Текст книги "К нам осень не придёт"

Елену следовало отмести сразу: то, что сестра решится на подобный поступок, Анна и представить не могла. А вот мачехе, похоже, было крайне важно узнать, что отец хотел сказать Анне перед смертью! Но нельзя же открыто обвинить её в таком неприглядном деле, не имея никаких доказательств! Да и Елена не поймёт и ни за что не поверит! Что же теперь делать?

Измучившись от тяжёлых мыслей, Анна заперла дверь и подошла к мольберту. Мачеха поговаривала, что им надо бы вернуться в Стрельну, чтобы здоровье Анет не ухудшилось, ибо городская жара и печаль по отцу могут оказаться гибельными для её нервов. Однако у Анны все эти заботы вызывали лишь раздражение. Пусть мачеха вместе с Еленой отправляются обратно в Стрельну, коли им хочется, а она желает остаться здесь.

Анет взяла уголь и начала набрасывать роскошные розы. Она сделает их тёмно-красными, почти чёрными. Цветы оживут – а завтра она отнесёт их папеньке, побудет одна на могиле, выплачется вволю и ещё раз обо всём подумает. Она быстро смешала краски; букет получился именно таким, какой она хотела – роскошные, густо-бордовые розы. Анет закрыла глаза, готовясь вдохнуть сладковато-маслянистый аромат, когда цветы оживут на её картине.

Но… никакого чуда не происходило. Картина оставалась просто картиной, хотя и безупречно написанной. Не веря своим глазам, Анна дотронулась до холста – ничего! Ни намёка на то, что розы собирались превратиться в настоящие!

Анна прикусила губу и взялась за альбом. Она рисовала гуашью, акварелью, тушью несколько часов, не замечая, что выпачкала себе платье, руки и лицо красками, и даже волосы её покрылись разноцветными пятнами. На бумаге и холстах одно за другим появлялись изображения маленьких зверьков, птиц, травы и цветов… Всё это оставалось рисунками и набросками. Оживать они не желали.

Наконец, она отбросила очередную кисть и уселась на постель, закрыв лицо руками. Как же так?! Почему вдруг её волшебный дар, бывший столько лет её настоящим тайным утешением, к которому она уже привыкла и который как-то незаметно сделался для неё настоящей потребностью, – почему он так неожиданно пропал?

Анна стиснула зубы, но всё равно не смогла сдержать слёз; при этом ей было совестно оплакивать собственные магические способности, которые в жизни ей совершенно ни к чему! Однако в её душе угнездилось подлинное отчаяние – ещё более, чем когда она впервые услышала о смерти отца.

В коридоре послышались шаги.

– Анюта, милая! – послышался за дверью голос Елены. – Позволь мне побыть с тобой, давай поплачем о батюшке вместе! Не стоит так убиваться в одиночестве!

Анна хотела было встать, но сил просто не осталось… Она повела глазами вокруг: в её комнате царил настоящий разгром: на полу валялись вырванные из альбома, изрисованные листы, уголь, кисти, всё было забрызгано красками.

За дверью послышались ещё голоса – мачехи и горничных; те что-то спрашивали у Елены.

– Рыдает, – взволнованно заговорила сестра, – да ещё и заперлась. Нельзя нам было её одну оставлять! Мамаша, посылайте за доктором, а я попробую уговорить её двери отпереть…

О боже, только этого ещё не доставало! Анет постаралась взять себя в руки и побрела к двери. Её колотило, точно в ознобе, ноги тоже дрожали, пальцы были ледяными. Она отворила дверь и попыталась улыбнуться непослушными губами – их сводило судорогой. При виде Анны мачеха и Елена дружно вскрикнули.

– Что с тобой, Анет, милая?! Что с твоим лицом? А руки? И платье всё замарано…

Анет машинально обернулась, глянула на себя в зеркало – и громко, судорожно, истерически расхохоталась. На неё смотрела безумная маска, разукрашенная во все цвета радуги, увенчанная взлохмаченными разноцветными волосами…

Она хохотала долго, до икоты – пока не появился доктор Рихтер, не пощупал её пульс и не сообщил об «поздней реакции на невыносимое горе». Ей почти насильно вливали в рот какие-то микстуры, отвары; затем Елена собственным руками умыла Анет, раздела, расчесала ей волосы и, наконец, уложила в постель. Горничная Люба, жалостливо вздыхая, навела порядок в комнате барышни, как смогла, оттёрла пятна краски, выбросила испорченные листы бумаги… Доктор же и мачеха напряжённо ждали, пока Анна, наконец, перестанет одновременно истерически хихикать, всхлипывать и икать.

– Всё это скоро пройдёт, не волнуйтесь! – вполголоса говорил доктор. – Анна Алексеевна была весьма привязана к своему отцу, и, вероятно, переживает утрату тяжело, как никто из нас. Это свойственно таким горячим, порывистым натурам…

– Как бы её нервная болезнь не вернулась, – озабоченно отвечала Катерина Фёдоровна. – Она у нас хрупкая, чувствительная…

– Я прописал ей сильное успокоительное, – гудел докторский бас. – Да ещё за укрепляющей микстурой горничную утром ко мне пришлите.

Анна лежала, плотно сомкнув ресницы; мысли её кружились в бешеной пляске. Как же так, её дар оживлять собственные картины отчего-то пропал – а ведь совсем недавно выяснилось, что и неизвестное проклятие, из-за которого всякий раз поздней весной, в мае, с нею происходили странные непонятные перемены – это проклятие тоже куда-то пропало! Возможно, одно с другим как-то связано, а она даже представить себе не может, отчего всё это с нею происходит! И никто, никто на свете не сможет ей ничего объяснить!

– Маменька, маменька… – не открывая глаз, прошептал Анна. – Как же мне вас недостаёт!

– Что такое, моя милая? – раздался мягкий, участливый голос Катерины Фёдоровны. – Я здесь, я рядом. Вот, выпей-ка лекарство!

Мачеха приподняла её голову и подала чашку со знакомо пахнущим отваром. Анна сжала губы: прикосновения рук мачехи сейчас были ей противны. Если это она украла письмо отца…

– Где папенькино письмо? – пробормотала Анна. – Вы его взяли… Зачем оно вам?

– Ну вот, – огорчилась Катерина Фёдоровна. – Анет, родная, успокойся же! Никто не трогал письма, просто ты нынче слишком расстроена! Ты выспишься, отдохнёшь, примешь лекарство, а завтра…

Анна приподнялась на локте.

– Где письмо отца, Катерина Фёдоровна? – спросила она, глядя мачехе в глаза. – Оно лежало в ящике бюро, когда мы…

– Элен, – со вздохом проговорила Катерина Фёдоровна, – будь добра, подай Анюте письмо!

Елена пожала плечами, встала, открыла ящик и вынула письмо.

– Вот оно, моя милая, только, пожалуйста, не переживай так!

Дрожащими руками Анна развернула бумагу. Да, всё верно, это было то самое письмо; притом ей было отлично видно, как Елена собственноручно вынула его из ящика. Мало того, в комнате, кроме мачехи и Элен, ещё находился доктор, горничная – они тоже видели…

Всё закружилось вокруг Анет, казалось, стены понеслись в хороводе… Она молча, безропотно выпила из рук Катерины Фёдоровны микстуру и без сил упала на подушку.

* * *

Елена стояла у окна гостиной небольшой, изящно обставленной квартиры Владимира Левашёва. Вот всё и произошло. Владимир и Анна сегодня обвенчались. Церемония была совсем простой и скромной – вопреки всем желаниям их покойного папеньки. Но Анна потребовала от жениха уважения к её горю и отказалась от шумной пышной свадьбы. В присутствии мамаши и сестры она заявила, что готова выполнить волю отца и составить счастье Владимира Андреевича, но так как все они носят траур, то никаких торжеств не будет. Елена наблюдала в этот миг за Владимиром, и ей показалось, что в его глазах промелькнуло что-то вроде досады и злости. Однако он с готовностью склонил голову.

– Единственное моё стремление, Анна Алексеевна, это устроить всё, как угодно вам. Разумеется, если вы желаете скромной и тихой церемонии, такой она и будет.

Анюта испытующе взглянула на Владимира и кивнула в ответ – казалось, она ждала от него чего-то другого и была приятно удивлена.

На том и порешили. На венчании, кроме матушки и Елены, присутствовали близкие друзья отца: доктор Рихтер и господин Осокин. Были ещё подруга матери и какой-то дальний родственник жениха – вот и всё. После молодых повезли домой, дабы скромно отметить торжество в семейном кругу – никаких торжественных собраний и балов.

Елена сама не понимала, что она чувствовала, когда венчали сестру и Владимира. Она так долго готовилась к этому дню, боялась не справиться, выдать себя словом или взглядом… Теперь же, когда это, наконец, происходило на её глазах, она будто одеревенела: не испытывала ни боли, ни ревности, ни тоски, ждала лишь, пока всё закончится, точно присутствовала на скучном затянувшемся спектакле.

Анна совершенно не выглядела счастливой новобрачной, скорее наоборот – казалась несчастной и потерянной. Матушка и вовсе беспрестанно гневалась, раздражалась, хотя и старалась улыбаться и держать себя в руках. Остальные немногочисленные гости смотрели растерянно и, видимо, ощущали себя весьма неуютно на этой странной, нерадостной церемонии.

Елена почувствовала ужасную усталость; после тихого, точно на поминках, обеда она шёпотом попросила Анну позволить ей пойти отдохнуть в её комнату. Анна кивнула, сжав губы, и подозвала экономку Владимира: та отвела Елену в небольшой уютный будуар, за которым находилась дверь в будущую спальню молодой хозяйки… Елена постаралась не смотреть в ту сторону. Что же, ну и пусть! Сегодня они с маменькой вернутся в их тоскливый опустевший дом, Анет же останется здесь, в объятиях Владимира. Елена вдруг содрогнулась, представив, каково им с мамашей будет существовать одним, без отца, без Анны! Прямо хоть проси их с мужем переехать к ним – ну да что там, это просто смешно! Скоро Владимир выкупит свой фамильный особняк, а там и…

Додумать она не успела: дверь тихо отворилась.

– Я сейчас приду, моя милая, – не поворачиваясь, произнесла Елена, будучи уверенной, что это Анет пришла пристыдить её за долгое отсутствие.

Однако ответа не последовало, вместо этого она ощутила, как горячее прерывистое дыхание обожгло её шею, а на плечи легли сильные, тёплые ладони.

– Элен! – прошептал Владимир. – Посмотрите на меня, Элен! Я не могу говорить…

– Что вы делаете, Владимир Андреевич? – бормотала Елена, слабо пытаясь вырваться. – Зачем?..

– Молчите! Прошу, молчите! Не разрывайте мне сердце!

Он накрыл её губы судорожным жадным поцелуем; он казался утопающим, отчаянно хватающимся за соломинку. Господи, что же это происходит? И как он может, когда их с Анет только что обвенчали?

Но Владимир так страстно прижимал Елену к себе, задыхаясь и дрожа как в лихорадке, что очень скоро обрывки её мыслей превратились беспорядочный хаос. Верно, он понял, что женитьба на Анет была ошибкой! Он любит её, Елену – и больше не в силах это скрывать! Она же никогда и не переставала любить его, с того самого зимнего дня, как папенька привёл его впервые к ним в дом…

Елена едва заметила, как Владимир поднял её на руки и перенёс на постель – ту самую постель, которая была приготовлена для его молодой супруги Анны.

Глава 6

В Бадене, городке, что располагался в живописной долине Хелленталь, шёл нескончаемый дождь, хотя дни стояли довольно тёплые. Анна безучастно отмечала, что вот уже в разгаре май, затем настанет лето. Чуть больше года назад она обнаружила, что странное, непонятное проклятье, бывшее источником её вечных страхов, отчего-то сошло на нет. Как же она была счастлива тогда! А вот теперь… Теперь ей даже это сделалось безразлично. Вместе с проклятьем пропало и волшебство оживления всех её живописных работ. Поначалу Анна безумно страдала, не зная, чем заполнить ощущение потери, потом и это чувство притупилось.

Нижняя Австрия была весьма красива, но вдохновение, не покидавшее Анну в России, упорно молчало. Ей не хотелось ни писать пейзажи, ни делать наброски. Вернее, она пробовала, но работы казались ей выхолощенными, плоскими и безжизненными. От прежнего безумного увлечения ей осталась лишь безупречная техника. И постепенно Анна перестала даром, как ей казалось, переводить краски. Со временем она утратит и мастерство рисунка, так и что с того? Её жизнь давно стала бесцветна и уныла.

Нанятый ими красивый двухэтажный особняк в Бадене был просторным и удобным для всех. Супруги Левашёвы занимали несколько комнат на втором этаже: будуар, гардеробную и две смежные спальни. Вот только дверь между ними была наглухо заколочена. По этой причине постоянно в доме жили только трое слуг, привезённых Левашёвыми из России – две горничные, Марфуша и Люба, и лакей Владимира Андреевича, Денис. Остальных – кухарку, судомойку и поломойку – наняли уже здесь, в Бадене. По условиям, выдвинутым хозяевами, они появлялись только к определённому времени, и ночевать в доме им никогда не дозволялось. Владимиру Андреевичу Левашёву было совсем не нужно, чтобы о них пошли разговоры – ибо, несмотря на небольшие размеры городка, шанс встретить знакомых по Петербургу всё равно оставался. Поэтому он больше всего радел о том, чтобы некоторые интимные обстоятельства его семьи оставались скрытыми от чужих любопытных глаз.

Сколько они уже пребывали здесь, в Бадене? Анна с некоторым удивлением поняла, что не помнит – настолько нудно и монотонно тянулось время. Ей казалось, что она провела полжизни в этом доме, очень редко, только для виду, выезжая в компании мужа. А выходило – они приехали сюда лишь четыре месяца назад; оставаться дольше в Петербурге было уж никак нельзя, это сознавали все.

В дверь её будуара громко постучали; появилась взволнованная Люба.

– Барышня! – горничная продолжала звать Анну именно так даже после её замужества. – Кажется, у Елены Алексеевны началось… Барыня послали за доктором и акушерку велели позвать немедленно.

Анна продолжала сидеть неподвижно, следя, как дождевые капли одна за другой, будто частые слёзы, стекают по стеклу. Идёт дождь – и уже слишком долго. Когда же он перестанет идти? В этом месте май – время дождей.

– Барышня, вы слышите? Барыне показалось, что Елена Алексеевна…

– Я слышала, что ты сказала, Люба. Теперь ступай. Я ничем не могу помочь в таком деле; если же Элен захочет, чтобы я была рядом с ней, то я, разумеется, приду.

Люба удивлённо и слегка обиженно поглядела на хозяйку и поспешно удалилась. А чего она ожидала – что Анна ринется в комнату Елены, чтобы непременно присутствовать при рождении их с Владимиром ребёнка, а потом станет плакать от радости и первой пожелает взять на руки племянника или племянницу?

Анна вздохнула и подошла к окну. Внизу уже слышался шум, хлопали двери, что-то испуганно восклицала Катерина Фёдоровна – потом раздался звонкий незнакомый голос, говорящий по-немецки: это, верно, прибыла акушерка. Где теперь находился Владимир, Анна и понятия не имела. Она надеялась, что он где-то там внизу, поблизости от Елены – впрочем, даже и прекрасно зная о происходящем, он вполне мог под каким-либо предлогом уйти из дома, дабы провести время более приятно. Анна уже достаточно изучила этого человека и не удивилась бы.

Хотя… Она сама разве лучше? Разве не её долг быть в этот миг рядом с сестрою, успокаивать её и ободрять? Анна не сомневалась, что если бы она сама производила сейчас на свет дитя, Елена не отошла бы от её ложа ни на шаг, разделила бы каждую минуту её страданий… Анна же осознавала, что положение сестры её почти совсем не трогает. Ну, разве что она испытывала к Элен некоторую жалость – оттого, что та безвольно и необдуманно подчинилась этому человеку, отдала ему всю себя. Человеку, который перед Богом и людьми считался мужем Анны, но на самом же деле не был им ни одного мгновения.

* * *

Венчание прошло для неё каким-то вязким кошмаром, как во сне, когда хочется бежать, кричать, спасаться – а не можешь ни рта открыть, ни руки поднять. Анна помнила лишь о клятве отцу; ей представлялся папенька, стоящий здесь, в Преображенском соборе, и наблюдающий, как любимая дочь выходит замуж за графа – человека, перед которым он втайне преклонялся. Для Анны не было секретом, что отец очень высоко ставил его знатность, прекрасное воспитание, безупречные манеры – словом, всё то, чего, как Калитин-старший считал, недоставало ему самому и его окружению.

И вот теперь она стояла перед алтарём, стиснув зубы и глядя в одну точку. Её долг – выполнить волю отца, который и так потерял самую большую любовь своей жизни… Всё, что у него оставалось дорогого – это она, Анна. Могла ли она теперь позволить себе пренебречь его предсмертной волей?

Она видела блестящие глаза Владимира, торжествующее выражение его лица, слышала его голос, в котором звучало ликование – он смотрелся не просто влюблённым женихом, а истинным победителем. Означало ли это, что он любит её без памяти, что для него это сватовство было настоящей борьбой за счастье?

Как оказалось – нет. Открытие было тем более ужасающим, что именно в тот день, день свадьбы, Анна почти уговорила себя, что не так уж плохо выйти за пусть нелюбимого, но страстно любящего человека и быть ему поддержкой и опорой. Ей показалось, что она готова принять Владимира, стать ему другом – а там, как знать, они будут жить вместе, у них всё будет общее – вдруг она откроет в муже не замеченные ранее достоинства и всё-таки привяжется к нему?

Эти благие мысли и самоуговоры сильно вдохновили Анну; ей захотелось побыть с Владимиром наедине, поговорить откровенно, узнать, наконец, как следует, что он за человек. Справившись у экономки, она направилась в их общие брачные покои – лишь для того, чтобы своими глазами убедиться в лживости и низости того, с кем соединила её судьба.

* * *

Нет, нельзя сказать, что Анна мучительно страдала из-за неверности молодого мужа – скорее, её до глубины души поразило его двуличие. Что же касалось Елены… При всей мерзости происходящего Анна не могла обвинять её и относиться к ней, как к врагу. Младшая сестра всегда была слишком наивна, она привыкла подчиняться любому, кто хотя бы немного сильнее характером. К тому же, в отличие от неё, Анны, Елена влюбилась во Владимира без памяти с первого взгляда – и она никогда не знала мужского поклонения и признаний в любви. Где уж тут устоять против такого красавца!

Анну тогда удивило, что вместо ревности и злости она испытала лишь гнев на мужа, жалость к сестре и… какое-то странное облегчение. Точно ей предстояла неприятная, но обязательная медицинская процедура, без которой вдруг стало возможно обойтись. Она удалилась в одну из незанятых комнат, заперлась там и всю ночь думала – нет, не о Владимире и Елене. А о родной матери, её таинственном исчезновении. И ещё: если Алтын пропала в начале мая, не могло ли оказаться такого, что у неё, как и у самой Анны, была такая же особенность превращаться в странное, непонятное существо?! И, если Алтын так же, как и Анна, опасалась выдать себя, она, быть может, поэтому решила сбежать из дома?

Но ведь отец любил свою княжну без памяти, он ни за что не отказался бы от неё, даже если бы узнал её тайну! Нет, тут, верно, что-то другое! Анна задумалась: существует ли ещё кто-то, кроме Катерины Фёдоровны, кто мог хорошо знать Алтын и часто её видеть, у кого можно что-либо выспросить о ней? А, собственно, почему «кроме»? Ведь Катерина Фёдоровна тогда уже жила у папаши в прислугах? Так вот, она и есть тот человек, который хорошо знал маменьку, видел её каждый день!

Стук в дверь прервал её размышления. Анна не удивилась, увидев Елену – бледную, напряжённую, полную какой-то отчаянной решимости.

– Анет, – начала Елена прямо с порога. – Я не стану умолять о прощении, я всё понимаю. Ты можешь проклясть меня, приказать мне навсегда исчезнуть с твоих глаз, чтобы даже упоминания моего имени не было в твоём доме. Я готова. Молю тебя лишь об одном: прости, если можешь, своего несчастного супруга, усмири свой гнев, я одна во всём…

– Перестань, – поморщилась Анна. – Не нужно брать на себя больше, чем должно. Никого проклинать я и подавно не собираюсь. Забудь об этом.

Неожиданно Елена упала перед ней на колени, так что Анна даже отодвинулась от неожиданности. Елена глядела на неё снизу вверх, будто кающаяся грешница на икону.

– Ты меня ненавидишь? – тихо спросила она.

– Нет.

– Ты хочешь, чтобы я никогда больше не появлялась в вашей жизни?

– Нет, – пожала плечами Анна.

– Я знаю, – монотонно продолжала Елена, – эту вину невозможно загладить. И я готова искупить её любой ценой, лишь бы ты простила своего супруга. Ведь он ужасно, невыносимо страдает…

– Перестань, Элен, – устало перебила её Анна. – Поверь, из нас троих по-настоящему страдаешь только ты. Никогда я не любила этого человека и не хотела выходить замуж. Если бы не смерть папеньки, венчание было бы отложено – или же его бы и вовсе не случилось.

– Но… Как же так?! – изумилась Елена. – Ведь ты же всегда радовалась его визитам, держала себя так мило…

– Ну а как, по-твоему, я могла держать себя с его сиятельством, особенно если папенька вместе со всеми своими друзьями был от него без ума? Да и вообще, в то время я думала совсем о другом…

Анна запнулась. Ей хотелось бы спросить Элен о некоторых вещах, связанных с Катериной Фёдоровной, но момент был совершенно неподходящий.

– Анет, что же мне делать? Что с нами дальше будет? – простонала Елена, закрыв лицо руками.

– Да что, будем жить, как Бог распорядится. Или, по-твоему, нам всем теперь только в монастырь дорога? – улыбнулась Анна.

Елена с ужасом всмотрелась ей в лицо.

– Я не знаю, как ты можешь так говорить! Да, я и в самом деле собираюсь в монастырь, и пришла только для того, чтобы молить тебя о милосердии к мужу, пусть даже ты и не сразу сможешь его простить!

– Всё, Элен, – твёрдо заключила Анна. – Я больше не желаю об этом слышать. Никакой вины на тебе нет и не было, ибо этот человек стал мне мужем лишь по несчастной случайности. Он мне совершенно чужой. И, боюсь, он нехороший, нечестный человек, моя милая. Но ты и сама поняла бы это очень скоро.

Не вставая с пола, Елена подползла к Анне, прижалась и уткнулась лицом ей в колени; Анна погладила её по голове.

– Ну, будет, будет тебе! Забудь, словно ничего и не было.

– Анет, родная моя! До чего же ты великодушная, добрая! Ты просто святая! – плача, говорила Елена. – Я страшная грешница и знаю это, только, молю, прости Владимира, будь к нему снисходительна! Пусть ты пока не любишь его, но вы обвенчаны перед Богом, и, когда ты узнаешь его получше и примешь его в свою душу…

– Нет. Об этом не может быть и речи, – резко прервала её Анна. – У меня не может быть ничего общего с этим человеком.

Когда заплаканная Елена, наконец, поверила, что сестра не возненавидела её и не гонит от себя, Анна чувствовала к новоиспечённому супругу уже настоящую ненависть. Похоже, Владимир сумел внушить наивной Элен не только чувство вины, но и заставил повлиять на неё, Анет, чтобы та не вздумала устраивать публичных скандалов. Если Элен собиралась уйти в монастырь, сама ли она это придумала? Анна считала, что, скорее всего, нет.

Она отправилась к мужу. Владимир преспокойно завтракал в изящно обставленной столовой. При виде супруги он вскочил и отодвинул для неё стул.

– Вот и вы, моя дорогая! – оживлённо заговорил он. – Как почивали? Держу пари, эта скромная квартира и небольшие комнатки – совсем не то, к чему вы привыкли. Но теперь мы с вами сможем в самом скором времени переехать в мой родовой особняк на Моховой, и там я смогу предложить вам покои, достойные вас…

Анна слушала, изумляясь про себя, сколь далеко может простираться наглость и самомнение этого человека. Он держал себя с нею, как обычно! Он что же, думает, что их отношения будут такими, точно ничего и не произошло?!

– Господин граф, – перебила Анна разглагольствования своего супруга. – Позвольте узнать, что вам нужно от моей сестры? Я имею в виду не столько прошлую ночь, сколько… – она на мгновение запнулась: никогда ещё ей не приходилось говорить на такие темы с мужчиной.

Но Владимир даже и теперь почти не смутился.

– О, разумеется, я должен попросить у вас прощения! Это была, м-м-м, минутная слабость… Во время обеда я выпил лишнего, пришёл в спальню, и, увидев Елену Алексеевну, которая давно оказывает мне честь своим тёплым отношением… Но я уже принёс ей глубочайшие извинения и заверил в моём искреннем родственном почтении! Давайте же забудем обо всём…

– Сударь! – крикнула Анна. – Вы что, не понимаете?! После того, что вы сделали, Элен страшно винит себя, она может даже совершить непоправимое! Она слишком честна и привязана ко мне, чтобы «забыть обо всём», как вы предложили! Зачем вы сблизились с ней, когда вы к ней совершенно равнодушны?!

– Я бы не стал на вашем месте повышать голос, дорогая, – невозмутимо ответил граф Левашёв. – Не забывайте, что вы моя жена и должны проявлять уважение. Что же касается моих отношений с мадемуазель Элен, то, полагаю, это наше личное с нею дело. В конце концов, она уже взрослая, и нынешние события произошли по её воле и с полного её согласия…

Левашёв не договорил; Анна размахнулась и, несомненно, влепила бы ему пощёчину, если бы он с ловкостью не перехватил её руку и не сжал мёртвой хваткой.

– А вот этого не надо! – не выпуская её запястья, Владимир молниеносно привлёк Анну к себе. – Нужно признаться, такой вы мне нравитесь ещё больше, дорогая: не выношу бесцветной покорности. Вы же сейчас похожи на дикую кошку или даже рысь… Но драться я вам не позволю!

Он держал её в объятиях и был так близко, что Анна слышала аромат его одеколона и чувствовала его дыхание на своих губах…

– Извольте немедленно меня отпустить, – отчётливо проговорила Анна. – Иначе я выцарапаю вам глаза. Вы мне отвратительны.

По-видимому, её слова прозвучали достаточно решительно – Владимир послушался.

– Как скажете, – он пожал плечами. – Брать вас силой или ползать на коленях и умолять о вашей благосклонности я точно не стану. Ведь мы с вами цивилизованные люди, а не дикари какие, не правда ли? Однако вы моя жена – я имею право требовать исполнения супружеского долга.

Анна отвернулась; на глазах её закипали слёзы гнева и отвращения, но она скорее готова была умереть, чем показать Левашёву свою слабость. Владимир некоторое время молча наблюдал за ней, затем развёл руками и насмешливо поклонился.

– Ну-с, вижу, вы не в духе, дорогая. Не смею больше докучать вам. Как только изволите сменить гнев на милость – буду счастлив доказать моё восхищение вашей красотой и решительностью.

«Никогда! – с яростью подумала Анна, прислушиваясь к его шагам. – Скорее выпрыгну в окно, чем позволю до меня дотронуться!»

Боже, что она наделала! Зачем согласилась связать судьбу с этим человеком, и как теперь от него избавиться? Анна понимала, что теперь, со смертью отца, в мире нет ни единого человека, который захотел бы выслушать её, понять и вступиться за неё.

И что будет с Элен?

* * *

Несколькими днями позже состоялся ещё один долгий, тягостный и бесполезный разговор с Еленой. Сестра хотя бы перестала обвинять себя во всех смертных грехах и в монастырь удаляться вроде бы раздумала. Но, тем не менее, Анна так и не смогла добиться, чтобы Элен переменила своё отношение к Левашёву. Сестра буквально обожествляла этого человека, он обладал какой-то необъяснимой властью над ней. И когда Анна, не стесняясь в выражениях, высказала Елене всё, что думает о нём – та буквально помертвела от ужаса, а затем вновь бросилась перед Анной на колени, винясь и моля простить Владимира и перестать гневаться на него. Елене и в голову не могло прийти, что дело тут не в злости и ревности – настолько она была ослеплена любовью и верила в своего возлюбленного.

В итоге Анне всё это начало страшно докучать. Ярость и возмущение сменились усталостью: ну, не она же виновата в глупости и слепоте Елены? Анна пыталась было заручиться поддержкой мачехи, упросить её убедить Элен в дрянности её героя – однако та отреагировала весьма холодно.

– Того, что случилось – не воротишь, моя милая, – бледное, напряжённое лицо Катерины Фёдоровны было похоже на гипсовую маску. – Ты, небось, злишься на Элен, ревнуешь, да и любая другая на твоём месте так же себя чувствовала бы. Однако ж, не ты первая, не ты последняя. Думаешь, тебя только муж не любит да на других посматривает? Смиряйся, молись, а мужу пытайся угодить. Уж кто-кто, а я об этом не понаслышке знаю.

Она зло улыбнулась. Анна изумлённо поглядела на мачеху: да при чём тут сама Катерина Фёдоровна?! И тут она сообразила, что та имеет в виду.

– Вы о папеньке говорите? О том, как он мою мать любил всю жизнь?

– Об этом. Двадцать лет я ждала, пока Алексей Петрович мой первую супругу забудет, да так и не дождалась… Он меня и мою дочь замечать не хотел, всё только княжна Алтын была у него на уме, да ты. Сколько слёз я за все эти годы пролила, и сказать нельзя! За себя обидно было, а за Елену – вдвойне.

«Неправда, папенька любил Елену тоже», – хотела сказать Анна, но не смогла: даже при всей привязанности к отцу она сознавала, что это не было правдой.

– Так вот, нынче хоть и не матери твоей, так тебе отольются наши с Элен слёзы. Чай, не ждала, что такой красавице, королевне, другую предпочтут? Избаловал тебя папаша, Анна, все твои желания угадывал, ветру на тебя дунуть не позволял! Вот и узнаешь теперь, наконец, каково горчинки отведать.

Мачеха говорила внешне спокойно, однако её светлые глаза горели каким-то холодным, диким торжеством. Казалось, она испытывает искренне наслаждение от растерянности и испуга на лице падчерицы.

– Вы… Вы меня всегда ненавидели, Катерина Фёдоровна, – прошептала Анна, впервые назвав мачеху по имени.

– А как же, – невозмутимо согласилась та. – За что же тебя любить, когда и после матери своей ты нам с Элен весь свет загораживала?! Никому до нас с ней дела не было, всё только для тебя: и танцы, и кавалеры, и друзья-подруги… Ну, а теперь, может, и Еленушка моя своё возьмёт…

– Да как вы не понимаете?! – в отчаянии вскричала Анна. – Граф Левашёв к ней равнодушен, он не по любви её к себе приваживает!

– А ты почём знаешь? – перебила Катерина Фёдоровна. – Или думаешь, что если любить, так тебя одну – а то некого больше?!

Анна закрыла лицо руками. У неё снова возникло чувство, что со смертью отца никто и никогда больше не поймёт её и не поддержит. От мачехи – только ненависть и желание отомстить, от мужа лишь циничные насмешки, а Елена смотрит на неё пугливо-виновато, чуть что – падает на колени, а всё равно за каждым её словом тихий упорный протест. «Значит, – подумалось ей, – по-настоящему меня любил только папенька, а теперь больше никого не осталось…Только родная мать, Алтын Азаматовна, или как там её звали на самом деле? Даже настоящее имя её узнать, верно, не суждено!»

– Катерина Фёдоровна, – тихо заговорила вдруг Анна. Она выпрямилась, положив руки на стол, и пристально глядела в одну точку. – Вы ведь первую жену папеньки, мою мать, с их знакомства застали? Вы хорошо её помните?