Текст книги "Смерть перед Рождеством"

Лютценгатан мощена булыжником, выложенным в классической порядке. Таксист высаживает меня в самом ее конце, на развороте, напевая: Who’s got a beard that’s long and white? Who comes around on a special night?[30]30
  Кто это с длинной белой бородой? Кто бродит этой особенной ночью? (англ.)


[Закрыть] – в темпе бешеной польки.

Впереди, где, закругляясь, Лютценгатан пересекается с Виттстоксгатан, прапарковалась темно-синяя «Вольво», в салоне которого маячит знакомый силуэт. Я достаю сигарету, пытаясь разглядеть регистрационный номер, но это невозможно, поскольку машина стоит под углом.

Santa’s got a beard that’s long and white! Santa comes around on a special night!

Водитель возвращает мне кредитную карточку под звуки все той же «польки». Такси уезжает, я делаю затяжку.

* * *

Как полицейский, я привык вычитывать из обстановки жилья информацию о его владельце. Сделать подобное в отношении квартиры Габриэля Бирка было бы невозможно. Она довольно просторная, с высокими потолками, тем не менее здесь тесно. Бесчисленные дверцы, закутки и каморки превращают ее в самый настоящий лабиринт. Книг у Бирка мало, ему их заменяют фильмы и картины. Мебели из «Икеи» нет нигде, кроме кухни. Я замечаю наклейку со знакомым логотипом на кухонном окошке, когда выхожу варить кофе. Чашка синяя, с логотипом «Нюа Модератернас». В прихожей – кипа феминистских листовок, вероятно, с их последней демонстрации на площади. Кухню украшает большая фотография Твигги, во всей ее очаровательной андрогинности. На скамье возле окна – мобильник с подключенными к нему динамиками, из которых льется негромкая музыка.

Над диваном в гостиной – множество фотографий в черных рамках, развешанных в живописном беспорядке, на манер коллажа. Это снимки детей, мужчин и женщин и еще чего-то не совсем понятного. Самого Бирка нет ни на одной. Я спрашиваю себя: кто все они – родственники Бирка, его знакомые или же просто люди?

И под этим коллажем во всю стену сидит женщина. Она сложила руки на коленях и нервно заламывает пальцы, переводя взгляд то на нас с Бирком, то на темно-синий диктофон на низком стеклянном столике.

Я ставлю перед ней чашку, наливаю кофе – чуть больше половины.

– Еще, пожалуйста…

Она делает глоток. Я усаживаюсь в кресло напротив, жду.

Бирк устраивается в соседнем кресле со стаканом воды – настолько холодной, что стекло запотевает. На нем белая рубашка и серые тренировочные штаны с надписью «Армани» на бедре – без какого-либо нижнего белья, настолько я успел заметить, пока он стоял в дверях. Волосы у Бирка мокрые и взъерошенные, от него пахнет гелем для душа.

Женщина невысокого роста, с такой же стрижкой, как у Твигги на фотографии, – короткие черные волосы зачесаны на сторону и разделены безупречно ровным пробором. У гостьи Бирка большие глаза, маленький рот и веснушки на носу и скулах. Она одета в черные джинсы и толстый вязаный свитер. На ногах – красные сапоги. Не похоже, чтобы такая могла всадить кому-нибудь нож в спину. Хотя…

– Как… – начинаю я и тут же поправляюсь: – Итак, вы – респондент пятнадцать девяносто девять.

– Да.

– Как ваше имя?

– Лиза Сведберг.

– Сведберг через V или W?

– Через W.

– Это вы были в «Каиро» позавчера? Вы еще вышли…

– Да, я.

– Почему же вы так спешно оттуда удалились?

Женщина отпивает кофе, медлит. Постукивает ногтем по чашке. У нее маникюр – такого же цвета, как сапоги.

– Я испугалась, – говорит она.

– Что же вас так напугало?

– Всё… всё вместе. Я не хотела видеть, как…

Она обрывает фразу на полуслове. Бирк отпивает воды.

В большие зарешеченные окна льется бледный дневной свет. Я хочу курить.

– Зачем вы здесь? – спрашиваю.

– Тогда, возле Каиро, я видела его.

Она указывает глазами на Бирка. Потом смотрит на меня, словно желая удостовериться, что я ее понял.

– Я видела Габриэля, когда выходила из «Каиро». Я запомнила номер его машины и набрала в поисковике на сайте транспортного управления – сейчас это можно сделать при помощи обыкновенного мобильника. Там узнала его имя. Все остальное – по телефонному справочнику… В Стокгольме не так много Габриэлей Бирков.

– Круто, – замечает Бирк. – Ты не находишь?

– Да, но я думал, твоя машина зарегистрирована у нас.

– Моя машина – это моя машина, – отвечает Габриэль.

Я поворачиваюсь к женщине.

– Ну и зачем все это?

– Что зачем?

– Ну… вы искали Бирка…

– Я… – Она смотрит на чашку рядом с диктофоном, как будто все еще держит ее в руке, потом осторожно берет пальцами за ушко. – Я просто не знала, с чего начать. Никто не знает, что я здесь. Все на демонстрации в Роламбсховспарке, поэтому я выбрала именно это время… Никто не следит за мной, в этом я уверена.

– Разве вы не должны быть с ними на демонстрации?

Она качает головой:

– Нет, я сказала, что заболела.

– Вы знали Томаса Хебера, – продолжаю я, – были в числе его респондентов.

– Да.

– Расскажите об этом.

– О чем? – Лиза Сведберг поправляет челку двумя пальцами. – Томас вел исследование, задавал мне вопросы.

– Как он на вас вышел?

– Один из его респондентов поделился моими координатами, по-видимому, так. У меня нет ни постоянного адреса, ни мобильника… ему пришлось расспрашивать моих знакомых, так или иначе.

– Вы знали, кто он?

– Я много слышала о нем, в AFA он был видной фигурой… Какой-либо формальной иерархии там не существует, но Томас играл важную роль в AFA, пока состоял там.

– И когда вы с ним впервые встретились?

– В марте.

– Где это было?

– В кафе… Не в «Каиро», в другом, на Ванадисвеген, рядом с…

Она замолкает.

– Рядом с его домом? – подсказывает Бирк.

– Да.

– Он не говорил, что живет поблизости?

– Нет.

– Тогда откуда вы это знаете?

– Навела справки. И потом, через два дня после интервью Томас пригласил меня домой. Я спала с ним.

Последнему Бирк нисколько не удивился, в отличие от меня. Так вот почему в дневнике Хебера так мало записей с респонденткой 1599, несмотря на то что она была так важна для его проекта. Заниматься сексом с респонденткой, должно быть, серьезная этическая проблема. Томас хотел быть уверен, что его не выведут на чистую воду, даже в случае, если «полевые заметки» попадут не в те руки.

В своих записях Хебер предстает одиноким человеком, страшно одиноким… По всей видимости, таким он и был. Но глаза Лизы Сведберг увлажнились, и максима Грима подтвердилась в очередной раз: «Каждого из нас кто-нибудь да оплачет».

Она моргает. …it’s beginning to look a lot like Christmas, everywhere you go…[31]31
  «…и куда бы ты ни пошел, все начинает выглядеть по-рождественски…» (англ.)


[Закрыть] – поет в динамиках мягкий мужской голос. Лиза поворачивается к Бирку:

– Не думала, что вам нравятся рождественские песни.

– Кому не нравится Джонни Матис?

– О’кей, – говорю я. – Будем двигаться постепенно. Итак, вы с Томасом вступили в интимные отношения…

– Нет, вы выразились неправильно, – поспешно поправляет меня Лиза. – По крайней мере поначалу у нас все было иначе… что-то вроде посвящения.

– Но потом все-таки так?

– Да, где-то в апреле… Если, конечно, считать, что у нас с Томасом вообще были какие-то отношения… Все держалось в страшной тайне, так было нужно Томасу. Я все понимала, тем не менее это было… нелегко. Мы почти не выходили из его квартиры, если не считать нескольких походов в кино и вечеров за кружной пива в каком-нибудь баре… Ну вроде того, где вы меня видели, – добавляет она, глядя на меня.

Смеется, невесело. Мой мобильник звонит, заставляя тем самым Лизу замолчать. Это Сэм, я отменяю вызов.

– Простите, – говорю. – Продолжайте, пожалуйста.

– Даже не знаю, как это назвать… – признается Лиза. – Дело в том, что наши отношения… они продолжались только периодически… Вы понимаете? Время от времени Томас оставлял другого респондента и переключался на меня. Тогда мы начинали встречаться, по пять-шесть интервью зараз. Но потом он оставлял меня и переключался на кого-нибудь другого, а спустя некоторое время снова возвращался ко мне… Это называется «полевые исследования». Я не слишком компетентна в том, что называется социологией, но Томас говорил, что это неважно… Респонденты нужны разные. Иногда мне казалось, что интервью не более чем повод встретиться со мной… Такая вот я эгоистичная… Но со временем я поняла, что это не так. Что не все так просто, по крайней мере.

– И когда вы заметили, что у него к вам особый интерес?

– Когда… я не знаю. Томас был сложный человек… или просто порядочный, вернее сказать. Он считал для себя важным создать респонденту комфортные условия, дать ему почувствовать себя в безопасности… Возможно, это профессиональное, не более. Поначалу мне было трудно определить, насколько его отношение ко мне выходит за рамки чисто профессионального интереса. Мне казалось, во всяком случае, что было что-то кроме этого. И потом я поняла, что не ошиблась.

– Как вы это поняли? – спрашиваю я.

– Такие вещи понимаешь интуитивно. Это читается между строк.

Лиза Сведберг замолкает и спустя некоторое время продолжает рассказывать. Мы с Бирком молчим. Я спрашиваю себя, насколько продумано то, что она говорит. Или же это внезапно прорвавшийся, неконтролируемый поток речи.

– Иногда он больше месяца не давал о себе знать, а потом вдруг объявлялся и спрашивал, не желаю ли я сделать с ним еще одно интервью. Потому что появились новые вопросы и темы, которые ему было бы интересно со мной обсудить. Мы встречались, начиналось интенсивное общение, которое могло продолжаться до двух-трех недель. А потом все снова стихало.

– И вам хотелось бы встречаться с ним чаще?

– Нет, – отвечает Лиза. – Такие отношения вполне меня устраивали. Большего мне было не надо, я предпочитала оставаться свободной. Большинство мужчин мне не интересны. Немногие понимают толк в том, что я люблю, – то есть в сексе и политике. Одни нужны мне для секса, другие – для политических бесед. Но Томас был одинаково хорош и в том и в другом.

– Он держал ваши отношения в секрете, – говорит Бирк. – Вы тоже?

– Да…

– И как долго все это продолжалось?

– До… Вплоть до того, что произошло в четверг…

Она замолкает. Бирк откидывается в кресле.

– Что же такого произошло в четверг?

– В тот вечер, вы имеете в виду?

– Да, в тот вечер.

– Мы с Томасом обычно встречались в одном и том же месте, в одном переулке возле Дёбельнсгатан. У меня подруга живет там неподалеку, иногда я у нее ночую. Поэтому мне так было удобно. Мы с Томасом встречались в переулке и уже потом шли к нему на квартиру. Но в тот раз все получилось иначе. Мы договорились пересечься не в переулке, а на заднем дворе.

– Раньше такое бывало?

– Никогда.

– Тогда почему же?

– Просто… так получилось… – Она запинается. – Я испугалась.

– Чего вы испугались?

– Я стояла за мусорными контейнерами, – продолжает Лиза, словно не слыша вопроса Бирка. – Теми, что стоят на заднем дворе вдоль стены. Я ждала Томаса, который должен был появиться из-за угла. Когда послышались шаги, я подумала, что это совсем не обязательно Томас. Поэтому решила до поры оставаться за контейнером. Он вышел, я видела его в профиль. Томас высматривал меня – следовательно, не заметил. Он снял перчатки, сунул их в карман. Я собиралась было выйти, когда вдруг… произошло нечто такое, что заставило меня вернуться в мое убежище.

– Что же это было?

– Быстрые-быстрые шаги со стороны переулка. И, прежде чем я успела что-либо понять, Томас упал на землю. Из-за контейнера я могла видеть только его лицо, ведь я боялась пошевелиться… Но кто-то склонился над Томасом и начал шарить у него по карманам. Я даже… я не успела к нему выйти.

– Но вы разглядели, что этот кто-то шарил у него по карманам? – спрашивает Бирк.

– Да, я видела, как он переворачивал Томаса туда-сюда.

Глаза Лизы расширяются и словно стекленеют, а губы сжимаются в тонкую полоску. Некоторое время она молча глядит на стеклянную поверхность стола перед собой. Никогда не знаешь заранее, какое воспоминание может вызвать у человека наибольшее потрясение. Мне это известно, как никому другому.

– И что произошло потом?

– Я слышала, как этот человек занимался рюкзаком Томаса… расстегивал и застегивал молнии, замки… Рылся в вещах.

– А потом?

Это был уже мой вопрос.

– Он исчез. Или она. Это несколько удивило меня, потому что я была уверена, что меня заметили, а значит, после Томаса настанет мой черед. Я была в шоке, сердце так и колотилось. Я вышла из-за контейнера и… я ног под собой не чуяла от страха, правда… Я присела на корточки, склонилась над Томасом, чтобы проверить, дышит ли он. Оказалось, нет… Я не думала о том, что он мертв, просто не допускала такой мысли… Но каким-то образом почувствовала, что все поздно… Так оно бывает… И это чувство будто накрыло меня с головой, я не смела поднять на него глаз.

– И что вы сделали дальше? – спрашивает Бирк.

– Сделала ноги, так и не решившись его тронуть. Помимо прочего, я боялась оставить на нем свои отпечатки. И позвонила в полицию.

– Вы звонили в SOS, – поправляет Бирк.

– Да.

– И что сказали?

– Вы разве не знаете? Полагаю, наш разговор с диспетчером записывался.

– Мы его еще не слушали.

Мы заказали эту запись, но она не успела до нас дойти прежде, чем дело перехватило СЭПО.

– Сказала, что человека зарезали ножом, и назвала адрес.

– Но вы говорили не своим голосом.

– Да, старалась как могла…

– Зачем?

– Я… я не хотела…

Лиза смотрит на свои руки – такие красивые, нежные.

– Преступник, – подаю голос я. – Вы его не видели?

– Нет. Не знаю даже, мужчина это был или женщина.

– Но чтобы вогнать нож в человеческое тело таким образом, требуется немалая физическая сила.

– Это ничего не доказывает.

– Конечно, – соглашаюсь я. – И все-таки для женщины крайне необычно быть настолько физически сильной, согласитесь… Однако главный вопрос в другом: что, собственно, было нужно ему или ей? Что искал убийца в рюкзаке и карманах Хебера?

– Вот это. – Она кивает на диктофон.

– Это? Откуда вы знаете?

– Поймете, когда прослушаете записи. Даже если не всё там правда. Я… я уже ни в чем не уверена. У меня голова идет кругом…

– Расскажите нам все, – говорит Бирк. – Мы прослушаем запись, но позже. Для начала просто расскажите.

– Я… я не могу.

– Как он вообще к вам попал? – спрашиваю я.

– Мне его дали.

– Преступник?

Вместо ответа она нажимает кнопку play. Прибор пищит, дисплей загорается.

Лиза протягивает диктофон Бирку:

– Он у меня с сегодняшнего утра, не так давно. Файлы обозначены именами респондентов или номерами. Первое интервью со мной – номер пятнадцать девяносто девять, следующее – пятнадцать девяносто девять-два, потом – пятнадцать девяносто девять-три и так далее.

– И еще одно, – замечает Бирк. – Вы, конечно, знаете, что мы больше не ведем это расследование. Мы передали его СЭПО.

– Я знаю, они уже были у меня.

– И что вы им говорили?

Лиза, вздыхая, трогает дисплей диктофона большим пальцем, словно протирает от пыли.

– Я… Собственно, СЭПО следит за нами постоянно. Они ведь параноики. Неважно, за что ты борешься. Достаточно заявить о своем существовании, чтобы попасть в их черные списки. Они – фашисты, похуже наци. У меня им удалось выведать не так много, во всяком случае… Я, как никто другой, хочу навести в этом деле ясность, но на СЭПО рассчитываю в последнюю очередь. Они называли Томаса псевдоученым и скрытым террористом. Понимаете? Его, лауреата международных премий…

– А кто это «мы»? – спрашиваю я. – Вы сказали «СЭПО следит за нами»?

– Ну… я имела в виду автономные общественные движения… Тех, кто занимается или так или иначе интересуется актуальной политикой и читает соответствующую литературу. Я слышала, они берут на заметку всех, кто покупает книги по этой теме, отслеживают через номера кредитных карт… Больные, одним словом. Мы боремся с фашизмом, понимаете? И тоже иногда вынуждены применять силу, исключительно в целях самообороны. Но автономные движения бывают разные. Это и борцы за права животных, и синдикалисты, и феминистки… то есть в большинстве своем мирные течения…

– С кем именно из СЭПО вы говорили?

– Гофман… кажется, так он представился… С ним была женщина, Берг… или нет, Бергер.

– Так у кого вы все-таки взяли этот диктофон? – Это опять Бирк.

– Я не могу сказать вам этого.

– Боитесь кого-нибудь?

– Тот, у кого я его взяла, не сделал ничего плохого, в этом я уверена.

Повисает пауза, потому что никто не знает, что говорить дальше. Лиза отпивает кофе.

– А кто такие «Радикальные антифашисты»? – спрашиваю я.

– У вас в мобильнике есть «Гугл»?

– Да, но там я уже искал. Сайт с логотипом – вот и все, что там есть. Но это кулисы…

Лиза откидывается на спинку кресла.

– Мы не организация, какой пытаются представить нас полиция и СМИ. Потому что организация предполагает вертикальную иерархию членов, от подчиненных до начальников. Мы же – принципиальные противники иерархии. Мы скорее сеть… И боремся против фашизма и насилия, прежде всего против расистов – таких, например, как «Шведское сопротивление».

– Но ваша борьба иногда принимает преступные формы, это вы понимаете? – говорю я.

– Это ваша точка зрения, – отвечает Лиза. – А мы полагаем, что в обществе, основанном на фашистских принципах, невозможно победить фашизм исключительно законными методами. Это как «Антисимекс» против вредных насекомых… Он просто не может быть нетоксичным. Мы…

– О’кей, о’кей… – успокаиваю ее я.

– Вот и все, что я хотела вам сказать… Кругозор полицейского ограничен, и вы просто не видите насилия, которое стало повседневностью и чинится над людьми…

– У меня такой вопрос, – перебивает ее Бирк. – Скажите, RAF-V и RAF-S – это разные вещи?

– Нет, одна и та же сеть. Это разные подразделения, которые выполняют разные функции во время демонстраций. Есть белый и черный блоки[32]32
  Буквы V и S – сокращения слов Vitt и Svart – по-шведски «Черное» и «Белое».


[Закрыть]. «Белые» изначально настроены не применять силу, разве в целях самообороны. «Черные» же ориентированы на открытую конфронтацию, это наши солдаты. Собственно, это терминология СЭПО, поскольку мирные демонстранты традиционно одеваются в белое. Со временем эти определения стали общеупотребительны, ведь надо же как-то различать группировки с разными функциями. Общего у них гораздо больше, потому что при необходимости, как я сказала, силу применяют все. В своем кругу мы почти не используем эту аббревиатуру. Но Томас – другое дело… Она была удобна ему для классификации респондентов.

– Давайте вернемся к вашей последней встрече с Томасом, – говорю я. – Она не состоялась, но расскажите подробнее о вашей договоренности, если можно.

– Да. Обычно Томас звонил мне первый, когда появлялись новые темы для разговора и вообще… И на этот раз все было именно так.

– Но вы говорили, что чего-то боялись, – напоминает Бирк. – Чего?

– Я… я не могу вам этого сказать…

Лиза опускает глаза. Она хочет выговориться, я чувствую, как она мучается этим желанием, но что-то мешает словам вот так, запросто, сорваться с языка. Возможно, нам с Бирком следует поднажать на нее, проявить строгость. Но в этом случае возрастает опасность, что Лиза Сведберг вообще перестанет говорить.

– Томас Хебер вел записи ваших бесед на бумаге, – говорю я. – Вы в курсе?

Сейчас Лиза Сведберг больше всего напоминает женщину, только что узнавшую, что ей изменил муж.

– Томас Хеберг вел дневник, – говорю я.

– В этом нет ничего удивительного, – лепечет Лиза Сведберг, – но… неужели вы его читали?

– Да, – отвечаю я.

– Можно мне на него взглянуть? Он при вас?

Я качаю головой:

– Всё в СЭПО.

Лиза внимательно вглядывается мне в лицо.

– О’кей, – говорит она, будто решив для себя, что я не вру. – Жаль, что он не при вас, мне хотелось бы с ним ознакомиться… Томас писал что-нибудь обо мне?

– Да, – отвечает Бирк. – Но он не называл вашего имени, только пятнадцать девяносто девять… О ваших с ним отношениях он также умолчал.

– В самом конце, – говорю я, – он писал, будто вы хотели ему что-то рассказать. Кажется, эта запись датирована концом ноября… Вы хотели с ним зачем-то встретиться…

Лиза чуть заметно кивает.

– Несколько недель спустя, в следующей записи, – продолжаю я, – Томас отмечает только, что сильно взволнован тем, что вы ему сообщили… – Делаю паузу, чтобы перевести дыхание. – Что же это такое все-таки было?

– Я… я не могу вам этого сказать, потому что не уверена, что это правда.

– Это как-то связано с его убийством? – спрашивает Бирк. – Вы знали, что Томасу Хеберу угрожала смерть?

– Боже упаси… – выдыхает Лиза. – Я не знала ни о чем таком… Не думала, что Томасу следует кого-либо опасаться, честное слово…

– Хорошо, пусть не ему, – говорит Бирк. – Но ведь речь шла о какой-то угрозе. Какой и кому?

Она молчит.

– Ну хорошо… – продолжаю я. – Томас Хебер пишет еще об одном респонденте, шестнадцать ноль один… – Пытаюсь разглядеть ее реакцию, но это сложно. Не похоже, чтобы этот номер о чем-либо ей говорил. – И этот шестнадцать ноль один как будто проинформировал Томаса о том же, что и вы, но ваши сведения в чем-то расходились… Вы в чем-то ошибались, навели Томаса на ложный след, да?

Лиза смотрит на нас с полуоткрытым ртом. Она как будто удивлена, но чем? Тем ли, что я ей только что сообщил, или тем, что слышит это от нас… Непонятно, насколько нова для нее эта информация.

– То есть вы не знаете, кто такой шестнадцать ноль один? – спрашиваю я. – Никогда о нем с Томасом не говорили?

– Нет, никогда.

– А в ваших кругах… – продолжает Бирк, – или как это назвать… в общем, среди ваших знакомых… никаких таких слухов не ходило?.. Я имею в виду то, что вы сообщили Томасу.

Молчание.

– Ну, хорошо… я понимаю это как «да», – резюмирует Бирк. – Это были разные версии одного и того же события или же речь шла о разном?

– Я…

Она замолкает.

– Расскажите нам все, – просит Бирк.

Лиза Сведберг качает головой.

– Не могу.

– Почему не можете?

– Потому что…

– Боитесь кого-то подставить? – догадываюсь я.

Она кивает.

– И кого же?.. Вы должны помочь нам, Лиза.

Женщина смотрит на меня. Я чувствую, как напряжение между нами нарастает, а потом она словно выплевывает:

– А зачем я, по-вашему, здесь сижу?

– Да я…

Она достает из кармана мобильник, читает сообщение.

– Боже мой… – Поднимается с дивана. – Мне пора идти.

– Что, прямо сейчас? Но вы не можете…

– Я должна.

Она собирает вещи.

– Не уходите, пожалуйста… – Голос Бирка звучит умоляюще.

Лиза решительно качает головой.

– Послушайте, в Роламбсховспарке чрезвычайное происшествие. Один из моих друзей серьезно ранен… – Она кивает на диктофон. – Это я оставляю вам. – Быстро направляется к двери. – Только не отдавайте его Гофману…

– Как нам найти вас в случае чего?

Не оборачиваясь, она называет адрес в Бандхагене. Я успеваю записать его.

Потом хлопает входная дверь – и Лиза Сведберг исчезает.

Не оставляя никакой надежды на то, что когда-нибудь появится здесь снова.

* * *

Его оттеснили к одному из деревьев на краю площади.

На Юнатане куртка с капюшоном, и этого вполне достаточно. Когда в крови пульсирует столько адреналина, да еще в сочетании с амфетамином, любой холод нипочем.

На одной руке Юнатана кастет, другая сжимает бенгальскую свечу. Народу на площади, пожалуй, многовато. Он бросает бенгальскую свечу в копа неподалеку, та приземляется возле его массивных ботинок. Юнатан успевает заметить коллегу копа, метнувшегося в его сторону. Секунда – и слева обрушивается удар. Следующий приходится Юнатану между лопаток.

Он оборачивается. По какой-то непонятной причине шлема на голове полицейского нет, он валяется под их с Юнатаном ногами. Дубинка взмывает в воздух и опускается. Плечо Юнатана обжигает страшная боль – уж не перелом ли? Коп молотит как мельница. Юнатан выбрасывает вперед руку с кастетом, но попадает в щит.

Однако в следующий момент полицейский подается назад. Кто-то бьет его в спину – раз, потом еще раз. Он теряет равновесие и падает. Юнатан успевает отскочить в сторону.

Из-за спины копа появляется Эби. Его лицо скрыто маской, Юнатан узнает приятеля по одежде, в которой тот был в Халлунде. В прорези маски блестят знакомые глаза. Эби бросается на копа, прижимает его к дереву. Дубинка падает на землю.

– Фашистская гадина… – шипит Эби.

В глазах копа ужас. Левая рука нащупывает кобуру.

Эби отскакивает в сторону – лицо копа бледнеет, глаза выпучены, рот разинут.

Когда раздается выстрел и Эби падает, Юнатан ничего не может сделать, даже упасть перед приятелем на колени. Он очень хотел бы, но нельзя – потому что тогда все откроется…

Слезы текут по щекам Юнатана, но и они никому не видны под маской.

* * *

Кристиан не понимает, что происходит. Он стоит всего в нескольких метрах, но ничего не видит. Все кругом кричит, бежит, дымится. Что-то вспыхивает, а потом полицейские набрасываются на одного из его друзей.

Один полицейский стоит, прислонившись к дереву. По какой-то причине его шлем валяется рядом, на земле. Полицейский держит щит так близко от лица, что тот покрылся испариной. Кристиан узнает Юнатана, рядом с ним кто-то еще.

Когда за спиной раздается выстрел, Кристиан оборачивается. На мгновение все вокруг замирает – тело бьется в агонии. Юнатан стоит рядом и смотрит.

У того, кто корчится на земле, только один глаз.

* * *

Никто еще ничего не понял, но, словно по воздуху, разнесся слух: один из полицейских в Роламбсхофспарке якобы застрелил демонстранта в глаз. Не выдержали нервы. Когда вооруженного человека окружает вопящая толпа, ничем хорошим это, как правило, не кончается.

Основную массу участников демонстрации составлял Радикальный антифашистский фронт, с одной стороны, и «Шведское сопротивление» – с другой. Площадь до сих пор усеяна листовками. Много раненых, то и дело на глаза попадаются мужчины и женщины с повязками вокруг предплечий и пластырями на лицах. Пострадали и несколько полицейских, в основном царапины. На снегу пятна крови, остатки ракет и бенгальских свечей.

В воздухе витает запах гари, но дым рассеялся. Машины «Скорой помощи» выстроились в ряд. Пока медики занимаются демонстрантами, полицейские не спускают глаз с тех и других, а журналисты снимают и записывают. В стороне испуганная кучка любопытствующих. Где-то среди них Лиза Сведберг.

Мы с Бирком всего лишь зрители: наблюдаем за всем этим с другого конца парка.

– Ты видел?

– Я видел, – отвечает Бирк.

На снегу лежит красно-черно-белый флаг антифашистского фронта.

– Думаешь, его действительно застрелили в глаз? – спрашиваю я.

– В глаз или куда еще – теперь начнется черт знает что… Вспомни Гётеборг.

– Тогда мне был двадцать один год.

Бирк смотрит на меня удивленно:

– Правда?

– Я еще учился.

– И что, у вас об этом совсем не говорили?

– Говорили, конечно. Только сам я в этом не участвовал.

Бирк оборачивается, улыбается, показывая рукой в сторону дороги:

– Опять за нами этот «хвост»…

Там, припаркованная у тротуара, маячит знакомая «Вольво».

– Теперь они даже не прячутся.

Нащупывая в кармане диктофон, спрашиваю себя, какие еще сюрпризы готовит нам эта штука.

– Они знают, что Лиза была у нас, – говорит Бирк.

– СЭПО, ты имеешь в виду?

– Да, мы должны были ей об этом сказать.

– Но не успели. Вообще, на нее следовало бы надавить, может, даже задержать ее.

– Задержать антифашистку, которая ненавидит полицейских?

Из парка выруливает «Скорая». Без сирены, но с синей «мигалкой» на крыше. Народ нехотя расступается, пропуская ее. Рядом с нами приземляется листовка, на разбросанные по снегу такие же. Бирк поднимает ее, я читаю через его плечо:

«Шведская культура находится в критическом состоянии. За последние несколько десятилетий представители чуждых нам народов фактически оккупировали север страны. Между тем политики и СМИ продолжают призывать нас к толерантности и со всех трибун провозглашают расовую и культурную интеграцию. Каждый народ сам определяет свою судьбу, а значит, имеет право и должен защищаться. Нас уничтожают, в то время как коррумпированные политики любое проявление недовольства объявляют незаконным. Наши руки связаны, но приверженцам “мультикультуры” этого мало: они затыкают нам рты. Ситуация требует от нас незамедлительных действий. Мы должны заявить о себе, чтобы иметь возможность нанести ответный удар. Мы не можем больше молчать. Мы должны обеспечить существование нашего народа и будущее нашим детям».

Сверху листовки шел текст: «Вступайте в ряды “Шведского сопротивления”, боритесь за Швецию».

– О чем ты думаешь?

Бирк роняет листок на землю.

– О Лизе Сведберг, – отвечаю я. – Ведь то, что она рассказывала о ночи убийства, согласуется с показаниями Йона Тюрелля до мельчайших деталей… Неплохая наблюдательность для шестилетнего мальчика…

– Жаль, у нас нет подозреваемого. Показали бы фотографию этому Тюреллю.

– Сомневаюсь, что он мог разглядеть так много с такого расстояния, – говорю я. – Мальчик всего лишь видел, как кто-то рылся в рюкзаке Хебера. Кроме того, было темно – этот двор что угольный погреб. И потом, прошло слишком много времени. Мальчик мог подзабыть…

– И все-таки, – перебивает меня Бирк. – Можно было бы попробовать.

– Если только СЭПО есть с чем пробовать, – замечаю я.

– Думаю, вполне может быть.

– И кто он в таком случае?

– Черт его знает. – Лицо Бирка омрачается. – Черт их всех разберет…

Вокруг нас заснеженный парк. Мысли ускользают от моего сознания, я чувствую себя подавленным и усталым.

В толчее по другую сторону парка мелькает фигура Лизы Сведберг. Она держит руки в карманах, но едва ли озабочена холодом. Перед ней высокий мужчина, не сразу я узнаю в нем Оскара Сведенхага. Они о чем-то разговаривают, но Лиза все чаще замолкает, отводит глаза в сторону. Наконец уходит – быстро-быстро… Я наблюдаю не вмешиваясь. Я здесь ни при чем.

– Эй… – раздается над ухом голос Бирка. – Эй, очнись…

Я оборачиваюсь.

– Я говорю, пойдем, что ли… Что с тобой?

Я поднимаю голову.

– Ты совсем скис, – продолжает Габриэль. – Всё в порядке?

Я молчу. Вокруг воют сирены. Мы идем назад, к машине.

– Олауссон мне угрожает, – говорю я.

– Что?

– Стоит мне еще раз сунуть нос в дело Хебера – он отстранит меня от работы. Он не верит, что я завязал с «Собрилом».

– Черт… Но ты ведь… завязал, так?

– Почти… Есть еще кое-что… – Я спешу сменить тему.

– Что? – спрашивает Бирк.

Нащупываю в кармане «Собрил». Вспоминаю папу, его голос.

– Ничего, ничего… Просто я запутался… совершенно.

Бирк распахивает дверцу. Я оставляю «Собрил» в кармане, подавляя почти непреодолимое желание проглотить зараз целую горсть.

* * *

Мы покидаем район Роламбсхофспарка, черная «Вольво» следует за нами на расстоянии. Я достаю из кармана диктофон, протягиваю Бирку.

Смеркается. Где-то возле Кунгсхольмена «Вольво» пропадает из вида. Габриэль выглядит довольным. Включает радио, где рождественские песнопения чередуются с последними новостями из Роламбсхофспарка.

– Ты не забыл, что сегодня воскресенье? – спрашиваю я Бирка.

Он смеется:

– А какое это имеет значение?

* * *

Мой телефон звонит. Чертова штуковина…

Это Бирк. Я должен ответить, но не могу и не хочу, потому что под дверью ждет Сэм. И потом, уже вечер. Из квартиры за стенкой доносятся голоса и смех. Похоже, они там и в самом деле счастливы.