Текст книги "Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1"

– П-ля-нр-р-р, – издала россыпь звуков Изида истинная.

– Чего она так странно мяучет? Может, у нее животик болит? – забеспокоилась Поля.

– Мать моя маяковка!

Надо отдать Даше должное, она не бросила кошку – рванула вместе с ней в коридор. Открыла чулан, где стояла забытая подружка-метла, с привинченным к древку велосипедным седлом. Седло и метелище успело прирасти к стене паутиной.

«Планер…

По-французски «парить».

Летать!!!»

Еще в щенячьем детстве Даша мечтала стать летчицей-космонавткой. И став Киевицей, вкусив однажды безбрежность полета подсела на небо, как на наркотик. И даже став бескрылой, отказалась спускаться на землю с небес. Она летала! Летала все шесть долгих лет. Рискуя разбиться, зная, что верная подруга-метла уже не подлетит и не спасет, как бывало раньше. Но все же взмывала в воздух! И гордилась своей летательной славой в сто раз больше, чем стихоплетской.

Да, она была лжепоэтессой, воровкой… Но авиатором Изида Киевская была прирожденным, и небо принадлежало ей одной. Все свои деньги она тратила на конструирование новых и новых моделей аэропланов – жажда неба перекрыла все.

Но ни одна неуклюжая «этажерка» не могла подарить той прежней бесконечной свободы…

Чуб деловито поправила упитанный «воротник» на плечах, схватила метлу, метнулась в комнату, открыла балконную дверь. Шмыгнула носом, поймавшим левой ноздрей щекотную снежинку.

– Держись, Изида. Котик, ща-с я тебе покажу!!!

– О, Господи! – Полинька села там, где стояла.

А так как стояла она аккурат там, где лежал поддиванный поэт, последний мигом выкатился из-под дивана, взвизгнул, выпучил глаза и раззявил ошалевший рот:

– Господи святы!

– Господи! Господи!.. – раздалось снизу.

Передвигавшийся по снежно-ночной улице Малоподвальной пьяный чиновник Оприкин выпустил из рук бутылку-белоголовку, в компании коей отмечал конец света, ознаменовавшийся отречением батюшки-царя, и мелко закрестился.

С балкона остроконечной башни в снежное небо взвилась ведьма на метле и растаяла в белой вьюге.

– Вот и он… Вот он и настал-то, конец, – удовлетворенно огласил чиновник.

И очень ошибся.

Поскольку то был аж никак не конец, а наоборот, только начало.

Глава третья,
в которой мы знакомимся с первой причиной революции

– Рада, что вы согласились!

– Покамест мы согласились лишь выслушать тебя, – четко очертила границы радости Катя. – Будь так добра, притормози лошадей.

Сидевшая на козлах Акнир натянула поводья. Коляска остановилась в чистом поле.

– Я в фигуральном смысле… – Екатерина Михайловна Дображанская опасливо оглядела пространство и поплотнее закуталась в шубу. – Зачем ты нас сюда завезла?

Дорога разрезала пополам неприглядно-серую ранне-мартовскую тишь да гладь. Снег, обрушившийся на Город, с тех самых пор все шел да шел, то измельчаясь до крошева, то обретая вес крупных лепешек. Но за Городом царила весна, было зябко и холодно.

– Мамина квартира тоже не самое безопасное место, чтоб обсуждать такие дела. – Их кучер развернулась к своим пассажирам.

Сегодня девчонка была обряжена не гимназисткой, а простолюдинкой – темный платок, дрянное пальтецо. И Кате не нравился ее новый образ. Не нравился именно тем, что он новый: новый костюм, новая манера говорить, свысока и слегка комикуя.

Акнир было невозможно поймать, зафиксировать, понять: какая она, она непрестанно менялась. И меньше всего Катерина Михайловна доверяла субъектам, которые беспричинно врут и прикидываются из одной любви ко лжи и игре… Слишком трудно расслышать тревожный сигнал в неискренне произнесенном слове, если собеседник намеренно корчит шута; спрятать крупную ложь легче всего в ворохе мелких обманов!

– Что мы имеем? – юная ведьма придала своей верхней части абрис оратора, собирающегося толкнуть речь. – На днях, то есть в феврале 1917 грянула Первая российская революция. Царь Николай ІІ срочно пишет отказ от престола в царском вагоне. Ленин в запломбированном вагоне срочно мчится сюда, чтоб возглавить новую власть. В Киеве вот-вот обрисуется своя новая власть, Центральная Рада.

– Уже обрисовалась, – поправила Даша. – Я утром газету купила, чтоб про себя почитать…

– Простите. Все никак не привыкну, что Прошлое – это настоящее, – извинилась Акнир. – Вскоре Рада достигнет огромной популярности, поскольку будет носителем освободительной национальной Идеи и даже успеет объявить о создании Украинской Народной Республики. Но у нее не будет двух вещей, – Акнир выставила вперед два пальца, – армии и реальной власти. В результате все окончится говорильней и хаосом. Потом появится генерал Скоропадский. Его провозгласят гетманом Украинской Державы и попросят спасти страну от хаоса. Он сможет наладить работу, но у него не будет идеи и армии. И через восемь месяцев Петлюра и Винниченко выкурят его отсюда. Тогда-то и начнется полнейший беспредел…

– Яви милость, избавь нас от политинформации, – обрезала Катя, – я прочитала «Историю революции». Говори прямо, что надо делать.

– С моим превеликим удовольствием, – глумливо поклонилась Акнир. – Так сложилось, что власть была у одних, идея – у других, армии не было ни у кого. Значит, мы должны сделать всего две вещи: сформулировать Идею, сформировать армию. И власть будет нашей.

– Мы? – сатирически переспросила Катерина Михайловна. – Армию?

– Да… Нехреновенький план, – разделила ее изумление Даша.

– Вы б хоть Булгакова почитали, – пристыдила их Акнир. – Неужто ваша Маша вас не подсадила? У него прямым текстом сказано: «Если бы ваш гетман вместо того, чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духом не пахло в Малороссии. Но этого мало – мы бы большевиков прихлопнули, как мух!» Но вместо этого, пока Петлюра и Скоропадский решали, кто из них настоящий украинец и какой Украина должна быть, пришли большевики, и Украина стала никакой.

– Очень похоже на историю ХХІ века. А кто такой Булгаков? Машин знакомый? – спросила Катя.

– Василий Булгаков – авиатор, – ответила Чуб. – Я и не знала, что он что-то пишет. Хоть они все теперь пишут. Голанчакова, эта дура, намылилась мемуары писать. Гарриет Квимби писала статьи…

– Ты что ж это всех авиаторш ненавидишь? – подняла брови Дображанская. – Откуда такие комплексы? Ты, вроде, первая.

– Нет у меня никаких комплексов, – отбрыкнулась летунья.

Акнир окинула их обеих заинтересованным взглядом:

– Ладно, – смяла тему она. – Итак, чтоб отменить революцию…

– И поскорей! – быстро прибавила Чуб. – До того, как Город горел десять дней…

Даша плохо помнила исторический ход, зато хорошо помнила зарево у них за окном.

Помнила, как, желая показать им страшное будущее, Маша Ковалева щелкнула пальцами, вмиг поменяв один год на другой, и они оказались в 1918. Киев горел, как исполинский костер. Небо над ним стало черным, словно средь дня на Город опустилась вечная ночь. И людей убивали прямо у них на глазах…

– До января следующего года, – уточнила Акнир.

– Это так скоро? – Чуб содрогнулась.

В 1911 это было далеким будущим, затем шесть лет было прошлым. И вдруг стало завтрашним днем!

– Это не должно случиться…

– И не должно было! Вы никогда не задумывались, – подняла острый подбородок девица, – что сама по себе революция – исторический парадокс! Нынешнюю – Февральскую – революцию Ленин прямо назвал чудом. Но еще бо́льшим чудом была его Октябрьская. И даже не то, что она произошла. Сколько их было… А то, что пришедшие к власти продержались целых семьдесят лет. Подумайте! С одной стороны жалкая, грязная, малообразованная горстка восставших, захвативших один Петербург. С другой – громадная страна и огромная профессиональная армия, уже поднятая, вооруженная. Ведь идет война. И вот жалкая горстка побеждает многотысячную профессиональную армию. Почему?

– Эй, дамочки, а мужики ваши где?

* * *

Пока подобно Центральной Раде они занимались говорильней, к ним незаметно подобрался хаос.

Неподалеку от их коляски стояли трое подозрительных грязных мужиков в армейских сапогах. И Даша сразу угадала в их замерших позах напряжение зверя перед прыжком.

– Иль вы одне тут? – поинтересовался самый высокий из них и выступил вперед.

В его движениях проглядывалась осторожность бывалого хищника. Три женщины, невесть почему путешествующие в сугубо дамской компании, были слишком легкой добычей, подозрительно легкой. И зверь недоверчиво закрутил головой – но белоснежная чистота поля мгновенно успокоила его.

– Ух ты, красавица какая, гляди! – искренне ухнул второй.

Первый зверь замер, увидев Катю, сморгнул, дернул головой, попытался отодрать от нее глаза, но не смог.

– Да, раскрасавица, – признал он врастяжку, да так, что раскрасавице Кате вмиг стало не по себе.

Дображанская рефлекторно запахнула край шубы, завертелась, стараясь сбросить со щеки прилипший к ней клещом грязный взгляд.

– Эй, ребята, – примирительно начала Даша Чуб. – Я – Изида Киевская! Та самая… Слыхали, небось?! Известная поэтесса и летчица. Авиаторша… Меня во всем мире знают. Вы же не хотите обидеть гордость Империи?

– А ента у них видать за мужика будет! – загоготал второй, указывая коричневым пальцем на Дашины шальвары. – Чей-то ты далече от города-то забралась, поеткесса? Али не знаешь, что нонче опасно? Где она здеся, твоя Империя? А?

Даша подобралась – второй уже играл с ней. Уже ощущал себя их хозяином, полновластным хозяином положения. И ему слишком нравилась власть. Власть силы, которую дарила ему их оторванность от цивилизации, по законам которой он был бесправным изгоем.

– Шубы нехай скинут и все, – хмуро сказал немногословный третий.

– Нет, не все, – значимо произнес первый. – Не все…

Его глаза буравили Катю. Он сделал полшага – на Дображанскую дохну́ло вонью неделями немытого тела.

– Я, быть может, всю жизнь о такой царевне мечтал, – исподлобья сказал зверь. – Да разве такая, брульянтовая, на нас посмотрит? Такие ж только нос вороти́ть, будто мы и не люди! Верно я говорю? Вы за энтими двумя приглядите…

Он шагнул к ней и остановился, еще не решившись перешагнуть невидимую черту, отделявшую его от «царевны».

– Пусть шубу скидывает. И серьги. И деньги, какие есть, – завел свое третий.

По-видимому, этот Рубикон все трое перешагнули не раз: от его слов мужикам вмиг полегчало.

– Сымайте, кому говорят, ишь расселися! – чересчур злобно гаркнул второй, подзадоривая себя своей злобой. – Федор, бери лошадей!

– Акнир, гони! Че стоишь! – опомнилась Даша.

– Ой, маменька, маменька, – слезливо и тоненько запричитала вдруг Акнир, вместо того чтоб схватиться за кнут, – не отдавайте им шубку! Папенька вам не простят. Они не для того имущество казенное всю жизнь расхищали, чтоб мы кому попадя соболей отдавали. Они и так на Пенелопу Филипповну поглядывают. Они нас бросят, и вас, и меня бесприданницей горемычной оставят…

Ее причитания были неуместно веселыми:

– А мы ж Киевицы. Мы ж не абы кто, чтобы вот так шубами да серьгами кидаться!..

«Мы – Киевицы…»

В первую секунду Катерина Михайловна испытала неконтролируемый прилив возмущения оттого, что противная малолетка мажется ей в дочери (хоть, сугубо между нами, по возрасту Катя вполне могла быть мамой Акнир). Но затем услыхала призыв! И немедля ощутила приятное нетерпение в правой руке…

Мужики боле не сомневались – они приближались. Третий схватил за поводья их лошадей.

– Царевна – моя! – грозно рыкнул главный зверь, оттесняя второго.

Но находясь в двух секундах от их намерений, Катя не ощущала и тени испуга – она смотрела на свою руку.

– Не хочу убивать, – негромко и быстро сказала она.

– Ну, раз вы у нас маменька такая добренькая, позвольте уж мне утрудиться! – Девчонка стремительно забралась на козлы с ногами и вытянула руку, точно бросала невидимый мяч.

Первый, высокий, успевший дотянуться до Кати, нелепо подскочил, отшатнулся – и вдруг затрясся. Находясь в полном несоответствии друг с другом, голова, руки и ноги главаря стаи выписывали жуткие телодвижения. Не устояв на ногах, он рухнул и забился оземь одновременно всеми своими членами. Двое других с ужасом выпялились на него.

– Твой ход, королева! – крикнула Акнир Дображанской.

Катя выпрямилась в рост, и, выкинув ладонь в сторону третьего, почему-то досадившего ей больше всего, прошептала:

– Забудь.

Третий замер. Закатил глаза. Обвел осоловелым взглядом пространство и, помедлив, сел прямо на снег, очевидно позабыв даже то, что умеет ходить.

– Ведьмы! Ведьмы проклятые! – заорал второй.

Он заметался, бросился прочь. Но тут Даша Чуб, не постигшая никаких ведьмацких наук, кроме летательной, но уязвленная в самое сердце «королевой», отвешенной в адрес Кати, решительно распорядилась своим недовольством. Вытащила из ридикюля громоздкий револьвер и принялась палить.

На бесноватого это не произвело впечатления. На позабывшего тоже – вряд ли он помнил, что пули способны убить. Оставшийся с ужасающим криком бежал по полю, петляя, как полоумный заяц, и крестясь на ходу:

– Ведьмы… Господи, спаси! Помилуй мя, Господи!..

Акнир закорчилась на козлах от смеха, захохотала как бес.

– И скажи «благодарствую», – заорала вслед ведьма, – что мы с маменькой нынче милосердные. Могли б не до ветру послать – по ветру развеять!

От ее хохота первый затрясся еще сильней, заколотился о землю еще мучительней. Катерина нахмурилась. Дашины пули взрывали вязкую весеннюю грязь между ног убегающего.

– Мазила! – поддела ведьма лжепоэтессу.

– У меня, – горделиво отвесила Чуб, – пять призов по стрельбе. Это, между прочим, уметь надо стрелять так, чтоб ни разу не попасть. Но если хочешь… – Даша прищурилась.

– Не надо, – сказала Дображанская. – Маше бы это не понравилось.

* * *

– Маша, Маша… А где она, ваша Маша? Говорите о ней, точно она – ваш Бог!

Вмиг утратив веселье, Акнир спрыгнула с ко́зел. Подошла к бесноватому. Его голова размеренно и больно билась о землю. Конечности непрестанно дергались.

– Я так понимаю, насылание бесов вашей Маше не понравилось бы тоже? – куражливо пропела она. – Но прежде чем отозвать их, покорнейше прошу честну́ю компанию обратить внимание на его сапоги. Солдатские. Вот вам и первая причина октябрьской революции. Дезертир! Все они дезертиры. Царь Николай так и не понял, во что ввергает страну, ввязываясь в мировую войну. А Ленин еще задолго до войны говорил: «Война была бы очень полезной для революции штукой». Вот тебе, Катя, и ответ на вопрос!

– Я тебе не Катя, а Екатерина Михайловна, – осадила девчонку госпожа Дображанская. Ее щегольский ботик с серебряными пуговичками осторожно ступил на непредназначенную для нежной французской кожи слизкую дорогу: – Будь добра, перестань нас учить. Всем ясно: большевики победили, потому что армия, как и вся страна, раскололась на белых и красных, монархистов, анархистов, националистов… Солдаты разбежались, офицеры, вроде Колчака и Деникина, начали свою войну. А мы тут не на экзамене, чтоб перед тобой ответ держать. Это тебе пора нам ответить…

Обезопасив нос надушенным кружевным платком, Катерина осторожно приблизилась к «первой причине революции».

На губах дезертира успела выступить пена. Лицо перестало быть человеческим, став сосредоточенно-сумасшедшим.

– Потрудись объяснить, каким-таким макаром ты собралась сформировать вот эту вот армию?!

– У кого есть Идея, у того будет и армия, – тихо сказала Акнир.

– А большевики – молодцы! – внезапно изрекла Даша Чуб. – У них была офигенная Идея!

Лжепоэтесса развалилась на сиденье коляски, достала из сумки длиннющий янтарный мундштук, вставила папироску и с шиком закурила, игнорируя совсем не шикарный пейзаж.

– «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!», – пояснила свой тезис она.

В радиусе сотни миль ее не понял никто.

– Ну, он же так и сказал! – Даша слегка приподняла ногу и указала на беснующегося носком лакового ботинка. – Он всю жизнь мечтал трахнуть такую, как Катя. Все об этом мечтают… В смысле не Катю трахнуть, хотя об этом тоже, по-моему, все… Все мечтают: вот если бы я жил в этом дворце. Если бы я могла зайти в магазин и взять все, что мне хочется. Если бы у меня было пальто, как у барышни, что навстречу идет. Вот если бы я могла переспать… ну, и с Киану Ривзом, допустим. Или с Александром Блоком. А когда кто-то обидит, все мечтают убить его. Все мечтают на эмоциях – потом забывают. Сколько я Катю убить мечтала минут пять… А еще в нашем времени как-то полдня мечтала убить своего препода, когда он влепил мне «уд» ни за что. Так все люди устроены. И вдруг – тыц-пиздыц, революция. И все, о чем ты только мечтал и сам знал, что эта мечта нереальна, – большевики делают реальностью! Ты идешь и забираешь дворец, где живет барин, и поселяешься там. Заходишь в магазин, громишь его и берешь все, что хочешь. Останавливаешь идущего мимо буржуя и снимаешь с него пальто. Стаскиваешь эту цацу Катю с коляски и тупо имеешь. И убиваешь всех, кто тебя обидел, всех, кого только мечтал убить минут пять… Но ведь для того, чтоб убить, пяти минут достаточно. И никто тебе не мешает в ту же секунду осуществить свою мечту. Это же сказка! Думаешь, чего этот мужик тормозил и сразу Катьку не трахнул? Они сказку еще не вкусили. Еще не поняли, что невозможное – возможно. А вот когда они это раскусят…

– Тогда будет поздно, – глухо сказала Акнир. – Тогда их уже никто и ничто не остановит. Но пока они не перешли эту черту все можно исправить. Всех можно объединить Идеей.

– Нет такой Идеи, которая переплюнула б сказку, – манерно оспорила Чуб из коляски. – Это говорю вам я, Изида Киевская!

– Э-э, матушка, да у тебя звездянка никак, – протянула Катя. – Я сразу не поняла. Совсем плохо дело.

– Да говори ты, Кать, нормально, без батюшек-матушек! – озлилась Чуб.

– То, о чем ты глаголишь, поэтка, не сказка. – Акнир больше не ерничала. – Это язычество. Первый закон нашей Матери: кто сильней, тот и прав. Нет разницы: три дезертира, три волка… если действие происходит на безлюдной дороге – правила те же. Однако люди – не волки.

– Но в самом деле. – Катерина качнула серьгами, которые хотели у нее отобрать, тряхнула головой, призывая мысли к порядку – ее мысли плясали, как бесноватый у ее ног. – Монархисты, националисты, социалисты, анархисты, крестьяне, рабочие – чем их можно объединить?

– Можно, если вспомнить, где мы, – очень серьезно сказала Акнир.

– Где?

– В Киеве.

– В Столице Ведьм? – сообразила лжепоэтесса.

– В Столице Веры и родине всея Руси, – мрачновато огласила Акнир. – Большевики – обращались к земному, звериному. Мы – обратимся к небесному.

– Как? – спросила Даша.

– А вот так… Смотрите!

Ведьма опустилась на корточки перед беснующимся, вытянула над ним обе ладони. Очевидно, выманить бесов обратно было не так-то и просто. Девчонка крепко сжала кулаки – ее руки дрожали мелкой дрожью, губы подрагивали. Акнир зажмурила глаза, зашептала… И резко выпрямила пальцы.

Несчастный опал, его тело безвольно распласталось.

– Он хоть жив-то? – поплотнее прижав к носу платок, благоухающий духами «Букет императрицы», Катерина Михайловна обеспокоенно склонилась над ним.

Мужик неуверенно открыл глаза.

– Где я? – спросил он слабо. – Ты ангел, наверное?

Катина рука опустилась. Нос утратил обоняние. Грязный мужик вдруг перестал казаться ей отвратительным.

– Верно, ангел… – мокрое восторженное лицо дезертира было обращено к Катерине, перекрывшей и заменившей ему сейчас Небо. – Нет на земле такой красоты. И создал же Бог… Скажи, Дева Пречистая, я уже помер? Не хочу я так жить… К Богу хочу. Он простит меня?

– Нет, вы никогда их не примирите!

Катя подняла взгляд на Акнир.

Черты юной ведьмы болезненно вывернулись:

– Это невозможно: примирить Небо с Землей. Даже в одном человеке! Чушь это пророчество Великой Марины. «Когда в Город в третий раз придут Трое, они примирят Землю и Небо». Но моя мама верила, верила, что эти Трое – вы! Как же, сейчас… Знаете, на кого вы похожи? На него!

Акнир подскочила к позабытому всеми все позабывшему третьему, по-прежнему сидящему на снегу в той же позе и все так же недоуменно помаргивающему, оглядывая непонятный окружающий мир, и отвесила ему подзатыльник.

Мужик мотнул головой. Резво вскочил на ноги.

– Правда, он страшно похож на вас? – зашлась рваным смехом девчонка. – Великие Киевицы с перепугу отдают мужикам лошадей, шубы, деньги, потому что тупо забыли, что они Киевицы. А моя мама погибла, оттого что верила в вас!.. Погибла из-за такой ерунды!

– Это мы – ерунда? – Чуб отшвырнула окурок, встала в рост. – Лично я, между прочим, никому ничего не собиралась отдавать. Я пыталась договориться, предлагала удрать. Мы – люди! И можем порешать наши людские проблемы и без насылания бесов. Не вышло б по-божески, – указательный палец Чуб показал наверх, – я б тупо пристрелила всех троих… – пальцы сложились в форме пистолета. – Заслужили! Не жалко. Я, баба, иду на войну страну защищать! А они – мужики – с нее драпают. Убивать таких надо. Чего стоишь? Беги, пока жив, – гаркнула она все позабывшему.

То и дело недоуменно оглядываясь, тот рванул прочь. Он вспомнил все! И то, что он вспомнил, плохо вязалось с тем, что он видел сейчас. Приоткрыв слюнявый рот, их главарь умиленно глазел на Катю. Сложив вчетверо белый кружевной платок с монограммой, «царевна брульянтовая» аккуратно вытирала дезертиру лицо.

– Мы не вправе оставлять его здесь, – строго сказала Дображанская.

– Не хочешь оставлять – тащи в коляску, – притихшая ведьма с интересом смотрела на Чуб. – Браво, поэтка! – девчонка снова сменила окрас. – Смиренно прошу простить мне мой аль скандаль.

Стала самоироничной.

– Вы глядите на мир со своей колокольни…

Стала дружелюбной.

– Я – со своей Лысой Горы. Потому мы так нужны друг другу. Еще ни разу ведьмы не объединялись с людьми.

Стала мудрой. И безмятежно-веселой.

Ловко забралась на ко́злы, взяла поводья:

– Вот что я вам скажу, глубокочтимые мною поэтка и Катерина Михайловна. Каким бы супер-пупер парадоксом ни была революция, то, что произойдет сейчас, парадоксальней во сто крат. Я, дочь моей матери, буду рассказывать вам, как обратить народ к Богу. – Акнир подняла правую руку и звонко щелкнула пальцами.

В ту же минуту их настиг снег.

* * *

Вмиг мир изменился. Серый и грязный, он стал бесконечно белым и чистым.

Справа объявился лесок. По ветке разлапистой ели проскакала пегая белка, еще не успевшая сменить зимнюю шубку. В глубине, меж деревьев, Катерине померещились волчьи глаза. Но лошади шли мерным шагом, не проявляя беспокойства.

«Конь, как и всякий зверь, чует ведьму и страшится ее. Но коли ты зачтешь заговор Матери, конь станет тобой и будет послушен», – всплыла в памяти Дображанской строка из Машиных записей. Почерк «кузины» был четким и ровным. Однако спрятавшийся за круглобокими буквами смысл Катя так и не смогла уяснить.

– Итак, о Боге и божьем помазаннике… – заговорила Акнир. – Что если объединить его с нами! – юная ведьма вернулась к роли надменно-насмешливого, восседающего на ко́злах верховного божества.

– Ты о царе? – и с каждым новым ее перевоплощеньем, Катя доверяла той все меньше и меньше.

Впрочем, утопическое предложение объединиться с последним Романовым Дображанскую покуда не взволновало нимало.

«Моя мама погибла, оттого что верила в вас!»

Вот те раз… При чем тут они? Во что верила мать Акнир, Киевица Кылына? Что им удастся объединить Небо с Землей? И не была ли эта внезапная дерзостная истерика деланной, а выхлопнувшая оговорка – намеренной? Такой же, как случайно оброненная в спешке тетрадь с формулой Бога, прочитав которую, Маша заболела идеей спасти мир. В свое время они слишком недооценили Акнир, посчитав ее истеричной малолеткой. И прошлый опыт подсказывал, если юная ведьма показывает им свою слабость – это означает одно: она пытается от них что-то скрыть.

Или заманить их в ловушку.

«Собрать армию, объединится с царем… К чему она ведет?»

– Насколько я знаю, – сказала Дображанская, и впрямь проштудировавшая за ночь «Историю революции», – в данный момент Николай ІІ в Могилеве, в Ставке Верховного Главнокомандования. 8 марта по нашему стилю царя арестуют. Перевезут в Царское Село, еще куда-то, затем расстреляют…

– Верно мыслите, Катерина Михайловна. Большевики расстреляют помазанника божьего. Снесут ваши церкви. Будут распинать ваших монахов на воротах монастырей. Если бы слепые заранее знали…

«Вот она и сорвалась… Слепые», – подумала Катя.

– Но они не знают, – сказала она.

– Еще одна верная мысль. Люди не знают. Но мы-то знаем! Кто мешает нам рассказать им об этом?

– Кому? – с сомнением спросила Даша.

– Всем. Всем! На то и существует масс-медиа!

– Допустим, – сказала Катя, хотя видела в сем допущении массу огрехов. – Но кто сейчас нам поверит?

– И снова «в десятку». Ведь в сей час царь в безопасности! Все знают, где он. Но если никто не будет знать, где он, если Николая похитят… – Акнир азартно тряхнула поводьями. Но лошади вдруг заупрямились: занервничали, затанцевали.

– Похитят царя? – заинтриговалась лжепоэтесса.

– Всю семью: царя, царицу, цесаревича, великих княжон и их собак впридачу! – Ведьма больно хлестнула коней витым кнутом.

И вздрогнула всем телом.

«Конь станет тобой…»

– Кто их похитит? – Катя вцепилась глазами в Акнир.

Нет, не лошади – нервничала сама юная ведьма! Кони выдали ее. Вовсе не двойка вороных – что-то внутри Акнир сопротивлялось, не желая двигаться дальше.

– Кто их похитит? – нетерпеливо воспроизвела Даша Чуб.

– Мы, – улыбнулась Акнир.

– Мы?!!! – изумилась лжепоэтесса.

Катерина взглянула на мужика, сидевшего на сиденье напротив. Но дезертир, углядевший Бога в облике той, кого мгновенье тому собирался насиловать, смотрел на Катерину Михайловну отрешенно-восторженным взглядом уже не бесноватого – блаженного. И прозвучавшее с ко́зел криминальное предложение похитить царя не произвело на него никакого воздействия.

– То есть ты предлагаешь, – проговорила Дображанская, все еще не теряя надежду, что порядком ослышалась, – похитить всю августейшую семью? Нам? Троим? Как ты это себе представляешь? Мы трое перебиваем охрану и силой увозим семь человек?

– Почему силой? Они поедут по доброй воле. Достаточно вспомнить, куда мы его повезем.

– Куда?

– В Киев – мать городов русских! Где живет мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Царь поедет в Киев к маме, – завершила Акнир. – Дело за малым: уговорить ее заранее передать сыну письмо, предупредив о нашем появлении и оговорив точную дату.

– А я полагаю – за большим, – сказала Катя. – В принципе ее уговорить.

– Да уж. – Ведьма снова тряхнула поводьями, призывая непокорных коней ускорить шаг. – Вы, Катерина Михайловна, предпочли расти вширь, а не вверх. И широты взяли немерено. Однако в высший свет вам пути нет.

– Ну, можно найти способ…

– Не сомневаюсь, способ вы купите. Толку? Вдовствующая императрица все равно будет смотреть на вас на аудиенции сверху вниз.

– Она на любого так будет смотреть. Даже на своего сына царя. Она дама с характером, – аттестовала царицу лжепоэтесса.

– Есть люди и покруче царя, – оповестила их Акнир.

– Кто ж это? – оживилась Изида Киевская, в тайне надеясь услыхать свое имя, – вдруг вдовствующая императрица, бывшая датская принцесса Дагмара, обожает ее стихи.

– А что если Отрок Михаил объявит, что хочет видеть императрицу? – Акнир обернулась.

Катя помолчала, глядя туда, куда убегала нитка дороги. Она поняла, отчего так нервничает шестнадцатилетняя ведьма…

– Так значит, – сказала она, – мы едем к нему. В Дальнюю Пустынь. Ох, и худо ж нам будет…