Текст книги "Все о рыбалке (сборник)"

С окончанием нереста ерша, даже еще ранее, так как не всегда удается «потрафить» на него, обитатели озера, заручившись деньгами, снова предаются своему любимому занятию – кейфу и пьянству. Прежней деятельности как не бывало, озеро пустеет и кажется совершенно безлюдным и необитаемым; прежние неутомимые рыболовы покидают большею частию на несколько недель свои лачуги, и иногда со всею семьею, заколотив жалкие избенки, через исток и Турью сплавляют на лодках всю остальную добычу в Богословский завод, оставаясь там до тех пор, пока не останется и копейки из заработанных денег. Десятки, даже сотни рублей оставляют они в кабаках и прежними оборванцами, с каким-нибудь пудом ржаной муки и фунтом чаю и сахара, возвращаются на родное озеро. Плохо дело, надо опять приниматься за работу, а рыба уже не очень-то дается.

Тем временем начинается лето, кратковременное, но жаркое лето холодных стран, но еще долго не устанавливается оно. Палящие тридцатиградусные жары без малейшего ветра, и сухая мгла от лесных пожаров вдруг сменяются продолжительным туманом и холодным ненастьем. Задымился Урал и все камни – верный признак наступления дурной погоды; с беспредельных тундр дальнего северо-востока несутся испарения, низкие, беловатые облака облекают весь горизонт, вершины и ближних гор не видны за ними, дальние сопки исчезают в тумане. Денно и нощно, иногда целую неделю, льет холодный, мелкий, но спорый дождь, часто в самом Урале превращающийся в снег; быстро тают на вершинах высоких гор обледеневшие снега, сохраняющиеся на сиверах и в оврагах в продолжение всего лета; со всех покатостей, со всех ложбин вода бежит ручьями, наполняет горные речки и реки, снова разливаются последние, прекращая всякое сухопутное сообщение; бурно катит свои волны величественный Вагран, унося столетние деревья, вырванные с корнем. А в то же самое время на той стороне Урала небо чисто и безоблачно.

Причина тому очень простая: низкие облака, нагоняемые северо-восточным ветром, не могут перебраться через хребет и следуют уже не настоящему направлению ветра, а, постепенно сгущаясь, тянутся вдоль Урала. Отсюда понятна также беспрерывность ненастья в Урале и перемежаемость его в предгорьях и далеко к востоку, где приносимые испарения далеко не достигли надлежащей плотности. Справедливо северо-восток называется по всему восточному склону Гнилым Углом: до тех пор пока не подует сильный ветер с запада или севера, горизонт не расчистится и не наступят прежние ясные дни. Беда в подобное ненастье заблудиться в Урале. Местность становится вовсе не узнаваемой, горы, главные пункты для ориентировки, исчезают в непроглядном тумане; за сто сажен, иногда и того менее, деревья неразличимы, и горе насквозь промокшему путнику, если он сбился с дороги в бору; ему предстоит горькая участь замерзнуть летом от холода и сырости; хорошо еще, если он найдет березняк и будет иметь возможность сделать берестяной шалаш, разложить с великим трудом огонь и согреть свое окостеневшее тело. Подобные случаи всего чаще бывают с «контрачными», приходящими сюда издалека, не знающими ни местности и не имеющими надлежащей сноровки, врожденной коренному жителю, вполне сроднившемуся со своими бесконечными лесами, в которых он родился и вырос.

Вернемся, однако, к озеру и его животному населению. Одно время, именно в конце мая, когда окончательно улетают все пролетные утки и различные северные породы куликов, заканчивается пролет пташек и – факт интересный, присущий едва ли не одному Северному Уралу – скрываются все селезни уток, как только последние сядут на яйца, – одно время население озера видимо уменьшается, но это продолжается весьма недолгое время и не относится к подводным жителям озера. К концу мая вся рыба из рек собирается в последнее, с каждым днем оно наполняется ею, и, наконец, в Турье остаются только чисто речные: гольян, елец, язь и голец, а в иловатом истоке – один налим; весь окунь, ерш, вся щука приходят в озеро и после продолжительного поста и изнурения жадно отъедаются своею собственною и чужою икрою и мормышем. Пора ловить щук жерлицей и дорожкою, скоро начнется баснословный клев окуня.

В конце мая и начале июня озеро действительно кажется наиболее пустынным, чем в какое другое время года, за исключением поздней осени и зимы. Большинство куликов разлетелось по болотам или удалилось на север; почти все утки, за исключением турпанов и хохлатых чернетей, продолжающих плавать стаями по озеру, сели на яйца; селезни их улетели на озера Екатеринбургского и Шадринского уездов, где для них полное приволье и более пищи. Действительно, целые стаи самцов гоголей, свиязей, лутков и пр. появляются там в огромном количестве около этого времени и не оставляют никакого сомнения в этом странном факте, которым, в свою очередь, объясняется многочисленность холостых уток, почему-либо лишившихся своей первоначальной кладки. Начиная с июня ни на озере, ни на реках не остается почти ни одного селезня, только турпаны и чернети, улетающие осенью с самками, составляют исключение.

Прежде всех, с середины мая, начинают мало-помалу исчезать кряковые утки, затем шилохвости, чирки, свиязи, гоголи и лутки. Селезни улетают, все самки садятся на яйца в прибрежных болотах и лесах, и к концу месяца чернети и турпаны составляют, по-видимому, почти единственное население озера. Длинными вереницами плавают последние посредине, приближаясь к берегу только ранним утром и к вечеру. На известном расстоянии ясно различаешь, как правильно чередуются черные как смоль красноклювые самцы с бурыми самками и, оглядываясь на охотника, торопливо плывут от него, пока выстрел или чересчур близкое соседство лодки не встревожит их окончательно. Тяжело, но разом, точно по команде, поднимаются они, задевая и хлопая крыльями в тесноте, и, мелькая своими белыми зеркальцами на крыльях, пролетают несколько десятков сажен, грузно шлепаются в воду и снова плывут правильными рядами, заключающими десятки, иногда сотни птиц. Без сомнения, отсюда и произошло сибирское название турпана «неводчик», и едва ли есть другая более общительная порода уток: во всякое время турпанов можно встретить стаями, и между ними всегда существует полный мир и согласие, даже когда все другие утки разбиваются на пары и плавают отдельными выводками.

Очень поздно, позже всех пород уток, в середине июня садятся турпанихи на свои гнезда, иногда весьма удаленные от озера, и непременно на сухом месте леса. Неделею, двумя ранее в болоте, почти у самого уреза воды, несутся хохлатые чернети, красивые самцы которых с длинными косицами на голове, подобно турпанам, улетают отсюда вместе с самками. Это тоже, вместе с гоголем и турпаном, одна из самых многочисленных уток озера, что заметно только по прилете, когда чернети еще не разбились на пары и не скрываются в прибрежной осоке.

Но в то же самое время, когда чернети начинают нестись, а турпаны приискивают в лесу удобные места для гнезда, озеро с каждым днем все более и более оживляется. Еще в конце мая мало-помалу со всех окрестных болот начинают собираться в береговую осоку озер и речек многочисленные выводки серушат, т. е. кряковных утят. Вскоре вслед за ними выплывают на озеро и молодые шилохвости, вороватые свиязята, бесхитростные чирята, и, наконец, на середине уже ныряют красивые утята гоголей и лутков, у которых очень часто можно встретить смешанные и необыкновенно многочисленные выводки. Нередко можно наблюдать, как гоголиха, высоко плавая в воде, ведет за собой целую стаю, чуть не два десятка черненьких белощеких утят. Глухо покаркивая и беспокойно оглядываясь на приближающуюся лодку, собирает она все свое многочисленное потомство, наконец поднимается на воздух, свистя крыльями. В то же мгновение, как по сигналу, тесной кучей проворно бегут по воде в ту же сторону гоголята и проплывают несколько сажен под водой, через минуту всюду мелькают их черненькие головки. Выстрел в бегущую толпу разом кладет половину на месте и разрешает недоумение: к вашему крайнему удивлению, оказывается, что половина выводка состоит из гоголят, другая из лутят, весьма похожих на первых и отличающихся только гораздо более узким клювом. Точно так же нередко случается видеть, как гоголиха водит одних или почти одних лутят и, наоборот, как луток плавает с гоголятами. Не трудно, однако, разъяснить эту странность: дело в том, что как гоголь, так и луток несутся в дуплах, и притом почти одновременно – во второй половине мая. Часто бывает, что в одно и то же дерево кладет свои белые яйца лутчиха, и свои синеватые – гоголиха. Как та, так и другая, совершив кладку, обыкновенно ранним утром возвращаются обратно на озеро, и так как для этого требуется не много времени, то обе утки легко могут не заставать друг друга до тех пор, пока одной из них не придет пора садиться на гнездо. Таким образом, эти сборные яйца чаще всего достаются несколько ранее несущейся и притом более сильной гоголихе, которая нередко выгоняет из дупла несущуюся или же совсем поселившуюся в нем лутчиху. Случается в одном и том же широком дупле находить до 20 яиц обеих пород, даже наблюдать не только побоища между двумя самками, но и как гоголиха или лутчиха поочередно вытаскивает за шейку каждого утенка и, спрятав его у берега, возвращается за другим, за третьим, до тех пор, пока не перетащит все семейство. У многих охотников и вообще во всем Урале распространено мнение, что гоголь зарывает каждого утенка в песок или же опутывает (?) ему ноги, что делается будто для того, чтобы они не могли разбежаться, но это, конечно, очевидная нелепость, вероятно вызванная тем, что гоголята сидят притаившись в углублениях на берегу и некоторые из них случайно запутываются ногами еще в гнезде, в котором между прочими материалами часто случается находить волосы, шерсть, длинные тонкие стебли растений и т. п.

Вообще, начиная с первых чисел июня, кратковременно опустевшее озеро оживляется все более и более. С каждым днем стекаются в него новые утиные выводки, прибрежная осока кишит серушатами, свиязятами и чирятами, на средине плавают проворные гоголята и лутята. В утренней тишине или на солнечном закате всюду слышится писк утят, кряканье, свист и гоготание уток. Пустеют окрестные болота, берега речек и истока, сотни выводков собираются со всех сторон к озеру, и сколько ни истребляется их мелкими хищниками, привлекаемыми, в свою очередь, легкой добычей, сколько ни давится их собаками и ребятишками, одинаково скучающими от безделья, а при удобном случае и самими княспинскими рыбаками, снова выехавшими на промысел щуки и окуня, количество их все увеличивается и увеличивается. Трудно поверить, чтобы можно было в одно утро или вечер застрелить до сотни утят на выбор, оставляя в покое обыкновенные породы, не нужные для коллекции. Вообще здесь стреляют их очень мало, большею частью богословские охотники, приезжающие иногда к средине июля, а обитатели озера предпочитают не тратить дорогого пороха и ограничиваются тем, что давят собаками, ловят руками и бьют веслом еще не оперившихся.

Им, впрочем, и некогда заниматься такими пустяками. Рыбная ловля и летняя охота на лося дают несравненно больше выгоды, и если представляется крайняя необходимость в заработке, то, конечно, лучше выехать на озеро с рыболовными снастями или спуститься по истоку с «туркой», заряженной пулей, и незаметно подплыть к «зверю», который с наступлением жаров беспокоемый мириадами комаров и паутов – этим неизбежным злом севера, – все время держится у истока, в котором ночью кормится листьями и корнями желтой кувшинки – вахты, растущей во множестве, а днем, стоя в воде по самые уши, спасается от своих назойливых мучителей.

«Бойся не медведей и лихих людей – бойся комарей да мошкарей», – говорят жители Богословского Урала, и совершенно справедливо. Комары в начале, мошки в конце лета – это настоящий бич здешних местностей, о котором, не побывавши на севере, никто не может получить и малейшего понятия. Напрасно таскаешь за спиной дымокурку – жестяную кружку, прикрепленную к дощечке, с которой не расстается богословский лесник ни дома, ни тем более в лесу, напрасно кладешь туда гнилушек и березовых губок, дым от коих не так едок, тщетно обкладываешься на ночь огнями, а то ночуешь на помосте, под которым раскладывается дымящийся костер: стоит ветру отнести дым в сторону – и тысячи комаров или мошек облепляют лицо, руки, проникают под платье, садятся на ствол и цель ружья, не дают ни спать, ни прицелиться. Без дымокурки и мази из свиного сала со скипидаром, которая всего действеннее, хотя и на короткое время, нет никакой физической возможности путешествовать на севере, но и с этими предосторожностями лицо и руки с непривычки опухают от бесчисленных уколов, и в бессильной злобе много проклятий посылается безотвязным мучителям.

Оставим, однако, их в покое и вернемся к озеру и его подводным обитателям.

Выше было сказано, что рыба после нереста вообще скрывается на глубинах и в продолжение некоторого времени, не попадаясь ни в сети, ни на удочку, не заявляет ничем о своем присутствии. Этот более или менее продолжительный отдых есть явление общее почти для всех рыб.

Прежде всех заявляет о своем присутствии в озере щука. Недели две спустя, т. е. в конце мая, жадно начинает она охотиться за своим же только что выклюнувшимся потомством, во множестве поедает окуневую и ершовую икру, во множестве попадается на жерлицы, дорожки и в ботальные мережи: в начале июня лов щуки в полном разгаре. Княспинские рыбаки, промотавшие весь весенний заработок, спешат захватить хоть конец клева и всюду расставляют колья с жерлицами, ботальные сети, ловят на дорожку. Всюду шмыгают их ветхие лодчонки, там и сям слышится глухое бульканье ботала, далеко слышное по воде; снова закипает жизнь на озере.

Почти все эти способы ловли не лишены оригинальности и, вероятно, знакомы далеко не всем, почему описание их вряд ли будет излишним.

Самая простая снасть – жерлица – в некоторых частностях несколько отличается от жерлицы, употребляемой в Средней России. Здесь мы также встречаем кол и большой крючок, часто своедельщину, и способ прикрепления бечевки к колу почти тот же. Конец бечевки также привязывается к палке, а далее она наматывается на костылек в виде рогульки, которая и надевается на кончик шеста, воткнутого в наклонном положении. Нажива не должна достигать дна, и нет особенной надобности, чтобы она состояла из живой рыбы – «животи». Ельца – самой лучшей и любимой приманки щуки – достать здесь весьма трудно, и приходится довольствоваться окунем, даже ершом, колючие плавники которых для вящего соблазна обрезывают начисто. Голодная щука, не разбирая, хватает с разбега приманку, сдергивает костылек и с некоторым усилием, спустив бечевку с упругих рогулек последнего, начинает ходить кругами, подергивая и самый кол, слабо держащийся в вязком иле озера. Небольшая и средняя щука не в силах оборвать бечевку, крупная же выдергивает иногда и самый кол, но тем дело верней и безопасней; в озере растет только низкая трава, мох и водоросли, хворосту в нем мало, и запутаться ей мудрено, да, пожалуй, намокший шест недалеко утащат и самые «хрушкие» щуки, которые здесь в большую диковинку; более десяти фунтов попадаются весьма редко. Таким образом, костылек предохраняет натянутую веревку от разрыва и, кроме того, дает знать издалека, поймана ли рыба или нет. Необыкновенно зоркий глаз рыбака далеко видит спущенную и висящую рогульку и, смотришь, через несколько минут или секунд последний без труда вытаскивает уставшую рыбу, проворно ломает ей голову, снова наживляет крючок, навертывает бечеву и отправляется к другой, третьей жерлице. В самый разгар клева рыбак едва успевает осматривать все свои жерлицы, и случается, что с одной и той же снасти он снимает добычу по три-четыре раза. Еще интереснее ловля щук на дорожку. В сущности, это та же блесна среднерусских рыбаков. Она также состоит из некоторого подобия рыбы, сделанной из железной или медной пластинки не более четверти в длину и с небольшим выгибом спереди; на широком конце ее просверливается небольшое отверстие, а узкий – хвостовой – конец ее вытянут в вертикально направленный крючок, который иногда и припаивается; у корня последнего привязывается кусочек красного сукна или другой материи, долженствующей изображать плавник рыбы. В отверстие пластинки сначала прикрепляется короткая проволока, а затем длинная бечева, от десяти до двадцати сажен, которую гребец держит в зубах и вместе за ухом, через это слышен самый слабый клев или задев. Весь успех ловли дорожкой зависит единственно от того, верно ли она сделана и на месте ли у нее центр тяжести; только тогда она плавает как следует, плоскостью кверху – плашмя и, следовательно, крючком книзу[42]42
  Если делать ее так, чтобы крючок был обращен кверху, то рыба будет очень часто срываться.


[Закрыть] и вместе с тем быстро колеблется с боку на бок – играет, по выражению рыбаков. В противном случае колебания эти неправильны, дорожка почти не сверкает в воде и проплывает не замеченная рыбою, да и вообще эти дорожки редко задаются: по-видимому, она совсем как следует, а между тем щука берет ее очень плохо, и потому хорошую снасть рыбак не продаст и за синенькую, хотя она в заводе стоит каких-нибудь 25 копеек. Для большего сходства с рыбою, именно окунем, дорожку иногда делают с поперечными темными полосками.

На озере, однако, дорожат щук сравнительно очень редко, и главная ловля этим немудреным снарядом производится в реках: в Вагране на нее берет, кроме щуки, и хищный тальмень или «лень», а в Сосьве и нельма, столь похожая на нашу белорыбицу. Там ловля на дорожку в большом ходу и по многим причинам играет там одну из первостепенных ролей, но здесь она употребляется довольно редко и больше к осени, незадолго перед тем, как рыба тронется из озера в исток и оттуда в Турью.

Нельзя сказать, впрочем, чтобы и здесь щука плохо брала на дорожку. Конечно, не всякий год бывает хороший клев ее на последнюю, что зависит от многих труднообъяснимых и, по-видимому, весьма сложных причин; но все-таки нередко случается в утро и вечер, так как вообще вся рыба кормится исключительно ранним утром и перед закатом, выдорожить до десятка пудов мелкой и средней щуки. Большие щуки в озере вообще редки, и полупудовая рыбина уже в состоянии остановить и даже потащить медленно и равномерно плывущий челнок рыбака и большею частию, обрывая с разбега недостаточно толстый шнурок дорожки, редко достается в добычу.

Вообще ловля дорожкой в самый разгар клева щуки в озере и еще более тальменя в Вагране и в верховьях Сосьвы есть один из самых занимательных способов уженья, который в большинстве случаев требует большой усидчивости и терпения. С напряженным вниманием сидишь в корме лодки и осторожно, стараясь не нарушить тишины раннего утра, медленно опускаешь весло в воду, заворачивая его у кормы, так что оно служит вместе и рулем; бечевка, наложенная для большей чувствительности за ухо, мерно и часто колеблется – верный признак, что дорожка играет как следует. Вдруг шнурок быстро натягивается и больно режет ухо: это щука схватила с разбега сверкающую приманку; еще мгновение, и она сама собою подсекается инертивным движением лодки; с большей и меньшей осторожностью вытаскиваешь ее или даешь ей предварительно увлечь легкий челнок, слегка подсобляя веслом и постепенно убавляя бечевку, подводишь наконец измученную рыбу к корме и захватываешь ее сачком.

Нередки, впрочем, и фальшивые тревоги и промахи, так как щуке, завидевшей мимо плывущую дорожку, большею частию приходится хватать ее не прямо с хвоста, а несколько сбоку; вот почему очень часто случается вытаскивать щук за жабру, за бок и даже за хвост. Но и в промахе не велика беда: и здесь, как и везде, утешаешь себя тою мыслию, что лучше промах, чем ничего, и снова плывешь по невозмутимому озеру, постепенно отпуская бечеву, стараясь грести так, чтобы дорожка сверкала на глубине полуаршина.

К средине июня щука перестает до самой осени жадно брать на жерлицу и дорожку: к тому времени всюду появляется мелкая рыбешка, и она везде находит себе достаточное количество пищи. Озеро кишит мелюзгой, бесчисленные стаи ее толпятся у берега и играют на солнце; проворно разбегается она при усиленном шуме и приближении лодки; подобно брызгам, разлетается во все стороны – верный знак, что за своим же собственным потомством охотятся алчные щука и окунь. Последний, изнуренный продолжительным постом, начинает сильно клевать, в свою очередь, снова собирается в многочисленные стаи и жадно отъедается своею же собственною молодью, мормышем и другими мелкими животными организмами. С первым цветком «шипишника», т. е. шиповника, рыбаки с нетерпением ждут начала клева, приготовляют свои незамысловатые удочки, запасаются червями, чинят ботальные мережи и поправляют рассохшиеся ботала. Летний лов в полном разгаре; скоро начинается и клев ерша, но по своей мелкости он большею частию беспрепятственно проходит через сети и берет на червяка гораздо хуже окуня; любимая пища его – мормыш, в чем легко удостовериться: каждый пойманный ерш буквально по горло набит этим рачком.

Выше мы упоминали, что озеро вообще довольно чисто; в нем почти вовсе нет ни камыша, ни тростника, ни каких других крупных водяных растений, в тени которых в полуденный жар знойных летних дней, когда вода нагревается свыше 20°, так любит держаться рыба. Все озеро, правда, заросло, но мелкими растениями, которые в виде мха стелются по дну и дают обильный материал для образования няши. Вот почему в искусственной тени, устраиваемой рыбаками посредством целых груд хвороста и срубленных деревьев, рыба собирается в огромном количестве. Здесь-то и удят ленивые и несовершеннолетние обитатели озера, между тем как более старательные, или, вернее, временно понуждаемые потребностью в деньгах, расставляют тут же свои ботальные мережи. Ранним утром далеко слышится урканье ботала, и, ловко владея и вместе управляя им лодкою, загоняет рыбак неподвижно стоящую щуку и беспрерывно шныряющего окуня. Ботальная сеть, в сущности, та же двойная мережа, но с весьма незначительными изменениями. Главная разница, однако, та, что рыба заходит сюда не сама по себе, а загоняется помощию особого снаряда, производящего весьма сильный шум. Это ботало состоит из более или менее длинного шеста, к концу которого прикрепляется или вворачивается т. наз. – колокол – деревянный или железный снаряд колоколообразной формы, внутри пустой. Воздух, сжимаемый ударом колокола, производит этот глухой, но весьма сильный звук, заставляющий испуганную рыбу бросаться стремглав вперед, где ее встречает сеть, в которой она и запутывается. Звук этот бывает тем сильнее, чем правильнее сделан самый колокол, диаметр отверстия которого должен быть у краев уже, чем посредине. Все, конечно, зависит от удачного выбора места, уменья ботать; соблюдение тишины при забрасывании сети имеет также важное значение. Если рыбы собралось много, то нередко удается вытащить зараз до 5 и более пудов. Тихо и бесшумно подвигается лодка к намеченной груде хвороста, осторожно выкидывает рыбак сеть; внезапно окрестности озера оглашаются гулкими ударами ботала, отдающимися эхом в горах: стаи турпанов, доселе не обращавших внимание на человека, поднимаются на воздух и улетают; кипит и брызжет вода под ударами, все ближе и ближе к сети подвигается лодка, ловко управляемая тем же боталом; чаще и чаще слышатся его урканья, осторожно вытягивает рыбак сеть, отягощенную рыбой. Случается, что мера буквально тонет на дно от множества запутавшейся добычи.

Впрочем, и уженье в самый разгар клева окуня имеет своего рода приятность и значение. Здесь, да и почти во всех Зауральских озерах, кишащих рыбою, ничего не значит выудить тогда два, даже три пуда рыбы: успевай только забрасывать и скорее оправляй насадку. Окунь берет беспрестанно: еще червяк всего опустился на четверть от поверхности, а жадная рыба уже заглатывает его и не торопясь увлекает его в сторону. Навряд ли кто из жителей России может похвастать, что хоть раз в жизни выудил более тысячи окуней в день, а это здесь весьма нередкое явление: в степных озерах Екатеринбургского и Шадринского уездов такое количество легко добывается и в короткий зимний день. Конечно, большею частию попадается мелкий окунь, около 1/8 фунта, то есть не старее 1–1 1/2 года, но на последних озерах нередко ловятся и гигантские окуни, в 5–7 и даже более фунтов весу. Любо смотреть зимой, как, скорчившись у многочисленных прорубей спиной к ветру, сидят рыболовы, проворно орудуя своим коротким удилищем; живо при помощи небольшой лопаточки подсекают они клюнувшую рыбу, проворно подхватывают лесу на эту лопаточку и правильными рядами кладут ее на лед; в одну секунду высвобождают крючок, еще скорее оправляют мормыша или налаживают нового. Здесь, на Княспинском озере, однако, никогда не удят на последнего или, вернее, не знают его значения для рыбы: обыкновенной приманкой последней служит земляной червь, насадка которого более кропотлива. Впрочем, и то сказать, что летом доставать мормыша труднее, да и рыба клюет на него не охотнее, чем зимой, когда вообще княспинцы не занимаются рыболовством, конечно, больше по лени, чем потому, что рыба уходит из озера и держится в устьях речек и в истоке. В последнем они, однако, удят иногда и зимой – на тараканов, конечно, более от скуки.

Уженье окуня продолжается довольно долго, иногда до середины июля, ботанье – до августа, даже до середины последнего месяца, до первых заморозков, когда помутневшая вода прояснится, рыба тронется в обратный путь через исток, и вместе с тем снова начнется ловля щук на жерлицу и с лучом, и острогой, столь увлекательно описанная незабвенным Аксаковым.