Текст книги "К нам осень не придёт"

– Вы не смеете, не смеете обвинять моих родственников! Вы всё лжете! Я не желаю этого слышать!

Дождь, что долго таился среди туч, наконец собрался с силами и хлынул в полном согласии с ледяным ветром, так что деревья и кусты закачались из стороны в сторону. Всеслав хотел было снять пальто и укрыть Анну, но она отбросила его руку и кинулась бежать по аллее к дому.

* * *

Октябрьский день клонился к вечеру, когда Левашёв с супругой прибыли домой. Владимир был рассеян, с Анной всю дорогу держался ровно и приветливо; когда же ему навстречу выбежала Елена, держа на руках малыша, он нежно поцеловал её в лоб, будто законную супругу после недолгой вынужденной разлуки. Элен расцвела и, по обыкновению, принялась рассказывать, как растут и чему научились за эти дни их малютки.

– После, дорогая, я буду готов выслушать от тебя самый подробный отчёт о наших наследниках, – шутливо перебил её Владимир. – Однако скажи мне, дома ли теперь маменька?

– Вот четверть часа назад вышла, – развела руками Елена. – Она тебе нужна?

– Да, и притом срочно. Куда она направилась, не сказала?

– Послала Марфу за извозчиком каким-то знакомым – мол, тот хорошо знает, куда ехать. Это она какую-то родственницу старенькую навещает, много лет уже, но меня с собой ни разу не брала. Маменька говорит, та старушка давно не в памяти, только её узнает, так что ездить с ней не надобно.

Вот удружила Катерина Фёдоровна, надумала на ночь глядя по гостям ходить! Когда ему так нужно именно теперь с ней посоветоваться! Видя его хмурое лицо, Елена лишь тихонько вздохнула и направилась к детям.

В семье уже привыкли к тому, что Катерина Фёдоровна и Владимир подолгу обсуждали дела – то есть управление имуществом покойного Алексея Петровича. С тех пор, как Левашёв устроился на службу к графу Нессельроде, времени на остальное стало сильно не хватать. Перед графом встал вопрос: продавать ли большую часть наследства или передать управление кому-то из семьи? На Анну – никакой надежды, она не деньгами интересовалась и не желала вникать во всякие торговые дела. Елена и не прочь была показать себя нужной Владимиру, но дети слишком требовали её заботы, а по складу характера она никак не могла манкировать материнскими обязанностями. А вот тёща, к удивлению Левашёва, охотно вызвалась на эту роль и даже проявила деловитость и предприимчивость, которых Владимир и не ожидал. Сообща они решили часть предприятий обратить в золото, часть сдали внаём, а управление тем, что осталось, Катерина Фёдоровна взяла на себя.

Но именно теперь Владимиру надо было поговорить с ней совсем о другом. Он велел Марфе, чтобы, как только барыня вернётся, та проводила её к нему, даже если будет уже поздний вечер.

* * *

Старушка Макаровна с трудом притянула к себе деревянные ставни, высунувшись из окна: холодный осенний ветер свистел всё громче, чёрные тучи загораживали звёзды, и похоже было, что скоро пойдёт снег.

– Ты сядь, сядь, чего же метаться-то попусту? – спокойно сказала она даме в элегантном вдовьем одеянии, которая взволнованно мерила шагами комнату.

Та стиснула тонкие руки в чёрных кружевных перчатках.

– Ох, Анисья Макаровна, не закрывала бы ты окно! Душно мне… Я ведь только у тебя и могу выкричаться-выплакаться, а дома должна стоять с поднятой головой, будто рыцарь в доспехах! Там пожаловаться некому. Ох, и устала же я!

– Что же, не вышло ничего? – Макаровна, не обращая внимания на слова собеседницы, всё-таки затворила ставни, подкинула дров в печурку и прикрыла дверцу. За ней весело затрещал огонь, запахло берёзовым дымком, и языки пламени заплясали сквозь щели печи, отбрасывая отблески на измученное, с ввалившимися щеками лицо дамы. Она закашлялась, прикрыла лицо рукой.

– Кашляешь от дыма? Или простыла? – во взгляде старушки мелькнуло беспокойство.

– Я, Макаровна, не знаю… То будто ничего, а то вдруг приступ такой нападёт: закашляюсь, и вздохнуть трудно. Лекарь выслушивал, говорил, мол – на юг, в тепло ехать надо.

– А ты?

– А что я? Хоть и решусь поехать, дочь со мной ни за что не захочет, она от ненаглядного своего никуда. А он, орёл её, таков – с него глаз не надо спускать.

– Ты кровью хоть не харкаешь? – помолчав, спросила Макаровна. – Надо бы ехать, милая, раз дохтур твой велит: он ведь не брешет!

– Кровью не харкаю пока… Да всё это пустые разговоры, я дочь с внуками здесь одних не брошу! И ведь Илья ещё! Довести до конца дела мои надобно, и зятька приструнить, а то он угрём извернётся, а выскользнет!

– Ты ж говоришь, не вышло ничего?

– Не вышло. Сидела я в закрытой коляске напротив дома, видела, как они возвращались с охоты своей, как он ей ручку подавал, из кареты помогал выйти. Она, никак, хромает, а живёхонька! Значит, ничего у него, бестолкового, не получилось – зря только зелье твоё потратили.

Макаровна быстро вязала: спицы так и сновали в её руках, вытягивая из мешочка с клубками толстую чёрную нить.

– То зелье, доченька, не последнее. Коли не передумаешь, возьми другое. Ишь, как же ты исхудала, бедняжечка, одни мосольчики и остались! Вот, возьми-ка…

Она накинула на плечи дамы тёплую шаль крупной вязки: та с удивлением рассмотрела подарок.

– Как же так, Анисья Макаровна, – ты ведь её только начала, когда я заявилась? Ох, ты кудесница!

– Хочешь, такую же дам тебе для дела твоего? Если зельем моим побрызгать – вот и соперница твоей доченьки уснёт и не проснётся!

– Не выйдет, Макаровна, милая. Она как заговорённая! Ничего её не берёт: так, полихорадит немного, да и всё!

Старушка недоверчиво покачала головой, порылась в своих скляночках, мешочках с травами, от которых исходили пряные ароматы. Выудив несколько связок засохших цветов, она начала крошить их в деревянную миску, сопровождая свои действия шепчущей скороговоркой, от которой у дамы в чёрном начали слипаться глаза. Да ещё тепло комнаты и общество такой знакомой, родной Макаровны, перед которой можно было не представляться, действовало умиротворяюще. Вдруг дама испуганно вскинулась из кресла, будто ужаленная.

– Макаровна! А он-то что, всё спит да спит? И меня не слышит?

– Илюша-то? Да он, видишь… Я его теперь всё время на снадобьях держу – боюсь, как бы беды не случилось!

Старушка поманила гостью за собой. Дверь в соседнюю комнатушку была, как и в прошлый раз, приоткрыта, только сейчас там стояла мёртвая тишина. Обитатель комнаты лежал на койке, теперь уже не просто прикованный, а ещё и связанный по рукам и ногам. При виде этого гостья схватила Макаровну за руку.

– Да как же это так! Что же, он теперь целыми днями-ночами связанный? Развяжи его, Анисья Макаровна, развяжи хоть ненадолго! Не могу я на это смотреть!

Но старушка с неожиданной силой остановила даму, которая рванулась ослабить путы на спящем. Она поднесла горящую свечу близко к его лицу – дрожащий огонёк осветил хорошо знакомые гостье черты. Илья был теперь гладко выбрит, и можно было отчётливо разглядеть вокруг его губ, на подбородке и шее множество тонких шрамиков. Дама наклонилась к нему, но тут же вскрикнула и отшатнулась: между открытых губ спящего блеснули длинные острые клыки!

Макаровна властно взяла застывшую в ужасе гостью под руку и повела обратно.

– Вот так, доченька, – печально молвила она. – Илюша сам чувствовал последние дни, тосковал, просил, чтобы его прикончили. Не хотел он зверем жить, а я тут и забоялась, что, как просветление придёт, он либо в окно кинется, либо ещё что! Вот так и живём пока.

На этот раз гостья не зарыдала, а лишь стиснула руки так, что затейливое кружево перчаток треснуло и пошло дырами.

– Так, считай, он уже не человек? Всё равно, что те самые?

– Он… Он скорее в зверя превращается, как я думаю. Он, доченька, иногда в себя приходит, меня узнаёт, благодарит, прощения просит. Ну, говорю, какое тут прощение, когда я за вас перед вашими родителями покойными ответчица. Я ж вас и воспитала, и вырастила!.. А вот когда в нём та сущность-то, звериная, пересиливает, он тогда рычит, рвётся – чтоб выпустила его, мол, на волю, а он сам её, о которой всё грезит, найдёт! Совсем одержимый стал, даже мои снадобья не всегда помогают. А что делать с ним?

Гостья сидела смертельно бледная, скрестив руки на груди. По комнате бродили тени от огня печи и свечей, а ветер всё стучал и стучал в ставни.

– Макаровна, – нарушила молчание дама, – а может, Илья и прав, что умертвить его просит?

– Что ты! – замахала рукой старушка. – Думать не смей! Какой бы не был, он наш, он живой! Я его не боялась и не боюсь.

– Макаровна, – пробормотала гостья, – ты, никак, святая. А батька наш покойный, как напивался, говорил, что ты ведьма, и чтоб мы тебя опасались. А ещё говорил, тебе сто лет – он, мол, тебя уже сам старухой помнил.

Старушка дробно захихикала тонким голоском и отмахнулась.

– Покойничек, Царствие ему Небесное, меня хоть и жаловал, да пошутить любил больше. Ишь выдумал: ведьма! Они, ведьмы-то, другие совсем… Ты скажи мне, доченька, Еленушка твоя на тебя похожа?

– Больше на отца похожей выросла. Я бы привела её, Макаровна, да вот боюсь, если Илья вдруг что…

– Нет-нет, не нужно, что ты! После, может быть, и свидимся когда.

– Ты прости, Анисья Макаровна, я к тебе Елену ни разу не водила – я после свадьбы глупой была: своих стыдилась, хотела, чтоб дочь настоящей барышней выросла. А теперь только ты и есть у меня, кому довериться, вот оно как бывает.

Макаровна печально покивала, погладила гостью по голове.

– Макаровна, чувствую я, что Илье не помочь… И, если меня не станет, ты ведь не бросишь его? А мне судьбу Елены устроить надо, да так, чтобы никто на её счастье не позарился! Как мою любовь разлучница проклятая украла – а вот теперь её дочь моей Еленушке поперёк дороги стоит! Не успокоюсь, пока она жива!

– Тихо-тихо, – ласково проговорила старушка. – Ты, милая, не горячись, а то и Елене не поможешь, и сама сгинешь ни за что. Значит, твёрдо решила, не отступишься?

– Нет. Не отступлюсь.

Макаровна подумала немного, прикрыв глаза морщинистыми веками.

– Ну что же, коли так – твоё дело. Только будь осторожна, доченька. А теперь ступай, уж к ночи дело; братец твой теперь больше по ночам бодрствует, а уж если полнолуние… Не надо тебе это видеть.

* * *

Во дворе дома на Обуховской тускло светились огоньки над портерной и трактирами. Повалил рыхлый мокрый снег – снежинки достигали земли и тотчас смешивались с жидкой грязью. Дама, что вышла от Макаровны несколько минут назад, стояла и бездумно наблюдала, как белоснежные хлопья мгновенно исчезали на чёрных лужах под ногами. Надо было ехать домой, но она всё медлила.

Илья, младший брат, её единственный родственник, отныне больше не был самим собой! Теперь это дикий зверь, живущий инстинктами, и нет никакой надежды на излечение. Есть только клыки, горящие синим огнём глаза, капающая изо рта слюна – и единственное желание, единственная страсть: найти ту, что сделала это с ним.

Когда в тот проклятый год хозяин вернулся с мельницы в одиночестве, Илюшу и остальных пропавших стали искать; искали долго, но никаких следов не обнаружили. Исправник, что расследовал исчезновение, предположил, что спутники барина угодили в болото и утонули. Было отпевание, поминовение, по сгинувшим служили заупокойные молебны.

А через год он внезапно появился: оборванный, худой, полуодетый, покрытый какими-то странными мелкими шрамами. Если бы он не назвал сестру по имени, верно, она не признала бы в этом оборванце, ввалившемся к ним на кухню, своего младшего брата. И, благодарение Богу, было раннее утро, даже кухарка ещё спала. Илья выглядел диким и обезумевшим: он нюхал воздух, точно зверь лесной, осматривался, метался туда-сюда и всё вопрошал, настойчиво и безжизненно: «Где она? Я чувствую её, она была здесь… Она была здесь сегодня! Отведи меня к ней!»

Слава Богу, ей удалось обмануть его, сказать, что та, кого брат ищет, должна не сегодня-завтра вернуться – и тогда он сможет её увидеть. Илья согласился подождать это время в одной из маленьких подсобных комнатушек, куда обычно никто не заходил. Он дрожал, озирался по сторонам и всё время искал следы чьего-то присутствия.

А потом он описал внешность Той, кого жаждал встретить с такой безумной настойчивостью – и сердце у сестры едва не остановилось от ужаса и ярости. Опять она! Значит, всё это сделала она, проклятая нечисть! Мало ей было украсть чужую любовь и счастье, так она ещё искалечила её брата!

Илья немного успокоился от слов сестры; он рассказал, что после встречи с Той, кого он ищет, он потерял сознание, а когда очнулся – вокруг были существа, прекрасные собою, но не настолько красивые, как Та. Та была лучше их всех, но она пропала. Существа унесли его куда-то далеко, временами он впадал в беспамятство, а когда просыпался, звал Ту, единственную. Существа, что были ей сродни, смеялись и говорили ему забыть, ведь Та всегда уходила и бросала их, а он теперь один из них. Но Илья не хотел этого слышать, потому что, кроме Той, ему было ничего не надо. Он не знал, сколько дней там провёл, но однажды, когда существа уже почти перестали обращать на него внимание, он сбежал – и блуждал по лесу, без сна и почти без еды. Как-то он смог найти то самое место, где впервые повстречал Ту. Он едва не умер, вспомнив, как она предстала здесь перед ним, как коснулась его – а потом кинулся в ближайшую деревню и стал расспрашивать, не видал ли кто в окрестностях Ту. Нашлась ушлая баба, что поняла по его описанию, про кого он говорит – и подсказала, что Та почти год назад была здесь с каким-то молодым барином, и говорили они между собой, что, мол, в Петербург поедут.

Илья, как безумный, бросился в Петербург; его не смущали ни дорога, ни холод, ни голод. Достигнув города, он понял, что баба не обманула: он чувствовал Ту, слышал её запах… И запах этот привёл его прямо к дому барина, где служили они с сестрой… И вот теперь он будет ждать, пока Та не вернётся – ибо он знает, что ещё несколько часов назад она была здесь.

И когда сестра выслушала эту историю, она поняла, что действовать надо быстро. Она достала одно из тех зелий, что брала у Макаровны, своей старой нянюшки, и убедила брата поесть и выпить чаю, дабы хоть немного подкрепить силы. Илюша выпил и заснул мёртвым сном, а она немедленно, пока домочадцы ещё спали, бросилась на улицу к знакомому извозчику и, предложив ему все деньги, что у неё были, отвезла брата к Макаровне.

Глава 14

Опять они сидели друг напротив друга в столовой. Утро выдалось морозным, свежим и ясным; Елена с нянькой укутали детей и собрались с ними гулять, Анна же вызвалась составить компанию сестре с племянниками. После происшествия у Завадских она стала проводить больше времени с малютками; с Элен была ласкова и внимательна, с Владимиром общалась ровно, без привычной враждебности и презрения. Левашёв немного удивлялся этой перемене, однако сознавал, что так лучше. Пусть его первая попытка избавиться от жены сорвалась – ничего, время ещё есть. Главное, Софья Нарышкина, прелестная Софи, при встречах по-прежнему обнаруживала к нему интерес. Она почти ничего не говорила о женихе, графе Шувалове, и, видимо, сохраняла полное равнодушие к его персоне. А вот для Владимира у неё всегда находились радостные улыбки, их общение было живым и дружеским. Левашёв не позволял себе никаких вздохов возле Софьи или, не дай Бог, неосторожных признаний. Нет, это станет возможным, только когда он сделается свободен!

Катерина Фёдоровна пристально всматривалась в него светлыми глазами, и, казалось, угадывала, какого рода его мечты. Левашёв поёжился.

– Как вы думаете, нас никто не подслушивает? – пробормотал он.

– Люба отправилась вместе с Элен и Анет, а Марфу я услала в галантерейную лавку, – отчеканила тёща. – Если уже вы, граф, и собственному лакею не доверяете…

– Денису я полностью доверяю.

– Тогда прекратите трусить и оглядываться на дверь! Ей-Богу, Владимир Андреевич, коли вам так страшно заниматься этим делом, советую лучше остановиться! Вы только всё испортите, если будете так трястись.

Левашёва содрогнулся от её резкого, оскорбительного тона, но сдержался. Проклятая, злобная ведьма! Но она нужна ему, она тверда как сталь и, в отличие от него, не теряет присутствия духа! А потом, когда дело будет сделано, она послужит отличным «громоотводом», как он выражался про себя: её можно будет, в случае надобности, обвинить в покушении на Анну, призвав в свидетели прислугу, которая подтвердит, что Катерина Фёдоровна всегда ненавидела падчерицу. Он даже почти придумал, как это сделать; вот только неудача с нападением собаки заставила его перепугаться куда сильнее, чем он ожидал. Стоило только проговориться доезжачему или кому-нибудь подсмотреть его манипуляции с обувью жены!.. Впрочем, пока что, похоже, никто ничего не подозревал, включая саму Анет.

Тёща насмешливо смотрела на него, однако её тонкие холёные руки быстро перебирали клубки шерсти, что лежали у неё на коленях; контраст бесстрастного лица и нервных движений рук выдавал беспокойство.

– Со вчерашнего дня вы на себя не похожи, Владимир Андреевич. Вы не торопитесь, может быть, ещё не поздно передумать?

Владимир скрипнул зубами.

– Не вижу тут ничего забавного! Вы не были там, не видели, как всё происходило!

– Я своё дело сделала, как и обещала. А вот вы, граф, меня подвели. По-видимому, осторожность является вашей главной добродетелью.

– Ну это уж слишком, Катерина Фёдоровна! – вспыхнул Левашёв. – Я мог бы рассказать вам, как всё происходило, но…

– Не трудитесь, я всё знаю от Элен: Анет поделилась с нею всеми подробностями. Не будем переливать из пустого в порожнее. Я вам скажу одно: теперь извольте слушаться меня и действовать, как я велю.

* * *

После случая на охоте и последующего разговора с Полоцким Анна чувствовала себя будто в затянувшемся ночном кошмаре. Она пыталась гнать от себя предательские мысли, что сестра, да и, возможно, Люба были причастны к нападению борзой – но слова Вацлава Брониславовича снова и снова звучали в её ушах. Анна готова была молиться, чтобы если кто и намеревался покончить с ней, то это оказалась мачеха. Тогда Катерина Фёдоровна сама, или кто-то из её слуг действительно нанёс коварное зелье на платье и сапожки падчерицы. Однако мачехи не было в усадьбе Завадских, здесь же она, и правда, не заходила в комнаты Анны и не прикасалась к её вещам – как бы ей ни хотелось верить в обратное. Значит…

Она подумала бы на Владимира, но ведь он не так глуп, чтобы убивать её. Анна уже позаботилась, чтобы муж не наследовал ей: большая часть её состояния в случае её смерти переходила детям, а остальное получила бы Елена. Анна распорядилась так сразу после возвращения из Бадена. Просто ей была противна мысль, что, если бы она погибла там, в горах – Левашёв остался бы вдовцом и благополучно прибрал бы к рукам почти всё, что принадлежало её отцу. Нет уж! Если Элен захочет уйти от него, она будет полностью самостоятельна. А её, Анны, племянники и внуки Алексея Петровича Калитина заслуженно получат остальное, достигнув совершеннолетия. Когда Анна сухо поставила мужа в известность об этом, то получила не менее сухой ответ: «Разумеется, я не стану претендовать на состояние, принадлежащее моим детям». Ей казалось, этого вполне достаточно, чтобы обеспечить будущее сестры и племянников.

Да и зачем Левашёву так рисковать? Он получил всё, что хотел: богатство, положение в обществе, продвижение по службе, наследников, любовницу, готовую ради него на всё. Анна положительно не могла понять, что ещё нужно было бы Владимиру, учитывая его холодность и эгоизм. Потом, даже будучи настроена против него, она отметила, как он испугался во время происшествия на охоте. Даже наедине он больше не был с ней так холоден – наоборот, говорил, что только решился наладить их жизнь – а тут такой ужасный случай! Анна, разумеется, не верила в его дружеские чувства; она была склонна предположить, что Владимиру, как и ей, надоели вечная вражда и скандалы.

Но… Всё это значило, что князь Полоцкий оказался близок к правде, когда высказал догадку, что, вероятно, сестра решила её устранить! Что, если она всё-таки ревнует Владимира к Анне и боится, что у них начнутся супружеские отношения? Да нет же, не может этого быть! Элен пришла в настоящий ужас, когда Анна рассказала ей о нападении борзой – даже взяла с неё обещание никогда больше не участвовать в этих кошмарных забавах, где собаки могут загрызть человека! Анна знала, что Елена всегда была очень открытой, даже наивной, она ни за что не смогла бы так виртуозно притвориться!

Эти мысли занимали её всё то время, пока они с Владимиром ехали домой; ночью Анна не могла заснуть, ворочалась с боку на бок и всё думала, думала… Наутро она сразу направилась к Елене, провела с нею и детьми целый день, назавтра было так же. Анне делалось легче в присутствии сестры, рядом с ней ужасные догадки казались совершенной чепухой. При этом князь Полоцкий вызывал у неё настоящую ненависть. Как он мог наговорить гадостей про её близких этим своим омерзительно-спокойным тоном! Ещё и оскорбил преданную Любу, которая служит им с детских лет! Нет, она больше не желает его видеть!

Однако именно Полоцкий был тем человеком, который хорошо знал Алтын Азаматовну и мог про неё рассказать! И ещё, Анна не скрывала от себя, как её саму тянуло к князю, насколько он был не похож на всех остальных – притом же у них нашлись и общие секреты. Случай в горах, картина, где она изобразила Вацлава Брониславовича! Если она перестанет общаться с ним, то никогда не узнает разгадку этих странных происшествий!

* * *

Близился день рождения Елены, и Владимир торжественно объявил, что по этому случаю готов свозить именинницу в Гостиный двор, дабы та отвлеклась от забот о детях, отдохнула и выбрала себе подарки по вкусу. Элен в ответ захлопала в ладоши и, как подозревала Анна, с трудом сдержалась, чтобы не броситься Левашёву на шею.

У Анны это давно не вызывало былого раздражения, вдобавок она всё ещё чувствовала себя виноватой перед сестрой за то, что позволила себе оскорбить Элен ужасными подозрениям. Поэтому Анна, со своей стороны, горячо поддержала предложение Левашёва и спросила у Елены, какой подарок она желала бы получить от неё.

– Анет, милая! – Елена с улыбкой заглянула ей в глаза. – А что, если ты поедешь со мной в Гостиный двор? Там мы погуляем вволю по рядам, выберем себе лучшей материи на платья и мехов, купим вееров, перьев, шалей, всего-всего! Ах да, и непременно – лавки игрушек! Мы привезём прекрасных игрушек детям! А после зайдём с тобой в кондитерскую, отведаем сладостей… Мы так давно нигде не бывали вместе, с тех пор как… – она проглотила последние слова. – Со смерти папеньки.

Елена так сияла радостью, с такой надеждой ждала ответа, что Анне ничего не осталось, как согласиться.

И вот тихим пасмурным утром, в начале ноября, Владимир привёз их на Невский в своём экипаже, а после пообещал доставить сестёр в кондитерскую Вольфа и Беранже. Анна и Елена немного прошлись по проспекту; было сыро, но не ветрено, мостовые покрывал тонкий слой мокрого, тающего снега, сам воздух источал влагу, так что их перчатки и шляпки моментально промокли. Анна едва удерживалась, чтобы не позвать извозчика и не отправиться домой – серая погода, толпа и суета Невского проспекта нагоняли на неё тоску. Елена же, напротив, сияла; ну что же, хотя бы ради сестры придётся выдержать эту пытку.

Они устремились в Гостиный двор, целый торговый город с десятками лавок, магазинов, складов; казалось, здесь можно было купить буквально всё, чего душа ни пожелает! Строения все были из камня и железа, дабы не подверглись пожару, и не отапливались – поэтому в Гостином было не менее промозгло, чем на улицах. Там уже затевали предпраздничные рождественские торги с большими уступками. В тесных проходах толпился народ, все торговались, спорили… Сколько хватало глаз, шли меховые, шерстяные, мануфактурные, оружейные, мебельные, ювелирные, фарфоровые и прочие лавки. Елена тащила Анну всё дальше, они останавливались, приценивались к шёлковым и суконным отрезам материи, перчаткам, пуговицам… Конца-краю этому не было видно.

Часа через три или четыре, когда Анна уже шаталась от усталости, и в ушах у неё стоял звон, их наконец-то отыскал Левашёв, чтобы отвезти в кондитерскую. Он показал Елене выбранный для неё подарок. Это была старинная ферроньерка: рубин в золотой оправе на чёрном шнурке, сплетённом из шерстяных нитей. Владимир сказал, что точно такую же носит красавица на картине Да Винчи «La belle ferronnière». Элен повертела драгоценность в руках, разглядывая крупный рубин, и сообщила, что такой камень гораздо более к лицу Анет, как брюнетке с тёмными глазами.

По правда говоря, Анна была совершенно согласна с сестрой; Елена обладала очень белой кожей, светло-голубыми глазами, иногда казавшимися серыми, и светло-русыми волосами, так что голубой сапфир или топаз подошёл бы ей куда более, чем рубин. Однако вмешиваться не хотелось, и Анна просто стояла, ожидая, пока Елена что-то настойчиво вполголоса говорила Владимиру. В итоге тот охотно рассмеялся, развёл руками и с поклоном протянул ферроньерку Анне.

– О, не отказывайтесь, прошу вас, Анна Алексеевна! По счастью, у торговца, где я заказал это украшение, имеется ещё много антиквитетов по этому подобию. Идёмте, выберем другую ферроньерку для Элен.

В ювелирной лавке им подобрали чудесный сапфир в платиновой оправе. Анна хотела было вернуть безделушку с рубином Владимиру, но Елена умолила её этого не делать.

– Ну, считай, что это от меня, Анет, милая! Эта вещичка изумительно смотрится на твоей смуглой коже! И потом, – шёпотом прибавила она, – разве тебе не по душе нынешний мир у нас в семье? Вы с Владимиром только что перестали беспрестанно злиться и ненавидеть друг друга! Он говорил мне не раз: случившегося уже не воротить, а он готов на всё, лишь бы больше не браниться и никого не обижать! Помоги же ему!

– Хорошо, но только ради тебя! – через силу улыбнулась Анна.

Елена в ответ расцеловала её, помогла надеть ферроньерку и приколоть к волосам. Левашёв передал многочисленные покупки Денису, велел отнести всё в карету и доставить домой, пока они прогуляются по Невскому и выпьют кофею в кондитерской.

* * *

Дома Анна ещё раз поглядела на себя в зеркало. Действительно, старинная рубиновая ферроньерка в потемневшей золотой оправе оказалась ей удивительно к лицу! Анна так давно не получала настоящих, сделанных от души подарков, что сейчас даже не стала снимать эту вещь. Она суеверно подумала, что если она отложит ферроньерку, то хрупкое равновесие в их семье и только что установившийся мир с треском рухнут.

Она видела в окно, как Владимир отбыл обратно на службу, затем Катерина Фёдоровна с Элен сели в экипаж… Ах да, сестра ведь говорила, что после обеда они с маменькой собирались к знакомой портнихе – подновить, наконец, гардероб к празднику. Ну что же, слава Богу, Елена сегодня резва и весела, как ласточка, и не отказывается побаловать себя как следует.

Анне стало немного душно – но не так, как бывает от печного угару, а когда оказываешься в оранжерее среди множества цветущих растений, и их тяжёлый аромат кружит голову и туманит разум. Это было приятно; она вдруг представила себя розой в летнем саду, раскрывшей лепестки навстречу солнцу. Она запрокинула лицо, чувствуя, как вокруг лба разливается нежное тепло, и прикрыла веки. Как же хорошо…

– …Или почивать изволите? Барышня, князь сказал, мол, ему срочно надо вас видеть!

Голос Любы прозвучал будто издалека – как с другого берега реки. Ох, как не хотелось сейчас каких-то глупых разговоров, даже с князем Полоцким! Ей так спокойно и приятно в этом саду… Или, может, всё-таки принять его, а то невежливо будет?

– Барышня, а барышня? Что же князю-то сказать?

– После пусть зайдёт… – сделав над собой усилие, пробормотала Анна. – Я не хочу…

Она не договорила: голова и веки стали тяжёлыми, словно весили по сотне пудов; Анна вздохнула и отвернулась от Любы.

– Барышня, да что же это? Дурно вам? Воды принести?

«Мне хорошо», – хотела было произнести Анна, но у неё хватило сил лишь сонно улыбнуться. Горничная испуганно вгляделась в неё и выскочила из комнаты. Некоторое время ничего не было слышно, затем послышались шаги, снова приглушённо зазвучал её тревожный голос: «Никак, дурно ей, захворала барышня моя! Говорить не может! Князь, извольте глянуть, надо бы хоть виски ей смочить?.. За доктором послать?»

Прохладная рука коснулась запястья Анны, щупая пульс, затем кто-то провёл влажной тканью по её лбу и вискам. «Бегите, Люба, скорее за доктором!» – приказал мужской голос спокойно и властно. Князь Полоцкий. И чего он опять лезет не в своё дело?

– Оставьте меня… – заплетающимся языком проговорила Анна. – Всё хорошо… Князь… Спасибо, что навестили…

Полоцкий снова взял её за руку; его пальцы оказались ледяными и какими-то неприятно-жёсткими; Анна попыталась высвободиться, но ничего не получилось.

– Анна Алексеевна принимала какие-то снадобья?

– Нет, ваше сиятельство, они с Еленой Алексеевной сегодня изволили по магазинам ходить, потом в кондитерской кофей пили. Барышня довольная вернулась, обнова вот у неё…

– Люба, скорее, надо позвать доктора! – перебил Полоцкий. – Боюсь, Анна Алексеевна в плохом состоянии!

Горничная не возразила ни словом – лишь на лестнице зазвучала дробь быстрых шагов. Ну, когда же они оставят её в покое?

– Анна Алексеевна! Анна Алексеевна, вы меня слышите?!

* * *

Всеслав мог поклясться, что состояние Анны напоминало сильное опьянение или же маковый дурман. Но как графиня Левашёва могла подвергнуться воздействию подобного вещества, если целое утро ходила с сестрицей по магазинам?

Анна бессмысленно улыбалась, взор её блуждал по комнате, ни на чём надолго не останавливаясь. Всеслав ещё раз смочил её виски; похоже, лихорадки не было, графиня не задыхалась, не дрожала в ознобе.

– Анна Алексеевна, вы не могли бы встать?

Тщетно; Анна попыталась было пошевелиться, но сразу прекратила свои попытки.

– Ос… Оставьте же меня, князь… С-спасибо вам за всё. Мне так хорошо… Тепло. Я будто цветок… Я – роза…

Всеслав содрогнулся. Дьявол, а вот если бы он не завернул к Левашёвым сегодня? С того случая на охоте они с Анной не виделись, зато ему пришлось проявить чудеса изворотливости, чтобы не выпускать её из виду. Несколько дней он подъезжал к дому графа Левашёва в экипаже и выжидал, пока домочадцы Анны разъедутся. Он очень не хотел, чтобы при их разговоре с графиней присутствовали её мачеха или сестра – тогда всё окажется бесполезно.

И вот сегодня ему, кажется, повезло оказаться здесь вовремя: состояние Анны выглядит совершенно не натурально – значит, кто-то опять покушался на неё!