Текст книги "Все о рыбалке (сборник)"

Рис. 52. Окунь

Еще задолго до нереста, в октябре, даже в сентябре, начинается в озерах сильный клев налима, вышедшего из камней на глубине из-под лавд и из протоков. Мелкие налимы берут (по льду) на мормыша, впрочем, непременно со дна, более крупные – сначала на ельца и чебака, а затем на окуня и обстриженного ерша[37]37
  Лов налимов на лягушку здесь вовсе не известен.


[Закрыть]. В начале декабря клев прекращается, и в середине этого месяца начинается ход налимов. Они собираются большими стаями, по сотне и более, и выходят из озера; изредка налимы мечут и в устьях, но всегда выбирают текучую воду. Икра выпускается обыкновенно в довольно мелких песчаных или хрящеватых местах, и весьма замечательно, что налимы, по свидетельству рыбаков, играют постоянно на белой гальке и во время самого нереста свиваются попарно – самец с самкой. Мнения этого придерживается и большинство рыбаков Ярославской губ., и подобное наблюдение приводится и в сочинении Зибольта. Икра налима довольно многочисленна (около 13 000 икринок), но считается вредною и потому в пищу почти никогда не употребляется.

Рис. 53. Ерш

Нерест налима почти всегда продолжается 12 дней, от Рождества до Крещенья; он идет только по ночам и днем почти никогда не попадается в морды, которые ставятся через проруби в узких местах речек и протоков. Зато ночью в самый разгар хода и при удаче морды набиваются битком, и случается вытаскивать зараз до 2-х пудов этой ценной рыбы. Иногда налимы, не находя себе места в самой морде, помещаются в горле (детыше) и, несмотря на то, что очень легко могли бы выйти оттуда, делаются добычею опытного рыбака, который, зная это, вытаскивает свою снасть с большою осторожностью. Вообще улов налимов весьма значителен, и на Святках они составляют главную рыбную пищу всего населения.

В начале февраля налим возвращается в озеро и снова берет на животку, иногда и на мормыша. В то же время вместе с возрастающею рыхлостью льда и постепенным его утончением подымаются со дна озера и другие рыбы, снова начинается уженье окуня и ерша, а затем чебака, ельца, частию язя, тоже на мормыша, и ловля, впрочем незначительная, щук на жерлицы. Клев этих рыб продолжается до середины или конца марта и прекращается вместе с образованием больших наледей, полыней и закраин и уходом мормыша на дно. Наступает весна, кончается и неводная ловля, кратким описанием которой мы заключаем нашу статью.

С первым осенним льдом в конце октября или в ноябре, иногда гораздо ранее санного пути начинается самый главный – неводный лов: все количество рыбы, пойманное весной, летом и осенью, ничтожно в сравнении с количеством, добываемым неводами арендаторов зауральских озер.

Рис. 54. Налим

Оставляя в стороне массу собранных нами статистических фактов, касающихся озер, рабочих, ловли, уловов и сбыта рыбы, фактов, которые, к сожалению, не могут быть помещены в этой статье, мы постараемся представить возможно краткий и вместе наглядный очерк зимнего – неводного лова.

Большая часть озер Екатеринбургского, Шадринского и Челябинского уездов принадлежит башкирцам и не более трети составляет собственность челябинских казаков, отчасти казенных и частных заводов и, наконец, помещиков (села Куяша, Никольского и Тибука). Но все эти озера в настоящее время вовсе не тянутся самими владельцами и сдаются в аренду исключительно каслинским купцам, которые с давних времен захватили в свои руки почти всю рыбную промышленность зауральского края, включая сюда и часть Троицкого уезда. Братья Наседкины, Трутневы, Бельников, Блиновский, в последнее время Злоказов кортомят почти все озера, за исключением самых южных, эксплуататорами коих являются челябинские купцы. Миллионеры Д. Наседкин, Трутнев с давних времен, чуть не с начала текущего столетия, держат в своих руках почти все башкирские озера и самое башкирское, частию русское население, посредством подкупа нужных людей и влиятельных башкирцев являются главными обладателями самых лучших озер и вместе с прочими, второстепенными, рыбопромышленниками не допускают конкуренции посторонних лиц.

Тем не менее арендная плата как за владельческие и казачьи, так и башкирские озера, возвышается в значительной прогрессии каждое двенадцатилетие – обыкновенный срок найма. Для примера укажем на самые ценные и надежные Каслинские озера, которые с 1819 года по настоящее время кортомятся Д. Наседкиным.

До 1819 года арендная плата была 1900 р. (ассигн.)

Но даже и эта последняя плата еще весьма низка сравнительно с арендой помещичьих озер Тибуцкого и Куяшского имений и далеко не достигла настоящей нормы. Вообще можно принять, что в первые же четыре года окупается не только вся арендная плата, но и все затраты на невод и рабочих за полное двенадцатилетие, и остальные 8 лет озеро приносит один чистый доход. Такие случаи низкой аренды, как озера Айдакуля, за которое еще не так давно платилось Трутневым 25 р. ассигн. и выручалось 25 000 р. ас, конечно, более не повторяются, но и до сих пор вследствие постепенно возрастающего обеднения башкирского населения, живущего одной арендой с озер и земли, бывают примеры невероятно дешевой кортомы. Так, правда за год или два до истечения срока старой аренды и уплатив вперед все деньги, Трутнев «купил» Иткуль (в котором, как мы видели, ловится до 30 000 пудов рыбы) и прилежащие к нему мелкие озера за 10 000 р. с. Выгоды, получаемые рыбопромышленниками, тем значительнее, что на весну, лето и осень озера сдаются рыбакам за известную плату (около 1 руб. за каждую мережу) или из третьей рыбы.

Переходим к рабочим. Последними в большинстве случаев являются казенные крестьяне из сел Конева, Огнева, Бульзей и пр., также крестьяне (тоже государственные) Ирбитского и Камышловского уездов. Только неводчики (башлыки у башкирцев) и их помощники с давних времен бывают всегда из заводских крестьян и горнорабочих. Наем рабочих совершается очень просто. Осенью, в сентябре или октябре, приказчики рыбопромышленников разъезжают по казенным волостям и, стакнувшись с старшинами, выплачивают подати за бобылей и недоимочников и забирают их паспорта. Поэтому невероятно тяжелый труд неводных рабочих оплачивается весьма скудно. С каждым неводом «ходит» от 12 до 16 человек рабочих (считая в том числе неводчика и его помощника) и собственно рабочих 8–10 пехарей рядят в три срока: 1-й – с открытия лова до Рождества по 80 к. с. в неделю (на хозяйских, относительно весьма плохих харчах); 2-й – с Рождества до Масленицы по 1 р. 10 с, так как лед в средине зимы достигает до 5, а на Иртяше даже 7 четвертей; 3-й – с Масленицы до окончания лова – снова по 80 к. Остальные рабочие получают постоянно одинаковое жалование, именно два прогонщика из мальчишек – по 50 к., два норильщика – по 1 р. 20 к., конюх, который смотрит за 9–12 лошадьми, смотря по неводу[38]38
  Шесть лошадей завозят крылья, две – на воротах, две – под приказчиком для разъездов, две возят рыбу.


[Закрыть], – 1р. 50 к., помощник неводчика – 1р. 80 к. до 2 р., неводчики – 3–3 р. 50 к., и, наконец, приказчик, обязанность которого присутствовать при каждой тяге невода, продавать рыбу, закупать овес, дрова, сено и харчи для рабочих, получает по 100–150 р. с. в год.

Обыкновенная длина невода 400 сажен, а ширина 10–15 аршин. Самый большой невод ходит на Иртяше и имеет почти 500 сажен длины, 25 аршин ширины и стоит более 1500 р. с. Устройство невода более или менее известно каждому, и потому мы не станем о нем слишком распространяться. Крылья и матка (мотня) – главные его части. Первая половина каждого крыла, начиная от «кляч», сшивается из трехпалечной (т. е. в ячею проходит три пальца) дели, называемой шадринкой, так как она идет из Шадринска. Эта дель покупается по 12 к. с. за маховую сажень. Вторая половина крыльев состоит из двухпалечных сетей, называемых ураимками (Ураим – Нязепетровский завод): каждая квадратная полоса в 32 петли стоит на месте 14–15 к.; матка же – однопалечная, и дель для нее идет тоже из Ураима и продается по 18 к. за 33–34 петли[39]39
  В последнее время дель сильно вздорожала, и теперь входят в употребление сравнительно дешевые вятские сети.


[Закрыть]. Матка пристегивается к крыльям шнуром «на вздержку» и имеет всегда около 3-х сажен ширины и 6 длины. К нижней тетиве невода на расстоянии 1 аршина привязываются т. н. кибасы (алта́ш – у башкирцев) – 2–3 плитки, зашитые в толстую бересту, в которой проделывается отверстие; на небольшом неводе считается более тысячи этих кибасов. Кибасы приготовляются на досуге самими рабочими, но осокоревые поплавки привозятся из Уфимской губ. и продаются здесь по 1 к. за штуку.

Большею частию на двух-трех озерах ходит один невод, и только в исключительных случаях на очень больших озерах (Иртяше) и перед окончанием срока аренды на одном озере тянут зараз двумя, даже тремя неводами. Обыкновенно невод ходит столько раз в зиму, сколько считается в озере тоней, и только некоторые места, известные как главные зимние становища рыбы, тянутся по нескольку раз в течение всего неводного лова. Количество тоней, можно сказать, пропорционально пространству, занимаемому озером: мели, самые глубокие ямы и очень каменистые места, конечно, не входят в этот расчет, но их не так много, и потому можно принять, что число тоней несколько более числа квадратных верст, занимаемых озером: береговые тони захватывают около половины (1/2 версты ширины и 1 в. длины), а моревые – 2/3 квадратной версты (1/2 версты ширины и l 1/2 длины).

Каждая не только береговая, но и моревая тоня имеет с незапамятных времен свое название и неизменно принадлежащее ей место, которое каждый раз вымеривается неводчиком. Последнему известны в точности как все углубления озера и все большие камни на дне, так и малейший кустик на берегу. Неводчик есть распорядитель неводного лова и единственный начальник рабочих во время тяги, и на нем вместе с его помощником лежит весьма тяжелая работа – «то́пка» крыльев при вытягивании невода на лед.

Другим рабочим, особенно пехарям, которые бьют проруби, достается еще более. Невод закидывается ежедневно, несмотря на ветер и «клящие» морозы, и только в самую метель – пургу – не бывает тяги на озере. Из ближайшей рыболовной избушки рабочие выезжают до свету, и тяга кончается к 5 часам вечера; с Рождества до Масленицы в самый толстый лед работа начинается еще ранее и позднее оканчивается. В день делается всего одна тоня.

Прежде всего неводчик по береговым приметам или островам назначает место запуска – главной проруби, в которую спускают невод, и отмеривает шагами надлежащее расстояние (3/4–1 1/2 в.) до притона. Двое пехарей рубят запуск, трое или четверо бьют проруби на левом, столько же – на правом крыле. Запуск делается большею частию в две сажени длины и сажень ширины; боковые круглые проруби (5–6 вершков в диаметре) отстоят одна от другой на 6–8 сажен, и на каждом крыле их бывает от 20 до 25. Эта работа требует очень больших трудов и значительной сноровки, и у неопытных пехарей-новичков от холода и чрезмерных усилий нередко сводит пальцы. Особенно тяжело бить круглые проруби, тем более что они должны иметь правильную цилиндрическую форму: пехари на крыльях редко кончают их ранее чем в шесть часов. Запуск бьется несколько скорее, и рабочие, утопив ледяницы под задний край проруби, рубят притон, из которого невод вытаскивается на лед. Притон имеет треугольную форму с основанием (обращенным к неводу) в 2 1/2 и боками в 3–4 сажени.

Как только готов запуск и ближайшие к нему проруби, норильщики начинают пропихивать с каждой стороны до следующей проруби т. н. норило – жердь в 8 сажен длины и с дырой на одном конце, в которую продевается воротовой канат; по окончании этой работы последний закладывается на ворот, невод спускается в воду и образует под льдом довольно крутую дугу, так что идет на 200–280 сажен. Невод тянется, конечно, лошадьми, и в каждый ворот, который устраивается на дровнях и закрепляется во льду присечным крюком, ввернутым в брус, связывающий салазки, впрягается одна лошадь. Потом, когда вытянут невод на половину расстояния, действует только один ворот позади притона, и лошади тянут оба крыла вместе.

Едва покажутся крылья невода, прогонщики становятся на широком месте притока и захватывают верхнюю тетиву аршинными таловыми крючками и тянут крылья в разные стороны, крепко прижимая ко льду верхний край сети. Нижняя же тетива прижимается ко дну неводчиком и его помощником при помощи т. н. топок – шестов с железной развилиной на конце; у каждого по 2 топки, которые поочередно передаются рабочему. Эта работа чрезвычайно тяжела и требует много силы и уменья, особенно в начале вытаскивания невода: в глубоких озерах топки имеют в длину несколько сажен. Все рабочие в это время действуют на крыльях и выбирают из них рыбу, что, впрочем, бывает только при удачных тонях и служит признаком того, что будет поймано не менее 500 пудов. При еще большей добыче рыба оказывается и в первой половине крыльев, а при улове в 1500–2000 пудов матка не может вместить всего количества и рыбу приходится черпать из притона сачками. В тех же, впрочем крайне редких, случаях, как, напр., в Маяне, когда зараз вытаскивают до 5000 пудов, все лошади действуют на воротах, недостаточно крепкие или старые канаты лопаются, и тяга продолжается всю ночь и следующий день, а рыбу, стеснившуюся у проруби, вытаскивают в течение нескольких суток! При богатых тонях почти всегда вытаскивается один, даже два выродка (всего чаще бывают они у чебаков и окуней), которые отличаются своею уродливостью и обыкновенно не достигают большого роста. Таких «князьков» суеверные рыбаки считают за вожаков рыбы и всегда выпускают обратно в воду с 2–3-мя сачками мелкой рыбы.

Большею частию, однако, почти вся рыба помещается в матке. Как только последняя обнаружится, ее отстегивают, каждое крыло складывают на воз, края мотни приступают и постепенно выбирают на лед до тех пор, пока она не будет полна рыбы, которая выбирается оттуда сачками и всыпается для меры в короба – огромные плетеные корзины, вмещающие 70 пудов мелкой и 80 крупной рыбы; затем рыбу морозят на току, для которого расчищают лед поблизости притона, наконец, для весу обсыпают снегом, а иногда (исключительно крупную) при малом запросе макают в воду. В начале весны, когда кончается дальний сбыт, лишнюю и мелкую рыбу выпускают в садки – небольшие кормные, большею частью карасьи, озера, где она в 8 месяцев достигает вдвое, даже втрое большей величины. Перевозят ее обыкновенно в сороковых бочках с весьма небольшим количеством воды (несколько ведер), и при достаточно холодной погоде рыба остается живою в продолжение 4–6 и более часов, смотря по виду рыбы. Заметим также, что в выборе тони неводчик соображается с запросом: при большей потребности в рыбе невод закидывается в таких местах, где, по опыту прежних лет, стоит главная масса рыбы. Опытность башлыков в этом деле изумительна, и хороший неводчик, принимая во внимание прежние уловы и увеличение или уменьшение рыбы в озере, всегда может с достаточною точностью определить, сколько коробов и какой именно рыбы даст такая тоня, сколько другая, третья и т. д.

При огромном количестве озер, многочисленности арендаторов, которые притом из боязни конкуренции ведут свое дело в строжайшей тайне, мне удалось получить сведения о названиях, количестве тоней и уловов не ото всех неводчиков: некоторые из боязни прямо отказывались от всяких положительных ответов. Тем не менее, принимая в соображение все собранные мною факты, я прихожу к заключению, что количество тоней на одних озерах Екатеринбургского уезда должно быть не менее 1050 и что средний улов здесь (с северными озерами) никак не ниже 2 1/2 коробов, а годами значительно более. Но так как некоторые, самые лучшие, тони тянутся по нескольку раз и немалое количество рыбы ловится весною и осенью мелкими арендаторами и местными жителями (не менее 1/10 зимнего улова), общая цифра улова должна быть еще значительнее, и мы не будем далеки от истины, если примем, что здесь вылавливается более 200 000 пудов на сумму 300 000 р. с[40]40
  Крупный чебак, окунь, ерш, карась продается от 3–4 р. с. за пуд; щука, язь от 2 р. 50 – 3 р. 50. Мелкая рыба от 50 к. – 1 р. с. На более отдаленных озерах других уездов ценность рыбы понижается до 25, даже 50 процентов.


[Закрыть]. Несколько менее улов всех Шадринских озер, но озера Челябинского уезда по количеству вылавливаемой рыбы даже превосходят Екатеринбургские. Присоединяя сюда и улов Троицких озер, в общем итоге составится до 650 000 пудов на сумму 800 000 р. с.

Таким образом, зауральский рыбный промысел должен занимать одно из первых мест в ряду русских не только озерных, но и речных промыслов.

На Севере. Княспинское озеро

Кому из читателей не известно, что Уральские горы – невысокий горный хребет, составляющий естественную границу Европы и Азии, и что в предгорьях его, на дальнем севере Пермской губернии, в Верхотурском уезде, следовательно в азиатской половине последней, находится Богословский завод, славящийся своими железными и медными рудниками и богатейшими золотыми приисками, которые далеко не все разработаны и далеко не все известны.

Для охотника и натуралиста во всем Богословском Урале трудно найти какую-либо другую местность привлекательнее Княспинского озера. Чего-чего только недостает здесь всякому любителю природы – будь это промышленник, охотник, рыбак или зоолог! Окрестности его кишат лесной дичью, и нигде во всей Богословской даче нет такого громадного количества лосей, называемых здесь сохатыми или еще чаще просто зверями; нигде нет такого множества уток, густо населяющих смежные, обширные болота и самое озеро; ни в одном озере Дальнего Севера Урала не ловится столько рыбы. Путешественник, привыкший к непроглядной чаще бесконечного хвойного леса, сменяемой только гарниками с обгорелыми остовами и грудами деревьев, заваливших узкую тропинку, по которой часто нельзя бывает проехать и «на вершне» – обыкновенным способом странствия по Северному Уралу – и горными ручьями и речками, о присутствии которых можно чаще слышать или догадываться, – путешественник с облегченною душою приближается к этому озеру, когда глазу его внезапно открывается гладкая зеркальная поверхность трехверстного бассейна и великолепная панорама горного хребта, – давно невидимки.

Прежде всего, на первом плане является Княспинская сопка – невысокая гора, занимающая, однако, почти весь западный берег озера; за нею видны пологие очертания Константиновских сопок и других второстепенных гор – увалов; еще далее на западсинеет самый хребет, и все это имеет вид как бы внезапно застывших волн бурного моря. В не совсем ясную погоду это сравнение необходимо приходит каждому, кто видит впервые эти волнообразные, почти одинаково высокие холмы; но в безоблачное утро, когда горизонт и вершины высоких гор – «камней» – очистятся от туч, маскировавших их высоту, эта иллюзия нарушается: жалкими пигмеями, несмотря на свою близость, кажутся эти увалы перед величественным Конжаковским камнем, на северной стороне которого белеют снега, в котловинах и оврагах верхней половины горы не тающие все лето, – даже перед Острогорским и Сухогорским камнями, названными так по своей скалистости: ничто они в сравнении с Денежкиным камнем – царем северноуральских гор, который высокой, полутораверстной стеной замыкает горизонт на севере. С вершины высокой горы этот вид еще величественнее: горизонт расширяется, верст на 100–150 видно кругом; резче и рельефнее выступают увалы, уже не заслоняемые другими, узенькими, едва заметными лентами блестят ближние речки, небольшими лужицами кажутся озеро Богословской и смежной, более южной, Павдинской дачи, вообще весьма немногочисленные в сравнении с бесчисленными озерами южной половины Екатеринбургского Урала, где они считаются сотнями.

Княспинское озеро, которое, заметим между прочим, находится в 30–35 верстах на запад от Богословского завода, во всякое время года имеет весьма оживленный вид, выкупающий с лихвой то уныние и тоску одиночества, которые невольно нагоняются мертвою тишиною бесконечного леса, изредка нарушаемой нежным писком рябчика и шумным взлетом глухаря. Только лицом к лицу с могучей первобытной природой гордый ум человека чувствует свое ничтожество и бессилие противустоять грозным силам этой природы: громадные ели, пихты, вырванные с корнями, столетние сосны, сломанные силою ветра, стволы мачтовых лиственниц, расщепленные молнией, целые массы деревьев, нагроможденных в горных реках, массы, являющиеся наконец в виде огромной плотины в несколько десятков, даже сотен сажен ширины; десятки, даже сотни тысяч десятин, истребленные огнем, – все на каждом шагу свидетельствует о силе стихии и напоминает о невозможности противудействия этой силе. И действительно, трудно отдать себе отчет в том тягостном, подавляющем впечатлении, когда скрипят и с треском падают кругом вековые деревья, когда беспрестанно сверкает молния и безостановочно гремит гром, перекатываясь эхом в горах, или когда после продолжительного зноя и засухи всюду начнутся лесные пожары.

Титульный лист «Журнала охоты», в котором публиковалась статья «На Севере. Княспинское озеро» и другие рыболовно-охотничьи произведения Л. П. Сабанеева

При беспрерывности лесов и при таком редком населении нет никакой возможности бороться с этим главным бичом северных лесов, и огонь иногда беспрепятственно проходит целые десятки верст, прежде чем благодетельный дождь не прекратит его губительного действия. В засуху здесь уже не видно солнца: безоблачное небо кажется пасмурным от густой смрадной мглы, носящейся в воздухе; иногда на нескольких саженях исчезают из глаз все очертания предметов, дышишь дымом, а пожар – за десятки, за сотни верст; только изменившийся ветер уносит эту мглу, и то ненадолго, если вместе с тем не прекратится засуха. Так было, например, летом 1868 года, когда я странствовал в Павдинском Урале. В это время выгорел весь главный хребет Богословского Урала длиною более чем стоверстною полосою, до десяти и более верст ширины, и только продолжительные дожди в конце июля прекратили это бедствие, угрожавшее сделаться нескончаемым.

С вершины обнаженной горы в сумерки зрелище мимоидущего лесного пожара не имеет себе подобного: здесь тлеют и догорают высохшие древесные пни и сухие, отжившие стволы, дающие продолжительную пищу пламени; там и сям с грохотом валятся они, подгорев у основания, дымятся обгорелые остовы сосен, черными, мохнатыми привидениями торчат ели и пихты, кое-где высятся великаны лиственницы, почерневшие в свою очередь. Впереди же свирепствует целый ад: огненные языки то с треском гонятся ветром и принимают вид как бы огненного, быстро текущего и всепоглощающего потока, то высоко вздымаются к небу, и огонь, вспыхнув на минуту, затемняется густыми черными клубами дыма. Это мгновенно обгорает густая хвоя ели, пихты или кедра, еще прежде высохшая от жары, и, судя по тому, зрелище пожара ельников и пихтовников должно быть всего ужаснее.

Вообще здешние леса так часты и настолько завалены высохшим хламом и буреломом, что напольный пожар, столь обыкновенный в редких башкирских березовых лесах южной части Пермской губернии и даже в редких борах Среднего Урала, является здесь немыслимым: все горит или обугливается в этом море огня, и сколько птиц и зверя задыхается и делается жертвою неумолимого пламени! Здесь не может быть и сравнения с напольным пожаром, обжигающим одну прошлогоднюю ветошь и губящим только молодую древесную поросль: узкой извивающейся лентой бежит вперед пал, вид его не смущает, не представляет и тени грозного явления лесного пожара. Здесь же горят и хворост, и старая хвоя, внизу и самые стволы и сучья деревьев; нечего думать пресечь этот широкий огненный поток, эту огненную лавину; при сильном ветре остается только немедленное и поспешное бегство. Но и тут, хотя и редко, бывали случаи гибели.

Главная причина лесных пожаров, конечно, неосторожность и беспечность охотников – «лесников» и рабочих на золотых приисках, так называемых «контрачных» (так как они в большинстве случаев нанимаются по контракту). Умышленные пожары, как, например, в Каслинском и Кыштымском Урале, где заводские крестьяне, частью из личной мести, частью для облегчения рубки леса на уголь, так как тамошние редкие бора очень сучковаты, нарочно зажигают прошлогоднюю ветошь по обычаю своих соседей башкирцев, здесь составляют чрезвычайно редкое явление. Обыкновенно усталый охотник или рабочий, идущий с приисков или на прииск, разложит костер, не расчистив огнище как следует, заснет крепким сном, и какая-нибудь свалившаяся головешка зажжет прошлогоднюю траву. Хорошо, если почва еще содержит много сырости, но в сухое время пожар можно остановить только в самом его начале, и при дальнейшем его развитии, тем более при сильном ветре, большею частию остается только утекать как можно скорее: никакие человеческие силы уже не в состоянии удержать огненную лаву, перебравшуюся снизу на деревья; через несколько минут все объято пламенем, и гул и треск пожара слышен за несколько верст.

Нередко причиною пожаров является гроза. Большая часть грозовых туч образуется здесь, в самом Урале, и потому нередки случаи молний из таких незначительных тучек, которые только за несколько верст далее разрешаются дождем. Отсюда также становится понятною и сила здешних гроз: грозовые тучи идут так низко, в горах столько железных и магнитных руд, что электричество разряжается не в воздухе, как это чаще бывает в Средней России, а каждый удар молнии есть вместе с тем и боевой и ударяет непременно в землю. В Южном Урале грозы еще обыкновеннее и опаснее: в Кыштымском заводе и всем известном Златоусте редкая проходит без какого-либо несчастного случая.

Вообще, случаи лесных пожаров от молнии не составляют исключительного явления; гораздо реже причиною этого бедствия бывает подземный огонь. Торфяники не составляют здесь редкости и в сильную засуху часто делаются добычею огня. По-видимому, лесной пожар совершенно прекратился, а торф продолжает медленно тлеть, пока не просохнет верхний слой. Тогда огонь прорывается наружу, снова лес делается добычею пламени, и это может повторяться до тех пор, пока проливной дождь не смочит всего торфяникового слоя или уже не останется никакой пищи для огня. После осенней засухи случается, что снег покроет всю землю глубоким, чуть не саженным, слоем, а подземный пожар все идет своим чередом, и позднею весной, когда наступят продолжительные жары и засуха, подземный огонь выходит на поверхность.

Чрезвычайно редка, но несомненна одна весьма странная причина лесных пожаров. В таких первобытных лесах, где деревья спокойно доживают свой век без вмешательства человека, сухие подстоины, т. е. деревья, высохшие от старости, от недостатка света и болезней, зависящих исключительно от вредных насекомых, составляют весьма обычное явление. Часто случается, что два таких сухих дерева соприкасаются между собою или одно упавшее увязает в сучьях другого. Отсюда в продолжительную ветреную и сухую погоду происходит следующее явление: оба дерева вследствие непрерывного трения наконец воспламеняются, огонь быстро обхватывает их, переходит на соседние, на высохшую ветошь, хворост и прошлогоднюю хвою и распространяется все более и более.

Как это ни странно, но можно положительно сказать, что лесные пожары последних лет много способствовали к увеличению разнообразия животной жизни окрестностей Княспинского и смежных с ним меньших озер. Окруженные со всех сторон непроходимыми, никогда не пересыхающими болотами, которые тянутся на десять верст вдоль хребта, они являются естественной преградой губительному действию пламени, и все окрестные животные – звери и птицы, вытесненные из самого Урала, т. е. главного кряжа, по необходимости скучиваются у берегов этих озер, где и так растительность, а следовательно, и пища представляют большее разнообразие. В свежих гарниках часто не бывает и малейшего намека на жизнь какого-нибудь высшего животного: можно пройти огромное пространство и на всем протяжении обгорелого леса не встретить не только ни одного мелкого зверька, но даже птицы; гадов же здесь вообще немного, а ужи и змеи даже вовсе неизвестны в Богословской даче. Мертвая тишина царствует в недавно горевшем лесу: всё, по-видимому, погибло или удалилось. Черные обуглившиеся стволы деревьев производят самое тяжелое, грустное впечатление; глаз отдыхает только на свежей траве, пробивающейся сквозь почерневшую землю. Много времени пройдет, пока не заселится вновь эта пустыня, но десятки, чуть не сотни лет протекут прежде, чем она получит, да и навряд ли получит когда свой прежний величественный вид первобытного леса, которого не касалась рука, где редко, а то и вовсе не ступала нога человеческая.

Прежде всех, но уже осенью, появляется в гарнике лось, который любит обгладывать молодые побеги, идущие от корня, и молодые березки в особенности. Сюда же привлекает его огромное количество кипрея – известного иван-чая, который через год покрывает иногда сплошь все пространство гарника целым морем красных цветов и, достигая нередко высоты более сажени, является резким контрастом с печальными, угрюмо торчащими остовами деревьев. Но проходит еще год, два, жизнь все более и более заступает место смерти: мертвые деревья не в силах крепко держаться в почве своими высохшими корнями и с первою бурею грудами валятся на землю; скоро над трупами их уже высятся молодые сосенки, ели, пихты и чаще всего березы, семена которых по своей легкости переносятся на гораздо большее расстояние, чем семена хвойных, да и сами они растут быстрее и нередко заглушают всякую другую древесную растительность. Наступает момент преобладания мелких кустарных пташек; но пройдет еще десяток, другой лет, исчезнут и следы прежнего пожарища: павшие стволы истлевают, превращаются в прах, и на этом прахе быстро возникает новый, еще более непроходимый молодой лес. Старые жители постепенно вытесняются, появляется тетерев, называемый здесь «пальником», свиристели – эти красивые обитатели северных лесов, наконец, рябчик, белка и пр. и пр.; более сильные и старшие деревья, вытягиваясь к свету, затемняют более слабые и молодые, которые сохнут: чаща разрежается, лес все более и более получает свою прежнюю физиономию.

Велико бедствие, приносимое лесными пожарами, но его следует искать главным образом не в уменьшении лесов, а в уменьшении кедровников, которые служат предметом всеобщего промысла и, доставляя каждой семье в урожайные годы десятки, сотни рублей, несравненно выгоднее всякой пашни и любого звериного промысла. Кедруют все без исключения – и бабы, и ребятишки, зверует меньшинство, а потому и переселение или истребление птицы и зверя имеет уже тут второстепенное значение. Важность кедрового промысла ясно видна из того, что при урожае орехов каждый добывает до 60-ти и более пудов ценностью около 150 рублей, так что большая семья нередко зарабатывает до 500 рублей.