Текст книги "Поворот в никуда. 19 рассказов мастер-курса Анны Гутиевой"

– Точнее и не скажешь, – опустив голову, пристыженно усмехнулся Владимир.

– Такова женская натура: знать название безграничному количеству эмоций и быть не в силах понять другого. Вот я, как только попрощаемся, наконец проедусь по городам нашей необъятной, – только теперь Владимир заметил, как блестят глаза Ромы, обычно тусклые.

– Может и мне поехать в Крым? – обернувшись, спросил Владимир даже не Рому, а скорее самого себя.

– Неплохое такое место, живописное.

Услышав совет, Владимир разочарованно взглянул на Рому.

– Только не говори Сашке, – положив руку на плечо зятя, кивнул Рома, – но таким, как мы, лучше не стеснять себя отношениями. Вот тебе мой совет: секрет счастливой старости – принять одиночество и последовать за мечтой.

– Спасибо, – устало сказал Владимир.

– Все к столу, – прозвенела по комнате команда Саши.

– Наблюдаются успехи? – спросил он, сев рядом с Алисой, погруженной в размышления. Две из трех распечатки, исчерканные красной ручкой, лежали под ее локтем.

– Все тщетно, – сообщил профессор, указывавший ей на символы, – как я и заверял, мы не можем уповать на помощь Алисы в подобных вопросах.

– На самом деле, – неуверенно вмешалась Алиса, – вероятно, ты прав. В каждой строке повторяется группа насечек…

– Похожие на макушку сосны с длинной веткой? – вытянув шею, поинтересовалась Саша.

– Именно, судя по расположению в тексте, эти символы или слова как раз могут оказаться обозначением Дария I, с которого началось вторжение персов на территорию современного Крыма. Однако больше я ничего не могу сказать.

– Однако для достоверности необходим больший объем текста, чем мы, к сожалению, не располагаем. Настаиваю все же вам согласиться хотя бы опробовать метод фонетической и грамматической сочетаемости. Но не будем вгонять всех в тоску за столом, – отмахнулся от дальнейшего обсуждения профессор, отрезав кусок мяса и наколов его на вилку. – Слышал ли кто известия о геологах, нашедших в Карелии место неописуемого древнего землетрясения? Представляете, это самая юго-восточная палеосейсмодислокация высотой в целых пять метров, а площадью, вы не поверите, три сотни метров квадратных, – едва не раскидывая еду, точно требушетом, возвещал профессор.

За столом повисла тишина, и Владимир почувствовал, как потяжелел воздух, вогнав присутствовавших в нестерпимую дремоту, только Рома усмехнулся.

– Вздыбленные породы – события вполне ожидаемые, – с безнадежностью в голосе ответила Алиса, – когда есть отступающий ледник и наконец вздохнувшая полной грудью земля с припадками сейсмической активности в баллов так восемь.

– Не сочиняй, Алиса, на своем веку я не повстречал ни одного исследования о взаимосвязи ледниковой нагрузки и колебаний земной поверхности.

– А смотрели сериал, недавно вышел, о землетрясении у побережья Японии? – подхватила Саша. – Думаю, вам было бы интересно.

– О катастрофе 2011-го? – спросил профессор.

– Именно. Чудесная картина о чудовищной трагедии, – поддержал Рома. – Но показалось, что возникла она только из-за «Чернобыля».

– Документальная хроника – это, конечно же, весьма интересно, но я что-то не пойму, каким образом события 1986-го привели к аварии в 2011-м? – смутился Георгий Константинович, после чего вновь возникла неловкая пауза.

– Вот к чему приводят переработки, – пошутил Рома.

– Попрошу проявить уважение, – грозно поднялся профессор, – если не к моему возрасту, то как минимум к общественному вкладу.

– Может, кто-то хочет хлеба? – попытался предотвратить конфликт Владимир.

– Спасибо, – воскликнул Рома. – А кто бывал в Крыму, проходил сквозь Чертовы Врата?

– Их сейчас называют Золотые Ворота, – навострила взгляд Алиса.

– Да, просто невероятное зрелище. А называют так, потому что черт осыпал золотом единственного смельчака, кто согласился вплавь добраться до этих скал и живым проплыл сквозь арку.

– Никогда бы не подумала, – уже без энтузиазма Алиса начала водить вилкой по тарелке.

– Если я не запамятовал, на днях дадут старт шестидесяти пловцам, которые преодолеют Керченский пролив сквозь непредсказуемые течения и волны, подстерегающие неосторожных, – попытался поддержать беседу профессор. – Пять километров в одних из самых переменчивых водах.

– Поэтому к участникам предъявлялись самые жесткие требования, – ответил Владимир. – Однако, Георгий Константинович, заплыв был отменен еще в прошлом году в связи с небезопасностью вод в нынешних обстоятельствах.

– Разве? – усомнился профессор.

– Именно, – кивнул Роман.

– Прискорбно соглашаться, – потер бороду профессор, – однако в действительности вести до меня доходят не в первую очередь.

– Неужели вы работаете в одиночку? – сочувствующе спросила Саша.

– Не удивлюсь, если мои коллеги заархивируют меня в кабинете вместе с документами.

– Должно быть, невыносимо одиноко среди стоп бумаги? – уточнила Саша, переведя взгляд на мужа.

– Отнюдь, таков мой выбор. Пятьдесят восемь лет я посвятил научным изысканиям, мои труды без каких-либо затруднений заполнили шкаф позади тебя.

– Да, не комильфо, – потянул Рома.

– Хотел сказать, неприятно? – усмехнулся Владимир.

– А есть разница? – подняла бровь Саша.

– Разве что толику. А ты, Владимир, осознаешь, что если сегодня вечером я откажусь от прежнего решения и позволю тебе дальше участвовать в исследовании – то тебе будет необходимо целиком и полностью погрузиться в архивы? Не дрогнет ли твоя рука разлучиться на долгие годы со столь восхитительной женщиной, как Саша?

Владимир посмотрел на уверенно кивнувшего Романа, на печальную Алису, с надеждой качавшую головой; взглянул на жену, черты лица которой заострились: «Боже, чем она вновь недовольна?» А затем он обратился к профессору, который, сплетя пальцы, с улыбкой ожидал ответа.

– Еще в песочнице, где искал окаменелости прежних эпох, я ждал возможности внести свой вклад в науку. Именно к этому открытию, – Владимир указал на листовки, отложенные на столик у дивана, – я шел всю свою жизнь.

– Виват! – поднял бокал профессор. – Однако от того еще больней слышать, как те, кто обращаются за советом или жаждут признания, не соглашаются с твоими доводами или пытаются оспорить методы.

– Прошу простить, – вырвалось у Алисы, когда она встала из-за стола.

– Чудесный цыпленок, – продолжил, несмотря ни на что, профессор.

– Перед повторным осмотром клинописи предлагаю сделать перерыв, – сказал Владимир и направился за девушкой.

Алиса стояла у дальнего окна, где в мрачном молчании стекали безмолвные капли и не было слышно ни шума беседы за столом, ни шагов Владимира. Темные волны волос скрывали тихий свет ее лица.

– Название Золотые Ворота скала получила из-за проросшего на ней желтого лишайника, – не повернувшись к Владимиру, высказалась Алиса. Девушка всматривалась в темное небо, – также имя подкрепляют алые переливы лучей на закате – они придают еще большую схожесть с драгоценным металлом. И проплывать сквозь арку запрещено.

– Почему ты не уличила Рому во лжи? – спросил Владимир и взглянул на родственника, сквозь слезы пытавшегося рассказать анекдот сестре и насупившемуся профессору.

– А для чего: чтобы в очередной раз попытаться доказать Георгию Константиновичу, что я чего-то стою? Чтобы Роман смотрел на меня сквозь брови и считал выскочкой?

– Тебя это расстраивает? – попытался понять девушку Владимир.

– Я не нахожу своего места среди тех, кто мило обсуждает фильмы или соседей вечерами, но также я не нахожу родства с теми, кто, достигнув вершины познания, с пренебрежением взирает на еще взбирающихся. Так скажи мне, должно ли это меня расстраивать? – она хотела продолжить, однако промолчала, лишь укусив губу.

– Долго пробыла на раскопках? – после тягостного молчания сменил тему Владимир.

– Достаточно, чтобы начать различать даже у мертвых их души.

– Разве в экспедиции разрешено отправляться в одиночку?

– Конечно нет, – ответила Алиса, и неестественная улыбка мелькнула на ее лице. – Но мне проще с осколками ваз. Знаешь, в отличие от рабочих, они не несут глупости, а нужно всего только суметь понять их чувства. Однако с каждым глиняным черепком осознаешь все лучше, что время невозвратимо и даже самые безумные и стойкие переживания и привязанности – всего лишь скоропреходящие песчинки времени. Прости, надеюсь, я не слишком заумно говорю?

– Я понимаю тебя. Любишь Габриэля Маркеса?

– Ты еще и сомневался? – как прежде улыбнулась Алиса. – Лучшая забава, написанная, чтобы открыть людям глаза на одиночество и поиздеваться над ними.

– Точнее и не скажешь.

– Спасибо, – вздохнула она и подарила Владимиру ласковый взгляд. – Да, еще как это расстраивает меня. Я искала случай, соглашалась на все конференции и встречи, лишь бы выпал шанс проявить себя. Чтобы хоть кто-нибудь признал меня за своего.

– Мне жаль слышать подобное… Ты всегда излучала жизнерадостность. Я завидовал и брал в пример твое светлое восприятие мира, твое увлечение археологией. Одно лишь твое присутствие сегодня приободрило меня, показав, что кто-то способен понимать тебя.

– Именно поэтому ты готов променять жизнь на пыль бумаг и канав? Хочешь, как и Георгий Константинович, быть мудрой белой вороной? Мне тоже жаль – жаль, что ты восторгаешься моей безостановочной погоней за признанием. Но спасибо. Спасибо, что позвал, что все же сказал: до меня наконец дошло, что даже за обеденным столом можно искать любовь: всеобщую или чью бы то ни было – и точно вечерний мотылек не находить своего счастья в теплом свете.

Они молчали, всматриваясь в непроницаемый мрак, друг в друга и оборачиваясь на возгласы за столом.

– Володь, – голос Саши сорвался, – ты помнишь, мне рано вставать.

– Не переживай, Саша, – опередила Алиса Владимира, – мне пора уходить.

– Мы еще увидимся? – спросил Владимир, подавая Алисе пальто.

– Боюсь, и в этом вопросе я не в силах помочь. Стоит ли нам надеяться на встречу, ожидая беседы, когда мы как платоновские варвары?

– Считаешь, мы вдвоем ошибаемся: насчет себя, других?

– Мне кажется, ты единственный, кто говорит со мной на одном языке, и все же я боюсь, что образы в тени мы интерпретируем по-разному.

– Печально, что Алиса покинула нас, – провозгласил профессор, когда все вновь собрались за столом, – однако, Владимир, вы все же докажите, что долгие месяцы я ждал от вас решительных действий не напрасно?

– Прежде от рассуждений меня отвлекали многочисленные факторы, – четко ответил Владимир, вернувшись за стол, где все остальные уже допивали чай, – но теперь у меня есть мысль. Благодаря Алисе.

– Так поделитесь, мы с нетерпением ждем.

– Необходимо кардинально пересмотреть наши методы познания. Прежде я руководствовался вашим, профессор, методом позиционной статистики. Однако необходимо не просто перебирать ваши методы дешифровки, а взглянуть на клинопись с абсолютно иной точки зрения.

– Послушайте, голубчик, – сурово обратился профессор, – меня уже изрядно задевает, что вы очерняете мои труды, а это, на минуточку, расшифровка протоиндийских языков и языков майя, острова Пасхи и ряд других. Если вы не способны подобрать ключ к клинописи, это, по моему суждению, отбрасывает тень на вашу компетенцию, но никоим образом не на меня. Не позволю своими выходками пятнать мои заслуги!

– Однако мы здесь, и я настаиваю, чтобы вы выслушали.

– Дайте ему высказаться, – резко встрял Роман и перевел многозначительный взгляд на зятя. – Я верю в тебя.

– Что ж, как пожелаете, вперед. Однако предупреждаю, отныне в случае неудачи вас ожидает не отстранение от исследования, а исключение из института археологии.

– Я принимаю условия, – уверенно ответил Владимир, на что профессор обошелся лишь жестом, приглашающим к мнимой трибуне. – Для расшифровки клинописи нам необходимо не анализировать частоту появления символов и их расположение, а считывать образы письменности.

– Что за вздор? – рассмеялся профессор злорадным смехом.

– Почему никто не обратил внимание, что грубые насечки образуют не макушку сосны с длинной веткой, а бороду Дария с победоносным копьем? Мы искали буквы, слоги, слова, но не образы. Ответ был прямо перед нами.

– Если я правильно понимаю, – уже не столь уверенно спросил профессор, видя, как Саша и Роман склонились над распечатками, – теперь тебе нужна не только дешифровка, но и языковая интерпретация одновременно. Не желаешь отказаться сразу?

– Давайте взглянем, – ухмыльнулся Владимир. – Дарий, копье. Крокодил, кольцо, – увидел он символы в закругленных сколах. – Крылатое солнце, – угадывал Владимир, уже пропуская некоторые символы. – Плеть.

– И коим образом прикажешь этот набор слов истолковывать? – несколько воодушевился профессор.

– Победа Дария против некой опасности, если представить, что крокодил – это символ скрытой угрозы, а кольцо – связь, обернулась вновь восставшим солнцем в Египте и судом Дария.

– Боже, – опустошенно протянул профессор. – Поздравляю! Ты все же доказал, каким глупым я был, раз вообще допустил тебя до исследования. В 486 году до нашей эры в Египте вспыхнуло восстание против персидского господства. Дарий I умер, так и не успев его подавить. А его поражение я могу вспомнить только в битве при долине Марафон в 490 году при попытке завоевать Грецию в ходе греко-персидских войн. Не сходится, Владимир. Да и некая опасность, согласись, звучит несерьезно.

– Любимый, что не делается – все к лучшему.

– Володь, может еще взглянешь, – прозвучал вдали голос Ромки. – Ты же не сдашься, не откажешься от своего призвания, да? Тебе же ради семьи придется не на раскопках в Крыму вкалывать, Володь, а на кассе.

– Вечер окончен, – прошептал Владимир, взглянув на молчавшую жену и почувствовав уверенность, что только Алиса смогла бы понять его. – Для тебя, Роман, тоже.

– Благодарю за ужин, он был великолепен, – попрощался Георгий Константинович.

– Приятно слышать похвалу, – ответила с натянутой улыбкой девушка, которую в это время обнимал Владимир.

Как только дверь захлопнулась, Саша вырвалась из-под руки мужа. Владимир молча взглянул на жену, которая, не в силах сдержать эмоции, тяжело вздыхая, ушла в спальню.

– Я без работы, как ты и хотела, – обессиленный провалом и чувствами к близким, прошептал Владимир. – Чем, скажи мне, ты недовольна теперь. Не понимаю я тебя, Саша.

Он навис над кофейным столиком, куда жена сложила распечатки, и широким взмахом скинул их. Заметки разлетелись по сторонам, как его разорванные мечты и надежды.

– Не быть мне археологом, лишь учителешкой, примерным семьянином.

И внезапно время остановилось: в белой бумаге, волнами устелившей пол, Владимир различил барханы. В мельчайших пылинках, он увидел песчаную бурю, следовавшую за марширующими воинами; а сучок в древе пола обратился в глаз крокодила.

– Я был прав, – тихо произнес он. – Я был прав! В крокодила мастера вкладывали двуличие девяти царей, что восстали против Дария. А солнце на крыльях – не что иное, как божество, несущее неверным кару. Какой дурак, раз сопоставил видение древних со своим. Боже, какой дурак.

– Это точно, – протянула пришедшая на возгласы мужа Саша и прислонилась к стене, скрестив на груди руки.

– Я сделал это, я расшифровал клинопись!

– Поздравляю.

– Даже не сделаешь вид, что рада за меня?

– Прости, за этим лучше обратись к своей Алисе.

– Как я мог забыть, что от тебя не дождаться интереса ни к моим трудам, ни к чему-либо более возвышенному, нежели сериалы.

– Да, а скажи-ка мне, кто из нас дежурит по две смены в больнице? Посмотрела бы я, как бы ты тогда читал свои книги по вечерам.

– Я не заставляю убиваться – ты вполне можешь найти другую работу.

– Чтобы тратить наши зарплаты лишь на продукты и оплату квартиры? Тебе не приходило в голову, что будь у нас возможность хоть немного откладывать на будущее – я бы не соглашалась на внеочередные смены? Если ты не заметил, только благодаря моим сбережениям ты можешь месяцами сидеть над своими картинками, мечтая о премии.

– Счастье не в деньгах.

– И не в ожидании путешествия? Не в местах на последнем ряду кинотеатра? И не в теплых вечерах со мной? Ты готов от всего этого отказаться? Отказаться от меня? Конечно, ты готов пойти на это ради своего исследования.

Владимир отвернулся от жены и опустил глаза на свои записи. Еще некоторое время Саша стояла рядом, но, не дождавшись ответа, тихо собралась. Перед тем как выйти из квартиры, она выключила висевшую на стене росу фонариков.

На смену теплому свету пришел леденящий мрак, и наконец воцарилась тишина, о которой так долго просил Владимир. Однако единственное, что он ощущал – лишь пустота в душе, от которой оторвали такую же светлую и теплую улыбку Саши. На подлокотнике дивана до сих пор лежала книга. До Владимира донесся сладкий аромат лаванды, он поднялся и увидел струйку дыма, которая поднималась от задутых благовоний, которых он даже не замечал прежде. Он захотел, чтобы его чтению вновь помешал ее переливный смех со смешных картинок, но теперь, когда Владимир испытал такую нужду немашинально признаться в любви, почувствовать неаккуратное объятие жены, ее больше не существовало в его жизни.

– Как мне удалось расшифровать клинопись, если я не мог понять тебя. Боже, какой я дурак.

Елизавета Фролова.
ЛЮБОВЬ И ЛЕПЕСТКИ РОЗ

Я долго кручусь перед зеркалом, пытаясь подобрать подходящее платье на вечер. Живот начинает заметно выпирать. Ноги раздулись от отеков и теперь выглядят как две сосиски. Сжимаю зубы, осматривая второй подбородок и гормональные прыщи.

Говорят, что беременность делает женщин красивее. Очевидно, это не мой случай.

Я беспокоюсь, что Паше не понравится мой вид. Это вызывает во мне мелкую неконтролируемую дрожь. Я пытаюсь вспомнить, когда ее не было. Ведь было радостное предчувствие встречи и восхищение. Легкость была. Сейчас я тяжелая. Во всех смыслах. Нет, Паше точно не понравится. Я его понимаю и не сержусь на его реакцию.

Странно как руки трясутся.

Наконец-то нахожу подходящий наряд, прикрывающий все безобразие, и наношу легкий макияж.

– Аня, давай уже быстрее! Мы опаздываем! – кричит муж из прихожей и выходит, хлопая дверью.

Я вздрагиваю от громкого звука, словно услышав сирену, предупреждающую об опасности. Тороплюсь. Накидываю плащ. Выхожу. Сажусь на пассажирское сиденье уже заведенной машины, укладываю сумочку на коленях. Сегодня нас ждут на дне рождения нашего друга.

– Опять ты намалевалась! Фу! Не люблю женщин с макияжем, ты же знаешь! – бросает мне муж, его недовольный взгляд пробегается по моему лицу.

Отворачиваюсь в сторону, сжимая ручку сумки, и молча наблюдаю, как за окном машины мелькают дома. Теперь я чувствую себя безобразной, хотя разумом понимаю, что не все так ужасно. Да, я плохо выгляжу, но его слова, произнесенные с пренебрежением, словно надевают на меня маску страшилища. Хочется эту маску сорвать, чтобы муж хотя бы слегка улыбнулся. Но он видит меня такой. Приходится смириться и надеяться, что завтра все будет иначе.

 
* * *
 

Приезжаем в ресторан. Зайдя в помещение, полное знакомых лиц, я замечаю, как красиво отражается теплый свет в столовых приборах. Бокалы чарующе блестят, а в хрупких вазах в центре каждого столика стоят искусно собранные букеты цветов: белые и нежно-розовые розы.

– Аня! Беременность тебе так к лицу! – восторженно говорит подошедший именинник.

Я в ответ лишь улыбаюсь, делая вид, что принимаю комплимент. Присаживаюсь за столик. Муж сразу куда-то исчезает. Я остаюсь одна. Долго всматриваюсь в глубину лепестков, плотно прилегающих друг к другу. Они вместе в солнечную погоду и в дождь. Лепестки, сильные и большие, прикрывают деликатные в самом центре. Возможно, именно этого мне сейчас не хватает – прикрывающего сильного лепестка.

Муж так и не возвращается на место рядом со мной. Разговаривает с другими приглашенными вдалеке и даже не смотрит в эту сторону.

Раньше, на днях рождения друзей, он не спускал руки с моей талии и часто приближался к волосам, чтобы вдохнуть их аромат и прошептать, как я вкусно пахну. Возможно, сейчас ему просто стыдно показываться рядом со мной. Лучше б я осталась дома.

Приносят еду, от которой, к сожалению, меня воротит. Приходится стремительно направиться в уборную, долго справляться с тошнотой и рвотой.

Меня трясет от внезапно накатившего бессилия. Не хочу показываться на людях в таком состоянии.

Опираюсь на белую и холодную, как снег, раковину. Смотрю на свое отражение, лицо бледно-серое, как стены этой уборной. Я всегда была довольна своей кожей, румянцем, цветом лица, но не сейчас. Я даже не могу найти сил, чтобы улыбнуться отражению. Противно самой на себя смотреть, а Паше и подавно.

Набираю мужу.

– Паш, нам лучше поехать домой, я неважно себя чувствую.

– Опять блевала? Ну ничего, беременность не болезнь, да и тебе полезно, а то совсем растолстела! Я пока занят. Набери мне, как станет лучше.

Закрываю глаза. В последнее время стало понятно, что на этого человека нельзя положиться. Жаль, что осознание пришло поздно. Как только я забеременела, вся его забота куда-то пропала. Теперь ощущаю себя в одиночестве перед всеми изменениями моего тела. Я словно потрепанная лодка, попавшая в шторм посреди моря, и теперь понятия не имею, как вернуться назад, к берегу.

Под сердцем ребенок, а я в растерянности перед будущим. Хочется изменить ситуацию, но ощущаю себя настолько уязвимой, что любое выяснение отношений или расставание способны потянуть на дно. Я постараюсь оставить все как есть и научиться заботиться о себе сама.

Все еще перед раковиной, заказываю такси. Затем, возвращаюсь в зал, заполненный людьми, и прощаюсь с именинником. Медленно и осторожно иду на выход. Голова кружится. Не хочу упасть на глазах у всех.

– Аня, дорогая! Смотри, кто здесь есть! – останавливает восхищенный голос мужа.

Оборачиваюсь.

Он стоит с другом и его женой. Подхожу, вежливо здороваюсь.

– Посмотри, Марина тоже беременна, но как она прекрасно выглядит! – Муж чуть ли не хлопает в ладоши от восторга, подмигивая другу. – Не то что моя Анюта.

Паша даже не смотрит в мою сторону. Он избегает и отворачивается, словно ворон, улетающий от безобразного пугало.

Тошнота вновь подступает.

– Мои поздравления! Простите, меня ждут, – успеваю сказать и направляюсь к выходу. Вечер становится похожим на кошмар.

Сажусь в такси. Еще немного, и я буду дома.

 
* * *
 

Меня рвет днем и ночью. Если бы не таблетки, прописанные врачом, я вряд ли была бы в состоянии стоять на ногах.

– Можешь блевать потише? Я спать хочу! – доносится из спальной.

Я опускаю локоть на унитаз, кладу ладонь на лоб. Боже, когда это прекратится? Недомогания и постоянные упреки мужа уже просто невыносимы. Объяснять, что я не управляю ситуацией, – напрасно, он давно перестал меня слушать.

Встаю. Умываюсь. Вновь выворачивает.

– Это уже неуважение! Мне вставать скоро на работу! Деньги зарабатывать! А ты будешь спать целый день!

Я хочу что-то сказать, но понимаю, бессмысленный спор сожрет оставшуюся энергию и станет только хуже.

Поднимаюсь с кафельного пола. Шатаясь, дохожу до спальной и закрываю дверь. Может, так станет меньше укоров? Время пять утра. Ложусь на диван. Смотрю в потолок. Меня тошнит от всего. Даже от запаха собственной кожи.

– Ну вот, довольна? Разбудила меня! – Из комнаты, громко хлопая дверью, вышел муж. – Я теперь не могу заснуть. Что уставилась в потолок? Зачем строишь из себя больную? – Он подходит ближе и резко жестикулирует.

Если я начну отвечать – его это еще больше взбесит. Прикусываю губу. Молчу.

Но он продолжает:

– Все нормальные беременные бабы спят и выглядят красиво. Вообще не понимаю, как я на такой женился?!

Обидные слова пролетают над головой, я не впускаю их и закрываю глаза. Мне просто плохо и все равно, что он скажет.

Я дожидаюсь, когда он наконец-то соберется и выйдет из дома на работу. А затем даю волю слезам. Не верится, что между нами еще есть любовь.

Не знаю, могу ли я сделать что-то, чтобы он стал нежным и заботливым, как в самом начале? Я все еще цепляюсь за иллюзию чуда, построенную в моей голове из счастливых воспоминаний.

 
* * *
 

Я смотрю перед собой на белую скатерть и украдкой тереблю салфетку под столом. Официант уже принес нам воды и меню. Помещение постепенно заполняет шум голосов, а за окном темнеет. Запах лука с соседнего столика вызывает тошноту, но я сдерживаюсь.

– Твоя мать опять задерживается. Как же вы с ней похожи! – муж ловит мой взгляд и укоризненно качает головой, словно я тоже виновата в опоздании моей матери.

Мы в итальянском ресторане, собираемся отмечать мой день рожденья. Скромно, втроем. Мой муж, мама и я. Учитывая, как вырос мой живот, можно сказать, что нас уже четверо. Почти. Только мама опаздывает на двадцать минут. Паша часто проверяет время на телефоне, оборачивается на входную дверь заведения, а затем делится своим недовольством. Он не любит, когда люди опаздывают на встречи.

Смотрю в окно. Стемнело.

Наконец-то мама появляется.

– То одно, то другое! Не успела вовремя, уж простите! – Она громко отодвигает стул и садится на него, расставив локти по краям стола и сгорбив спину.

– Ничего страшного, я уже привык к вашей опаздывающей дочери, – ухмыляется муж.

Я больно сжимаю свои пальцы. Молчу. Не хочу возражать мужу при маме, она будет только волноваться. Единственное мое желание – спокойно провести вечер. Без споров и упреков.

– Аня, чего это ты стала опоздулькой? – ее голос меняется, как только она обращается ко мне, словно разговаривает с пятилетней девочкой.

Нахмурив брови и широко раскрыв глаза, она смотрит на меня и ждет ответа.

– Мам, я просто устаю в последнее время. Очень, – пытаюсь улыбнуться, а потом вновь опускаю глаза в белую скатерть.

Как только официант принимает наш заказ, муж поворачивается к маме и задумчиво спрашивает:

– Видел ваши фотографии в молодости, вы были такой стройной! Когда набрали вес?

Я поднимаю глаза на мать. Проблема ожирения мучает ее давно. Но несмотря на провокационный вопрос, ее лицо выглядит спокойным.

– Эх, – начинает она, погружаясь в воспоминания, – когда я была молодой, мой муж полюбил меня за мою фигуру…

– Так когда вы стали набирать вес? После беременности? – перебивает Паша.

– Ну после беременности, знаешь, я мало спала, работала. Ложилась в полночь, а вставала в три утра… – мама вновь устремляет взгляд вбок, словно там телевизор, показывающий кадры ее жизни.

– Я спросил, когда вы стали толстеть? При беременности? Как ваша дочь?

Понимаю, что не могу встрять в этот разговор. Маму это расстроит. Пашу – разозлит. Вновь молчу, отвлекаясь на пузырьки газированной воды, всплывающие вверх. Я знаю ответ. Да, мама жутко располнела во время беременности и после. Не смогла вернуться в форму. И я знаю, к чему сейчас клонит муж.

– Ну да.

– Значит, ваша дочь этому подвержена, поэтому она сейчас так быстро набирает вес, – муж поджимает губы, словно детектив, получивший неутешительное доказательство.

Я стараюсь сосредоточиться на тарелке и столовых приборах, лежащих передо мной. Хотелось бы услышать мамин голос, отрицающий это сравнение, но вместо этого я слышу, как она соглашается в доводах с мужем.

– Конечно, ей нужно быть осторожной с едой! Ты прав! – Она поворачивается ко мне: – Я совсем забыла тебе сказать есть в меру и ни в коем случае не переедать, чтобы не повторять моих ошибок!

– Вот видишь, Аня, я был прав, тебе надо есть поменьше. Так что сегодня без тортика. Родишь, восстановишься после родов, тогда будем отмечать твой день рождения со сладким.

Паша осуждающе смотрит на меня.

Мама кивает, поддерживая его идею.

Я ощущаю себя прижатой к стенке, до боли стискиваю зубы. Теперь к ежедневным упрекам мужа прибавится напоминание о растолстевшей после родов маме.

Звонок на телефон мужа прерывает наш разговор.

– Извините, по работе, я выйду на пару минут. – Паша быстро встает из-за стола и направляется к выходу.

– Ты что, совсем растеклась! А вдруг это ему уже любовница названивает? – заговорщицки шепчет мама, хмуря брови, брызгая слюной и возмущенно округляя глаза. Ее шея напряжена, второй подбородок выпячивается вперед, а щеки нервно подрагивают.

– Мам, я… – пытаюсь что-то сказать в защиту.

– За мужика держаться надо! А то он быстро побежит к другой. Как твой отец, например! Кому ты будешь нужна с ребенком?

Ее слова словно пощечины, от них краснеет лицо. Слезы накатывают, пусть я и не ощущаю физической боли. Родной человек, от которого я ждала поддержки, словно перерезает мне трубку с воздухом. Я даже перестаю дышать на несколько мгновений.

– Мам, меня тошнит, я сейчас вернусь, – вру.

Удаляюсь от стола с осознанием, что единственный человек, который может меня поддержать, это я сама.

 
* * *
 

Клубника, сливки, шоколад. Выкладываю продукты из корзины на ленту.

Маленький букет из светло-розовых роз. Пока кассир пробивает товар, я с улыбкой рассматриваю нежнейшие лепестки. Оплачиваю.

До родов остался месяц. Я ощущаю острую потребность в приятных мелочах. После родов будет ждать неизвестность. Стараюсь насладиться каждым моментом, и не важно, что Паша безучастен и постоянно пропадает на работе. Мне от этого только лучше, меньше упреков.

Как только я выхожу из супермаркета, гром страшно грохочет, как будто небо решило столкнуться с землей. Это заставляет вздрогнуть. Кладу ладонь на живот, словно это защитит ребенка от резкого звука. Дождь льет водопадом, намеревается скрыть целый город под водой.

До остановки метров сто. Ручка пакета врезается в ладонь, спину сводит от тяжести, а ноги подворачиваются от усталости. Пробежать под раскатами грома в таком состоянии я не смогу. Страшно. Страшно за ребенка. Не за себя. Наверное, инстинкт матери останавливает и заставляет укрыться в супермаркете, выжидая, что гроза пройдет.

После часового ожидания все-таки набираю Пашу, хоть и не хотела его тревожить.

Один раз. Два. Не отвечает.

Ладно, решаюсь вызвать такси. Вскоре оно подплывает к нашему дому, заставляя смочить ноги по щиколотку в луже, ведущий к серому подъезду.

Пока достаю пакет, букет роз падает в грязную лужу. Я на мгновение останавливаюсь, чтобы посмотреть на шелковистые лепестки, которые ливень безжалостно утаптывает на дно. Цветы вряд ли останутся нежными как прежде.

Странная боль разрастается в груди. Словно меня тоже втаптывают в лужу, подобно этому букету.

Несколько секунд, и я промокла. Поднимаю цветы. Я хочу дать им шанс. Так же как и самой себе. Хочу дать себе шанс быть счастливой, пусть еще и не знаю как.

Когда подхожу к квартире и открываю дверь, романтичная музыка залетает в уши. Неужели Паша решил устроить сюрприз? Сомневаюсь.

Сердце останавливается, как только я слышу женский щебечущий голос и мужской смех, доносящиеся из нашей спальни.

Забывая о своих ногах, я перемещаюсь к дверному проему, чтобы застыть в шоке от того, что вижу.