноту с требованием наложить бессрочный мораторий на работы с реморализационным полем. Русские вынуждены будут согласиться, иначе мы свернем совместную космическую программу, а им почему-то очень хочется в дальний космос.

Фергюсон долил в бокалы виски, давая понять, что разговор на эту тему считает законченным. Парети благоразумно молчал, позвякивая льдинками в бокале. Потом залпом выпил свой дринк и сказал:

– Я, пожалуй, пойду, шеф. Мне ещё реморализованных обезьянок усыплять сегодня.

– Да-да, Джо. Я вас не задерживаю.

И уже когда Парети выходил из кабинета начальник управления окликнул его:

– Послушайте, Парети! А вот вы сами хотели бы жить в таком мире? Где сплошь одни праведники. Ведь технически это несложно устроить.

– Я бы предпочёл застрелиться, – не задумываясь, ответил Парети.