Текст книги "Все о рыбалке (сборник)"

В середине августа, впрочем, чаще в начале сентября начинаются легкие утренники; постепенно усиливаются они, но еще сильно греет полуденное солнце и дает знать, что еще не кончилось бабье лето. Быстро холодеет вода, бесчисленные мелкие растительные и животные организмы – споры водорослей, инфузорий, коловратки; мельчайшие ракообразные – циклопы, дафнии, впрочем далеко не столь многочисленные, как в прудах и травянистых озерах Средней России, так как, по-видимому, служат главною пищею знакомых нам мормышей (Gammarus), – все это мало-помалу погибает, садится на дно и вместе с сгнившими остатками прошлогодних растений образует новый слой ила. Скоро исчезнут и водяные насекомые: один мормыш выходит из-под лавд, подымается со дна, где укрывался в няше; количество его увеличивается с каждым днем и в конце осени, всю зиму и первую половину весны он, бесспорно, служит почти единственною пищею большинства озерных рыб. С каждым днем вода становится все прозрачнее и прозрачнее, в просветлевшей воде озера ясно видны все неровности, малейшие его углубления. Начинается осень и самая добычливая ловля щук, окуней и лученье рыбы.

Не по дням, а по часам растет пернатое население, особенно на степных озерах. Тысячи уток налетают с Далекого Севера, начинается пролет гусей, а затем и казарок; «на море» плавают бесчисленные стаи гоголей, турпанов, крохалей; в камышах и осоках таятся громадные стада уток, особенно кряковных; озеро иногда чернеет от множества птицы. Вот стая гусей садится на середину озера и осторожно подплывает к голому берегу; низко над водой пролетает орел-белохвостик – и несметная стая лысух, издали казавшаяся темным островом, точно по сигналу, бежит по воде, и далёко-далёко слышится их неуклюжее шлепанье. Глухо кричат немые казарки (Anser arvensis), пищит мелкая казара-пискулька (Anser minutus), сотенными стаями одна за другою пролетая над озером; всюду, на воде и в воздухе, крякают, свистят бесчисленные утки, перелетывающие с одного озера на другое, тысячи рыболовов, крачек с пронзительным криком вьются над водою; там и сям каркают гагары, кричит цапля, неуклюже пролетая над озером, а в необъятной выси слышится заунывное курлыканье журавлей, тронувшихся в далекий путь.

Как было сказано, к осени вся рыба собирается на мелкие, следовательно, более кормные места озера и вообще держится у берегов, а в прудах выходит из материка и омутов в полой. В исходе августа крупный окунь жадно берет на малька, всего лучше гольяна, начинается жор щуки. Озеро, безлюдное в июле, начинает понемногу оживляться, но жатвенная страда уже многим мешает выехать на ловлю, и ею занимаются исключительно коренные рыбаки-промышленники или же старики.

Рис. 48. Циклоп

С конца августа, с выходом чебака на чистые места, оба хищника, особенно щука, неутомимо охотятся за мальками. Стаи крупных окуней следуют за каждым передвижением молоди и уже исключительно придерживаются заливов, хотя и довольно глубоких. Тут же стерегут свою добычу и крупные щуки, которые все лето держатся в озерных ямах и речных бочагах. Впрочем, последние редко встречаются в большом количестве и только зимою попадаются в значительном числе в невода: они не любят сообщества себе подобных, всегда ведут уединенный образ жизни, и крупная щука не дает спуску не только мелкой, но и средней. Это обстоятельство очень хорошо известно рыбакам, которым здесь не очень редко приходится вытаскивать крупных щук, заглотавших, иногда наполовину, очень порядочных щурят, взявших на животь жерлицы.

По своему устройству зауральские жерлицы очень мало отличаются от употребляемых в России. Кол, рогулька, крестообразно намотанная на нее бечевка и большой простой (не двойной) крючок – вот и все устройство жерлицы, которая также ставится в курьях, у камышей или тростника, также у неглубоких лавд, под которыми щука лежит по целым часам, неподвижно высматривая добычу. Для насадки обыкновенно употребляется более или менее крупный елец или чебак, изредка окунь с подстриженными плавниками, чаще всего крючок вдевается прямо в спину: это гораздо спо́рее, а скорость имеет весьма большое значение, так как иные рыбаки ставят жерлицы десятками – до сотни и более. Голодная щука, завидев приманку, стремглав бросается на нее, заглатывает животь, сама себя подсекает, постепенно разматывает бечеву с упругих развилин рогульки, но скоро утомляется и иногда с вывороченным желудком лежит неподвижно на дне, так что при надежной снасти вытаскивается без особых затруднений. Впрочем, очень крупные щуки здесь редки и обыкновенно попадается на жерлицы 2–5-фунтовая рыба. Тем не менее в самый разгар клева щуки опытный рыболов при большом количестве снастей добывает до 5, даже 10 пудов. С раннего утра до поздней ночи расставляет, осматривает и оправляет он свои жерлицы и иногда с одной снимает добычу по 3–4 раза; редкая жерлица остается нетронутой, редкий живец не помят зубами хищника или не сорван с крючка. Последнее обстоятельство много зависит от способа насадки, почему в некоторых местах рыбаки начинают употреблять мешкотную, но более надежную продевку через рот, жабры и спинное перо.

Менее распространена здесь ловля щук на дорожку, весьма употребительная и вместе добычливая на Сосьве, Лозьве и других северноуральских реках, где на дорожку берет и хищный тальмень, реже – озерах. Из описания этого несложного снаряда, напоминающего блесну среднерусских рыбаков и волжских бурлаков, легко усмотреть, что он гораздо более пригоден для рек, нежели озер. Как видно из рисунка, дорожка состоит из 2–4-вершковой железной, реже медной пластинки с небольшим выгибом на переднем конце, где просверливается маленькое отверстие; на другом конце припаян крючок и привязан кусочек красного сукна или другой материи. Приготовление хорошей дорожки, несмотря на всю простоту ее, требует, однако, большого искусства; при неправильном центре тяжести она плывет не горизонтально, плашмя, крючком книзу, а несколько наискось и неверно колеблется – играет; потому хорошая дорожка ценится рыбаками весьма дорого, и счастливый обладатель таковой не продаст ее и за несколько рублей.

Рис. 49. Щука

Доро́жат всегда с лодки и на ходу: только тогда дорожка принимает некоторое подобие рыбы и обманывает хищников, притаившихся у берега в ожидании добычи. В переднее отверстие продевается короткая проволока, к которой привязывается длинная и крепкая бечевка – до 10 сажен и длиннее, смотря по быстроте течения реки, вообще так, чтобы дорожка плыла на глубине около аршина. Рыбак садится в корму и тихо и мерно гребет, постепенно спуская веревку; затем, вытравив ее до надлежащей длины, захватывает зубами и закидывает за ухо. Осторожно, едва шевеля веслом, плывет он мимо заливов; мерно колеблется шнурок, передавая свое сотрясение уху – верный признак, что дорожка играет как следует. Мгновенно веревка натягивается и больно режет ухо – это щука схватила с разбега сверкающую приманку; еще мгновение – и рыба подсекается инертивным движением лодки. С большею или меньшею осторожностью вытаскивает ее рыбак или предварительно дает ей увлечь легкий челнок; слегка подсобляя веслом и постепенно убавляя бечевку, подводит наконец измученную рыбу к корме и захватывает сачком. Нередки, впрочем, фальшивые тревоги и промахи, так как щуке, завидевшей мимо плывущую дорожку, большею частию приходится хватать ее не прямо с хвоста, а несколько сбоку; вот почему бывают случаи, когда крючок задевает за жабру, за бок, даже за хвост. На Сосьве и Лозьве, где щука и тальмень достигают громадной величины – до двух пудов, нередко обрывается самая крепкая веревка, и самая крупная добыча обыкновенно ускользает из рук рыбака. Всего чаще дорожат утром и под вечер, но и в полдень мне не раз приходилось ловить довольно больших щук и тальменей.

Лов на жерлицу и дорожку кончается в последних числах сентября, даже ранее, и с первых октябрьских дней, обыкновенно с Покрова, начинается другая, еще более добычливая, еще более занимательная ловля – лученье.

В числе других способов ловли рыбы для рыбака-охотника охота с лучом и острогой занимает, бесспорно, первое место. Не говоря о том, что эта ловля одна из самых трудных и требует много силы, ловкости, сметки и необыкновенно верного глаза, она имеет еще то значение, что таким образом добывается самая крупная, отборная рыба. Охота с лучом имеет даже много поэзии, и всякий, кто хоть раз был участником, даже свидетелем лученья, непременно согласится, что вид этого чуждого нам подводного мира представляет чудное, великолепное зрелище. В черте огненного круга ясно видны все неровности дна, все растения и спящие обитатели озера; далее во все стороны – непроницаемая тьма и, по-видимому, безграничное пространство воды; медленно и бесшумно плывет лодка, точно предводимая пламенем; быстро сменяются впечатления, и в больших прудах, имеющих столь богатую флору водяных растений, много пород рыб, трудно представить себе большее разнообразие.

Главный снаряд для лучения острога – весьма нехитрое орудие. Большею частию она имеет 7–10, но иногда 12 зубцов, около четверти длины, четырехгранной, реже цилиндрической формы; все зубцы имеют в ширину около 4–5 вершков и с обеих сторон кончаются каждый несколькими зазубринами, а наверху соединяются в трубку, которая прикрепляется неподвижно к сухому и тонкому шесту около сажени длины, редко более 4 аршин.

Второстепенное значение имеет устройство луча. Для этого существует особое, весьма целесообразное приспособление, т. н. коза. Она состоит из изогнутой железной рукоятки, к которой привариваются с боков более тонкие железные прутья, которые на конце тоже согнуты, но под прямым углом, так что весь снаряд имеет вид продолговатой жаровни около трех четвертей длины. Конец рукоятки прикрепляется к носу лодки таким образом, что коза находится несколько выше последнего, по крайней мере на аршин от воды, что необходимо для освещения возможно большего пространства.

Вообще при ловле острогой во всем Зауралье употребляются очень легкие лодки, управляемые только одним веслом. Гребец сидит потому не в передней, носовой, ее части, как на гребных лодках, а в корме лицом к носу, где помещается, обыкновенно стоя, самый рыбак с острогой.

Самый лучший осветительный материал для луча – т. н. смольё. Это небольшие поленья или щепки, наколотые из смолистых сосновых пней и дающие самое яркое и продолжительное пламя. Смольё всегда заготовляется заранее и высушивается как можно лучше; в противном случае оно горит темнее и притом с треском, пугающим чуткую рыбу.

Трудно описать ощущения, которые чувствуешь, когда темною осеннею ночью едешь в лодке с лучом: кругом мертвая тишина, изредка нарушаемая лаем собак и кряканьем уток; ярко горит смольё, освещая путь; на одну минуту мелькнут мельчайшие подробности разнохарактерного дна озера, малейшие его углубления, каждая травинка – и немедленно сменяются новыми: здесь, точно подводное чудовище, лежит огромная коряга, растопырив свои ослизлые ветви, поросшие мшанками; там желтеет голый песок, тут чернеет глубокая яма, зеленеет водяной мох, виднеются длинные стебли лопуха и его огромные ползучие корни; вот и целая чаща остролистной горошницы, пожелтевшей от осенних морозов. Всюду неподвижно стоят мелкие окуньки, пестрея своими полосатыми спинками; мелькают неугомонные чебаки и бойкие ельцы; небольшими сучочками лежат на дне мелкие «нонешние» щурята; медленно, словно нехотя, плывет широкий темно-желтый линь. Тихо и бесшумно движется лодка; ни единая капелька не скатывается с весла, не вынимаемого из воды; то осторожно подворачивается оно к корме, то снова выносится вперед в разрез воды, почти касаясь краев лодки. Неподвижно, черною тенью рисуясь на огненном круге, стоит рыбак посредине лодки ближе к лучу и держит наготове острогу. Проворно, но без малейшего всплеска опускает он ее в воду, вдруг с силою нажимает и вытаскивает трепещущуюся рыбу, ударом другой руки снимает добычу, ловко подкидывает на жаровню свежего смолья и подправляет его зубцами остроги. Трещит огонь, с треском падают в воду искры и обгоревшие головешки, и снова вспыхивает еще более яркое пламя. Вот еще новая добыча, другая, третья, чем дальше, тем больше; чаще становятся и промахи. Самое главное здесь угадать то расстояние, на котором медленное движение остроги должно мгновенно перейти в быстрый удар; притом всегда следует бить рыбу не вертикально, а несколько наискось и сначала опускать острогу как бы мимо рыбы и на расстоянии полуаршина или менее, осторожно переносить ее на цель, т. е. спину рыбы впереди спинного плавника. Нередко рыба убегает в то самое мгновение, когда острога готовится пронзить ее; впрочем, многие рыбы, особенно щука, уходят очень недалеко, и глядишь, она снова приткнулась в каких-нибудь десяти саженях, почему ее нетрудно найти поблизости, разумеется если по величине она заслуживает этого. Уже полупудовая щука требует значительного усилия от рыбака и нередко вырывает острогу; но в сильных и опытных руках только дрожит древко остроги, и щука, втиснутая в вязкий ил озера, скоро изнемогает и вытаскивается без особых затруднений. Еще более крупные, пудовые, щуки попадаются здесь весьма редко, и рыбаки уже не осмеливаются ударить их острогой.

Трудно представить, сколько крупной рыбы добывается таким образом. При благоприятных условиях опытный рыбак в 3–4 часа добывает до 10 пудов самой лучшей, отборной рыбы, б. ч. щуки, налима и линя, реже делается его добычей осторожный язь, окунь, чебак; мелкие не стоят удара, а очень крупные часто срываются, и от крупной чешуи их, точно от железной брони, отскакивает и самая лучшая острога. Но не одна рыба попадает ловкому «бойцу»; нередко последнему доводится закалывать и уток: точно ошалевшие от внезапно озарившего их пламени, вертятся они на одном месте, налетают на самый огонь; даже гребцу удается зашибить их своим коротким веслом.

Впрочем, еще с средины сентября количество водяной птицы постепенно уменьшается; одна за другой покидают озера разные породы уток, и с окончательным замерзанием вод в ноябре улетают и последние стаи гоголей и кряковых уток. С замерзанием озер кончается лучение рыбы, и с первым, еще тонким и прозрачным, как стекло, льдом, еще не запушенным снегом, который обыкновенно выпадает несколько позже, начинается кратковременная, крайне опасная, но весьма удачная осенняя ловля – глушение рыбы.

Эта весьма оригинальная ловля основана на том, что по замерзании озера вся рыба, очевидно не находя себе прежних условий для дыхания, первое время держится подо льдом и ясно виднеется, особенно ночью, при освещении сквозь прозрачный покров озера. Иногда глушат и днем, но чуткая рыба стоит тогда плохо и уходит ранее, нежели рыбак успевает подкрасться со своим кийком – полуаршинной чуркой, вершков 6 в отрубе, которая насаживается на двухаршинную рукоятку. Потому глушение б. ч. производится по ночам, когда рыба спит, почти касаясь ледяной коры своим спинным пером. Тем не менее необходимы многие предосторожности, и грузному, тяжелому человеку лучше не пробовать счастья: тонкий лед трещит, пугает рыбу и иногда проламывается. Ради возможной тишины рыбак обувается в валеные сапоги – «пимы», по-сибирски. С небольшой козой в левой руке осторожно скользит он по стеклянной поверхности озера, ловко бьет кийком стоящую рыбу, темная спина которой при свете луча отчетливо виднеется сквозь тонкий лед. Удар должен приходиться прямо против головы рыбы и бывает действителен, только когда последняя стоит не далее полуаршина от внутренней поверхности ледяного покрова: только тогда она сразу перевертывается вверх брюхом. Крепче всех налим, хлипчее всех щука, и первого редко удается оглушить с одного раза, между тем как щука шалеет даже от слабого удара и иногда на аршинной глубине. Оглушенная рыба, однако, скоро приходит в чувство, и потому рыбак немедленно прорубает пешней или топором надлежащее отверстие и выкидывает добычу на лед. Вот тут-то всего чаще бывают несчастные случаи, и потому редко глушат в одиночку, почти всегда вдвоем: один несет огонь и бьет рыбу, другой достает ее и на всякий случай имеет при себе достаточно длинную веревку. Иногда киёк заменяется обухом топора или простой дубиной, а коза – железным ковшом, даже лопатой, а при случайной ловле просто светят горящею берестяною трубкою. В реках и протоках обыкновенно бьют рыбу прямо с берега, но здесь на зиму остается весьма немного рыбы – она вся уходит в озеро.

Глушенье, впрочем, непродолжительно и вообще имеет случайный характер; только при удаче добывается этим способом пуд-другой большею частию мелкой и средней рыбы. Быстро утолщается лед от сильных ноябрьских морозов, и уже не действуют самые сильные удары тяжелого кийка; рыба, еще прежде собравшаяся громадными стаями, уходит окончательно на глубокие места озера и не удаляется отсюда, иногда даже не переходит в другие, соседние ямы. Но за исключением карася, и то в мелких озерах, также пескарей, зарывающихся в тину, в глубоких уральских озерах почти вся прочая рыба продолжает, однако, кормиться всю зиму. Пищи им вдоволь: с первым тонким льдом весь мормыш, столь редкий летом и в начале осени, высыпает на внутреннюю поверхность последнего, местами сплошь покрывает его и кишит темными массами в несколько рядов, одни под другими. Окунь и ерш в особенности в продолжение почти всего холодного времени года исключительно кормятся этим рачком, и желудок их постоянно наполнен мормышом; реже, б. ч. в начале и конце зимы, поедается он язем, ельцом, щукою и чебаком.

Выше было указано, какое громадное значение для прироста рыбы имеет мормыш – ничтожный рачок, в большем или меньшем количестве населяющий все Зауральские озера, начиная от Петропавловска; вероятно, он встречается и гораздо севернее и идет далеко на восток и юг – в Барабу и Киргизские степи. Рыба большую часть зимы питается одним мормышем, и потому быстрота ее роста почти невероятна: в Карагузе полуторагодовалый чебак и окунь весят около фунта; 2–3-вершковая рыба этих видов, пересаженная сюда весной из Синарского озера, к зиме достигает 5–6 вершков; тышкинский чебак в 1/16 ф., перевезенный в садок, т. е. кормное озеро, тоже через 8 месяцев весит 1/5 ф., а через год каждый из них – фунтовик[35]35
  Впрочем, теперь прирост тышкинского чебака несколько уменьшился, так как последний сделался вообще крупнее и менее способным к такому быстрому откармливанию.


[Закрыть].

Примеры эти достаточно объясняют неистощимость Зауральских озер. Конечно, это исключительные случаи, которые не имеют общего применения, но, тем не менее, ежегодный прирост здешних рыб может идти в сравнение только с приростом рыб в низовьях Волги, Урала и Дона и, несмотря на хищничество арендаторов, почти вознаграждает ежегодную убыль. Мы не будем далеки от истины, если примем следующие цифры первоначального роста рыбы, выведенные из наблюдений и расспросов рыбаков. Быстрее всех растет щука, которая через год достигает 5, даже 7, через 2 года – 8–9 вершков длины; затем следует налим – 4–6 вершков, язь – 4–5, линь – 3, чебак и окунь – 2–3, ерш и елец – l1/2 вершка. Самый незначительный прирост замечается у карася, который только в самых кормных озерах вырастает в год до l1/2 в.; обыкновенная же величина годовалого карася – 3/4–1 вершок. Дальнейший прирост рыбы также подвержен более или менее значительным колебаниям, но, соображаясь с достоверными цифрами прироста в первые два-три года, надо полагать, что он совершается в следующей, хотя и не совсем правильной прогрессии.

Начиная с трехлетнего возраста все рыбы начинают расти более в толщину, нежели длину, особенно в кормных озерах, где и первоначальный прирост значительнее, чем показанный выше. Рыба таких озер нередко весит в 11/2 и 2 раза более, чем та же рыба одинаковой с ней длины (и притом старше) из озера менее кормного. Отношение между длиной и шириной тела всего изменчивее у щук, карасей и налимов.

Даже этот приблизительно верный прирост значительно превышает обыкновенный рост рыбы не только в реках, но и других русских озерах, и, без сомнения, немногие бассейны могут в этом отношении соперничать с Зауральскими озерами. Но и здесь он весьма различен: свойства дна и берегов, глубина озера, даже состояние погоды во время нереста и множество случайных явлений имеют более или менее значительное влияние на размеры живущей в нем рыбы, и вообще можно принять за правило, что большинство наших рыб достигает тем большей величины, чем медленнее течение и иловатее дно известного бассейна. Всего медленнее растет рыба в проточных водах с каменистым или песчаным дном и голыми берегами.

Возвращаемся, однако, к мормышу – главному виновнику этого быстрого и, что всего важнее, почти непрерывного роста рыбы Зауральских озер. Зимнее уженье основано здесь единственно на изобилии этого небольшого рачка, служащего, в свою очередь, предметом лова, даже особого, хотя и весьма незначительного промысла. От изобилия мормыша зависит и успех неводной ловли, и, по замечанию неводчиков, «чем более мормыша – тем лучше ловится рыба неводами». Быть может, что периодический уход последней на глубину, где она, вероятно, впадает в зимний сон, зависит т. с. от неурожая на мормыша и что зимняя спячка обусловливается не одним недостатком воздуха, но также и недостатком пищи. Весьма возможно, однако, что немалую долю влияния оказывает большая или меньшая суровость зимы: чрезмерная толщина льда выгоняет рыбу из более мелких и вместе самых кормных местностей озера, а карася и линя заставляет даже закапываться в ил.

По-видимому, во всех Зауральских озерах встречается только один вид Gammarus. Правда, в одних он крупнее, в других или синее обыкновенного, или же с желтым, даже красноватым оттенком, но это объясняется очень просто: различия в величине зависят от свойства дна и самой воды, и всего крупнее и желтее мормыш в карасьих иловатых озерах, всего синее и, заметим, малочисленнее бывает он в свежей, чистой воде более глубоких и проточных озер. В течение всего теплого времени года он держится под лавдами или в няше (редко в иловатом песке), и до сильных морозов присутствие его в озере почти неприметно. Как было сказано, с замерзанием озера бесчисленное множество мормышей высыпает на нижнюю поверхность льда. Во второй половине зимы, с конца генваря или в начале февраля, они совокупляются и постоянно встречаются попарно, in copula[36]36
  Совместно (лат.). – Ред.


[Закрыть]. По наблюдениям в акварие, они и в это время не отличаются особенною живостью, большею частию неподвижно сидят у поверхности; только по утрам и вечерам между ними замечается некоторое оживление: они беспрестанно то падают на дно, свернувшись клубком, то подымаются кверху, подгибая под себя заднюю часть тела. Спят они, собравшись в густую кучу, и зимою всю ночь проводят во сне, между тем как летом, напротив, ведут более ночной образ жизни, что доказывается тем, что в карасьих озерах они иногда съедают дотла мережи, поставленные поздним вечером. Мормыш положительно всеяден. Главным образом он питается мельчайшими животными, особенно дафниями, циклопами и коловратками, а также и своим собственным юным потомством, но употребляет в пищу и всякие животные и растительные остатки, отыскиваемые им в няше озера. Во время зимнего уженья его ловят на гороховину, которую он очень любит, также на льняные снопы; иногда с этой целью спускают под лед решето на веревочках, к которым привязан пучок мочалы, натертый мукой: мормыши, наевшись, падают в решето и осторожно вытаскиваются из проруби.

Летом мормыш ловится плохо, да в нем и нет никакой надобности; рыба редко берет на него, да и вообще описанными способами добывается незначительное количество этого рачка. Поэтому при огромной потребности в нем, особенно в таких местах, где он малочислен (где мормыша очень много, там рыба сыта и почти не клюет на него и в зимнее время), для ловли мормыша чаще употребляют более или менее длинный, иногда саженный, узкий и глубокий ящик, одна из длинных сторон которого густо усажена щетиною. В один конец ящика прикрепляется под углом довольно большая жердь, затем ящик просовывается в довольно большую прорубь, приводится в горизонтальное положение и загребает всех мормышей, сидящих на льду кругом проруби, на радиус, равный длине ящика. Иногда таким образом вытаскивается зараз по нескольку ведер; но еще большее количество мормыша попадает в мотню невода, откуда он выбирается рабочими и складывается в осиновые кадушки, которые закапываются в землю или ставятся на погреб, где мормыш сохраняется живым иногда в течение 2-х недель. Ловом мормыша вообще занимаются исключительно неводные рабочие, которые и продают его по 20–25 к. с. за ведро; вырученные деньги делятся между всею артелью. К весне по плохому льду в самый сильный клев рыбы, когда количество мормыша значительно уменьшается, ведро мормыша стоит 50 к. с., даже более. Все это показывает, в каком множестве встречается здесь этот рачок и какую важность имеет для зимнего уженья.

Уженье на мормыша, не известное в России, с незапамятных времен употребляется во всех Зауральских озерах, за исключением северных озер.

Лов этот начинается одновременно с неводным, с первым, достаточно прочным льдом и может быть разделен на два периода, отделенные полуторамесячным, даже месячным промежутком; в конце декабря и в генваре рыба клюет очень плохо, да притом сильные рождественские и крещенские морозы отобьют охоту и у самого ярого удильщика. В начале февраля клев снова возобновляется, и исключительно в марте бывают те огромные уловы, о которых мы говорили выше: в короткий зимний день опытный рыбак легко выуживает два, иногда три пуда окуней или ершей. Чебак, елец и язь берут на мормыша уже не так жадно; изредка на него попадаются и мелкие щуки, а налим в начале зимы и вскоре после нереста кормится исключительно мормышем, но попадается не часто, хотя, если удить со дна, удается иногда вытащить на эту приманку и довольно большого шамбы, как называют налима башкирцы.

Проезжая зимою мимо озера, вы иногда увидите вдали какие-то неподвижные фигуры, ясно выделяющиеся из ослепительной белизны снежного покрова. Это – рыболовы. В самый разгар клева, который то ослабевает, то усиливается, на озере собираются десятки, иногда сотни рыбаков; но это бывает, впрочем, редко, так как в большинстве случаев и уженье на озерах строго воспрещается арендаторами, которые очень хорошо знают, что при хорошем клеве они в один день могут лишиться не одной сотни пудов рыбы. Но тогда рыболовы прибегают к хитростям, прячутся в камышах, надевают сверх собачьей дохи холщовые балахоны или укрываются между трещинами и ледяными надвигами. Последние, впрочем, бывают только в проточных озерах, которые в большинстве случаев служат главными или запасными прудами здешних заводов. Постепенно возрастающая убыль воды в этих озерах производит ледяные отдувы, расстояние между льдом и поверхностью воды увеличивается, и, наконец, вся громадная ледяная масса, нависшая над озером, с треском и гулом, слышным за много верст, обрушивается и местами дает широкие трещины, местами образует более или менее высокие сдвиги, скоро заваливаемые снежными сугробами. Высечет рыбак пещеру в этом сдвиге, пешней же выбьет прорубь и спокойно удит себе: здесь он в полной безопасности от непогоды, и даже зоркий глаз караульщика не отличит его от синевы ледяной стены.

Рис. 50. Зимнее уженье

Самое уженье довольно оригинально. Рыбак, отправляясь на ловлю, берет с собою пешню, корзину для рыбы, бурак с мормышем и запасается несколькими крючками и удами. Живо высекает он круглую прорубь или расчищает старую, для защиты от ветра нагребает кучу снега, садится за ней, поджав ноги и закидывает удочку. Последняя состоит из гибкого 8–10-вершкового березового прутика, завернутого наполовину в камыш, который туго обматывается бечевкой; большею частью удят на глубине не более 2-х аршин с навесу и с грузилом; мормыш насаживается с головы. Удочка держится в левой руке, а в правой у рыбака небольшая лопаточка, которая служит для подсечки рыбы. Как только клюнет рыба, он мгновенно поддевает лесу и, откинув левую руку, быстро подводит лопатку почти к самой добыче, одним ударом лопатки по голове рыбы высвобождает наживу, в одну секунду оправляет ее и снова закидывает лесу. При хорошем клеве и на удачно выбранном месте рыба берет беспрестанно, едва успеет приманка показаться на нижнем крае проруби, и тогда с берега положительно кажется, что рыбаки только махают руками: с таким необычайным проворством орудуют они своим коротким удилищем. Почти всегда берет мелкий годовалый или двухгодовалый окунь и ерш; более крупные клюют на более значительной глубине, далее от берега, и ловля их уже более мешкотна, так как длинная леса путается и смерзается, да и более сильная рыба упирается в нижние края узкой проруби. Вот почему при клеве последней количество добычи редко бывает значительнее, чем при ловле мелкой. Как было сказано, в короткий зимний день иногда легко выуживают здесь по 2, даже по 3 пуда рыбы, иногда более 1000 штук мелкого окуня и ерша. Первый берет на песчаных, второй на иловатых местах озера, и обыкновенно на большей глубине. Клев других рыб в начале зимы не имеет такого значения: чебак, елец, язь берут только в ноябре и со дна.

Рис. 51. Башкирская удочка

Уженье это продолжается до первых чисел, иногда средины декабря – одним словом, до наступления сильных морозов и периода самого толстого льда; затем клев постепенно слабеет и около Крещенья вовсе прекращается. В это время производится главная ловля налимов, которые нерестуют в конце декабря и начале генваря и реже всех рыб попадаются в сети.

Налим, впрочем, встречается в большом количестве далеко не во всех и проточных озерах; всего многочисленнее он в протоках и речках, где проводит большую часть времени года, но зато нигде в России не достигает он таких больших размеров, как в Зауральских озерах. Здесь вообще отличают три вариэтета этой рыбы. Черный, самый мелкий налим, живет в реках и почти никогда не достигает более 5 фунтов и 8 вершков длины, растет гораздо медленнее (3, 5, 6) и кроме того, несравненно уже обыкновенного желтого налима, который попадается как в иловатых реках, так и в менее кормных озерах. Настоящий озерной налим серого цвета, необыкновенно жирен и толст и бывает иногда до 30–40 фунтов весом, даже более: так, в Иртяше был пойман лет 10 назад один серый налим, весивший почти два пуда. Эти серые налимы иногда в один год вырастают до 7 вершков; во время игры не попадается ни один менее 1/2 аршина и 3-х фунтов, между тем как у черных иногда имеют икру и 4-вершковые полуфунтовики. Но как те, так и другие, несомненно играют по достижении трехлетнего возраста.