Текст книги "К нам осень не придёт"

– Нет, я никого не встретила. Я была там совсем одна. Ты хочешь их разыскать?

– Нет, – ему было страшно неловко. – Я, признаться, искал их почти всю ночь, но потом… Потом увидел тебя.

Она улыбнулась.

– Так как же нам быть теперь?

Алексей Петрович подумал минуту.

– Мы должны добраться до ближайшего жилья и раздобыть тебе хоть какую-то одежду. А потом – я отвезу тебя домой, возьму ещё людей и…

– Домой? – переспросила она дрогнувшим голосом.

В нём не было обиды или гнева, одна лишь печаль – и всё равно Алексею захотелось упасть перед ней на колени.

– Я говорю о моём доме, – торопливо пояснил он. – В Петербурге. Тебе там обязательно понравится: у тебя будут прекрасные покои, а с балкона вид на реку…

Он рассказывал, замирая от ужаса: вдруг сейчас окажется, что она всё вспомнила и на самом деле она замужем. А если даже и нет – отчего он решил, что она непременно согласится ехать с ним?!

Но девушка лишь улыбалась, опустив глаза. Когда она стояла перед ним вот так, Алексей еле удерживался, чтобы снова не схватить её в объятия, не покрыть поцелуями румяно-смуглое личико…

– Если не понравится моя квартира, я найму тебе другую, или даже целый дом. Всё будет, как ты захочешь, только… Только позволь мне помочь тебе! Тебе ведь совсем некуда идти!

Она качнула головой – при желании это можно было принять за согласие. Алексей подсадил её на лошадь, внутренне удивляясь, отчего его почти совсем не волнует судьба пропавших спутников, предстоящие хлопоты с их поисками – лишь бы только это прелестное создание никуда не исчезло, осталось с ним навсегда. Ведь он ничего о ней не знал, даже имени своего она так и не сказала!

* * *

Найти спутников Алексея Петровича или обнаружить хотя бы их следы так и не удалось. Вероятно, в тех лесах орудовали разбойники – впрочем, становому приставу об этом ничего не было известно. Про девушку Алексей ему даже и не заикнулся: он чувствовал, что должен оградить Алтын от назойливых расспросов и ужасных воспоминаний.

Он решил называть её Алтын, чтобы избежать ненужных разговоров, так как всей своей внешностью она походила на татарку. С этим же намерением он нарочно выдумал поездку якобы на Волгу, в Казань, откуда привёз «дочь татарского князя», чтобы вскоре обвенчаться с нею…

* * *

Петербургские товарищи и партнёры Алексея Петровича были очарованы экзотической красотой Алтын Азаматовны. Матушка же, хотя и удивилась внезапной женитьбе единственного сына, никак не возражала: она давно знала, что её Алексей молод, но разумен, самостоятелен и, если уж что забрал себе в голову, ни за что не передумает. Поэтому она благословила молодых; впрочем, Алтын держала себя со свекровью кротко, уступчиво и была безукоризненно внимательна и к ней, и к мужу. Словом, матушка Алексея во время своих визитов в Петербург не нашла ни единого повода быть недовольной невесткой.

Алексей Петрович несколько раз попытался осторожно выспросить у Алтын, что всё-таки произошло с нею тогда в лесу, каким образом она оказалась одна и отчего на её рубахе была кровь… И всякий раз расспросы заканчивались плохо: всегда весёлая и приветливая, она замыкалась в себе, переставала разговаривать, кушать, убегала в свою спальню и сидела, съёжившись, в углу по нескольку часов. А однажды такой разговор закончился бурной истерикой, так что Алексей перепугался не на шутку и более к этой опасной теме не возвращался.

А весьма скоро Алексей узнал, что его прелестная супруга весною станет матерью; счастью его не было предела.

Он больше не смел докучать Алтын вопросами, что могли навредить её состоянию, и жизнь их в ожидании радостного события протекала спокойно и безмятежно. В положенный срок, в конце апреля, Алтын произвела на свет дочурку, и та оказалась похожа на неё, как две капли воды.

* * *

Лишь только узнав от доктора и повитухи о рождении дочки, Алексей Петрович бросился в спальню Алтын. Он успел услышать, как супруга спросила дрожащим голосом: «У меня девочка?» и, услышав утвердительный ответ, разрыдалась тихо и безнадёжно… Её бросились успокаивать, уверять, что малышка совершенно здорова и ни о чём переживать не следует, однако Алтын всё плакала и плакала. Она продолжала лить слёзы даже тогда, когда дочь положили ей на руки, и она могла сама убедиться, что та жива и чувствует себя превосходно…

Доктор объяснил слёзы молодой матери следствием пережитых страданий и обычной для всех рожениц повышенной чувствительностью. Он уверял Алексея Петровича, что скоро всё это пройдёт, и его супруга снова сделается весела и спокойна – однако сам Алексей был настроен вовсе не так благодушно. Ему отчего-то стало страшно, ибо он не мог не замечать настоящее отчаяние в глазах Алтын. Алексей велел няньке и горничной смотреть за супругой, не позволять ей вставать и чуть что – тотчас звать его и бежать за доктором. Сам он старался проводить в спальне Алтын Азаматовны как можно больше времени и развеивать её грусть… Однако всё это не помогло – в первых числах мая Алтын исчезла из дома. Исчезла, не взяв с собой одежды, денег – ни единой вещицы. С тех пор её никто никогда не видел.

* * *

Отец умолк и искоса глянул на Анну. Та сидела, уставившись в пол; по щеке её медленно сползла слеза.

– Но как же это возможно? – прошептала она. – Разве маменька не любила меня? И вас? Ведь она бросила нас, ушла – в то время как лишь она одна могла рассказать мне…

Анна спохватилась и, вздрогнув, замолчала. Нельзя, ни к чему обрушивать сейчас на отца ещё и свои тайны – ему и так скверно.

– Она тебя любила, – хрипло ответил отец. – Она часами не спускала тебя с рук, глаз не сводила. Я так и не смог ничего понять. Ведь я не встретил никого, кто видел бы Алтын раньше, и хоть немного был бы с ней знаком. Я ездил туда, под Осиновую мызу, расспрашивал всех, кого встречал, раздавал золото… Я готов был отдать целое состояние тому, кто смог бы сообщить о ней хотя бы что-то… Тщетно; я так ничего и не узнал.

Анна задумалась.

– Возможно, маменька всё-таки покинула наш дом не по своей воле. А вдруг некто, ранее знакомый ей, внезапно появился и… По какой-то причине она была вынуждена уйти, никому не сказавшись.

– Да ведь Алтын была моей женой! – нервно воскликнул отец. – Отчего она не обратилась ко мне, не попросила защиты?! Никому на свете я не позволил бы обидеть её! Убил бы любого, кто осмелился бы к ней хоть прикоснуться! – он помолчал немного, затем овладел собой и сказал спокойнее: – Так вот, Аннушка, теперь ты знаешь то, что знаю я. Прости, что не смог сберечь твою маменьку – я никогда не сниму с себя этой вины.

Анна порывисто обняла отца, умоляя не мучить себя угрызениями совести. Но сейчас ей не терпелось уйти к себе и спокойно обо всём подумать. Ясно, что в прошлом её матери существовала некая тайна – а скорее всего, и не одна. И ещё Анна точно уверилась, что неспроста Алтын ушла из дому именно в мае, а не в каком-либо другом месяце. Только вот что именно подтолкнуло мать к такому решению, пока оставалось неведомым.

Глава 5

В день отъезда в Стрельну Анна зашла к отцу рано утром. Когда она увидела его, улыбающегося и бодрого, у неё отлегло от сердца: папенька выглядел гораздо лучше, чем в тот памятный день, когда впервые рассказал ей правду о пропавшей матери. Однако она не смогла бы уехать, не выяснив ещё кое-что.

– Папаша, если маменька не помнила своего настоящего имени, то как её называли – я имею в виду, при венчании? Ведь её крёстное имя так и осталось неизвестным?

Отец поколебался немного, но потом всё же ответил:

– Видишь ли, родная, чтобы соответствовать моей же легенде, по которой Алтын была из знатного татарского рода, нам пришлось окрестить её перед венчанием. По-православному её имя – Анна.

– О! – только и смогла воскликнуть дочь.

– Да… Но я всегда называл её Алтын. Надо сказать, она обрадовалась, когда стало ясно, что ей надо будет принять крещение. Она так волновалась перед этим событием! Я объяснил иерею, что моя невеста – татарка, что всё здесь для неё в новинку. И Алтын, правда, вела себя так, будто крещение было страшно важным для неё.

– Ну, а потом? Она так ничего и не вспомнила? – с тревогой спросила Анна.

– Да нет, – в голосе отца прозвучало сомнение, – как будто ничего. Она словно ждала от церемонии крещения чего-то нового, неизвестного… Но прошло несколько дней, и она успокоилась. Притихла, затаилась. Довольно скоро после свадьбы мы узнали, что она носит под сердцем дитя. Я был так счастлив, что едва не танцевал на ходу! Но когда я спросил у Алтын, о ком она мечтает – о мальчике или о девочке, она вздрогнула и сказала: «Не говори, не говори ничего, мой друг, этот разговор может накликать на нас беду». Я, разумеется, слыхал, что женщина в тягости становится страшно боязливой и суеверной, и ничего больше спрашивать не стал.

– Папаша, – решилась Анна, – простите мою дерзость, но неужели вы не предполагали, что маменька не просто потеряла память, но умышленно скрывала от вас своё прошлое? Потому-то ей и пришлось уйти?

Отец печально усмехнулся.

– Думаешь, мне не приходило это в голову сотни раз? Но что я мог поделать? Расспрашивать было бесполезно, я ведь тебе говорил. Да и больше всего на свете я хотел, чтобы моя княжна была спокойна и счастлива – поэтому оставил всё как есть. А потом стало поздно…

Тихонько постучавшись, вошла Люба и сообщила, что экипаж готов, и ожидают только Анну Алексеевну. Вещи, необходимые для переезда на дачу, уже были отправлены в Стрельну днём раньше.

– Ну, прощай, Аннушка, родная моя! Отдыхай, будь здорова, весела! И жди осени с радостью!

– Вы же скоро приедете повидать нас, папаша? – с надеждой спросила Анет, обнимая отца.

– Непременно, как-нибудь… – Алексей Петрович отвёл было глаза, но тут же вновь весело улыбнулся. – Пусть мать Владимиру Андреевичу напишет, пригласит – а то невежливо получится. Ну, ступай!

– А вы разве не выйдете попрощаться с мамашей и сестрицей?

– Некогда, – отмахнулся отец. – Ступай, не медли, солнышко у нас – редкий гость.

Что правда, то правда – лето выдавалось хоть и тёплым, но дождливым. Солнце и дождь едва ли каждый день по нескольку раз сменяли друг друга; из-за этого Анне казалось, что время мчится, мчится, а осень настанет через несколько дней. Хотя формально её брак с Владимиром Левашёвым был уже делом решённым, при мыслях об этом ей делалось как-то неуютно и тревожно. Она спрашивала себя, не умолить ли папашу отложить свадьбу ещё на некоторое время – но отец с такой радостью говорил о грядущем торжестве, что у неё язык не поворачивался просить о столь огорчительных для него вещах. И он ведь так плохо чувствовал себя совсем недавно!

«Нет, не время сейчас! Позже, когда папенька совсем поправится. Всё равно он скоро приедет нас навестить», – решила она, устраиваясь в карете рядом с Еленой.

* * *

Алексей Петрович проводил глазами старшую дочь, а затем из-за занавески посмотрел, как она усаживалась в экипаж. Анна казалась совершенно выздоровевшей; уже несколько дней она была весела, уравновешенна – а про те свои странные галлюцинации и не вспоминала. Отлично, хотя бы на этот счёт можно успокоиться. Ну-с, а теперь…

Он позвонил в колокольчик; на пороге появился его личный слуга. Алексей Петрович быстро написал несколько записок и отдал ему.

– Отнесёшь это доктору Рихтеру, господину Осокину и моему поверенному. Я хочу видеть их сегодня, и как можно скорее.

* * *

Известие о внезапной смерти отца семейства Калитиных застало Владимира Левашёва во время весёлого вечера в одном из небезызвестных петербургских заведений. Вообще-то, сойдясь ближе с Калитиными, он старался как можно реже посещать подобные места: не хотелось пятнать репутацию в высшей степени прекрасно воспитанного, порядочного человека, сдержанного в своих привычках. Да и отсутствие средств поджимало.

Но тут невеста отбыла на загородную дачу, куда он, Владимир, тут же был зван, но пока что откладывал визит. Город почти опустел, так что встретить каких-либо знакомых Калитиных он почти не опасался. К тому же пригласивший его приятель взял на себя все расходы по поводу предстоящего веселья, так что граф Левашёв, уже долгое время лишённый подобных развлечений, разумеется, не смог устоять. Что же, всё равно ведь скоро – прощай, холостяцкая жизнь! А он последние свободные деньки проводит, ровно схимник какой!

В просторной комнате стены были увешаны кричаще-яркими картинами с весьма фривольными сюжетами, стояли мягкие диваны, кресла и дрянное фортепиано. Компания, с которой Владимир явился, состояла из пяти молодых людей, причём двое из них уже успели жениться. Все они были из семей состоятельных, но далеко не столь родовитых, как Левашёв, поэтому его присутствие – как же, настоящий граф, старинная фамилия – придавало их развлечениям приятную остроту. Владимир же держался с ними, как всегда, приветливо и предупредительно. Он прекрасно понимал, что любой из его собутыльников с восторгом заплатит за него самолично, лишь бы потом похвастаться, что вот, мол, давеча были мы с графом…

Вечер складывался весело: коньяк и шампанское наливали бойко, пианист задорно бренчал на расстроенном инструменте всевозможные танцы, разодетые, накрашенные и нарумяненные женщины были не столь дурны, чтобы испортить настроение – иные даже казались хорошенькими при свете множества свечей. Графа же забавляла мысль, что вот-вот уже скоро ему не придётся зависеть от доброхотов, желающих за него заплатить. Да притом ещё он сможет позволять себе увеселительные заведения рангом куда выше, чем это.

Однако, когда доверенный слуга – редкостный пройдоха, при этом весьма преданный ещё покойному отцу Левашёва – подал ему принесённое из дома письмо, Владимир едва не выронил его из рук. Чёрт побери, кто бы мог подумать! На вид крепкий, точно кряжистый дуб, папаша Калитин, оказывается, преставился нынче утром! А ведь недавно выглядел совсем здоровым!

Несмотря на немалое количество выпитого шампанского, Владимир постарался заставить себя мыслить связно. Он залпом опорожнил бокал холодной воды, согнал с колен уютно устроившуюся там не то Афину, не то Жозефину – чёрт их всех запомнит! – и поднялся.

Девица надула губы, обиженно протянула что-то вроде: «Ну-у, а на вид такой красивый, щедрый кавалер», и тут же перенесла своё внимание на одного из сотоварищей Владимира.

– Граф, вы что же это, решили вдруг нас покинуть? – с развязным сожалением обратился к нему зачинщик нынешнего развлечения.

– Увы, друзья мои. Я страшно огорчён и хочу сообщить, что не могу дольше оставаться здесь. Мой… мой будущий тесть, господин Калитин, скончался сегодня утром. Я должен немедленно ехать, чтобы утешить мою невесту и поддержать её в горе.

Владимир коротко кивнул и вышел; но уже у двери, застёгивая сюртук, он успел услышать, как кто-то из собутыльников присвистнул и громко произнёс:

– Ну и счастливчик граф! Это ж вот так сразу, одним махом – половину всего калитинского состояния унаследовать!

– Теперь главное, чтобы невесту ненароком из-под венца не умыкнули! А что, кусочек-то лакомый получается… Правильно он к ней помчался! – расхохотались ему в ответ.

Брезгливо морщась, Левашёв выскочил на улицу. Оказывается, эти заискивающие перед ним гуляки за глаза высмеивают его бедность и женитьбу на богатой невесте! Ну, ничего, они ещё подожмут хвосты, когда он получит не половину, а сразу всё состояние Калитиных! Вот только бы теперь не потерять Анну и не спугнуть Елену! Надо действовать незамедлительно, но очень-очень осторожно.

* * *

Начиная с момента известия о внезапной смерти отца и вплоть до той минуты, как прискакал Владимир – усталый, вымокший под дождём, на взмыленной лошади – Елена не могла бы сказать точно, в какой последовательности происходили события. Вроде бы им принесли письмо от отцовского поверенного, или прибыл слуга батюшки с устной вестью? Или знакомая карета подъехала к дому, оттуда выскочил растерянный, опечаленный господин Осокин, старый друг семьи? Так или иначе, чёрная весть была получена ими скоро и совершенно неожиданно. Как же так – ведь, когда они уезжали, папенька выглядел бодрым и здоровым!

Елена машинально выполняла всё то, что на неё свалилось. Услышав о смерти отца, Анна мгновенно и беззвучно лишилась чувств, её пришлось отнести в комнату… Мать, словно не веря ушам своим, несколько раз переспрашивала, судорожно комкая платок и веер. Потом она увела господина Осокина – да, он всё-таки самолично принёс эту весть – на террасу и долго, настойчиво о чём-то расспрашивала наедине. Елена же продолжала стоять в гостиной. До неё доносился неясный гул голосов, по дому бегала прислуга, суетилась около Анет. Елена же не понимала, почему у неё самой нет ни слёз, ни волнения. Она словно отупела и стояла неподвижно, опустив руки, безучастно глядя перед собой. Отец умер? И что же теперь? Как же свадьба Анны, о которой папаша так мечтал, к которой так деятельно готовился? До осени ещё два месяца, а вдруг, в связи с прискорбным событием торжество отложат на потом…

Боже, о чём она думает?! Им только что сказали о смерти отца, а она, Елена, надеется про себя, не отменится ли свадьба старшей сестры! Нет, она просто низкая, подлая эгоистка! Елена шумно втянула воздух: ей почудилось, что она вот-вот задохнётся…

– Элен! Элен! – глухо, будто сквозь вату донёсся голос маменьки. – Да что ты, окаменела, что ли? Элен!

– П-простите, мамаша, – пробормотала Елена, пытаясь прийти в себя. – Но ведь папенька…

– Да-да, моя милая, я понимаю, как тебе тяжело, но у нас ещё будет время оплакать отца! Иди к сестре сейчас, побудь с ней.

– Да, мамаша, хорошо, – послушно откликнулась Елена.

– Примите мои соболезнования, Елена Алексеевна, – произнёс мужской голос: оказывается, господин Осокин, батюшкин друг и партнёр, стоял рядом с ними. – Поверьте, я в отчаянии от того, что пришлось вам принести столь тяжёлые вести.

– Несмотря ни на что, мы благодарны вам, дорогой Иван Михайлович, за поддержку, – торопливо проговорила мать. – Простите, мне теперь надо заняться старшей дочерью. Анет у нас такая нежная, чувствительная барышня: мы с Элен не в пример крепче! Я приготовлю для Анюты её укрепляющую настойку, а ты, моя милая, отнесёшь и проследишь, чтобы она обязательно выпила и не смела вставать…

Господин Осокин что-то пробормотал в ответ; Елена же направилась в комнату Анны.

Оказалось, что сестра уже пришла в себя. Теперь она смотрела остановившимися, чёрными как ночь глазами в окно. На чистом небе горел алый закат; отблески заходящего солнца играли на бледном лице Анет. Она не пошевелилась и ничего не сказала, даже когда младшая сестра присела на постель и взяла её за руку. Она точно не замечала чужого присутствия. «Интересно, – вяло подумала Елена, – ведь Анет может чувствовать и страдать куда глубже, чем я. А я даже разрыдаться и в обморок упасть не способна. Вот отец умер – вся прислуга плачет, маменька переживает за Анет, а я – точно дохлая рыбина… Отчего так?»

– Анюта, милая, – прошептала Елена, – чем я могу тебе помочь? Я знаю, как ты была любима папашей, он был привязан к тебе куда больше, чем…

Она запнулась. Вот уж не время говорить об этом сейчас! Однако Анна оторвалась от бездумного созерцания закатного солнца и, прищурившись, глянула на сестру.

– Элен, бедняжка, тебе, как всегда, приходится возиться со мною! Как маменька, не надо ли теперь побыть лучше с ней?

Анна даже собралась встать, но Елена тут же заставила её лечь обратно.

– Нет-нет, оставайся в постели и выпей, ради бога, микстуру! Мамаша держится превосходно; она сказала, что мы оплачем батюшку позже, а теперь надо подумать о твоём здоровье. Она боится, как бы ты опять не расхворалась…

Они немного помолчали; Елена заметила, что Анна нервно теребит руки.

– А господин Осокин ничего не говорил о завещании? – спросила вдруг Анна.

Елена взглянула на сестру с изумлением.

– Завещание?.. Нет. Да разве до того сейчас?! Вероятно, позже папашин поверенный свяжется с нами, и…

– Забудь об этом, – поспешно перебила Анна. – Я сама не знаю, что говорю. Просто, теперь мне уж точно придётся….

Анет не договорила: из глаз её брызнули слёзы, плечи затряслись от рыданий. Елена молча обняла сестру и прижала к себе. Самой ей по-прежнему не хотелось плакать; и сейчас она некстати вспомнила, как рыдала в объятиях маменьки, когда узнала, что Владимир стал женихом Анны. Стало быть, это огорчило её куда больше, чем безвременная смерть отца?! «Какая же я всё-таки гадкая, – снова подумала Елена, – правильно, что папаша любил Анет куда сильнее!»

Вошла заплаканная Люба, поставила на столик поднос с укрепляющей микстурой, пробормотала: «принесу водички барышне». Елена заставила Анну выпить лекарство, затем они с Любой смочили Анне лоб и виски прохладной водой, уложили её и укутали. Елена посидела рядом с сестрой ещё, ожидая, пока истерика иссякнет. Заходила и мать проведать Анну, но та никак не отреагировала на её присутствие. Мать же невозмутимо забрала пустой стакан, пристально всмотрелась в падчерицу, проговорила несколько ничего не значащих слов утешения, погладила Анну по голове и исчезла.

Елена осталась с Анной до ночи. Постепенно сестра успокоилась, даже задремала. Однако, уже засыпая, она обречённо, точно про себя проговорила фразу, показавшуюся Елене более чем странной.

* * *

Ночь сменилась предрассветными сумерками, за окном лил дождь. Елена вышла из комнаты Анны усталая, но сама мысль, что придётся пойти к себе и лечь, приводила её в ужас. Отчего-то было страшно, что она ни за что не заснёт, а если и заснёт, непременно будет мучиться кошмарами.

Елена зажгла свечу и решила помолиться, но и это оказалось невозможным. Из головы не шли произнесённые сквозь сон слова старшей сестры: «Ах, папенька, папенька, не успели мы договорить… Теперь вас нет, и никто мне больше не поможет». Что Анет имела в виду?!

Снаружи раздался какой-то шум, стук, недовольный голос сторожа, затем прозвучал цокот копыт по вымощенной дорожке. Ещё кто-то приехал оповестить их о смерти папеньки? «Вероятно, отцовский поверенный прислал кого-нибудь с письмом», – подумала Елена. Она поднялась с колен, уселась в кресло, накинула на плечи тёплый платок: от усталости и бессонной ночи её знобило.

В двери настойчиво застучали; кто-то из прислуги прошаркал через веранду. Елена утомлённо прикрыла глаза, не имея сил даже пошевелиться. Ну вот, сейчас придётся заново переживать уже пережитое днём: читать письма, выслушивать соболезнования, принимать скорбный вид… И тут в полутьме кто-то скользнул к ней неслышной тенью; горячий поцелуй обжёг её ледяные пальцы.

– Милая, драгоценная Елена Алексеевна! – прошептал голос, который она никогда в жизни не перепутала ни с каким-либо другим. – Я уже знаю… Я пришёл, чтобы отдать вам всё моё сочувствие, всё моё сердце! Располагайте мною, как пожелаете!

* * *

Медленно-медленно, словно во сне, Анна развернула предсмертное письмо отца, лично переданное его поверенным. Письмо было коротким.

«Моё дорогое дитя, ненаглядная моя Анет! Прости, что мы не попрощались с тобою: я просто не имел для этого душевных сил. Доктор Рихтер подтвердил, что жить мне осталось недолго. Сейчас вот пишу завещание. Как ты пожелала, я поделю моё состояние поровну между тобой и Элен, отдельно упомяну и мою супругу Катерину Фёдоровну. Видишь, я выполняю данное тебе обещание в точности.

Но одновременно я прошу и заклинаю тебя, Анет: выполни же и ты обещанное! Выходи замуж за графа Левашёва и будь достойна его старинной и знатной фамилии. Так я умру спокойным за твоё будущее, за твоих будущих детей. Сделай это для меня, моя родная, позволь порадоваться за тебя, уходя! Сейчас я представляю тебя графиней Левашёвой, хозяйкой роскошного особняка, который вы с мужем выкупите в скором времени, и сердце моё наполняется счастьем. Блистай, Анюта, и будь счастлива, ты создана для этого!

И ещё: после нашего разговора о твоей матери я не могу перестать думать о ней, слышать её голос… Все эти годы я говорил себе, что моя княжна мертва – и всё-таки, скажу тебе честно, я в это не верю. И даже твоя странная болезнь, во время которой ты утверждала, что видела её – мне представляется, это всё было не просто так. Несомненно, мою Алтын окружала какая-то тайна, которая досталась в наследство тебе. Я так и не смог разгадать её, но уверен, что ты это сделать сможешь. Отчего-то я знаю, что вы с Алтын когда-нибудь непременно встретитесь. Умоляю тебя, Анюта, скажи ей, что я помнил её и любил, до самого последнего вздоха.

Прощай же, родная, не плачь обо мне слишком много».

Анна осторожно свернула письмо и спрятала его за корсаж. Когда поверенный передал ей бумагу, она поймала на себе пристальный, сверкающий взгляд мачехи – и ей стало не по себе. Уже было известно о завещании, сёстрам сообщили, что обе являются наследницами огромного состояния, но Катерина Фёдоровна выглядела напряжённой, точно натянутая струна. Казалось, она всё время ожидала какого-то подвоха.

– Не прочтёшь ли нам вслух, Анюта, что написал в последнем письме твой несчастный отец? – хриплым голосом попросила мачеха, когда вечером, после оглашения завещания осиротевшая семья расположилась в гостиной.

Анна вздрогнула. Катерина Фёдоровна говорила будто бы спокойно, но глаза у неё сверкали, словно у голодной кошки, а тонкие, ухоженные руки судорожно сжимались.

– Там ничего особенного, маменька, – кротко ответила Анна. – Батюшка желал просто попрощаться со мной.

– Странно, – задумчиво произнесла Катерина Фёдоровна. – Ни мне, ни Элен он не написал ни словечка. Быть может, он сообщил тебе что-то такое, о чём никто из нас не ведал?

– Нет-нет, он… Он просто благословляет меня в письме и желает мне счастья.

– Тогда почему же ты не хочешь показать письмо нам? Ведь мы твоя семья, Анет, теперь ближе нас с Еленой у тебя никого не осталось.

Анна поняла, что ей до смерти не хочется показывать мачехе письмо – то ли из-за их теперь уже общего с отцом секрета, то ли потому, что Катерина Фёдоровна слишком уж навязчиво и нетактично требовала поделиться отцовским посланием.

Тем временем та приблизилась к ней вплотную и положила руку ей на плечо.

– Делать из папашиного письма тайну не слишком хорошо с твоей стороны, Анюта. Кто как не мы с Элен имеем право увидеть последние написанные им строки?!

Анна непроизвольно прижала руку к груди: ей вдруг показалось, что мачеха сейчас набросится на неё и силой отберёт письмо. Елена же с удивлением смотрела на мать.

– Отчего вы так настаиваете, маменька? – спросила она. – Если Анюта не хочет показывать письмо, на то её добрая воля. Я совершенно не хочу читать то, что было писано не ко мне. Если бы батюшка хотел что-то передать лично вам, полагаю, он бы это сделал.

– Ах, разумеется, милые мои, вы правы! – воскликнула, точно опомнившись, Катерина Фёдоровна. – Простите меня! Я всё ещё никак не приду в себя после этого ужаса… Прости, Анюта! – она поспешно поцеловала падчерицу, всхлипнула и выбежала вон из комнаты.

– Ты не сердись на мамашу, Анет: она и правда почти не в себе, – проговорила Елена. – Так это всё неожиданно произошло… Я и теперь не могу поверить, что батюшки больше нет!

Голос Елены дрогнул, но она не заплакала, лишь приложила платочек к глазам. Анна машинально обняла сестру за плечи и погладила по голове. Эти несколько дней Элен выглядела страшно растерянной, даже виноватой – она ходила неслышно, молчала, не поднимала глаз, чуть что – кидалась услуживать Анне и поддакивать ей. Когда Владимир Левашёв прибыл принести им свои соболезнования, то пока он говорил с мачехой и Анетой, Елена, казалось, готова была провалиться сквозь землю. Неужели бедняжка так и не смогла совладать со своею несчастной влюблённостью? При всём сестра вовсе не смотрелась страдалицей; напротив, когда на неё никто не глядел, она улыбалась, и взгляд её становился рассеянным и лучистым.

Впрочем, какое ей, Анне, дело до сердечных тайн Елены, коли та не собирается ими делиться! Сейчас Анет мучило тяжёлое, неотвратимое чувство потери и грядущей неизбежности. Она должна будет выйти за графа Левашёва, несмотря ни на что. Она обещала это отцу и обязана выполнить клятву. Хотя сейчас, как никогда, Анна знала, что не испытывает ни малейшей симпатии к этому человеку, более того – мысли о браке с ним были для неё всё более тягостными. Она не любит Левашёва и никогда не полюбит его! Зачем, ну зачем она согласилась, почему не сказала отцу правду?! Возможно, он разгневался бы, но в итоге обязательно простил бы её! Теперь же поздно, она намертво связана данным честным словом.

* * *

После похорон Анна решила пойти к себе и побыть одной как можно дольше. Помимо горя от потери отца, её угнетала глухая непрерывная тоска и предчувствие опасности. Всё кончено. Она выходит замуж, и очень скоро должна будет выполнять взятые обязательства: помогать Владимиру вернуть былую славу и блеск родовому имени, стать ему надёжным подспорьем и верной подругой. Вот только ни первого, ни второго ей отчаянно не хотелось.

Анна уже до того устала бороться с собою, что раза три собиралась зайти к Елене и поделиться с ней своими переживаниями. Отца больше нет, мачехе она не доверяет, а Владимир… Владимир вдруг из приятного, даже очаровательного человека, к которому она чувствовала если не влюблённость, то, по крайней мере, симпатию, отчего-то всё больше вызывал у неё досаду и неприязнь. Даже его признаваемые всеми красота и безупречные манеры казались ей теперь невыносимо приторными. Анет старалась владеть собой, по-прежнему улыбалась и привечала жениха. Увы, ей делалось всё тяжелее выносить его общество, терпеть его комплименты, видеть красивые, горящие восторгом и ожиданием глаза.

Анна не сомневалась, что Владимир её любит, во всяком случае, пока – пока ещё не узнал её противной постыдной тайны. А вот как он поступит, когда узнает? Где ей искать защиту, кому довериться?

У неё из головы не шла фраза из прощального письма папеньки: «Отчего-то я знаю, что вы с Алтын когда-нибудь непременно встретитесь». Было ли у отца некое предчувствие, или он получил какие-то тайные вести? Но, вероятно, он тогда бы рассказал ей всё…

Она подошла к своему бюро, где в маленьком ящике, закрытом на ключ, хранилось отцовское письмо: ей захотелось ещё раз внимательно его перечитать. Но когда Анет повернула ключик, оставленный в замке, то почувствовала, как всё тело покрылось холодным липким потом: ящик был пуст!

Кто посмел рыться в её вещах и взять письмо?! Анна попыталась успокоиться и припомнить, не убрала ли его сама? Да нет же, утром, одеваясь в траур, перед тем, как ехать в церковь, она оставила письмо здесь, в полной уверенности, что его никто не тронет! Когда же они вернулись, Анна не сразу отправилась к себе: сперва пришлось сидеть в гостиной и выслушивать многословные соболезнования от знакомых и друзей, затем Владимир Левашёв долго целовал её руки, шептал слова утешения и признания в любви… Потом, кажется, Люба подала им чай… Словом, у того, кто украл письмо, времени было более чем достаточно! Но кто же мог такое сделать? Катерина Фёдоровна? Элен? Кто-то из прислуги?