Текст книги "Поворот в никуда. 19 рассказов мастер-курса Анны Гутиевой"

Елена Гулкова.
ОБНИМАЯ ПУСТОТУ

Закрывать глаза он не разрешал.

Она смотрела на потолок, ровный и белый. Ни трещинки, ни мушки, ни комарика. Зацепиться взглядом можно только за светильник. Его купил муж, как и все в этой квартире. Лепестки белого цветка закручивались вокруг матовой лампочки. Если цветок вертеть глазами по часовой стрелке, то он вгрызался в потолок, выдавливая пробку. Показывалось голубое небо.

Воронка свободы манила.

Тикали часы, оглушающе громко, подпевая пиле, которой благоверный вскрывал ей череп. Делал трепанацию, копаясь в мозгах. Что он там хотел найти? Перебирал извилины, больно тыкал вопросами и сам на них отвечал.

 
* * *
 

Полина вернулась в реальность.

Семейный спектакль длился тридцать минут и всегда заканчивался одинаково: «Ты должна быть идеальной женой!» Она отбросила волосы назад, стряхивая паутину последней фразы.

Соседи – неизменные слушатели – мысленно аплодировали. Отзывы – завтра. Правда, только от самой преданной фанатки.

– Деточка, – тетя Люба вздыхала, как опара дрожжевого теста, с трудом перетаскивала ногу на ступеньку, – как ты это терпишь? Вспоминаю своего Федотыча. Кровушки сколько моей выпил… Царство ему небесное!

Она перекрестилась, шумно втянула затхлый воздух подъезда.

– Вечно всем недоволен… – было непонятно, про кого это. – Так он-то алкаш! А твой Даниил? Чего зудит? Вроде приличный такой… С виду-то.

 
* * *
 

Даниил не просто приличный, он прекрасен: непроницаемое лицо, благородный нос с легкой горбинкой, упрямый подбородок – впору разведчиков играть. Подкупали сдержанность, серьезность и главное – стальные, светящиеся изнутри глаза.

Влюбилась ли она? Неизвестно. Он притянул ее как магнит гвоздик. Выбора не было: прилипла намертво, сопротивляться было бесполезно.

Очнулась в идеальной квартире, с идеальным ремонтом, с идеальной мебелью, с идеальным мужем.

– Мне нужна идеальная жена, – вчера Даниил закрепил на ее пальце кольцо и мягко улыбнулся, а сегодня с незнакомой интонацией сделал выговор: повесила полотенце сгибом влево.

– Ой! Ожидается апокалипсис? Бунт белья! – молодая жена расхохоталась, а он нахмурился.

– Бардак начинается с мелочи, – вздернул подбородок, тщательно выбритый, вкусно пахнущий. Она приподнялась на носочках, поцеловала его.

– Строгий мой муженек, люблю тебя!

Даниил не ответил, уголок рта дернулся, он перевесил полотенце по-своему: ровно, сгибом вправо. Как все остальные – сгибом вправо.

 
* * *
 

В роль жены Полина включилась сразу. Вскакивала в пять утра: душ, макияж, завтрак для мужа. Вот она, я! Твоя куколка. Всегда свежая, ухоженная. С приветливой улыбкой.

Даниил уходил в семь – начищенный-наглаженный, в ослепительно-белой рубашке. Только в белой!

Иногда ей хотелось нарядить его в растянутый свитер, чтобы никто-никто на него не смотрел. Он только ее!

 
* * *
 

– Счастливая ты, Полька! Такого мужика отхватила, – эту фразу Светка повторяла ежедневно, облизывая полную нижнюю губу и руками приподнимая грудь. – В гости чего не зовешь?

– Не обжились еще, – Полина отбивалась месяц, придумывая разные причины. Боялась ее циничных глаз, развязных поглаживаний бедер. Помнила, как Светка обнимала Даниила на свадьбе, обвивая его щупальцами рук, как осьминог, скользкий, прилипчивый, мерзкий…

Запускать домой других женщин не хотелось. Боялась. Нет, не конкуренции. Выбрал же он ее. Боялась потерять. Утратить непривычное чувство собственницы – обладательницы мужчины, – оно возбуждало, возвышало Полину в своих же глазах: «Он мой! Только мой!»

Полина почему-то стала смотреть на все глазами мужа: подруги пустые, думающие только о нарядах и мужчинах, самая близкая, Светка, – озабоченная, завистливая самка. Неидеальные, короче.

Светка отдалилась, больше не навязывалась, презрительно кривилась при встречах. Общение свелось к «Привет! Как дела? Нормально».

«Может, это и к лучшему? – успокаивала себя Полина. – Никто мне, кроме мужа, не нужен». Тут же засомневалась. Боялась задать себе вопрос: «Почему?» Сразу всплывал ответ, как штамп в паспорте: «Потому что».

 
* * *
 

– Ой, Полюшка! Какие хоромы! – мать скинула туфли и босиком прошла в комнату. – Полы-то, полы! Теплые!

Она поставила сумки, обняла дочку. Рано замуж выскочила. Да теперь-то что? Дело сделано! У знакомых тридцатилетние в девицах, права свои отстаивают, а Полька в двадцать кинулась сломя голову. Может, и правильно. Хороших парней мало.

– Ну, показывай, хозяюшка. Чем занимаешься?

– Ужин готовлю, скоро Даниил подойдет, – Полина заглянула в кастрюлю – кипит.

– Делай на два дня сразу. Больше времени останется на учебу.

Мать стала вынимать из пакета сверточки, банки.

– Даниил любит свежее, – Полина улыбнулась. – Он так привык.

– Божечки! Привык! Отвыкнет, – мать развернула сало – запахло чесноком.

Полина поморщилась:

– Мама, Даниил не любит этот запах.

– Нежный какой зятек-то попался!

– Что за вонь? – Даниил вошел неслышно.

– Аромат! – сталь глаз зятя полоснула по ее рукам – мать быстро завернула сало в бумагу. – Приятно же пахнет.

Полина досадливо посмотрела на мать: раньше не замечала, какая она суетная и бесцеремонная. Просила же ничего не приносить – муж болезненно реагирует.

– Туфли почему валяются? – Даниил смотрел мимо, взглядом огибая фигуру тещи. Это было неприятно, словно мелом очертил труп на полу.

Полина кинулась в прихожую – муж остановил:

– Оксана Сергеевна сама наведет порядок.

– Я пойду, – мать потухшими глазами скользнула по лицу дочери. Полина замерла. Сдержала желание проводить. Было стыдно. И за мать, и за мужа.

– Сумки свои забирайте, – Даниил двумя пальцами брезгливо скидывал со стола продукты. – В подачках не нуждаемся.

– Я тоже, – Оксана Сергеевна хлопнула дверью, вслепую добралась до лифта, слезы заполнили глаза, но не вытекали.

Она зашла в лифт и, не нажав кнопку, оперлась о стену. Так и стояла, пока кабинку сверху не вызвали.

Даниил поставил сумки тещи возле мусоропровода. Вернувшись, тщательно помыл руки.

Полина сидела на кухне, уставившись в одну точку.

– Ты обидел мою маму… – возле рта появилась горькая складочка.

– Ей нечего здесь делать, – Даниил ослабил галстук. – Накрывай на стол.

Заступаться за мать не хотелось.

Муж самодовольно выдвинул вперед подбородок.

«Где-то я уже это видела, – Полина сосредоточилась на сервировке стола. – В учебнике истории. Цезарь?»

 
* * *
 

Полина оглядела себя с ног до головы: платье строгое, но нарядное из-за отделки ручными кружевами. Неброские тени, матовая кожа щек, слегка оттененные губы – улыбнулась.

Стол сервирован в гостиной. Гости вот-вот прибудут.

Даниил поправил приборы и салфетки. Убрал невидимую ниточку с плеча жены:

– Будь умницей. Эта встреча важна для меня.

Лицо мужа наполнилось важностью, нижняя губа подергивалась. Полина представила его лет через сорок-пятьдесят: надменный старик с пронзительными глазами. Даниил имел над ней необъяснимую власть, гипнотическая сила его взгляда холодила тело и разум, заставляла подчиняться.

– Я поняла … – вылетели привычные слова, – …дорогой.

Встретили гостей. Цветы, приветствия, улыбки. Полина удивилась: сесть ей негде, все места за столом заняты.

– Сиди на кухне, – не шевеля губами, буркнул муж и громко пояснил гостям, что жена неважно себя чувствует.

Внутри неприятно закололи тысячи иголочек, царапая сердце: «Я для него прислуга? Строит из себя господина. Смешно».

Вспомнилась мама. Телефонный разговор после ссоры.

– Он не человек. Точнее, недочеловек. Бежать от него нужно, дочка, – мама шептала, чтобы не услышал отец. – Сейчас бежать. Потом будет трудно. Сломает он тебя.

– Даниил хороший, – Полина убеждала не мать, а себя. – Я люблю его.

Гости сидели уже два часа. Она меняла тарелки, фальшиво и любезно улыбалась. Волнами приливала обида, противно-желтая и горькая, проникала в душу…

– Ты бы лучше прислугу нанял, – похлопал Даниила по плечу один из гостей. Прощаясь, он поцеловал руку Полине. – Загонял девочку. Смотри, какая бледная.

– А для чего жена тогда? – развязно хохотнул Даниил, любуясь собой, подобие улыбки исказило его лицо, придав брюзгливый вид: подбородок опустился, образовав на шее складку. – Идеальная жена обслуживает мужа.

«Обслуживает…» – Полина сглотнула горечь, в зеркале отразилось лицо с опущенными веками, прикрывающими взгляд преданной хозяином собаки.

Она вскидывалась теперь при каждом употреблении им слова «идеальный». Он хотел быть мучительно идеальным, не она. Хотелось быть просто любимой.

 
* * *
 

Вечера, занудные, одинокие, вытягивали нехорошие мысли. Полина металась от письменного стола к окну, поминутно заглядывая в телефон. Даниил перестал сообщать о времени прихода, заявлялся и в десять вечера, и двенадцать ночи.

– Я не собираюсь докладывать, где был и с кем… – пьяно щурился, икал, разбрасывая вещи. – А ты обязана ждать меня все время!

Он смаковал свое состояние, возбуждаясь от мысли, что сумел переступить через принципы и что даже в этом превзошел ее.

«Что у него сломалось? На работе? С друзьями? Или нашел свой идеал? Может, он всегда был таким?» – вопросов было много, но их не задашь мужу.

Полина сворачивалась клубочком на диване, уходя в воспоминания о счастливых днях влюбленности. Она смеялась и таяла от восторга там, далеко, летом и осенью прошлого года, когда Даниил кружил и целовал ее, дарил цветы, смотрел прекрасными глазами, переворачивая внутри все. Казалось, что они созданы друг для друга.

Услужливая память, мстя за сегодняшние обиды, вытаскивала из потаенных уголков осколочки: жених проверяет, умеет ли она готовить, как убирается, любит ли ходить по магазинам. Тогда это казалось таким естественным, понятным.

«Только в рот не заглянул, как к лошади перед покупкой! – Полина вскочила, вспомнив, что Даниил уговорил ее сдать анализы перед свадьбой. – А брачный договор?» Она была согласна на все. На все! Сейчас это выглядело унизительно. Подленько.

 
* * *
 

Металлический лязг проник в мозг.

Полина протянула руку к телефону: час ночи. На лестничной клетке кто-то возился, клацая ключом как зубами.

Она вскочила. Надежды, что он трезвый, не было. Лучше не вставать – приползло обезличенное существо, озабоченное чувством собственного достоинства. Встретишь – задолбит упреками: следишь за мной, во сколько я вернулся…

Она зажмурилась. Закрыла уши руками. «Зачем проснулась?»

Входная дверь распахнулась, словно ее выбили, задела полку. С нее упали ключи, зонты.

Муж чертыхнулся. Зашел в туалет. Послышалось журчание. «Не закрылся. Скотина», – Полина поморщилась.

Прошел на кухню, протащил тяжелый графин с набивными лилиями через весь стол. «Потом будет тыкать носом в царапину, – обреченно подумала она. – Не докажешь, что сам сделал».

Полина знала, что будет дальше: притащится в спальню, наклонится над ней, дыша смрадом, будет долго вглядываться, надеясь, что она пошевелится. Главное – замереть, не подавать признаков жизни, раствориться в постели. Лучше вообще умереть, чтобы не выслушивать нудные нравоучения. Хуже – терпеть его приставания.

Сегодня все пошло не по плану.

В дверь позвонили. Нагло, многократно. Постучали ногой.

Муж, шаркая непослушными ногами, поплелся открывать.

– Ты что приперлась? Сказал сидеть в машине! – у Полины упало сердце: женщина!

– Пописать захотела, – визгливо ответил пьяный голос.

– Ладно, иди ко мне, крошка, – послышался грохот. Муж, видимо, втащил девицу, и они упали. Завозились, захихикали.

Полина закусила уголок подушки. Это было чересчур! Проститутку привел! То есть она, конечно, сама пришла. Сама! Как к себе домой. Затошнило. Сердце больно било толчками, громко стучало. Она села, попав ногами в тапочки. Тело сопротивлялось, мозг командовал: «Иди!»

– Что тут происходит? – прищурившись, словно только проснулась, вышла из спальни.

Муж поднялся с девки, которая бесстыже раскинула ноги.

Полина отшатнулась – Светка была в таком состоянии, что даже не поняла, что видит перед собой бывшую подругу. Даниил рывком поднял ее и впихнул в туалет, подпер дверь.

– И че? – благоверный нарывался на ссору. – Захотела девочка пи-пи. И че? Уставилась. Спи спокойно, дорогая!

Он плохо стоял на ногах, вихлял задом, кривил губы, взгляд не фокусировался на жене.

Полина отбросила мысль о Светке: «Какая разница? Машка, Клашка, Глашка». Ужаснулась: «Как он вел машину?»

– Ехать – не идти, – он читал мысли! – Че молчишь? К тебе обращаюсь.

Полина попятилась в комнату. Плакать хотелось, но слез не было. Бетонная плита ворочалась внутри, рушила все. Любовь съежилась и забилась в укромный уголок.

Обида билась, рвалась наружу. Плохие слова загромоздили рот, беззвучно срывались с языка. Она взяла наушники, включила музыку, легла, накрыв голову подушкой. Для надежности.

Проснулась от прикосновений рук, жадно шарящих по телу. Он придавил локтем ее грудную клетку, впечатал в кровать. Дернулась – получила оплеуху. Терпела, глотая бессильные слезы. Подступила тошнота. Фонтаном вырвалась наружу.

– Грязная тварь! – Он, как слизняк, сполз с нее. Матерясь, выскользнул из спальни.

Полина глотала слезы, злые, яростные, бессильные. Хотелось выть, бить посуду, драться. Убивать… А смысл? Ничего не исправить…

Прислушалась: тихо. Осторожно вышла. Срочно в ванную! На цыпочках прокралась мимо гостиной. Боковым зрением увидела разобранный диван, голые ноги… Все равно… Вялое безразличие отвело глаза… Смыть с себя всю гадость… Быстро! Немедленно!

 
* * *
 

Уйти к родителям? Стыдно. Только зажили они просторно, сделав и спальню, и гостиную. В общежитие? Будет проблематично. Не начало учебного года. Прописка городская. Нет! Разговоры-пересуды. Светка с ехидными глазами. Нет! Терпеть? Стерпится – слюбится? Прошло шесть месяцев. Полина задохнулась от мысли: «А вдруг беременная?» Нет! Муж настроен категорично с самого начала: «Никаких детей!» У него – бизнес, у нее – учеба. «Все должно быть по плану!» – сверкнул сталью глаз, отрезав путь к уговорам. «Он был прав!» – Полина почувствовала что-то вроде благодарности к мужу: ребенок усложнил бы все…

 
* * *
 

– Даниил! Ты уже не любишь меня? Может, разойдемся?

Зря она задала вопрос мужу.

– Что-то много разговариваешь, – Даниил накрутил хвост жены на кулак и рванул вниз. – Забыла свое место?

Она стиснула зубы: «Разговаривает как с собакой. Нет, как со свидетелем своего падения».

Муж ударил ее под колено – нога Полины подогнулась, он отпустил волосы – она упала на пол. Волосы рассыпались, закрыв искаженное лицо.

«Так мне и надо!» – она прикусила щеку, почувствовала вкус крови.

Обида сжимала сердце, как губку, выдавливая остатки любви, надежды на… На что? Ничего не осталось! Не было даже страха.

– Глаза не закрывай! Ты что, тупая? Сколько раз говорил: глаза не закрывать! – по его лицу пробежала судорога, запульсировала жилка у правого века, уголок рта опустился, ноздри подергивались.

«Демонстрирует брезгливость?» – Полина видела эту гримасу уже несколько раз.

Она открыла глаза. Выбрала точку. Закрепила взгляд. Сегодня – ваза: тонкое стекло, бронзовая подставка в виде тюльпана, обнимающего сосуд. Изящество, хрупкость и тяжелый металл.

«Почему он любит цветы? – эта мысль давно мучила. Его злость и цветы сливались в безобразный комок. Сразу не подобрать ассоциацию. – Кладбище, искусственные веточки. Угрожающее спокойствие. Аксессуары смерти», – Полина неосмотрительно усмехнулась.

– Лыбишься? – он опять схватил ее за волосы, притянул голову к паху. – Я сделаю из тебя жену. Идеальную послушную тварь. Без мозгов.

«Отключайся. Не думай. Не провоцируй», – советовал кто-то, подавая голос, холодящий нутро. Это всегда помогало: Полина становилась вялой, бессмысленно смотрела, кивала – так нравилось мужу. Он остывал, успокаивался. Просил прощения. Призывал мириться.

Сегодня оцепенение было другое: презрение вперемешку с жалостью захлестнуло с головой: «Он болен». Выдавила из себя обессиленную, измотанную надежду, от которой осталась тощая тень. Она выбросилась из окна… Полина усмехнулась глазами: «А от меня ты не дождешься!»

«Надо уходить, – полились слезы, словно открыли кран с горячей водой. – Вот и цветы… на могиле… любви. Фу, как по-театральному. Не хватало еще всплеснуть руками…»

Упрямое воображение рисовало картину: она с лопатой на краю прямоугольной ямы. Сбросила туда потрепанную восторженность невесты, ложную гордость счастливой жены, стыд обманутой супруги, униженное достоинство… Хотелось представлять так! На самом деле внутри ничего не было. Выбрасывать было нечего! Разве что изгарь – отходы любви.

– Что молчишь? – взвизгнул муж и пнул стул. Удар о батарею прокатился до первого этажа.

– Ты запретил говорить…

– Голос подала? – он в бессильной ярости искал глазами на жене место, куда бы ударить. – Сомневаешься, что я идеальный?

– А ты сам себе нравишься? – не сдержалась – Даниил скорчился от вопроса, как от удара под дых.

«Попала в точку, – она горько улыбнулась. – Не понимает, бедный, что все рассыпалось. Это конец».

В дверь позвонили. Постучали.

– Полина! Открой, деточка! – голос соседки отрезвил Даниила, отпустил жену, она ватной куклой осела на пол.

Тетя Люба продолжала стучать, выкрикивая:

– Я полицию вызову!

– Попробуй вякнуть, – наклонился к уху жены Даниил.

Подошел к двери:

– У нас все в порядке!

– Полину… позови! – тетя Люба задыхалась.

– Пошла ты!

Полина смерила его взглядом с ног до головы: этого человека она любила. Какая же это любовь?! Замылила ей глаза, из урода сделала человека… Может, ее, любви, вообще нет?! Иллюзия? Или самообман? Думать об этом было горько. А больше – жалко себя. Нет! Стыдно признаваться себе… Это как проигрыш. Поражение. Убийство самой себя.

 
* * *
 

Тетя Люба поджидала Полину на лавочке. Дрожащей рукой в пигментных пятнах протянула ключи.

– Уходи от этого изверга, деточка. Уходи. Вот… от квартиры моей дочери. Только через три года вернется. Копает в Египте что-то.

– Что вы! – Полина испугалась: надо принимать быстрое решение?

– Держи-держи. Вот адрес, – соседка насильно вручила и листок, и ключи, – спрячь в сумку. Супостат он, Полюшка. Глаза нехорошие: так и режет по живому. Уходи, пока ребенка не прижили.

Последняя фраза отозвалась больно, Полина сжала руку в кулак, ключи впились в ладонь.

– Не сплю я. Слышу, что он с тобой творит, – тетя Люба задышала тяжело, воздух засвистел в горле, слова вырывались порванные, нездоровые. – Скажу, как на духу: порешу я его. Возьму грех на душу. Порешу. Я и к батюшке вчера ходила, каялась. А он… Промолчал. Значит, одобряет.

Полина ужаснулась лицу соседки: лопнувшие капилляры окрасили белки глаз, тряслась каждая морщинка, синеватые губы дрожали.

 
* * *
 

Сидела на лекции. Слушала, не понимая смысла.

Пульсировал висок: «Уходи! Уходи! Уходи!» Нервное оживление корежило тело – кто-то дергал невидимые ниточки: «Беги!»

Было страшно, как перед прыжком с тарзанки. По спине скользнул холодок.

Ужасно и любопытно шагнуть в неизвестность.

 
* * *
 

Она спешила домой. Надо успеть до прихода мужа. Вдруг раньше заявится? А она сломается, притихнет, будет блеять, как овца, со всем соглашаться.

Возле подъезда сидела тетя Люба, опираясь на палку.

– Деточка! Неужто решилась? Уходишь?

– Как вы догадались? – сердце сжалось: соседка считала по лицу?

– Глазенки горят, румянец… Давно я тебя такой не видела. Беги, беги! Я ирода твоего придержу, чуть что…

Тетя Люба угрожающе постучала палкой по асфальту. Поднесла руку ко лбу: «Господи, помоги!» Зашептала, перескакивая с молитвы на молитву.

Полина взлетела по лестнице. Не смогла сразу попасть ключом в скважину.

Скинула туфли, попутно сбив с полки обувь мужа.

Проснулось озорство, забытое и забитое: заскочила в ванную комнату, перевесила полотенца, открутила колпачок с тюбика, выдавила пасту на раковину, повалила шампунь.

Засмеялась, представив лицо Даниила. Обулась. Забралась на кровать, попрыгала – постель осуждающе сморщилась.

Красный чемодан заглотил все ее вещи – их было на удивление мало.

Сняла кольцо и бросила в графин с водой. Сразу стало по-детски легко, жизнь представилась длинной-длинной. Счастливой.

– Я тебе ничего не должна! – написала помадой на зеркале.

Взгляд наткнулся на свадебную фотографию: счастливые молодожены прильнули друг к другу.

Полина открыла рамку, неровно оторвала себя, полюбовалась: Даниил улыбался, обнимая пустоту.

Екатерина Чудинова. БЕЗВРЕМЕННИК

Максим отложил ручку, когда Александр Георгиевич в очередной раз напомнил о том, что Станиславский советовал начинать систематический анализ пьесы с определения события. Точнее, с действенных фактов, их последовательности и взаимодействия. Максим посмотрел в окно на проезжающие машины. Каждая оставляла на мокром асфальте свой след, на который тут же наезжала следующая. Затем третья. И так бесконечно, пока на перекрестке перед институтом не загорался красный свет.

– Случайность предстает перед нами как неожиданность, а затем как необходимость и закономерность, – продолжал Александр Георгиевич.

Лекция по теории драмы подходила к концу. Но Максим совсем перестал слушать. С каждым словом преподавателя росла его тревога, страх перед будущим, которое подстерегало за пределами институтских стен. Сможет ли он создать «свое» отношение, свой «взгляд». Свой след. Максим посмотрел на небо. Облака, с самого утра затянувшие весь город в свою серость, светлели. Мелкими, тонкими лучами солнце пробивало себе путь. К концу лекции оно высушило все следы на мокром асфальте. Дорога стала ровной и гладкой, будто ни одна машина никогда не проезжала по ней.

– Зотин! Ты решил остаться здесь один? – Александр Георгиевич стоял у выхода из аудитории. – Я ухожу. Дверь закроешь. Ты последний.

Максим замешкался. На асфальте у обочины он пытался разглядеть что-то, но не успел понять, что именно. Он быстро сложил в сумку вещи и поспешил к выходу, но на полпути вернулся: забыл ручку. В окне все так же виднелась дорога. Максим постоял с минуту, глядя в окно и вертя в руках ручку, которую поднял со стола. Пять машин стояли на светофоре, загораживая казавшийся издалека уже почти белым асфальт. Максим снова посмотрел на обочину, но не нашел предмета, который прежде привлек его внимание. Он бросил ручку в сумку и вышел из аудитории. В коридоре на него налетели две девушки в школьной форме и с косичками, за ними парень в женском сером костюме с юбкой и в очках. Парень схватил Максима за плечи и порывистым шепотком спросил у него:

– У тебя ручки нет? Надо пару слов записать, а то все время забываю.

Максим дал ему ручку, а сам нетерпеливо ждал, пока тот закончит писать. И как только парнишка скрылся в соседней аудитории, откуда доносился пионерский марш, Максим повернул назад – к своему окну. Теперь он шел по пустому коридору института, его мысли были заняты смутно проявляющимися сценами будущей пьесы. Вдруг он услышал знакомый голос, который вернул его к реальности:

– Эй, Макс, ты что тут без дела маешься? У вас закончились пары? Пойдешь на читку? – это был Леха, его друг, веселый рыжий парень.

Леха учился на режиссера, во всем он видел большой потенциал, в том числе и в Максе.

– Ты знаешь, я видел там в окне… и хотел записать кое-что, пока пришло вдохновение, – начал Максим.

– Вдохновение? Ты что, первый день учишься? Нет вдохновения – есть работа. Работа, Макс, работа. Начнешь работать, и оно появится. Ну, пошли. На читке будет Романовский, режиссер, актеры Вилков и Лепицкая. А еще будут журналисты, газетчики, в общем, я уже договорился, будем обсуждать наш проект.

Максим посмотрел на дверь аудитории по теории драмы, словно она вот-вот должна открыться, из-за нее покажется Муза и поведет его за собой. Леха тоже повернулся, чтобы узнать, куда он смотрит. Не найдя ничего стоящего, он повторил свой вопрос.

– Да конечно, Леха. По оплате проекта ты тоже договорился? Дана хотела поехать на море после сессии, будет очень кстати.

– Все в силе, Макс. – Леха потянул его за собой. – Вилков, как тебе сказать, он на сцене такой маленький кусающийся енот, но в паре с Лепицкой видно, что он кайфует от того, что вот они вместе на сцене и у них все так здорово, но как будто все время грызутся. Я долго уже наблюдаю за ними. Голые нервы, мышцы, сердце – все нараспашку, все на виду… Наш проект зайдет, точно говорю тебе. А «Прощание»? Ты видел его? Говорили, что он про композитора. Но он о любви. Вообще, театр, искусство – это всегда про любовь. Согласись же, да? Муза твоя, опять же. Нужна она музыканту, автору, режиссеру или нет? Я считаю, что нет. Придумали отмазки. Что думаешь? Да что ты киваешь? Макс? Ты вообще меня слышишь?

– Да-да, конечно, – Максим качнул головой в знак согласия. Леха всегда долго и много дискутировал. Ему нравилось, когда его слушают. Максим был готов помочь в этом. А Леха помогал ему реализоваться как сценаристу, предлагал то один проект, то другой. Правда, ни один пока не давал результатов, только занимал время, но Максим продолжал участвовать. Дана хотела свой уголок, он обходился им недешево. Еще всякие мелочи для уюта, пледы, посуда, цветы. Максим вдруг вернулся к мысли о своей пьесе. О той детали, что не хватало ему для четкого сюжета, для остроты конфликта. В голове снова замаячил тот кусок дороги, где какая-то неуловимая мелочь привлекла его внимание. Что там было? Перчатка, цветок или всего лишь мусор? И почему он так неотступно думает об этом? Возможно, здесь кроется что-то важное, нужное для его замысла. Нужно было писать. Нужно было вернуться. И он с собой продолжал вести беседу, спорить и с собой же соглашаться, кивать или задумчиво восклицать «хм». И Леха на подходе к репетиционному залу, Леха, который был убежден, что он выслушал и принял к сведению все его инструкции о том, как вести себя на этой «звездной» читке, удовлетворенно сказал ему:

– Теперь удачи, не зевай. Подойдешь, когда позову, – и он стал протискиваться вперед между заполнивших зал студентов.

Максим последовал за ним в темный зал, где было семь рядов кресел. На сцене стояли стулья, на которых уже сидели актеры. Он выбрал место в середине верхнего ряда, чтобы все было видно. Актеры действительно были хороши, как говорил Леха. Два часа удерживать внимание разномастных студентов при отсутствии декораций, просто сидя на стульях или стоя около них, – нужно очень постараться. Иногда Максиму казалось, что прямо на глазах происходит колдовство – пара человек заставляет поверить в абсолютную реальность рассказанной ими истории, пустая сцена оживает на глазах… Движения актеров были точны и выверены. Они напомнили Максиму те автомобили на перекрестке. Останавливался один и продолжал другой. Пауза. Снова реплика. Вторая. Третья. Мигающий свет. Он изредка мелькал из небольшого прожектора, который освещал говорившего, и Максим вспоминал заветы Лехи. Но лишь на время. Читка закончилась, началось обсуждение. Потом завершилось и оно. Зрители, актеры, все разбились на кружки. Леха мелькал все время то в одном конце зала, то в другом, с кем-то разговаривал. Максим так и просидел на своем месте до конца. Знака от него не последовало. Значит, проект сорвался. Опять. Максим встал. Он подходил к сбившимся в группы гостям, прислушивался к разговору, кивал и задумчиво восклицал «хм». Но с каждым новым обсуждением его «хм» становилось все тише, рука все чаще потирала подбородок, глаза тщательно осматривали ботинки.

– Максим! Ты тоже был здесь? – послышался за его спиной мягкий, мелодичный голос. Максим тут же выпрямился. Это была Нина, его однокурсница. Нина предложила пойти вместе. Максим подал ей куртку. Вместе они вышли из здания, и Максим стал делиться впечатлениями о читке. Нина внимательно слушала. А когда они вышли и свернули к перекрестку, сказала:

– Меня позвали ребята-режиссеры, но они почти сразу разбежались кто куда, а я просидела всю читку одна. Жаль, тебя сразу не заметила. Кстати, тебе работа не нужна? Как у тебя со временем?

– Нужна. Дана хотела поехать на море после сессии, будет очень кстати. Что-то нужно написать?

– Нет, не совсем профильная, конечно. Отцу в театр декорации привезут, а людей на разгрузку и монтаж не хватает. Возьмешься?

– Возьмусь. Когда нужно?

– Хоть сейчас или завтра. Здесь недалеко, провожу.

– Хорошо, идем. – Максим быстро достал телефон и написал Дане, что задержится.

Они подошли к светофору. Тот был сломан и мигал желтым светом. Нина переминалась с ноги на ногу. Темнело. Автомобили не останавливались. Некому было подсказать, некому отрегулировать движение. Редкие снежинки стали появляться в мерцающей желтизне вечера. Максим оглянулся на окна института, потом посмотрел вниз на землю. У одной из опор ограды в узкую щель пробивался маленький упрямый сиреневый цветок. Этот цветок, несмотря на позднюю осень, распустил свои лепестки, напоминая о том, что красота и сила рождаются даже в самых суровых условиях. Снег усиливался, мелкая мокрая пыль от дороги лезла в глаза. Максим надел капюшон. А Нина сказала:

– Жаль, что цветок скоро заметет и он замерзнет. Зачем он зацвел так не вовремя? Идем быстрей, а то и нас снегом заметет.

Весь вечер Максим провел в театре, разгружая грузовик с декорациями. Пыль от них оседала на его кожу, ладони скоро стали липкими и серыми, даже несмотря на перчатки. Но мысли Максима были далеко от этого груза. Он представлял темный зал, как на читке, и как в нем на сцене оживают его герои, как зрители затаив дыхание следят за каждой их репликой. Максим взвалил на плечи очередной деревянный ящик и медленно направился к задней двери театра. В голове всплывали образы, диалоги, сцены, но они были размытыми и неуловимыми, как ускользающий сон, который хочется вспомнить. Его руки ныли от усталости, мышцы болели, но он продолжал работать, ведь деньги нужны были не только на жизнь, но и на мечту – повезти Дану на море. Он представлял, как они лежат на горячем песке, а волны накатываются на берег; как Дана будет смеяться, когда вода коснется ее ног. Поставив на пол ящик, Максим остановился на мгновение, вытер пот со лба и посмотрел на сцену театра. Здесь, в этом полутемном пространстве, все казалось возможным. Он видел и то, как его пьеса разворачивается перед глазами зрителей, как аплодисменты заполняют зал, а он сам стоит за кулисами, дрожа от волнения и счастья. И все вокруг замирало, время останавливалось, а не убегало, не исчезало, как следы машин на мокром асфальте.

Разгрузка длилась бесконечно долго. Все, чего он хотел после: добраться до дома и упасть на кровать. В голове гудело, мысли путались. Он думал о том, как снова не успел ни на минуту сесть за свой стол, начать писать. На улице, под вечерним небом, Максим остановился и глубоко вздохнул. «Все не то, совсем не то, – думал он. – Но Дана! Дана хочет на море». Он снова представил ее лицо, когда она впервые увидит море, ее радостный смех и восторг. Максим застегнул верхнюю пуговицу пальто. Была еще ранняя осень, но сейчас вечером холодный ветер пробирал до дрожи. Он свернул в парк. Его туфли завязли в грязи. Видимо, пока он был в театре, снова шел снег. «Снова снег. Как тогда…» – он не закончил свою мысль. Думать об этом было горько. Да, он хотел бы остановиться, хотел бы вернуть время, потому что где-то там было вдохновение. Муза. Настоящая муза. Он присел на скамейку у пруда. Огляделся. Пруд был полон воды, но кое-где блестели под светом фонарей ледяные островки. Они были уже крепки, но дождь старался стереть эти первые следы зимы. «Начну с начала», – решил Максим. Он закрыл глаза, пытаясь вытащить из вороха событий насыщенного дня ту мысль, промелькнувшую в институте. Потом долго смотрел в темноту и, наконец, достал телефон, чтобы все записать. На экране высветился силуэт и номер Лехи. Максим смахнул влево, чтобы ответить.