Текст книги "Смерть перед Рождеством"

* * *

Он встретился с той женщиной, ее звали Ирис, и в группе она отвечала за безопасность. Ирис сказала, что хочет помочь Юнатану. Она знала, что ему нужна поддержка, поэтому, помимо прочего, отсыпала несколько граммов амфетамина, который Юнатан сразу же всыпал себе в рот.

Тотчас в глазах потемнело, а в уши словно вставили пробки. Легкие загорелись, по щекам потекли слезы, а потом Юнатана будто погрузили во что-то теплое и мягкое.

Ирис отвела его на квартиру, где сидел плененный еврей.

– Только не убивайте его, – сказала она.

Юнатан улыбнулся. С горем пополам, но еврей выжил. Хотя после всего ему наверняка пришлось вставить новые зубы и носить слуховой аппарат остаток жизни. Не говоря о сломанных ребрах, с которыми ему было обеспечено несколько недель постельного режима. Но он выжил.

Чтобы иметь на руках наглядное тому доказательство, Юнатан заснял его на мобильный – не раньше, чем вытер руки от крови.

Темноту комнаты прорезала вспышка.

Юнатан вышел из комнаты. Там никого не было, только он и Ирис.

– Пойдем… – Она потянула его за рукав.

И Юнатан понял, что все обстоит иначе, чем он до сих пор себе представлял.

* * *

Много лет тому назад Юнатан учился в старшей школе в Халлунде, но, по сути, был слабаком и мальчишкой. Он узнал об этом, когда одноклассники, поняв, что им нет необходимости ограничивать себя тычками и оскорблениями, учинили ему хорошую взбучку. И Эби Хакими оказался единственным, кто тогда пришел ему на помощь. Он спас его – ни больше ни меньше.

Юнатану всегда нравился его акцент – Эби будто не говорил, а пел. В нем чувствовалось врожденное благородство: казалось, Эби не способен причинить зло кому бы то ни было намеренно. Не то чтобы он был пацифистом, нет; последнее в Халлунде не приветствовалось. Но Эби был щедрым и справедливым. Делил с Юнатаном сигареты, когда они у него были. А нет – вместе тайком докуривали «бычки». Эби давал ему фильмы, потому что у Юнатана не было денег на диски. И помогал с уроками, когда тот не справлялся.

Но в гимназии их пути разошлись. Юнатан выбрал строительное дело, Эби – социологию и все, что с ней связано. Так они оказались в разных школах, в разных районах города. Поначалу поддерживали связь, но с каждым годом это получалось все хуже. У Эби появились новые друзья. У Юнатана тоже – которые брали его на концерты «белой музыки» и со временем познакомили с такими людьми, как Кристиан.

Акцент Эби. Как ни старался Юнатан, он не смог по-настоящему возненавидеть его. Потому что память оказалась прочнее самой дружбы. И этот до сих пор отдававшийся в голове певучий говор лишний раз напоминал Юнатану о его расслабленности и мягкотелости. Собственно, совсем не обязательно Эби говорил так до сих пор. Многим удается избавиться от акцента.

Юнатан старался забыть, но память не слушалась, и в его жизни будто зияла дыра. Особенно становилось не по себе, когда приходилось общаться с земляками бывшего друга. Память об Эби Хакими навевала на Юнатана грусть и отнимала силу. Он так и не осмелился заговорить с кем-либо о своих чувствах. Из опасения быть обвиненным в предательстве.

* * *

Ирис отвела Юнатана в комнату, где стояли только два стула и стол. На столе лежал пульт, как от телевизора. Из темноты вышел мужчина в костюме с красивыми руками. Он назвался Паулем. Во время их разговора с Ирис Пауль стоял в стороне и не спускал глаз с Юнатана.

Ирис объяснила Юнатану, что вечеринка, на которую она его пригласила, платная. Собственно, много с него не возьмут, сущий пустяк.

– Какой такой пустяк? – не понял Юнатан.

– Информация. И обещание, что ты никому не покажешь эти снимки. Иначе это и в самом деле будет выглядеть странно.

– Что за информация?

– О вашем движении. Ваши планы, мысли, действия – все, что нам будет интересно знать. Это все, но для нас это очень важно.

Юнатан вскочил с места:

– Это незаконно… вы не имеете права…

– Что незаконно? – удивилась Ирис. – Я впустила тебя в ту комнату – вот и все, что я сделала, и свидетелей тому нет… Все остальное сделал ты сам.

– Иди к черту.

– Если ты не согласишься, – продолжала Ирис, как будто не слыша его, – возникнет одна небольшая проблема. Чтобы избежать ее, нам с тобой нужно найти компромиссное решение. Надеюсь на твое благоразумие…

Она предложила ему денег, большую сумму. И обещала молчать.

– Я гарантирую тебе полную анонимность, – говорила Ирис. – Я знаю, насколько тебе нужны деньги.

Ее голос звучал участливо, и это пугало. Особенно когда Ирис взяла пульт и кивнула на аппарат с маленьким четырехугольным экраном позади Юнатана. Заморгала красная лампа, и фильм начался.

Глазам Юнатана предстала темная каморка, куда Ирис впустила его полчаса тому назад. Избитый человек все еще лежал там.

* * *

Теперь в распоряжении Юнатана оказалось два мобильника. Совершенно одинаковые – чтобы не возбуждать лишних подозрений, – они различались лишь фоновой картинкой.

Юнатан чувствовал себя предателем, жизнь разваливалась на части. Чтобы хоть как-то держаться по поверхности, требовался амфетамин. Юнатан покупал его в Сёдере у парня по имени Феликс.

Лето пролетело как в тумане. Время от времени Ирис назначала ему встречи и всегда оставалась недовольна. Информация, которую давал ей Юнатан, стоила немного. Он и сам это видел.

В конце августа Юнатан собрался в летний лагерь в Вестергётланде, упражняться в стрельбе и отрабатывать стратегии нападения. Амфетамин к тому времени закончился, и Юнатан решил просить прибавки. В обмен он предложил Ирис информацию о программе тренировок и тренерах в летнем лагере. Впервые за долгое время глаза Ирис загорелись неподдельным интересом.

Там, в лагере, он и засветился. Они отрабатывали пейнтбольные атаки, осваивали боевые искусства. Впервые в жизни Юнатан держал в руках огнестрельное оружие. После обеда – командные состязания, что-то вроде регби, которое они называли бликстболом[46]46
  От шв. «blixt» – «молния».


[Закрыть]. Ну и, конечно, пиво и гриль.

В самый последний из вечеров произошло самое страшное: мобильник Юнатана оказался в руках Кристиана.

– Мне жаль, – сказал тот, – но я должен сделать это.

Он выглядел опечаленным, по крайней мере так показалось Юнатану. Как будто и в самом деле не хотел причинять ему боль.

После первого удара в живот Юнатан почувствовал облегчение. Будто заслуженное наказание снимало с его плеч ставшую невыносимой ношу, по крайней мере отчасти.

– Прости, но ты сам виноват…

На этот раз в голосе Кристиана послышалась насмешка, но Юнатан не был в этом уверен. Потому что уже ничего не видел, а кишки будто кто-то завязывал тугим узлом.

Следующий удар пришелся в лицо. Юнатан слышал, как хрустнул нос. Он хотел закричать, но не получилось. А когда очнулся, лежа на земле в своей палатке, ткнувшись лицом во что-то вязкое и теплое, не сразу догадался, что это была его кровь. Руки были связана за спиной, в лицо ударил свет карманного фонарика. Окровавленные губы стягивала клейкая лента.

– Нет, – послышался за спиной голос Кристиана. – Смотри…

Юнатан не без труда открыл глаза. Что-то блеснуло возле самого его носа. Сопли и кровь сочились из раны на клейкую ленту.

А потом, как только глаза привыкли к темноте, перед лицом замелькало нечто, что он поначалу принял за отверстие флейты. Но это был револьвер, за которым возникло лицо Кристиана. Он тяжело дышал, стиснув челюсти.

Юнатан замычал. Кристиан опустил револьвер и отлепил клейкую ленту.

– Где он? – прошептал Юнатан.

– Здесь нет никого, кроме нас с тобой, – ответил Кристиан.

– Я… хочу поговорить с ним.

– Здесь нет никого, кроме нас с тобой, – повторил Крстиан.

А потом наклонился и прошептал Юнатану в самое ухо:

– Нам надо решить, что делать дальше. У меня два варианта, и ты должен выбрать первый. Потому что иначе конец и тебе, и мне.

Юнатан закивал. Кристиан поднялся.

– Итак, вариант первый, – услышал Юнатан над головой его голос. – Ты будешь передавать своим друзьям только то, что буду говорить тебе я, и ничего другого. Вариант второй…

Тут Кристиан снова залепил его рот клейкой лентой, и Юнатан ощутил у виска холод пистолетного дула.

Ему хотелось закричать. Он и в самом деле не знал, что выбрать. Кристиан потянул спусковой крючок, и Юнатан обмочился. Теплая жидкость потекла по бедрам.

Он хотел остаться одним из них, как оно было всегда. Не умирать.

– Выбирай, не торопись, – шептал Кристан над ухом.

17/12

Я просыпаюсь, чувствуя на лице волосы Сэм. Она повернулась ко мне спиной, упершись задом мне в живот, а лопатками – в грудь. Ее кожа бледнее моей. От ее тела исходит прохлада, в то время как мое пышет влажным жаром. Я обессилел. Мои руки дрожат, во рту сухо.

Пространство вокруг меня сжимается. Стены грозят обрушиться мне на голову. Одновременно в желудке поднимается тошнота. И это не абстинентный синдром, дело вовсе не в «Собриле». Это страх, нахлынувший откуда-то снаружи, с которым мое тело не в состоянии справиться.

Усилием воли я выталкиваю себя из постели, ковыляю в ванную и даже умудряюсь справиться с краном. Струя ударяет в сверкающую поверхность раковины. Я склоняюсь над унитазом, блюю. В желудке резь, кишки выворачивает наизнанку, дышать трудно, в глазах тьма. Дыхание становится поверхностным и быстрым – синдром гипервентиляции. В уголках глаз проступают слезы.

* * *

Я спрашиваю себя, как долго пролежал на полу ванной комнаты. Вокруг меня витает запах блевотины, но саму ее я смыл. По крайней мере, в унитазе нет ничего, кроме воды. Наконец я вскакиваю. Нашариваю на полке нессесер с «Собрилом», вытряхиваю из тубуса на ладонь две капсулы, избегая смотреть в зеркало на стене.

Я не пил вчера, точно. Почему же после Салема все вокруг плыло, как в тумане? Неужели это я позвонил ей первый? Да, именно так.

Я не помню, о чем мы с ней разговаривали. Одно только: как Сэм, стоя на коленях перед кроватью, расстегивала на мне джинсы. Ее волосы щекотали мне бедра. До сих пор у меня перехватывает дыхание при мысли об этом. Я забыл – очень старался забыть, по крайней мере, – как она хороша.

До сих пор я чувствую ее пальцы на своих плечах, там как будто даже остались отпечатки ее ногтей. Пять на одном и четыре на другом – сердце мое сжимается. Но «Собрил» притупляет любую боль.

Я выдавливаю на палец хорошую порцию зубной пасты и размазываю ее во рту. Потом возвращаюсь в постель, к Сэм, чувствуя облегчение от того, что она до сих пор спит. Обнимаю ее за талию, ее живот кажется мне необыкновенно мягким. И хотя между нами давно не было ничего подобного, происходящее представляется мне самой обыденной вещью на свете. Все-таки как хорошо дома…

Сэм спит спокойно, как будто совсем не видит снов. Проснувшись, она держит глаза закрытыми и проводит пальцами по моему лбу, линии волос. Я вздрагиваю; она улыбается, чувствуя это. Опускает руку, кладет ее себе на бедро. Вслушиваюсь в ее глубокое дыхание. Сэм трогает пальцами мой рот, я захватываю их губами. Вкус ее кожи пьянит меня, уши наполняют монотонный гул. Это «Собрил». Кровь стучит в виски. В конце концов Сэм мягко, но решительно наклоняет мою голову к себе, так что я чувствую на губах ее обжигающе горячую кожу.

* * *

– Что ты собираешься сегодня делать? – спрашивает она.

– Я… я хотел встретиться с Гримом.

– Вот как… – Она произносит это нарочито холодно, чтобы не выдать своих эмоций, тем самым выдавая себя с головой. – Зачем?

– Мне нужно встретиться с ним.

Сэм не отвечает, занимаясь в постели своим мобильником, пока я одеваюсь. У нее розовые щеки. Я открываю рот и закрываю его снова. Присаживаюсь на край кровати.

– Просто… так мне нужно.

– Понимаю, – говорит она.

Потом откладывает мобильник и проводит ладонью по свалявшимся волосам. Смеется, зажимая ладонью рот.

– У меня в волосах сперма.

– Прости.

– Мне это даже нравится.

Улыбка исчезает, и Сэм снова становится серьезной.

– О чем мы говорили вчера?

– Так… ничего особенного.

– И обо мне?

– Немного.

Я опускаю глаза. Сэм протягивает руку, берет меня за локоть:

– Я же сказала, ничего особенного.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты не расплакался.

* * *

Оставив Сэм запасные ключи, я выхожу на Чапмансгатан. Ноги скользят в снежно-льдистой кашице, кое-где присыпанной песком. Я спрашиваю себя: где Гофман? С тех пор как мы с ним расстались, я не видел темной «Вольво». Думаю, Бирк тоже.

Гофман затаился где-то в Стокгольме, выжидает. Я прохожу мимо киоска, читаю газетные заголовки. Ничто не напоминает мне о событиях последней ночи.

Шовле. Эштер.

Последние слова Эби Хакими вполне могли быть результатом мозговых судорог, заставивших губы сформировать ничего не значившие звуки. Но могли быть и осознанным ответом на вопрос Бирка. Кто знает…

Вполне вероятно, сам Эби Хаким не смог бы объяснить их происхождение.

* * *

– Ты соскучился по мне? – спрашивает Грим, встречая меня в прохладной комнате свиданий.

– Да, – отвечаю я.

– Я тоже соскучился по тебе. – Он перегибается через стол и втягивает носом воздух, будто принюхивается. – Ты занимался сексом.

Я чувствую, как мое лицо заливается краской.

– Да.

– Это Сэм?

– Да.

– Поздравляю. – Грим улыбается. – Она знает, что ты у меня?

– Да.

– И вы в первый раз занимались этим?

– В первый после того, как расстались.

– Ну и как оно?

– Тебя это не касается.

– То есть это было плохо?

– Я так не сказал.

Следующая фраза приходит на язык сама, помимо моей воли. Я сам не понимаю, откуда она взялась.

– Сэм напомнила мне…

Я замолкаю, не договорив.

– О чем она тебе напомнила?

– То, о чем я говорил тебе постоянно… Что я не смог бы без нее с этим справиться…

Грим хмыкает.

– Пустые слова.

– Но это правда, я так чувствовал.

– Что, больше не чувствуешь?

– Я не знаю.

Однако Гриму, похоже, уже все равно. Он широко зевает. Потом подносит руку к лицу, нюхает и морщит нос.

– Я насквозь провонял их препаратами, а они всё пичкают и пичкают…

– Так ты не пей.

– Как? Они же следят за мной, не отходят, пока не проглочу… – Он замолкает, потом его глаза вспыхивают. – С тобой что-то не так.

– Что?

Грим ставит локти на край стола, насколько это возможно в его положении.

– Ты в отчаянии… Как будто о чем-то сожалеешь.

– Да.

– О чем же?

– У меня не получается завязать… и осталось всего две штуки.

– Всего две таблетки?

– Да.

– Так раздобудь еще…

– Я не могу. Каждый связанный с «Собрилом» шаг регистрируется в Сети. Я рискую оказаться здесь.

– У тебя ломка?

– Я умираю. – Я киваю.

В глазах Грима читается нечто похожее не сострадание. Но я слишком хорошо его знаю, чтобы так обмануться.

– Я знаю, каково это, – говорит он. – Завязать без посторонней помощи почти невозможно, но ты попробуй. Потому что иначе скатишься на самое дно.

– Ты и в самом деле хочешь, чтобы я выкарабкался?

– Конечно.

– Почему ты этого хочешь?

– А почему ты спрашиваешь?

– Стоит только попытаться – и жизнь превращается в ад.

Он снова морщится.

– Да ладно, Лео… Или ты не коп?

– Да, но… это ты к чему?

– Я полагал, тебе нравится смотреть на меня такого… Как я мучаюсь, я имею в виду.

– Это не так. Зря ты так говоришь.

– Ну… я же не знаю… Разве тебе не странно, что я такой подозрительный?

– Можно сказать и так… А вообще, думай обо мне что хочешь… плевать я хотел.

Оба мы молчим. Мне становится стыдно, что я обидел его, – как ни старался я игнорировать это чувство.

– Так зачем ты приехал? – спрашивает Грим.

Мне хочется встать и уйти. Но один мой взгляд в сторону двери – очко в пользу Грима. Не так-то легко общаться с человеком, которому вынужден все время говорить только правду.

– Ты ведь знаешь Феликса из Сёдера? – спрашиваю я.

– Что за черт… – удивляется Грим. – Ты перешел в наркоотдел?

– Я не по работе, – отвечаю я. – Мне нужен его телефон.

– Но зачем?

– Ты знаешь, – отвечаю я после долгой паузы.

– Я думал… у тебя есть его номер?

Качаю головой.

– Я удалил его из мобильника, как только вернулся на службу. И я не могу спросить его у кого-нибудь из коллег без риска навлечь на себя подозрения.

Смотрю на Грима. Интересно, о чем он сейчас думает? Похоже, размышляет о том, стоит ли мне верить.

– Я хочу телевизор, – говорит Грим.

– Телевизор – это слишком, – отвечаю я. – Я мог бы раздобыть тебе мобильник получше, но телевизор…

– Достань такой, чтобы я мог смотреть в нем телевидение, – говорит он. – И читать новости.

– Спрошу в отделе краж, – говорю я. – Может, у них есть какие списанные.

Грим качает головой.

– Нет, нужен новый, с контактной предоплаченной картой. Купи на свои деньги. В конце концов, скоро Рождество.

Но с предоплаченной картой проследить за ним будет гораздо труднее. Я начинаю давиться от смеха: какой же он все-таки простак.

– Никаких контактных карт, – говорю.

– Хорошо, тогда с абонентной оплатой.

– О’кей.

– Обещаешь?

– Обещаю.

У Грима глаза как у куклы. Что они выражают, во многом зависит от того, кто в них смотрит. И что именно хочет видеть смотрящий.

Он диктует мне телефон Феликса, цифру за цифрой.

– Запомнишь?

– Если ты обманул меня и это не телефон Феликса, – говорю я, – у тебя заберут и тот мобильник, что есть сейчас. Я об этом позабочусь.

– А что, если ты неправильно его запомнил? – спрашивает он.

В этот момент дверь открывается и в комнату входит Плит – огромный рыжий козел.

– Время свидания истекло, – объявляет он. – У Йона утренние процедуры.

– Если тебе нужны таблетки, – шепотом обращается ко мне Грим, – у меня есть и другие номера.

Мне остается надеяться, что Плит его не расслышал.

– Мне показалось, ты желаешь мне развязаться с таблетками, – говорю я.

Он улыбается.

– Увидимся, Лео.

18/12

– Итак, – я наклоняюсь к ней, – вы утверждаете, что не били его, а… – листаю бумаги, – танцевали с ним?

– Именно так, – отвечает она.

– Он говорит, что все происходило на улице, и у меня есть два свидетеля, которые показали то же самое. Так это правда?

– Что?

– Что вы с ним танцевали на улице?

– Именно так, – повторяет она.

– При минус двадцати градусов по Цельсию?

– Мне не было холодно.

– И как же тогда получилось, что на его щеке отпечаталось ваше кольцо? – Я киваю на кольцо на ее безымянном пальце.

– Откуда мне знать?

В ней было два промилле, когда ее задержали. Первым делом ее отправили в вытрезвитель, где продержали достаточно долго. Тем не менее от женщины несет так, что дышать в комнате невозможно. Меня уже тошнит.

Четыре часа назад возле кабака на Васагатан мужчине выбили два зуба. Пострадавший обвиняет эту женщину, которая якобы его ударила. Она же утверждает, что они танцевали. Возможно, это вопрос точки зрения, но я так не думаю.

– Спасибо, – говорю я, чтобы хоть как-то закончить это. – Больше у меня к вам вопросов нет.

В общем, все как обычно.

* * *

Дверь в мою комнату, со столом, заваленным выписками из протоколов, стоит открытой. Где-то за стенкой зазвонил телефон. В одной из соседних комнат по радио читают новости. Из другой слышится Little Drummer Boy[47]47
  «Маленький барабанщик» – американская рождественская песня на стихи Кэтрин Дэвис.


[Закрыть], в версии «Бич бойз». Все вокруг – и голоса, и звуки – уводит меня в недавнее прошлое, когда я совершал автомобильную прогулку по улицам Стокгольма в компании Гофмана.

* * *

По дороге домой вижу Левина на другой стороне Кунгсхольсгатан. Нескладное тело укутано в пальто, воротник которого поднят – против усиливающегося ветра и снегопада. Теплый пар изо рта промерзает облачком сверкающих зернышек и жемчужин. Левин держит руки в карманах. Вид у него решительный, но спокойный. Когда из-за поворота выруливает машина, он поднимает руку, останавливает ее и прыгает на заднее сиденье. Я продолжаю наблюдать. Машина исчезает в направлении клиники Святого Георгия. Я не успеваю разглядеть водителя; вполне возможно, что это Гофман.

Грим говорил, что Левин приезжал в клинику и, очевидно, не хотел, чтобы я об этом знал. Спрашиваю себя, правда ли это.

На Тегельвег, между рекламами и афишами, – огромная фотография лидера «Шведских демократов». Он улыбается в камеру. Поверху слоган: «Партия всей Швеции».

Я достаю упаковку «Собрила» – в ней осталась одна-единственная таблетка. Проклятье… Набираю в мобильнике номер Феликса. Все решается само собой в течение нескольких секунд.

* * *

Когда чего-то боишься или сомневаешься в своих действиях – надо просто делать не думая.

Я звоню в домофон, оглядываюсь. Мариа-Престгордсгатан являет собой сплошное льдистое месиво. Сквозь туманную белую взвесь темнеют силуэты припаркованных автомобилей и снующие фигуры занятых своим прохожих, никому из которых нет до меня дела.

Похоже, мои опасения вызвать чьи-либо подозрения и в самом деле напрасны.

– Да? – спрашивает в домофоне хриплый голос.

– Привет.

Это все, что требуется. В замке что-то щелкает – и я вхожу в подъезд. Феликс живет на втором этаже. Я звоню в дверь и жду. Изнутри доносится музыка – что-то раритетное, вроде граммофона. Более современная музыка – из электронных звуковоспроизводящих устройств – пробивается на лестничную площадку сквозь стены других квартир.

Наконец дверь открывается. Он встречает меня в одних джинсах, голый торс отсвечивает болезненной бледностью. Феликс похож на умирающего; возможно, так оно и есть на самом деле.

– Юнкер, – представляюсь я, облизывая нижнюю губу.

– Поздновато, – замечает он. – Входите, я как раз подсчитываю выручку.

Я вхожу, запираю за собой дверь. Феликс исчезает в глубине небольшой трехкомнатной квартиры, музыка смолкает. Воздух здесь спертый, пропитавшийся по`том и насыщенный травяными парами. На столе в гостиной вижу пакет с героином, размером с хороший кирпич. А также множество пакетиков с марихуаной и другими всевозможными порошками и разноцветных тубусов с таблетками, упаковок и капсул. В центре всего этого – наполовину пустая бутылка виски и тяжелый, приземистый стакан. За столом на простом деревянном стуле сидит Феликс с карандашом в руке и раскрытым блокнотом.

– Как бухлалтерия? – спрашиваю. – Сходится?

– Если у кого и сходится, так это у меня.

Феликс ухмыляется. Потом хватает бутылку, осторожно наполняет стакан. Косится, прикидывая на глаз дозу.

– Только что продал пятьдесят граммов кокса владелице ночного клуба, она берет для гостей. До того – пять граммов морфина двум приятелям-пожарникам и пару «гусаков» воспитательнице из детского сада. – Он смеется, закинув голову. – Фрёкен из детского сада, представляешь? Это больной город. Я чувствую себя Рождественским Гномом.

– Теперь нет рождественских гномов, одни учителя младшей ступени, – поправляю я.

– Хм… – Фелик задумчиво косится на стакан. – В таком случае я – дистрибьютор биологически активных добавок.

Вытаскиваю из кармана пачку купюр, протягиваю Феликсу.

– Извините, но я спешу… Очень рассчитываю на вашу помощь.

– А… – отмахивается он. Берет купюры, пересчитывает.

– Мне нужен «Собрил», – напоминаю я.

Феликс щурится – как портной, одним взглядом снимающий мерки с клиента.

– Какая у тебя доза?

– От двадцати пяти до пятидесяти миллиграммов в день. Только для того, чтобы унять ломку, большего мне не надо.

– Хм… – повторят Феликс. – Вся проблема в том, что у меня нет «Собрила».

Я делаю большие глаза, прохожу к столу:

– Верни деньги в таком случае.

– Спокойно, Юнкер, спокойно… Когда ты позвонил, я думал, что он у меня есть. Но потом проверил…

Взгляд Феликса блуждает по комнате – между мной и мягким креслом по другую сторону стола, дешевкой из «Икеи» с выцветшими подушками. Не сомневаюсь, что под одной из них он прячет свой «ствол».

– И?.. – спрашиваю я.

– Есть другие «бензо», если ты понимаешь… И верь мне, Юнкер, ты останешься мне благодарен.

Феликс поворачивает круглую столешницу и берет два тубуса, оранжевый и черный, с одинаково белыми крышками.

– «Оксиконтин», – машет оранжевым. – Или «Халсион», – машет черным. – Он у меня кончается, а достать не так-то просто. Рекомендую, кстати. У него довольно узкий спектр действия, снять ломку – самое то.

– «Халсион»? – переспрашиваю я. – Снотворное восьмидесятых годов, зачем оно мне?

– Эй, – Феликс закатывает глаза, всплескивает руками. – В стране сказочных фантазий «птица Халсион» смиряет любую бурю взмахом крыла. Верь мне, это нечто. «Халсион» – суперэффективный «бензо», его тебе понадобится совсем немного. Всего полмиллиграмма – если ты, конечно, не хочешь превратиться в зомби. Всего ноль двадцать пять, чтобы покончить со всеми проблемами, понимаешь? Кроме того… – он загадочно улыбается, – «Халсион» входит в знаменитый коктейль Хита Леджера[48]48
  Хитклифф Эндрю (Хит) Леджер (1979–2008, Нью-Йорк) – популярный австралийский актер; умер от передозировки разнообразных наркотических препаратов.


[Закрыть].

Феликс бросает мне тубус. Поймав, я читаю английский текст на его боку. Потом открываю круглую крышечку – и при виде маленьких овальных таблеток рот наполняется слюной.

– Эти по ноль двадцать пять, – поясняет Феликс. – Есть и по ноль пять, если тебе нужны такие. Ты уснешь, но сначала будет очень-очень хорошо…

– Сколько? – спрашиваю.

– А сколько у тебя есть?

Он пересчитывает купюры.

– Вообще-то, они дороже, но скоро ведь Рождество… И потом, не каждый день выпадает честь обслужить стража порядка. То есть бывает, конечно, но не таких коррумпированных констеблей, как ты.

– Иди к черту, Феликс.

– Счастливого Рождества.

* * *

Тогда ему было семнадцать и каждый вдох причинял невыносимую боль.

Кристиан лежал в постели в своей комнате и смотрел телевизор. Там показывали, как его друзья на площади Медборгарплатсен сражаются с красными и полицией. С краю мелькнул Микаэль – швырнул кастет в картонную коробку и скрылся. Сам Кристиан не мог в этом участвовать: подхватил воспаление легких. Поэтому на его долю оставались уроки, на которых он никак не мог сосредоточиться.

А спустя пару месяцев, уже летом, они с Микаэлем вместе отправились на молодежный фестиваль. Приветствовали друг друга, вскинув руки, как наци. И тут же рассмеялись.

В тот вечер Кристиан узнал, что такое оральный секс. Ее звали Оливия, и у нее был не бюст, а мечта семнадцатилетнего парня. Оливия носила блестящий латексный жилет цвета хаки и блузу с очень глубоким декольте.

Они вошли в туалет.

– Подожди-ка, – сказала Оливия, отступила на шаг назад и расстегнула «молнию» на боку жилета.

Она улыбалась. Бюстгальтера под блузой не было. Когда она приблизилась к Кристиану, он разглядел между ее грудей маленькую татуировку в виде свастики.

По дороге домой Микаэль и Кристиан избили черномазого – зубы, точно стеклянные, так и крошились под их кулаками.

А ночью он лежал в своей постели в Хагсэтре и никак не мог уснуть. В горле стоял ком. Кристиан думал о своих новых товарищах, и все это казалось ему странным.

* * *

Они участвовали в факельных шествиях, грохоча тяжелыми ботинками. Красные шведоненавистники плевали им вслед и кричали, что не потерпят нацистов на своих улицах. Неужели они и в самом деле ничего не понимали?

В молодежном крыле партии «Шведских демократов» Кристиан и Микаэль были самыми юными. И чувствовали себя под защитой старших братьев.

Оба чуть не погибли тогда в Салеме. Они сражались с турками, и, по словам Микаэля, дело здесь было не только в автомобилях. Турки знали, что Кристиан и Микаэль состоят в Демократической партии; они ненавидели шведов.

Кристиан изменился, и не только лицом. Нечто составлявшее основу его личности стало другим. Он чувствовал это.

Он останавливался перед витринами магазинов и подолгу разглядывал свое отражение в сверкающем стекле или в зеркалах. Увиденное наполняло его гордостью. Да, это он, Кристиан, и ему доверяют товарищи – члены секретной группировки. С ними у него общие тайны и общие цели. Они хорошо понимают главную проблему шведского общества и знают, как ее решить.

Страх, безысходность, отчаяние – это пришло потом.

* * *

– Ничего не понимаю…

Это случилось однажды вечером, той же осенью. Микаэль стоял с мобильником в руке.

– Кто это? – Кристиан кивнул на трубку.

– Нилле.

Нилле, он же Нильс Перссон, возглавлял Южную группировку Стокгольмского отделения, куда входили Микаэль с Кристианом.

– И что? – спросил Кристиан.

– Он передал трубку председателю.

– Что? Самому?

Микаэль кивнул.

Несколько месяцев назад был избран новый председатель – уроженец Сёльвесборга с острым, пронизывающим взглядом, в котором читалось новое ви`дение задач Молодежного союза.

– Они начали чистку, – только и сказал Микаэль. – То, чего мы боялись.

Об этом говорили давно. Ходили слухи, что новый председатель и группа его ближайших приверженцев проявляют повышенный интерес к биографиям молодых товарищей по партии, в особенности некоторых, с уголовным прошлым. Молодежное крыло «Шведских демократов» – будущее партии, и это обязывает к известным ограничениям. Никаких драк. Никаких нацистских крестов и факельных шествий. Наиболее боевитые оказались в числе самых нежелательных, прежде всего из-за своей непредсказуемости.

– То есть тебя исключают?

– Да, до прояснения обстоятельств, по крайней мере.

Кристиан прочувствовал, как внутри у него что-то задрожало.

– А я? – шепотом спросил он.

Микаэль покачал головой:

– Нет как будто. Он никого больше не назвал, но сказал, что я не единственный. Если что, они позвонят тебе сами.

– Но я думал… – Кристиан мучительно подбирал слова. – Я не хочу оставаться там без тебя в любом случае.

Микаэль улыбнулся:

– Я ценю твою преданность, но ты не должен выходить из партии лишь ради меня.

– А если я так хочу?

Микаэль пристально посмотрел на друга.

– Ты серьезно?

Кристиан опустил глаза, перевел взгляд на телефон в руке Микаэля:

– Да.

Оба замолчали, каждый о своем.

Потом Кристиан включил игровую приставку. Протянул Микаэлю пульт, сам взял другой. Они сражались в хоккей: Микаэль – за сборную Швеции, Кристиан – Финляндии. Кристиан поддавался, но Микаэль все равно на что-то злился. Он сжимал пульт с такой силой, что костяшки пальцев утратили свой естественный цвет.

– Мне надо пройтись, – объявил наконец Микаэль. – Не могу больше ерундой заниматься.

* * *

Улицы блестели после дождя. Набухшее темными тучами небо словно пульсировало.

Они шли рядом, сунув руки в карманы курток. Миновали центр Хагсэтры, повернули к озеру. Остановились возле туннеля метро, проводив взглядами грохочущую электричку.

– Чертовы лицемеры… – Микаэль закурил. – Те, кто там остался, ничем не лучше нас. Они хотят того же, что и мы, и имеют те же проблемы. Вся разница состоит в том, что они слишком трусливы, чтобы заявить об этом во всеуслышание. Но какой от них толк в этом случае? Хочешь?

Кристиан вытряхнул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, закурил.

– Все верно, – согласился он. – Все они лицемеры.

– И хуже всех эта сёльвесборгская свинья… Что он о себе возомнил, в конце концов?

Кристиан огляделся. Асфальт под их ногами был усеян битым стеклом. На глаза попалась расплющенная пивная банка, разорванный в клочья пакет с логотипом магазина «Иса».

– Я должен позвонить Йенсу, – сказал Микаэль. – Он будет вне себя. Ты же знаешь, какого он мнения о новом председателе.

– Да.

– С тобой всё в порядке?

Кристиан поднял глаза: