Текст книги "К нам осень не придёт"

Мачеха вздрогнула и впервые с их разговора беспокойно задвигалась в кресле.

– Может, и помню, – голос её прозвучал хрипло. – Да только что там вспоминать, столько лет прошло…

– Сколько прошло лет, я знаю, – отчётливо проговорила Анна. – А я про другое хочу спросить. Папенька вот говорил, что княжна Алтын, когда узнала, что девочку родила, всё рыдала, остановиться не могла – а потом и пропала. Хоть и стерегли её горничная с нянькой, она всё равно ушла.

– Да, так. И что же?

– Это ведь вы и были той горничной, которая мою мать не уберегла? Отчего она ушла – может быть, вы знаете?!

Анна лишь высказала одну из своих догадок – но она и предположить не могла, что эти слова так подействуют на Катерину Фёдоровну. Та вскочила с кресла, опрокинув его, попятилась, споткнулась и едва не рухнула: Анна едва успела подбежать и подхватить мачеху под руку. Однако та с силой оттолкнула её от себя.

– Тебе что от меня надобно? – свистящим шёпотом спросила Катерина Фёдоровна. – Уж не меня ли в пропаже своей матушки хочешь обвинить?

В глазах её сверкали ярость и застарелая ненависть, так что Анна даже сперва оробела. Но тут же ей пришло в голову, что слишком уж испугалась мачеха, что-то тут было нечисто. Но если приступить с ней с допросами, разумеется, ничего она не скажет.

– Я так – просто подумала, может быть, вы хоть что-то о ней вспомните, – миролюбиво ответила Анна. Она хотела добавить: «Вы ведь ей прислуживали», но вовремя сообразила, что напоминание об этом только разозлит Катерину Фёдоровну и лишний раз напомнит об их неравенстве.

– Маменька твоя со мной ни разу не изволила откровенничать – прозвучал краткий ответ, и больше Катерина Фёдоровна ничего не прибавила.

Анна некоторое время ещё пыталась как-то улестить мачеху, добиться от неё хоть каких-то сведений об Алтын. Тщетно: та лишь мотала головой и повторяла: «Ничего не знаю, ничего она мне не говорила». Анна, раздосадованная ещё более чем прежде, уехала домой – вернее, в дом Владимира Левашёва, который даже теперь никак не могла считать своим.

* * *

В гостиной она застала мужа и сестру Елену, которая при её появлении испуганно вскочила и, верно, выбежала бы из комнаты, если бы Анна её не удержала. По багровому румянцу, заливавшему обычно бледное лицо Элен, она догадалась, что сестра и муж беседовали отнюдь не о погоде… Анна даже удивилась про себя: отчего её всё это больше ничуть не трогает? Неужели за эти несколько дней она превратилась в такую холодную эгоистку, что совершенно не радеет за судьбу младшей сестры?

– Я навещала маменьку, – сообщила Анна, снимая перчатки и шляпку. – А какой сегодня погожий день для ранней осени!

– Надеюсь, вы прекрасно провели время, моя дорогая! – откликнулся Владимир и лукаво поглядел на Елену; та же, бедняжка, казалось, страстно мечтала провалиться сквозь землю. – Мы с Еленой Алексеевной не приказывали подавать чай в надежде дождаться вас.

«Мы»? Как же очаровательно! Анна вдруг поняла, что её супруг, похоже, получает искреннее удовольствие от этой игры, держа в полном подчинении Елену и одновременно наслаждаясь властью над ней, Анной. Интересно, что бы сказали их знакомые в Петербурге, если бы узнали обо всём этом? Как низко бы пал его сиятельство граф Левашёв в глазах света – ведь все вокруг считали его образом благородства и воспитания!

Она еле дождалась, пока прислуга, что принесла лёгкий ужин и чай, скрылась за дверью – а затем сухо сообщила Владимиру, что ей необходимо поговорить с ним наедине, теперь же. Елена с готовностью вскочила, однако Левашёв, что сидел рядом на диване, привстал и спокойно положил ей руку на плечо, с весёлым любопытством поглядев при этом на жену. Анну передёрнуло от отвращения.

– Элен, тебе нет нужды удаляться, если ты желаешь остаться здесь, – бросила Анна. – Но я попрошу вас, – она посмотрела на мужа в упор, – пройти ко мне. Я задержу вас ненадолго.

– Я скоро вернусь, Елена Алексеевна, – мягко сказал Владимир и вышел вслед за Анной.

Едва они достигли будуара, где из-за занавешенных окон царил мягкий полумрак, как Владимир молниеносно обхватил Анну за талию и повернул к себе… Она рванулась из его рук с яростью, казалось, даже удивившей Левашёва.

– Как вы смеете?! – прошипела Анна, с силой захлопывая дверь. – Вы, сударь, с ума сошли?

– Отнюдь! Если мне не изменяет память, Анна Алексеевна, вы моя законная супруга. И вы только что самолично изволили пригласить меня в свои покои, разве не так?

– Прекратите лицедействовать! Я не разрешаю вам дотрагиваться до меня, запомните это раз и навсегда! Я действительно вышла за вас замуж, но лишь потому, что не подозревала, насколько вы низкий и бесчестный человек!

– Ну вот, – огорчённо проговорил Левашёв. – И после этого вы ещё удивляетесь, что я, м-м-м, ищу утешения в обществе вашей сестрицы, которая относится ко мне куда более тепло?

Анна постаралась сдержать себя и не взрываться больше. Может быть, всё-таки удастся если не пристыдить его, то хотя бы припугнуть?

– А вы не подумали, что будет с вашей репутацией честного и порядочного человека, если все друзья и знакомые узнают о вашем поведении?

Анна невольно вздрогнула – Левашёв тигром подскочил к ней и железной хваткой стиснул её плечи. Она и не подозревала в нём такой силы: не то что вырваться, даже пошевелиться у неё не получилось.

– Вы говорите о моей репутации? – прошептал Владимир прямо ей в ухо. – Хотите напугать меня позором? А о репутации Елены Алексеевны вы и не подумали? И обо всей вашей – вернее, уже нашей – семье?! Ведь если вы скажете кому-либо хоть слово – пострадаю отнюдь не только я один!

Анна в отчаянии кусала губы. Разумеется, он прав. Попытайся она шантажировать его оглаской, они вместе с Еленой окажутся опозоренными. А что иного здесь можно сделать, она и понятия не имела. Жаловаться… но кому? Предводителю дворянства? Его святейшеству? Императрице? Как глупо, наверное, выглядела бы женщина, жалующаяся на неверность мужа!

Внезапно Анна почувствовала страшную усталость и опустошение. Она отошла от Владимира, уселась в кресло и закуталась в шаль. Ей казалось, что она, подобно утлой лодочке, несётся куда-то, влекомая бурным течением, и не имеет ни сил, ни возможности остановиться и самой выбирать дорогу. За неё уже всё решено, и сколько бы она ни сопротивлялась, ничего не изменится. Она посмотрела на мужа – тот стоял неподвижно и с интересом наблюдал за ней.

– Послушайте, зачем вам всё это нужно? – спросила она Владимира. – Отчего вы не женились сразу на Элен? Ведь она, в отличие от меня, вас боготворит, и была бы вам куда лучшей женою.

Левашёв помолчал, затем скупо улыбнулся:

– Считайте, моя дорогая, что я так и не смог выбрать между вами. Сейчас я ничего не скрываю: ведь ваш папаша, по сути, тогда припёр меня к стенке и сам навязал ответ на свой вопрос.

Он развернулся и вышел – судя по направлению удаляющихся шагов, направился к гостиной, где его дожидалась Елена. Час был уже поздний – Анна догадалась, что домой сестра нынче не собирается. Ну что же, она пыталась защитить Элен и она сделала всё, что могла.

Анна подошла к двери и заперлась в покоях на ключ, для верности повернув его два раза, а затем самостоятельно разделась и скользнула в постель.

* * *

После свадьбы с Анной прошло уже несколько месяцев, а Владимир Левашёв до сих пор не верил самому себе. У него получилось! Он женился на Анне, унаследовавшей половину огромного состояния своего отца, и полностью подчинил себе её сестру – наследницу другой половины. Правда, ложкой дёгтя в этой бочке мёда явились ненависть и презрение со стороны супруги, которые Анна и не думала скрывать. С первого же дня она стала запирать дверь в свои комнаты, и Владимиру вовсе не хотелось, чтобы об этом узнали посторонние. Болтовни прислуги Левашёв не опасался: обеих горничных он запугивал и одновременно щедро вознаграждал. В глазах высшего петербургского общества Левашёвы были прекрасной парой. Анна покуда молчала – через несколько дней после свадьбы она будто затихла, затаилась и перестала открыто проявлять враждебность. Только вот надолго ли?

И ещё: Владимир опасался отпускать Елену надолго от себя. Наверняка ведь на богатую невесту тотчас найдётся какой-нибудь удалой молодец; влюбится Элен, выйдет замуж – и прости-прощай другая половина калитинского состояния! Это тогда останется вдвое меньше, чем он рассчитывал! Проклятый папаша Калитин таки сделал ход конём и поделил наследство между дочерьми поровну! Странно: Левашёв до последнего был уверен, что Анет получит львиную долю.

Так что терять Елену было никак нельзя. Поэтому, когда Владимир после свадьбы выкупил, наконец, заложенный и перезаложенный фамильный особняк на Моховой, то, по окончании ремонта и покупки новой мебели, они въехали туда всей семьёй: граф и графиня Левашёвы и сестра графини со своей маменькой. На посторонний взгляд здесь не было вовсе ничего странного: дом большой, семейство раньше там жило тоже немалое – вот и теперь её сиятельство графиня не пожелала расставаться с мачехой и сестрицей. На людях Владимир с Анной был заботлив и нежен, с Еленой – приветлив и почтителен. Но, как только все они оказывались в узком семейном кругу, роли сестёр менялись. Ведь, по сути, Елена была подлинной супругой Владимира, а с Анной они так и остались полностью чужими друг другу.

Маменька Елены внешне ничем не проявляла недовольства, она держала себя с Владимиром нейтрально-вежливо, ни словом, ни взглядом не давала понять, что думает об их с Элен незаконных отношениях. Насчёт Анны же Левашёв испытывал недоумение: когда они только познакомились, в её присутствии он чувствовал, как кровь в нём вскипала, её красота заставляла его дрожать от восторга, а смелость и живость характера восхищали и завораживали. С того же дня, как началась её нервная болезнь, Владимир заметил, что ничего подобного он к невесте больше не испытывает. Точно раньше была в ней магия какая-то, некий колдовской огонь – а потом он погас. Да, она красива и прелестна, но этаких очаровательных барышень – пруд пруди. Совершенно ничего особенного.

Казалось, все мечты графа Левашёва наконец-то начали сбываться. После женитьбы он с помощью поверенного папаши Калитина, его адвокатов и управляющих подробнейшим образом вник в дела покойного и состояние его счетов. Некоторые из калитинских предприятий принадлежали Алексею Петровичу лично, другие были основаны на паях. Кое-что можно было бы выгодно продать либо сдавать внаём. Граф Левашёв потирал руки: похоже, знакомство с сёстрами Калитиными оказалось для него даже более выгодным, чем он мог мечтать. Левашёв окончательно расплатился с долгами, вернул себе особняк и подумывал о том, чтобы выкупить родовое поместье – впрочем, жизнь помещика его пока ничуть не прельщала. Петербургская знать и высший свет – вот куда он теперь стремился и где собирался стать своим, равным среди равных.

И надо же такому случиться, чтобы в конце ноября, как раз в преддверии рождественских балов и различных приёмов и развлечений, Елена, которая последнее время была подавлена и растеряна более, чем всегда, объявила ему, что у неё будет ребёнок.

* * *

От этого известия уже было не отшутиться и не отделаться ласковыми, ничего не значащими словами. Владимир самолично пожелал убедиться, что Елена не ошибается. Воспользоваться услугами их доброго знакомого, доктора Рихтера, разумеется, для такого дела было невозможно. Пришлось отыскать некую даму, специалистку по такого рода деликатным ситуациям; она и посоветовала акушерку, немку по происхождению, на скромность которой можно было бы положиться – разумеется, за соответствующее вознаграждение.

Владимир привёз Елену в своём экипаже к довольно опрятному двухэтажному деревянному домику недалеко от Сенной. Искомая акушерка квартировала во втором этаже и была предупреждена об их приходе.

Их карета подъехала к дому в сумерках; Владимир низко надвинул на лицо цилиндр и выглянул из экипажа. Он с удовольствием отказался бы от этой поездки, но доверить кому-то другому столь щекотливую миссию поостерегся. У него было слишком много далеко идущих планов, чтобы давать кому-либо повод для шантажа.

Они с Еленой поднялись по темноватой деревянной лестнице в квартиру акушерки. Полная, средних лет, чисто одетая немка невозмутимо впустила их, сделала реверанс и без лишних слов указала Елене на занавеску, за которой скрывалась задняя часть комнаты. Ни жива ни мертва, Елена проследовала туда, Владимиру же было предложено присесть за скромный столик, накрытый сверкающей белизной скатертью. Он послушался и сел; из-за занавески доносились шорох и приглушённый шёпот. Левашёв, заметно нервничая, достал трубку и закурил. Вот если бы оказалось так, что Елена ошиблась, и всё шло бы, как и прежде!

Ему казалось, что ожидание затянулось – на самом же деле прошло совсем немного времени, прежде чем по-прежнему невозмутимая немка и пунцовая от смущения Елена появились из-за занавески.

– Ну, что же, сударь, – с сильным акцентом произнесла немка. – Имею удовольствие вас поздравить: ваша фрау вскоре сделает вас счастливым отцом.

Елена испуганно глянула на Владимира и потупилась.

– Значит ли это, что никакой ошибки быть не может? – нервно спросил Левашёв.

– Уверяю вас, ни малейшей, – торжественно заверила его акушерка. – Положитесь на мой опыт: ждать радостного события осталось месяцев пять или шесть, не больше.

– Благодарю вас, – в замешательстве ответил Владимир и положил на стол несколько ассигнаций.

Немка ловко сгребла их и сунула за корсаж.

– Быть может, сударь, вам потребуются мои приватные услуги в дальнейшем? Мы можем договориться, чтобы ваша фрау приехала ко мне, если по какой-либо причине ей будет нежелательно находиться дома, когда наступит срок…

– Благодарю, – перебил Левашёв, краем глаза поглядывая на Елену: та сидела вся красная, едва дыша, низко опустив голову. Неужели ей так претит мысль, что акушерка, разумеется, понимает: они не женаты?

– Возможно, сударыня, мы воспользуемся вашей любезностью, – закончил он. – А теперь я вынужден напомнить вам, так сказать, о конфиденциальности нашего визита…

– Помилуйте, о чём говорить! Не извольте беспокоиться! – поспешила уверить его немка.

* * *

На обратном пути Левашёв напряжённо размышлял. Неожиданное осложнение, да ещё как раз тогда, когда у него появилось столько надежд! Хотя, если поразмышлять зрело, из любой ситуации можно найти выход – притом ещё небезвыгодный для него…

Ему припомнились льстивые поздравления и деликатные намёки друзей и приятелей, что при встречах поздравляли его с женитьбой и желали многочисленного потомства. Разумеется, при их отношениях с Анной ни о каком потомстве не идёт и речи – а вот это уже нехорошо. По природе Владимир, как и многие холодные эгоистичные люди, к детям был, в общем, равнодушен и никогда о них не мечтал. Но он понимал, как украсит его образ благородного человека и прекрасного семьянина появление наследника! Бесплодный брак всегда выглядит как-то не комильфо в глазах окружающих.

И теперь у него появилась такая возможность; только вот дитя произведёт на свет не супруга, а любовница…

Ну и какая, собственно, разница? Елена родит ему дитя, которое будет продолжением рода Левашёвых. Владимир слишком ценил чистоту и знатность своей крови, чтобы относиться к ней небрежно. Разумеется, его ребёнок – это его ребёнок, и неважно, кто его мать. Единственное, чем нельзя пренебречь – это их общая семейная тайна. Поэтому единственное, что оставалось графу Левашёву – отбыть поскорее со всем семейством за границу. Заблаговременный отъезд в дальние страны поможет скрыть от друзей, знакомых и прислуги, что это Елена, а не Анна станет матерью его ребёнка.

Глава 7

Майский дождь всё лил и лил. Анне вдруг припомнилось, как она больше года назад, дома, в Петербурге вот так же сидела у окна и увидела чёрного ворона, который рассматривал её по-человечески пристально. Теперь всё это казалось ей сном… Вроде бы она тогда накормила и приласкала умную птицу, нисколько не опасаясь её крепкого клюва и острых когтей. И вообще, отчего это люди часто видят в чёрных воронах что-то зловещее? Потом ворон улетел, и Анна уснула так крепко и сладко, как никогда не спала в тревожные майские ночи. На следующее же утро ей принесли от мачехи какую-то микстуру или настойку… А вот дальше воспоминания расплывались, как в тумане: да, она хворала и, кажется, ей всюду мерещилась мать – княжна Алтын.

Как странно, что всё это произошло практически в одно время! Сначала был ворон, потом она обнаружила, что проклятие, превращающее её в нечеловека, куда-то пропало. И тут же болезнь и исчезновение её волшебного дара.

Анна подумала, а, может быть, попробовать ещё раз? Она уже уверилась, что с вороном было связано нечто таинственное. Возможно, стоит попытаться воплотить его снова – и дар вернётся к ней? Ну, или ей удастся хоть что-то понять. Эти майские дни… Папенька встретил Алтын тоже в мае. И в мае же она пропала навсегда.

Ей стало душно и захотелось на воздух. Пусть там дождь, да даже ливень – ничего, она возьмёт плащ, зонт, выйдет на улицу и подставит лицо тёплым каплям! Вот бы теперь домой, в родное стрельнинское поместье!

Как только всё это закончится, она скажет Владимиру, что больше так жить не желает, и уедет к себе, в Стрельну – а они с Элен и Катериной Фёдоровной пусть себе живут, как хотят. Если Левашёва волнуют возможные пересуды – ну что же, она будет появляться в Петербурге время от времени и даже сопровождать его на всевозможные торжественные обеды и вечера.

Она как-то упускала из виду намерение Владимира выдать ребёнка Елены, что вот-вот должен был появиться на свет, за дитя её, Анны. Ей казалось, что этот ребёнок не будет иметь к ней ровно никакого отношения: ведь не заставит же её Элен растить собственное чадо, а будет заниматься им сама! Наверняка участия Анны здесь и не потребуется.

Она потянулась за шляпой и пелериной. Всё-таки надо отправиться на прогулку – просто невыносимо сидеть здесь долгие часы и ждать появления этого ребёнка! Быть чем-то полезной Елене она всё равно не может.

Она уже завязывала тесёмки шляпки под подбородком, когда дверь без стука отворилась, и появился Левашёв.

– Могу я просить вас уделить мне несколько минут? – нервно, без обычной иронии проговорил он. – Не стоит сейчас выходить: на улице сильный дождь.

Анна молча опустилась на стул. Какая досада, что её поймали на пороге! Но поведение супруга показалось ей необычным.

– Стоит мне выходить или не стоит, это я решу сама. Что вам угодно?

Владимир чуть поморщился от её резкого тона. Он, и правда, выглядел непривычно растерянным.

– Вы помните, Анна Алексеевна, к какому решению я… То есть мы все вместе пришли в Петербурге. Вы тогда согласились, что иначе никак нельзя.

Анна молчала и ждала лишь пока он уйдёт.

– Так вот. Я желал бы быть уверенным, что… Ведь случиться может всякое. Если у Элен… У Елены Алексеевны это пройдёт неблагополучно, но ребёнок выживет – то вы не перемените решения и возьмёте на себя заботу о нём, ибо больше некому…

– А что, Элен так плоха? – перебила Анна. – Что говорит акушерка?

Владимир поёрзал на стуле; Анна подумала, что впервые видит его таким недовольным и смущённым.

– Там, по-моему, ещё ничего не кончилось. Вроде говорят, всё происходит, как должно быть, но я не хочу…

В коридоре прозвучали торопливые шаги и голос Катерины Фёдоровны: «Владимир Андреевич!» Левашёв и Анна одновременно вскочили.

– Ну что? Что?!

– Владимир Андреевич, вы бы зашли хотя бы на минуту к Элен, – мачеха поджала губы и тяжёлым взором уставилась на Анну. – Ваше сочувствие нужно ей сейчас куда больше, чем Анет.

Владимир вздохнул и с несчастным видом поплёлся за тёщей. Анна посмотрела ему вслед: даже со спины обычно подтянутый, уверенный в себе граф казался сконфуженным, аж сутулился. Неужели же он и вправду испытывает к Елене какие-то чувства? Или просто такая роль ему слишком непривычна и некомфортна?

Анна неслышно вышла на галерею, что опоясывала второй этаж; она заметила, как внизу мачеха едва ли не силком втолкнула Владимира в комнату Элен… Некоторое время было тихо, потом раздался крик несчастной Елены – и Левашёв пулей вылетел обратно в холл. Лицо его было брезгливо перекошено; прикусив губы, не попадая руками в рукава, он напялил сюртук, схватил цилиндр и опрометью выскочил из дома.

Великий Боже! Анна вдруг подумала, а ведь Элен и вправду может умереть! Нет, не в силах она больше здесь оставаться и беспомощно прислушиваться! Она кинулась к себе, схватила накидку и шляпу, бесшумно сбежала по лестнице. Уже выходя, Анна вздрогнула и обернулась: ей показалось, что спину её точно прожгло углём – до самого сердца. В холле стояла Катерина Фёдоровна и смотрела ей вслед: светло-серые глаза её сверкали, прямо как и давеча, во время их разговора, острой, непривычной ненавистью – Анне показалось, что мачеха сейчас набросится на неё и начнёт душить… Вскрикнув от испуга, она выбежала из дома под дождь.

* * *

Вечерело, и ветер мало-помалу прекращал швырять крупные капли воды ей прямо в лицо. Анна промокла и брела по тихим узким улочкам Бадена в полном одиночестве. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она выскочила из дома, но содрогалась при мысли, что надо вернуться. Анна вспоминала прощальный взгляд Катерины Фёдоровны, и зубы у неё начинали выбивать дробь. Отчего-то ей казалось, что если с Еленой плохо – она избегала про себя слова «умерла» – то мачеха, у которой разум помутится от горя, непременно проберётся к ней в комнату с ножом и зарежет её, спящую…

Анна потрясла головой и провела влажными перчатками по лицу. Господи, что за глупые мысли?! С чего это Катерине Фёдоровне убивать её? Она не разбойница! Но рассуждения были бессильны перед иррациональным страхом. Мачеха сама открыто признала, что ненавидит её; и она так явно перепугалась, когда Анна начала спрашивать об Алтын.

«Она точно что-то знает, – подумала Анна, – но зачем это скрывать, когда столько лет прошло? Ведь теперь-то уж никто её не накажет. Папенька рассказывал, что едва не велел их с нянькой высечь тогда за нерадивость, да раздумал: не до того ему было…»

Стараясь восстановить в памяти немногие известные ей события, связанные с матерью, как можно точнее, Анна не заметила, как забрела в какой-то не то парк, не то лесок на окраине города. Наступили сумерки, дождь моросил усыпляюще-монотонно; Анна вдруг осознала, что давно идёт наугад и понятия не имеет, в какой стороне их дом. Вокруг тихо шелестела молодая листва, было не холодно, но очень сыро, дорожки под ногами превратились в тропинки, покрытые лужами, а её ноги в кожаных ботинках давно промокли.

Сначала Анна не испугалась: ей казалось, стоит повернуть по тропинке назад, и она скоро выйдет из леса – но это оказалось не так. Тропа прихотливо извивалась и взбиралась куда-то вверх, и вместо того, чтобы вернуться в долину, Анна очутилась на горном склоне. Она пошла быстрее, чтобы достигнуть вершины горы и осмотреться, однако времени на подъём ушло много – вокруг начало темнеть.

Ни души! Анна стояла, стиснув руки в насквозь мокрых перчатках, и вглядывалась в тусклые огоньки внизу. Она слишком плохо знала окружающую местность, чтобы определить отсюда, точно ли это Баден или же какой другой городишко? Но, так или иначе, надо было скорее спускаться и выбираться к людям – не может же она ночевать здесь, в горах! Она пойдёт быстро, как можно быстрее, через четверть часа будет уже внизу – а там наймёт экипаж и доберётся, наконец, домой.

Спускаться по раскисшей от дождя тропинке оказалось очень трудно – труднее, чем подниматься, – да ещё и небезопасно. Анне уже стоило очень больших усилий сдерживать панику; она понимала, что бежать нельзя: она может поскользнуться и переломать ноги, а рассчитывать на чью-то помощь тут не приходилось. Однако гораздо сильнее её пугала сгущающаяся темнота. Вот ещё немного – и она совсем перестанет различать, куда ступает.

Она устала, запыхалась, но запрещала себе останавливаться. За спиной осталась, вероятно, ещё половина пути, когда Анна перестала видеть огоньки внизу. Как она ни напрягала зрение – тщетно! Вокруг была темнота. Пока Анна шла, она слышала лишь своё громкое, частое дыхание, но стоило замешкаться на минуту, как её окружили звуки ночного леса: шелест, потрескивание веток, шорох чьих-то шагов… Шагов?! Она до боли в глазах начала вглядываться во тьму…

Ничего! Анна из последних сил заставила себя успокоиться и идти дальше. В конце концов, она не в тропиках, не в джунглях – ну, какая опасность может грозить здесь, в Нижней Австрии, в такой близости от людского жилья? Здесь, верно, и звери-то дикие не водятся!.. Она смотрела прямо перед собой и чувствовала, как волосы шевелятся на затылке: прямо из чащи на неё уставились чьи-то глаза, горящие, точно два угля… Только угли были бы красными, а тут – сверкающий голубой цвет, напомнивший чистый снег морозною зимою…

И только когда эти два голубых огонька начали медленно приближаться, Анна очнулась. С воплем ужаса она кинулась бежать, не разбирая дороги; ей казалось, она слышит тяжёлые шаги за спиной. Она обернулась на бегу, никого не увидела, но при этом с размаху врезалась в какое-то неудачно подвернувшееся дерево, да так, что искры из глаз посыпались. Шляпка слетела с головы, подбирать её нечего было и думать. Прижимая руку ко лбу, Анна засеменила дальше, стараясь не оскальзываться на тропинке – та становилась всё круче… Она уже ничего не различала вокруг, только почувствовала, что больше не может удержаться на ногах, летит и падает в холодную склизкую грязь…

* * *

Анна пришла в себя от холода – её трясло мелкой дрожью. Платье, ботинки, перчатки были насквозь мокрыми, шляпы на голове не было. Вероятно, вся она была перемазана в грязи. Шишка на лбу болела, а когда Анна попыталась встать, она вскрикнула и пошатнулась – похоже было, что вывихнула ногу во время падения.

Она нащупала под собой что-то твёрдое. Скамья? Да, точно, она сидела на какой-то скамье, а вокруг угадывались очертания чего-то, напоминающего беседку в парке. Но как она сюда попала? Перегнувшись через деревянную балюстраду, Анна различила тусклый свет фонарей и контуры домов – они были даже вроде не так и далеко – вот только идти она всё равно бы не смогла. Анна повернула голову и увидела в темноте, совсем рядом с собой, те самые глаза, что смотрели на неё там, наверху, из кустарника. Они так же горели, как голубой лёд или снег.

– Мамочка! – тонким, срывающимся голосом сказала Анна. – Ой, мамочка… Ой, Господи.

Это, несомненно, были чьи-то глаза, но кому они принадлежали, она не смогла бы ответить ни за что. Они были в сажени от неё, бежать Анна всё равно не могла, поэтому просто сидела неподвижно, стуча зубами. Может быть, ей всё это снится? Сейчас она откроет глаза и увидит, что лежит на своей мягкой, удобной кровати, за окном будет просыпаться чистенький весенний Баден, а Люба подаст ей в постель кофей со сливками.

Анна зажмурилась изо всех сил, прижала руки к лицу и содрогнулась: совсем рядом с собой ей послышалось чьё-то шумное дыхание, будто к ней приблизился какой-то крупный зверь. Сама она даже перестала дышать от страха, только продолжала твердить сама себе: «Сейчас всё это закончится. Я проснусь, и всё закончится».

И только когда воздуху в лёгких стало уже не хватать, а сердце бешено заколотилось от недостатка кислорода, она, наконец, опустила руки, открыла глаза. В шаге от неё стоял кто-то. В темноте ничего толком разглядеть ей не удалось – но угадывающийся силуэт, несомненно, был человеческим, а не звериным.

– К-к-кто здесь? – дрожащим голосом пролепетала Анна.

Человек, стоявший вполоборота к ней, повернулся и, не отвечая, слегка поклонился. Анна слабо взвизгнула и попыталась отползти по скамье подальше: глаза его светились во тьме, словно два холодных голубых огонька. Господи, что же это?

Незнакомец, однако, стоял неподвижно и не делал попыток приблизиться. Анна тоже сидела без движения, вцепившись в собственные колени, и дрожала так, что скамейка под ней ходила ходуном.

– Я подумал, сударыня, что вам, верно, требуется помощь, – раздался спокойный, невозмутимый голос.

В сочетании с событиями этой ночи и светящимися глазами незнакомца эта вежливо-безличная фраза прозвучала прямо-таки фантастически.

– Ч-что… Ч-т-то в-вы здесь дел-лаете? – выдавила Анна, стуча зубами. – З-за-ч-чем вы м-меня пуг-гаете?..

– Вам показалось, – спокойно ответил незнакомец. – У меня не было намерения никого пугать. А делаю я здесь то же, что и вы: гуляю.

Не переставая трястись, Анна попыталась поднять голову и взглянуть на него – но ничего не рассмотрела. Мрак окутывал незнакомца, точно плащом.

– Так как же, сударыня, вам помочь? Вы ужасно промокли, замёрзли и измарались в грязи, к тому же у вас вывихнута нога.

– О… О… Отк-куда в-вы знаете? – прошептала Анна. – Ведь здесь же совсем темно?

– У меня острое зрение, – последовал ответ.

Кажется, он и вправду был не каким-то разбойником, не чудовищем и не лесным зверем. Анна снова попыталась разглядеть собеседника – и тут только сообразила, что, оказывается, общается с ним по-русски, и он отвечает на том же языке, причём без малейшего акцента.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Сейчас не лучшее время для церемоний представления. Вы не боитесь, что родные обнаружили ваше отсутствие и страшно тревожатся?

– За меня некому тревожиться, – пробормотала Анна. Она сейчас ощущала не столько холод и боль в ноге, сколько усталость. Ей захотелось расстелить свою пелерину, пусть даже она вся мокрая, на скамье. А потом улечься, вытянуться во весь рост и заснуть.

– Неужели? – удивился незнакомец. – Разве вы приехали сюда в одиночестве?

– Нет, – Анна едва шевелила языком, она говорила будто в полусне. – Но мой муж ушёл из дома и, верно, до утра не вернётся… Потому что моя сестра вот-вот должна родить… Он ушёл, и я тоже ушла… А мачеха хочет меня убить…

– Вот как, – невозмутимо произнёс незнакомец, точно всё понял из этого бессвязного рассказа. – Ну, а теперь мы с вами спустимся в долину; вам нельзя дольше оставаться здесь, в холоде и сырости, да ещё с больной ногой.

Анна даже ойкнуть не успела: её легко, точно пёрышко, подхватили чужие руки. Незнакомец пристроил её голову на своём плече – и мощными, лёгкими прыжками помчался по мокрой, раскисшей тропе. По-видимому, он и вправду отлично видел в темноте – а ещё он ни разу не споткнулся, не поскользнулся, не замедлил бега… Казалось, Анна в его руках ничего не весит: он поддерживал её одной рукой, а другой успевал отводить ветви деревьев, дабы они не хлестали её по лицу.