Текст книги "Цветы из бури"

Глава 34

В холодной тускло освещенной конюшне находились великолепные лошади, превосходной стати и в новых упряжках. Лошади волновались, храпели, глубоко втягивая воздух.

В это время Мэдди вышла подышать свежим воздухом и отдохнуть.

Было уже поздно, тени в саду становились все более мрачными и глубокими. Ее платье мерцало и отсвечивало серебром. Она подхватила свою юбку руками и, придерживая ее, пошла в глубину сада. Ей хотелось отвлечься, подумать, найти ответ на беспокоившие ее вопросы.

Она сбилась с пути. Блуждала.

«Как достичь внутреннего спокойствия?»

Она была здесь не дома. Но она жила здесь.

В то время Жерво нуждался в ней. Они стали супругами. Но теперь она не нужна ему. Их брак незаконный. Замужество не было замужеством. А свадьба была лишь фарсом. Гнев и раздражительность росли в ней. Она сняла с пальца кольцо. Мэдди помнила тот день, когда Жерво заверил ее, что ложь и фальшь остались в прежней жизни.

Она не верит ему. Она не может поверить Кристиану.

Конюшни были темные и только свет, падающий на булыжную дорожку сквозь туман, отражался на стенах.

Она могла идти домой, могла делать все, что он захочет. Но в их отношениях царила грязь. Она не могла переносить такой жизни. И Жерво. И его мир. И его окружение.

Как теперь ей жить?

Мэдди потрогала обручальное кольцо своими холодными пальцами. Как ей поступить? Ведь она любила его, вопреки резонам и правилам. Она не смогла убежать от правды и от самой себя. Она не обращалась к Друзьям, она не слушала наставлений Ричарда.

Новая лампа светила ярко. Скрипела наружная дверь, запах конюшни доносился через дорогу. На аллее, в тумане, слышались голоса. Какая-то фигура нырнула в темноту, а затем опять прошла по дорожке.

Головной убор и очертания фигуры говорили, что это женщина.

Здесь всегда слонялись оборванцы. Мэдди никогда не прибегала к конфронтации с ними, относилась к ним очень спокойно.

Перед Мэдди простиралась темная, безмолвная аллея, и только по каменистой земле журчал ручей. Мэдди слегка зазнобило. Она потерла руки и, глубоко вздохнув, пошла по аллее. Следом за ней пошла женщина в накинутом на голову капюшоне, выскользнувшая из темноты.

– Что я могу сделать для вас? Вы не голодны? – спросила Мэдди, остановившись в нескольких шагах от незнакомки.

Женщина посмотрела на Мэдди, крепко прижимая к груди сверток. Мэдди тоже подняла на нее глаза с чувством наступающего шокового состояния.

– О, – сказала молодая девушка с пухлыми щечками и красными глазами, приседая в кратком реверансе. – Извините, мне нужно здесь подождать…

Она отпрянула в темноту.

– Так вы не голодны? – снова спросила Мэдди. – Может, пойдем на кухню?

– О, нет, благодарю вас!

Мэдди пошла вперед, недоумевая. Неожиданно незнакомку как будто осенило.

– Извините, мадам, вы хозяйка дома?

Мэдди кивнула.

Девушка с облегчением вздохнула, присела в реверансе и подошла ближе.

– Будьте любезны, передайте его светлости, что принесли посылку от госпожи Сазерленд.

Какое-то мгновение Мэдди стояла неподвижно, затаив дыхание. Из свертка, который держала в руках девушка, послышался плач.

– От миссис Сазерленд?

Девушка сделала реверанс.

– Да, мадам.

Мэдди начала дрожать.

– Посылка? Вот эта посылка?

Ее голос стал дрожать еще сильнее.

– Это посылка от миссис Сазерленд?

– Да, мадам!

Девушка печально улыбнулась, слегка покраснев.

– Это хорошая маленькая девочка. Я ее няня.

Мэдди побледнела. Простая ошибка разрушает мечту. Началось падение… Реальное грехопадение… Обман… Непонимание…

Миссис Сазерленд. Они любили друг друга. Они имели ребенка.

Мэдди не могла остановить мучившую ее дрожь. Слезы навернулись на ее глаза. Она слышала слабое похныкивание ребенка и вместо справедливого отвращения чувствовала только волнение о малышке, боль и страдание. Это был его ребенок. И она любила даже его бесчестие и несправедливость.

Кристиан не находил себе места, он не знал, куда делась Мэдди. Она должна быть здесь, рядом с ним, приветствовать гостей.

– Наконец он увидел ее. Она стояла у дверей, о чем-то разговаривая с Кальвином. Он подошел к ней, протянул руку и подал знак маэстро. Зазвучала музыка. Взоры присутствующих обратились на герцога и его супругу. Кристиану казалось, что весь мир радуется вместе с ним. Жерво был очень доволен удачным вечером, он был счастлив среди восхищенных взглядов и возгласов. Ощущение восторженности не покидало Кристиана, он чувствовал себя неуязвимым. Ничто и никто не сможет разрушить его счастье.

На какое-то хмурое мгновение ему показалось, что он ошибся. Мэдди была напряжена и резко отталкивала его, слегка отстраняясь. Она смотрела на него сквозь ресницы, что делало ее глаза золотистыми, целомудренными и чувственными одновременно, вызывающими у него быстрое и сильное волнение.

– Я люблю тебя, – сказал он себе под нос слова, как музыку. Он знал, что она их не слышит, и не хотел, чтобы она слышала их. Он не ждал ответа. Не сегодня, не этой ночью, сегодня он победитель.

– Ты чего-то опасаешься? – спросила Мэдди, стоя чуть поодаль.

Кристиан не сделал попытки приблизиться.

– Обезьяна… здесь, – с волнением в голосе сказал он. Мэдди сжала кулаки, сделала конвульсивный шаг к нему и остановилась.

– Обезьяна, – пояснил он, – …из дурдома. Кальвин заметил их. Подонки… прокрались и затерялись среди гостей.

Мэдди напряглась, ее сильно побледневшие кулаки выделялись на серебряном платье.

Жерво робко улыбнулся:

– Теперь арестован. Правонарушение. Кража.

– Арестован? – у нее от изумления округлились глаза. – Кузена Эдвардса ты арестовал как вора?

– Надеты цепи… и брошены в караулку. – Он удовлетворенно улыбнулся. – Посмотрим, как им это понравится.

Кристиан видел, что она и расстроена, и напугана одновременно. На ее лице застыло такое выражение, которое он не совсем понимал.

– Может, завтра… Может через неделю… Сниму обвинения. Пусть они уходят.

В лице Мэдди что-то изменилось. Суровость исчезла. Она подошла к Кристиану и обняла его. Руки ее поднялись и притянули его к себе. Она прижалась к нему.

В ответ Кристиан издал звук возбуждения и удовольствия. Мэдди пришла в его объятия с готовностью, которая шокировала его. Она поцеловала его так неистово, как никогда раньше. Словно здесь никого не было и никто не смотрел на них. Он забыл про бал и музыку, потерялся в своем чувстве к ней. Ее тело, прижавшееся к нему, вызывало настоятельную потребность, обещание чего-то, что он не мог отложить.

– Мэдди, – Кристиан оторвал ее от себя. Он глупо улыбался и ничего не мог поделать с собой. Он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Мэдди закусила нижнюю губу и напряженно смотрела на него. Из-за своей бледности и лихорадочных пятен на щеках она казалась нездоровой.

– Скоро, – проговорила она, трогая свое разгоряченное лицо. – Сначала… проводим короля.

Он провел пальцем по ее носу и поцеловал его.

– Потом только ты… и я.

Мэдди опустила ресницы. Не говоря ни слова, она опустила руки и повернулась, чтобы спуститься по лестнице.

Их Величество, черт бы его побрал, задержались до шести. К этому времени Кристиан воспринимал все через головокружительное марево изнеможения. Он был опьянен почти до эйфории, он не был уверен, что поступает правильно, но старался держаться более или менее на уровне.

Мэдди удивляла его. Сотни раз он смотрел на жену и находил ее прекрасной. Своей серебряной простотой, спокойной грацией она очаровывала его. Кристиан гордился ею: она не приседала перед королем, не теряла своей прямоты, не изменяла себе самой. Она даже потратила полчаса на беседу с Веллингтоном. Боже, несомненно, обсуждая с ним что-то политическое! Кристиан мог обернуться и увидеть множество женщин, каждая из которых могла стать его женой. Но невозможно было представить ни одну, кто мог бы пройти рядом с ним через такой прием. Черт возьми, что она не умеет танцевать. Это только делает ее еще более неповторимой.

Жерво постоянно высматривал Маннинга и Стонхема, но никак не видел их. Можно представить, какие у них лица! Когда кареты начали отъезжать от дверей, оставляя дом наполненным запахом вина и духов, ему хотелось только лечь и позволить блаженной бесчувственности овладеть собой.

Он смотрел, как Кальвин закрыл дверь и нагнулся, чтобы поднять с пола перо. Мэдди исчезла чуть раньше, и он не винил ее за это. Кристиан настолько устал, что еле шевелился.

Он поднялся по лестнице мимо салона, где слуги начали уборку. Идти выше не было сил.

У лестницы появился его лакей. Кивнув, Кристиан отпустил его и прислонился к колонне. Еще один пролет, и Мэдди должна быть там. Ему хотелось лечь рядом с ней и заснуть. Хватит этого странного расстояния между ними.

Тот поцелуй… У него участился пульс. Этой ночью…

Собственно говоря, было уже утро. Он про себя улыбнулся и медленно пошел по лестнице.

В верхнем вестибюле на ковре развернулся веер раннего света из открытой двери гостевой комнаты. Кристиан постоял перед дверью, пытаясь собраться с мыслями. Он вдруг обнаружил, что стесняется войти к собственной жене. Возможно, он сможет притвориться, что не приказал приготовить себе спальню. Или поцелует ее еще раз. Уложит на кровать и поцелует. Во всяком случае, у него было такое желание.

В комнате он слышал негромкие женские голоса. С усилием приведя свое тело в движение, Кристиан оторвался от стены.

– Мэдди? – он несколько робко заглянул в дверь без какого-либо разумного предлога или извинения.

Гостевая комната была оформлена в чисто женском вкусе – в солнечно-розовых тонах. На маленьком пуфе сидела девушка, которую Кристиан никогда раньше не видел.

Она держала младенца, который бил неловкими ручонками по ленточкам своего чепчика.

На мгновение у него появилось ощущение, что он не у себя дома. Комната казалась незнакомой, девушка странной, а младенец…

Он уставился на них.

– Черт возьми! – воскликнул Кристиан и сделал два шага. На кровати лежало, поблескивая металлическими нитями, бальное платье Мэдди вместе с диадемой и письмом. Он повернулся к девушке:

– Что это… значит?

При звуках его голоса ребенок перестал лепетать. Девушка, сидевшая неподвижно, проговорила:

– Госпожа велела ждать здесь вашу милость.

Она встала, прижала младенца к плечу и присела в реверансе.

– Эту маленькую девочку, сэр, миссис Сазерленд оставила мне вчера и велела принести вам.

Кристиан схватил письмо. Правая рука дрожала и действовала неуклюже. Он разорвал бумагу почти напополам до середины листа и, казалось, не мог сложить половинки. Он не мог заставить себя вникнуть в смысл текста. Он слышал, как произносит что-то невразумительное и впадает в панику, наклоняясь на туалетный столик и пытаясь расправить бумажку. Но слова ускользали, когда он смотрел на них.

«Кристиан, – прочел он. Он видел буквы, сообщающие ему нечто, что он не хотел читать. – Я должна теперь тебя покинуть. Я ошиблась. Твой мир. Свадьба. Незаконны. Аннулированы. Твоя дочь».

Он закрыл глаза и склонился над запиской. Дыхание, казалось, оставило его, словно от сильного удара в грудь.

– Вый… да, – сказал он. – В соседнюю комнату. Прочь. Выйди.

– Хорошо, сэр, – девушка быстро прошла мимо, он слышал, как открылась и закрылась дверь.

– Мэдди, – думал он, – Мэдди, Мэдди…

Кристиан дернул звонок. Он хотел пойти за ней, привести назад, объяснить и уже вышел из комнаты на лестницу, захлопнув за собой дверь.

В соседней комнате немедленно закричал младенец. Этот звук остановил Кристиана. У него мелькнула мысль, что все это – ошибка. Мэдди выслушает его, если он сможет объяснить, что все это ошибка. Это дочь миссис Сазерленд, она должна забрать ее. Вышло недоразумение, несчастное недоразумение.

Жерво распахнул дверь спальни. Девушка дико взглянула на него. Ребенок встретил его усилившимися воплями.

– Извините, ваша светлость!

Девушка стала укачивать ребенка.

– Она не будет кричать! Она очень послушная, ваша светлость!

Выражение ужаса в ее глазах заставило Кристиана замереть в дверях. Внезапно плач прекратился. Девушка прислонила младенца к себе, открывая маленькое личико.

Девочка хныкала. На Кристиана смотрели две наполненные слезами пуговки глаз. Тревожно и внимательно. Лобик сморщился, как будто пассажир вышел из кэба и понял, что это не его остановка.

Со сверхъестественной силой узнавания и откровения Кристиан увидел самого себя. Не в круглом бледном личике, не в соломинках волосиков, не во всем облике ребенка… Кристиан увидел маленькое недоуменное замешательство, зарождающееся осознание, познание мира – странного и непостоянного; немного дурацкое, беспомощное ощущение того, что, возможно, ты ступаешь на зыбучие пески.

Жерво знал это чувство.

Рука его разжалась, он отпустил дверь и сделал шаг в комнату. Круглые, немигающие глаза следовали за его движением с ошеломленным недоумением. Младенец смотрел на его рубашку и черный плащ, рассматривая его как объект огромной, но непостижимой важности.

Девочка взглянула ему в лицо. И вдруг озарилась улыбкой, как при неожиданной встрече возлюбленного в толпе. Ты здесь: молчаливое послание осветило ее как свеча, вызывая в нем внезапный ответ. Наконец, ты здесь!

Девочка замолотила ручонками и усиленно загулюкала. Кристиан сделал шаг назад, потрясенный охватившим его чувством.

– Черт тебя побери, – тихо проговори он, а девочка засмеялась ему в ответ.

– Сэр? – голос лакея, раздавшийся сзади, заставил его обернуться…

С трудом Кристиан сфокусировал взгляд на слуге.

– Герцогиня… – Жерво понял, что теперь весь дом узнает, что произошло. Его охватил гнев. – Когда она уехала? Узнай.

– Ваша светлость, повар говорит, что хозяйка вышла через кухню два часа назад и запретила кому-либо следовать за ней.

Кристиан знал, куда она пошла. К своим квакерам, темным трезвенникам, которые были здесь вчера.

Или к Ричарду Гилю.

В нем взорвалась немая злоба. Тогда пусть уходит! Отпустить ее, отдать ему.

Кристиан толкнул дверь плечом, от чего она хлопнула о стену и отскочила. Младенец громко заревел.

– Тише, тише, – зашикала девушка, а ребенок заревел еще громче. Девушка встала и подняла ребенка на плечо. Девочка продолжала реветь.

– Она успокоится. Я сейчас уложу ее… – заверила девица сквозь завывания. – Если вы только разрешите ее где-нибудь уложить. Я бы присматривала за ней всю ночь…

– Положи! – Кристиан махнул рукой на кровать. – Здесь.

Он взялся за звонок. Девушка стала укладывать ребенка. Младенец! Чертов ребенок… Ричард Гиль… Мэдди… Мэдди… Она будет связана с этим мулом… Так ведь? Благочестивый хмырь, он и не знает, как…

Кристиан вспыхнул от злости.

Его. Она была его женой. Он не должен позволять Гилю прикасаться к ней. Опять он дернул звонок.

– Мой плащ, – рявкнул он лакею. – Вызвать экипаж.

У одного из длинных выставочных залов Баттерфильдз-Ламбет, прикрытом рядами цветов в горшках, ожидая, стоял Кристиан, поставив ногу на скамейку. Он похлопывал хлыстиком для верховой езды себе по ноге, в то время как квакер шел к нему вдоль теплицы.

Гиль остановился, но Кристиан не выпрямился, а лишь искоса смотрел на него.

За арочным проемом замерли последние звуки шагов садовника. Гиль вернул Кристиану напряженный взгляд, в котором не было ни триумфа, но и ни боязни и Кристиан сразу понял, ее здесь нет.

Он опустил глаза, кончиком хлыста толкнул бело-розовые гвоздики, молча глядя на них. У него было настоятельное желание резким движением срезать все цветы.

Но он сдержался.

– Она ушла от тебя? – спросил Гиль.

Сквозь пальцы Кристиан видел только его черную шелковую сутану на фоне ярких лепестков. Он подвигал хлыстом, шевеля листву, и подумал, что запах влажной земли и гвоздик теперь будет преследовать его.

– Она не приходила ко мне, – продолжал Ричард. – Ты знаешь, какое Собрание она посещает?

Кристиан покачал головой.

– Я могу узнать, – проговорил Гиль. – Я дам тебе знать, что она жива и здорова, если ты хочешь.

Кристиан чувствовал себя оставленным за высокой стеной с закрытыми воротами.

Она ушла по собственной воле и оставила его. Он не знал, где она. Он никогда не сможет завоевать ее уважения. Достаточное тому свидетельство ревело в его гостевой комнате. Его жизнь вызвала у Мэдди неприязнь, она стремилась к этому богобоязненному садовнику, к простому и скромному следованию добродетели.

Кристиан посмотрел на Гиля и подумал, что он никогда не заставит Мэдди рассмеяться.

– Ты будешь добрым постоянным и мудрым, гораздо мудрее меня, и она будет тебя уважать, черт тебя дери, проклятье! Лучший мужчина.

Кристиан отбросил плащ и выпрямился. Затем отвернулся. Раскрыв дверь, он нагнулся, держа в руке хлыст и шляпу.

– Она боится грозы, – сказал Жерво, что Гиль никогда бы не узнал этого сам.

И призраков. Жерво ступил на ранний иней. Но об этом Ричарду Гилю знать совершенно не обязательно.

Утреннее солнце вовсю светило через щель в занавесках гостевой комнаты, бросая полосу яркого света на кровать и подушки, поддерживающие ребенка. Кристиан посмотрел на сидящую в углу девушку и впервые обратил внимание, как она устала.

– Накормила? – мягко спросил он.

– Да, и переодела полчаса назад, сэр.

Он даже не подумал об этом.

– Ты… Я хотел сказать.

Она тихо ответила:

– Вчера вечером. Госпожа разрешила мне поесть.

– Тогда спустись вниз.

– О сэр, я не могу оставить ребенка.

– Я же здесь.

– Вы, сэр? – девушка, казалось, сильно сомневалась.

– Десять минут, – заявил Кристиан. – Ешь!

Она отвесила поклон и поспешила за дверь.

Кристиан подошел к кровати и посмотрел на ребенка. Он разбудил девочку, маленькие ручонки копались в покрывале, а похныкиванье вот-вот могло перейти в крик…

Договоренность. Шотландия. Он должен написать в Сазерленд. Но он уже устал думать об этом.

Девушка ему понравилась. Ей надо бы заплатить за уход за ребенком, хныканье начинало усиливаться, напоминая скрип двери, а затем стало переходить в настоящий ор.

Кристиан встал с кровати и, подойдя к занавескам, задернул их, полоса света исчезла. В сгустившейся темноте ребенок продолжал плакать, не кричать, а негромко всхлипывать, напоминая блеющую в горах заблудившуюся овечку.

Младенец был накрыт шалью. Кристиан подумал, что в нетопленой комнате девочке может быть холодно. Он снял плащ и набросил на малютку. Глазки-пуговки повернулись к нему. Плач прекратился и сменился выражением неясной озабоченности. Он сделал шаг назад и плач возобновился. Жерво не мог понять, что еще может требовать этот ребенок, возможно, она хочет на руки, но он решил не заходить так далеко, надо позвать другую горничную. Ему очень хотелось лечь.

Девочку можно оставить здесь, а он ляжет в соседней комнате. Через несколько минут вернется девушка.

Ребенок продолжал плакать, долгие, слабые всхлипывания потерянной души. Он снова наклонился над кроватью. Девчушка смотрела и рыдала так, словно весь мир был невыносимым. Прошло несколько минут. Младенец закрыл рот и уставился на Жерво с надеждой и слабой икотой.

– Боже, – проговорил он, лег на кровать, подложил подушку себе под голову и подтянул плащ, шаль и девочку к своей груди. Тоненькая ручка прижалась к кружеву рубашки. Раздался всхлип, перешедший во вздох.

«Женщина», – думал он, утопая в постели, в то время как сон одолевал его. Он пошевелил пальцем, ощупывая нежную щечку.

Как тебя зовут?

Спросить девушку. Не забудь…

Мэдди…

Это было ошибкой. Теперь я должна уйти.

– Не плачь, не плачь, девчушка… я так устал. Я никак не заслужил тебя?.. Мэдди… но я любил тебя. Я всегда любил тебя.

Глава 35

Отец Мэдди вернулся обратно. Было решено, что для Мэдди продолжать путешествие нецелесообразно, так же, как вступать в любые отношения с тем миром, который она оставила. Она покорилась мудрости Собрания и жила уединенно в Кенсингтоне, ожидая, когда они с отцом смогут вернуться домой, ведь было совершенно очевидно, что кузен Эдвардс никогда не примет их теперь.

Ее отец был очень слаб. Раньше Мэдди думала, что он не здоров, но теперь она поняла, что это было опустошение, виной которого была она. Он даже мало разговаривал с Элиасом, как будто после долгой жизни в согласии их поссорили друг с другом. Когда юрист пришел консультировать Мэдди по поводу расторжения брака, то отец даже не вышел из своей комнаты.

Самым трудным было то, что Мэдди не признавала незаконности брака. Иск о расторжении должен был опираться на незаконность самого брака и на тот факт, что ни одна из сторон не собиралась возражать против расторжения. Мэдди знала, что адвокаты извещены, но она никого из них не видела. У нее же оставалось одно обязательство – написать письмо с осуждением своих действий.

Это было самым трудным делом, которое она когда-либо делала в своей жизни. Она не плакала, не плакала с тех пор, как покинула Белгрейв-Свейр. Но когда она взяла ручку и бумагу, все расплылось у нее перед глазами. Она не смогла писать. Мэдди сделала несколько попыток, надеясь, что будет чувствовать себя лучше.

Она запиралась днем, вставала рано утром, даже начинала писать сразу после безмолвных часов богослужения по средам и орошала бумагу самыми обильными слезами.

В тот вечер за обедом Элиас разрезал жаркое.

– Сегодня у меня был судебный исполнитель, – сказал он, положив кусок мяса на тарелку Мэдди. – Он получил заверение, что герцог Жерво не желает чинить каких-либо препятствий на пути исправления твоей ошибки.

Так вот как это называется – «ошибка». Мэдди смотрела в тарелку. Никто больше не сказал ни слова. Она взяла нож с белой роговой ручкой и отрезала кусочек мяса. Но есть не смогла.

Обыкновенная жизнь. Простое служение тишине и Богу. Она искренне легко опять приняла это. Помогала Констанции стирать, ходила на службу, сопровождала пожилую женщину, которая посещала больных. Все было просто и ясно. Рано вставать. Делать тяжелую работу. Мало говорить: плохо быть ленивым, нечестным, суетным. Не думать о герцоге.

Мэдди чувствовала себя и дома, и где-то далеко. Она обращала внимание на прислугу, экипажи, позолоченные и дорогие украшения, она замечала даже красивые платья, когда думала о том, как она подурнела по сравнению с блестящими дамами, которые танцевали в Белгрейв-Сквейр.

Она не чувствовала лишь одного. Это была оставшаяся в прошлом часть ее души.

Иногда ей вдруг представлялось, что она должна помочь Кристиану пришить пуговицы на жилет, не забыть переписать его письма. Мэдди слышала шаги на лестнице, и ее сердце замирало. Но шаги никогда здесь не были достаточно быстрыми и нетерпеливыми. Она сжимала пальцами кольцо – маленькое украденное сокровище. Идя по улице, Мэдди останавливалась и поворачивала лицо к зимнему закату. И к нему, как будто он был там, как будто она могла еще раз ощутить его, почувствовать хотя бы один раз.

Но он не желал чинить никаких препятствий. Мэдди взяла кусочек мяса и проглотила его. Раньше она была нужна ему, а сейчас нет. Их жизни пересеклись ненадолго во времени и пространстве и опять разошлись. Он был герцогом Жерво. Она была позором в своем Собрании. Она чувствовала осуждение. Она была среди друзей, и все же ее имя – предмет публичного интереса в газетах, а это причиняло горькое унижение Обществу.

Она была благодарна Элиасу, Констанции и некоторым другим друзьям, которые беседовали с ней, разъясняя, насколько она пребывала в заблуждении, однако смогла отвернуться от него идти к Свету. И каждый ждал ее письма с самоосуждением.

– Как продвигается твоя работа, Джон? – спросила Констанция Тиммса.

Он потер подбородок.

– Медленно. Последние дни слишком медленно.

Мэдди сказала:

– Ты не захотел, чтобы я тебе помогала.

– Я не уверен, что захочу опубликовать эту работу.

Она повернулась к нему.

– Не будешь публиковать?

– Мэдди, девочка, – сказал он тихо. – Ты же знаешь…

– Не все, но, – она остановилась.

– Должен ли я публиковать то, что связано с его именем? Я не думаю, что тебе это понравится. – Он улыбнулся ласковой грустной улыбкой. – Сказать по правде, я столкнулся с одной трудностью в доказательствах и моих способностей не хватает.

Она наклонила голову над тарелкой. Это было нечестно. Отец так устал и так много работал. Его исследованиям не должны мешать ее ошибки.

– Немного савойской капусты, Джон? – Констанция переменила тему разговора. – Ее принес сегодня утром друг Гиль. Он говорит, что на рынок привезли крамбе по шиллингу и шесть пенсов за корзину.

– Мне бы хотелось, чтобы он нашел для нас немного спаржи, – сказал Элиас. – Или вырастил ее рядом со своими цветами.

Констанция чуть улыбнулась.

– Его должна попросить Архимедия. Для нее он сделает, что угодно.

– Сейчас, Констанция, – мягко упрекнул ее Элиас, – ты забегаешь вперед.

Констанция, не раскаявшись, положила Мэдди савойской капусты.

– Все счастливо уладится, – сказала она. – Я сердцем чувствую, что так будет.

– Ты продолжаешь писать свое письмо, Архимедия? – спросил Элиас.

– Да, – сказала она, бесцельно помешивая капусту в тарелке. – Я не закончила.

– Сегодня вечером мы вместе помолимся, – сказал он. – Может быть, это поможет направить тебя.

– Да, согласилась Мэдди.

Ошибка должна быть исправлена. Он не хотел чинить препятствий.

Мэдди помнила его в последний момент – она никогда не забудет его. Добродушная самоуверенность, великолепие и власть, звезды и бесконечность, мир на расстоянии протянутой руки. A bon chat, bon rat ниже возрождающегося феникса.

Хладнокровный, дерзкий, кровожадный в своей мести. Как хороший кот, ленивый и игривый, сильный и непрощающий, он уничтожал противника его же оружием, сбил с толку своих мучителей, бросил их в тюрьму, почти позволил им освободиться, швырнул их назад, возобновил свои голословные утверждения; поставил их перед лицом большого жюри, прежде чем по своей прихоти вновь освободить их.

Он был герцогом Жерво. У него были любовницы. Он преодолевал несчастье собственными силами.

Подойди, говорил он ей так много раз. Она даже слышала его голос.

Но все ускользнуло от нее даже в воображении, последняя нить, которая связывала ее с другой жизнью. Она могла писать свое письмо. Время пришло.

После ужина она с Элиасом и Констанцией в строгой гостиной слушала глубоко звучащие в молитве голоса старших. Она услышала все, что должна была написать. И позже она все написала без слез.

Кристиан сидел с почтой, бросая в огонь приглашения одно за другим. Он помедлил над письмом из Шотландии и отложил его в сторону. Он задумался, глядя на нераспечатанное письмо. Затем сломал печать и прочел его.

Он поднялся и прошел наверх.

В желтой комнате кроватка стояла в самом теплом месте и была тщательно занавешена от камина. Джилли отошла от нее.

– О, ваша милость, она только что проснулась и готова видеть вас.

Жерво кивнул. Девушка сделала реверанс и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Кристиан подошел к изголовью и прислонился к кровати, наблюдая за девочкой с близкого расстояния. Диана не заметила его: она лежала на спинке, брыкаясь в своей длинной льняной рубашке и играя ножками. Сейчас у нее белый вышитый чепчик, крошечные, украшенные лентами тапочки, воротнички, нагруднички, серебряная погремушка, мягкая щетка слоновой кости и гребешок. Все, что нужно ребенку. О чем ему сказали Джилли и другие женщины в доме.

– Девочка, – сказал он нежно.

Диана повернулась на звук его голоса. Она научилась это делать совсем недавно. Смущенно сдвинутые бровки чуть приподнялись – она искала источник звука.

Кристиан подошел к изголовью кровати. Диана начала улыбаться, а когда он наклонился, она неистово заколотила ручками и ножками, завизжав от наслаждения.

Она стукнула его кулачками в щеку. Он отдергивал голову, издавая звуки при каждом ударе. Эта игра ее очень воодушевляла.

Кристиан выпрямился и протянул ей указательные пальцы. Она сразу ухватила их. Изогнув головку, чтобы смотреть на него.

– В Шотландии холодно? – спросил он ее. Она смешно наморщила лобик.

– Теплую одежду – пообещал он. – Я пошлю. Платья. Деньги. Безделушки.

Игрушки на день рождения. Интересно, дадут ли они ей их. Он не сможет писать ей или узнавать что-то о ее жизни. Это ему дали ясно понять. Он будет тайно оказывать ей материальную поддержку и не должен делать ничего, что могло бы привести к семейным конфликтам.

Конечно, это было самое лучшее. Самое лучшее для нее. Стоять в стороне и молчать так же, как он был в стороне при расторжении брака. Это тоже самое лучшее. Казалось, что он для всех становится причиной семейных конфликтов.

Он вытащил пальцы из детского кулачка и пошел к двери. Она повернула головку ему вслед. Морщинка нелепого беспокойства омрачила ее личико. Самое лучшее.

Он оглянулся на нее в немом отчаянии и молча закрыл дверь.

Двенадцатая ночь пришла и ушла без пирожных и игр. Он находил причины отложить отъезд Дианы: праздники, погода, необходимость взять еще немного теплых вещей. У нее был гардероб, которому могла позавидовать любая femme fatale[2]2
  Роковая женщина (фр.)


[Закрыть], он был создан ее собственной модисткой, – кузиной сестры кухарки, – по советам кухарки и Джилли. Кальвин пожертвовал отрез вышитого муслина, который как-то попал в его корзину, пока он приводил в порядок весенние ливреи. Дарэм принес голубые ленты, которые шли к ее глазам.

Вечером Кристиан медленно ехал вниз по Оксфорд-стрит. Он остановил коляску и заставил ее ждать, пока, прогуливаясь между газовых фонарей, он покупал шали, шерсть, бархат. Он не хотел, чтобы ей было холодно. Больше всего он не хотел, чтобы ей было холодно.

Когда стало ясно даже ему, что никакой ребенок не сносит столько одежды, Джилли запаковала отрезы ткани в дорожный сундук. Кристиан решил, что он должен сговориться с почтовой каретой и сопровождением для путешествия на север, но подходящей возможности не находилось.

Однажды в январе, Кальвин привел несчастного мальчишку в библиотеку. Тот стоял там, потирая свои рукавицы без пальцев, пока дворецкий торжественно докладывал.

– Молодой человек, ваша милость, из Ланкастерской школы, хочет поговорить с вами.

– Пожалуйста, сэр, – сказал мальчик, едва Кристиан успел поднять брови. – Я староста в школе. Друг Тиммс учит нас арифметике. Я пришел от него сказать что-то. – Он закрыл глаза, чтобы повторить по памяти. – Я бы попросил минуту твоего времени, чтобы решить задачку. Можно ли мне прийти к тебе. – Мальчик открыл глаза. – И если герцог скажет «нет», я должен извиниться за Друга Тиммса и уйти, а если герцог скажет «да», он может прийти, то я должен сказать, что друг Тиммс преподает в Четвертый день – то есть в среду и друг Тиммс может прийти после этого в Белгрейс-Сквейр в два. Только в это время он может прийти один. И герцог знает, почему. Это все, сэр. – Он перевел дыхание, рассматривая свои руки.

Кристиан ничего не делал, просто сидел и смотрел на глухую стену сада. В душе у него зажглась маленькая горько-сладкая искра.