Текст книги "Все о рыбалке (сборник)"

Заметки московского рыболова

Первая страница «Охотничьей газеты», которую редактировал Л. П. Сабанеев. В ней были опубликованы «Заметки московского рыболова» и другие его произведения

Весьма распространенное мнение, что под Москвой рыбы очень мало и удить ее не стоит, совершенно неверно. В Московской губернии и даже в ближайших окрестностях столицы есть где половить, и рыбу удят, конечно по временам, пудами. Из озер можно, например, указать на классическое Сенежское, славящееся баснословным обилием окуней и щук. В 1885 г. в августе здесь мною поймано в одно утро 49 щук от 3 до 7 ф.; в прошлом году, на второй день Пасхи 1888 г., поймано мною 21/2 пуда окуней до 3 ф. весом, а 29-го мая того же года даже 31/2 п. На Москве-реке в черте самого города тоже весною и осенью бывают баснословные уловы, и рыбы, правда б. ч. мелкой и средней, несмотря на варварское истребление мелочи, в низовьях реки и в самом городе, где лов неводами и другими снастями запрещен с 1886 года, больше, чем во многих других русских реках. Причина тому – необыкновенная кормность Москвы-реки, обусловленная массою нечистот и вообще органических веществ, даваемых столицей. Часть этих веществ непосредственно потребляется рыбою, главная же масса отлагается в речных заводях в виде ила и служит местообитанием мириадам мотыля – главной осенней и зимней пищи как мелкой, так и крупной рыбы. Правда, бывают случаи, что много рыбы, обыкновенно во время летних жаров, чумеет и снёт от спускаемых контрабандой вредных веществ с фабрик, но такие случаи редки, потому что ядовитых веществ для рыбы гораздо менее, чем обыкновенно думают и (они) не имеют большого значения.

Доказательством обилия рыбы в Москве-реке служит оригинальный способ зимней ловли – так называемое багренье, или ловля на поддев (выговаривается «на поддёв»). Эта ловля на крючки без насадки практиковалась уже много лет назад при устье Пахры, близ с. Мячкова, у известной Зеленой мельницы, куда рыба собиралась на зимовку. Багрили здесь преимущественно судака, как наиболее ценную рыбу, при помощи больших крючков, приделанных к небольшим палочкам. Как только заметят показавшегося судака, который шел обыкновенно берегом, местные удильщики-промышленники, ловящие здесь изо дня в день ерша, становящегося в устье на зимовку такими густыми массами, что нередко выгоднее его ловить также без насадки, бросают кобылки, берут свои багорчики и занимают по обоим берегам уже готовые лунки. Так как вода в устье очень чистая (что и привлекает рыбу), то багрят не на ощупь, а на глаз, для чего ложатся на живот, закрываются от света рогожей или другим каким отрепьем и, опустив багор в воду, дожидаются прохода судака, который идет очень тихо. Как только он покажется, осторожно подводят крючок под брюхо (собственно под грудь) и вытаскивают рыбу на лед. Таким способом во время хода здесь ловят по нескольку сот судаков в день весом до 10 ф. и более.

Запрещение ловли неводами и вершами в участке Москвы-реки, принадлежащем городу, дало возможность московским удильщикам ловить на поддев еще в другом месте зимней стоянки москворецкой рыбы, именно на яме у Большого Каменного моста. Для того чтобы уяснить значение этой местности, надо иметь в виду, что яма эта занимает (влево от моста до устья Неглинки) пространство около полудесятины, достигает глубины 15, даже 17 аршин, а прежде, пока не затонула здесь большая барка, теперь занесенная илом, говорят даже 30 аршин, и имеет очень много ключей, открывшихся, впрочем, в последнее время. Затем немного выше (с полверсты) находится Бабьегородская плотина, не разбирающаяся на зиму, подобно нижележащим плотинам, а около нее – не замерзающие зимою каменистые перекаты.

Таким образом, с ноября по март, незадолго до водополья, когда разбирается и городская плотина, рыба нижнего течения Москвы-реки и даже Оки может подниматься по реке до города, а весною, с марта до мая, до самых верховьев. Ход рыбы начинается осенью, среди зимы ослабевает и даже временно прекращается и снова усиливается в феврале и марте. Таким образом, яма у устья Неглинки составляет естественный зимний садок, всегда битком набитый рыбой. В прежние времена, когда река сдавалась думою, здесь в одну тоню, несмотря на глубину и неровности дна, брали до 300 пудов рыбы; теперь же вся рыба вылавливается на голые крючки – на поддев.

Ловить этим способом начали еще в январе или феврале 1888 года, слишком поздно, так что рыбы поймано было немного. Но прошлая холодная зима и толстый лед на реке были причиною очень раннего залегания всей рыбы и прекращения всякого клева. Рыбы было много, но она почти вовсе не брала с конца ноября, и гораздо чаще ее вытаскивали за бок. Это заставило переменить тактику и обыкновенные (мотыльные) крючки заменить якорьками. Якорьки эти редко привязывались по одному, а больше по два (на двойчатке из щетины); позднее якорьки и двойники стали привязывать и выше, а некоторые багрильщики явились с целыми снастями в виде напаянных на проволоку (или три в виде пирамиды) десятков крючков. На такие «машины» вытаскивали сразу по нескольку рыб.

Ловля на поддев началась, собственно, с первых чисел декабря. Весть об удаче первых багрильщиков, ловивших по пуду рыбы и больше, быстро разнеслась по городу, и через несколько дней на яме было уже пробито сотни две лунок и на них ловили денно и нощно, конечно меняясь, от 50 до 100 человек, смотря по погоде, кроме зевак. (Днем здесь всегда стояла целая толпа; ловили даже люди, никогда не бравшие удочки в руки, и очень немногие уходили без рыбы.) С лишком три месяца яма была сборным пунктом и чуть ли не единственным местом ловли всех московских рыболовов. С моста и набережной было очень странно видеть десятки людей, стоящих и сидящих на льду и методически махающих то правой, то левой рукой короткими можжевеловыми удильниками.

По самому скромному расчету, в день вытаскивали 5–6 пудов, а так как ловля на поддев продолжалась до середины марта, то, без сомнения, было поймано более 500 пудов рыбы. Немалое количество рыбы, плохо задетой, срывалось с крючка и, получив тяжелые раны, снуло тут же в яме, всплывая потом в лунках. Гибла таким образом больше мелкая рыба, крупная же в большинстве случаев выхаживалась, поправлялась, по крайней мере таковой не всплывало. Перед вскрытием реки трупами снутой рыбы, издававшей зловоние, усеяны были протаявшие места бывших лунок, и тучи ворон заменили все еще порывавшихся на яму рыболовов, которых не пускала полиция.

Этот способ ловли – «не ходи мимо», – очевидно, гораздо истребительнее какого бы то ни было уженья, так как много рыбы погибает совершенно напрасно, но запретить багрение вряд ли можно, так как оно не противузаконно, да к тому же его иногда довольно трудно бывает отличить от обыкновенного уженья. Всего лучше было бы уничтожить багренье косвенным путем, запретив вовсе зимнюю ловлю на яме. Сделать такое распоряжение городская управа имеет полное право, а полиции нетрудно будет привести это распоряжение в исполнение. Правда, есть повыше (около купальни Смирнова, по правому берегу) еще глубокое место (до 6–7 арш. глубины), на котором багрили довольно успешно, но здесь, конечно, не поймано и сороковой доли того, что было взято на яме.

Как во всех глубоких ямах, воду здесь вертит и течение очень изменчиво; грузило требовалось довольно тяжелое (до величины пули 20-го калибра), а удильник грубый и жесткий. Крючки (якорьки) брались большею частью соответствующие 1–5 №№, лески волосяные, от 6 до 12 волос, так как шелковые примерзали к лункам и смерзались. В сильные морозы, во время которых ловля на поддев не прекращалась, хотя и была менее добычлива, так как рыба в такие дни не бродила, а стояла неподвижно, можжевеловые шестики и кончики китового уса (употреблявшиеся немногими рыболовами) ломались при подсечке, необходимо сильной, и потому одним из охотников, И. В. К., были введены в употребление хлысты (оплетенный тонким ремешком камыш), вставленные в деревянную рукоятку.

Главная масса рыбы, пойманной на поддев, средним числом была около полуфунта. Больше всего (около половины) ловилось плотвы от 1/4ф. до 1 ф., изредка до 1 1/2–2 ф., затем шел подъязок (около фунта), елец, подуст, голавль, окунь, подлещик, щурята. Щук было взято несколько десятков от 3 до 7 ф.; большие же срывались и уходили; также было забагрено несколько десятков лещей (самый крупный вытянул 8 фунтов) и несколько десятков некрупных шересперов от 1 ф. до 5-ти. Наконец, какими-то судьбами попался соменок в 9 фунтов. Язей и крупных голавлей (более 2 ф.) ловили мало, а пескари и ерши, кажется, совсем не ловились, быть может потому, что они придерживаются самого дна. Большая часть крупной рыбы срывалась с крючков и уходила, чем и объясняется небольшой процент пойманной сравнительно с мелкой. Главное препятствие при вытаскивании крупной рыбы заключалось в узкости лунок; рыба же поддевалась в большинстве случаев за бок и, конечно, не могла никак пройти в отверстие; приходилось его расширять, а тем временем рыба успевала сойти или перерезать об закрайки леску. В довершение всего, крупная рыба, ходя на кругах, зачастую попадалась на якорек ближайшего рыболова, и задача ее извлечения на свет божий еще более осложнялась. Кстати, было бы весьма полезно взамен утомительного, медленного и трудного пробивания льда пешней попробовать сверлить лед особым, приспособленным к тому сверлом. Надо будет этою же зимою попробовать привести в исполнение эту идею, впрочем, кажется, не новую.

Необыкновенный и совершенно неожиданный успех багренья и новизна этого способа ловли в связи с плохим клевом рыбы минувшей зимою отвлекли большинство коренных зимних удильщиков от уженья. Ловили только в начале зимы на мотыля преимущественно подъязка, эту главную рыбы Москвы-реки, затем налима. Ерша было мало, и его ловили больше у Воробьевых гор. Вообще уженье было незавидное – рыбе было душно и не до еды.

Об уженье нынешней весною до следующего раза.

Незадолго до вскрытия Москвы-реки Бабьегородская плотина разбирается, и рыбе, уже сошедшей с своих зимних становищ, открывается свободный ход – от устья до верховьев реки. Нижележащие плотины (семь), как было сказано, разбираются еще поздней осенью.

Само собой разумеется, много рыбы с низовьев Москвы-реки и даже Оки успевает подняться выше Бабьегородской плотины, особенно во время половодья, но участок реки от Каменного моста до плотины имеет такие разнообразные течения, глубину и дно, что составляет одно из лучших мест для нереста всех пород рыбы. Главным образом привлекают последнюю сваи под Каменным мостом – остатки прежнего деревянного моста и каменистые перекаты ближе к плотине. Здесь потому задерживается большое количество рыбы.

Минувшей весной уженье на Москве-реке, как почти всегда, началось с средины апреля, как только вода сильно пошла на убыль и прошла вторая, так называемая «земляная» вода, характеризующаяся обилием пузырей и даже пены. Первое время по обыкновению ловили выше места плотины у водоотводной канавы, где течение всего тише, – на донную взакидку с тяжелой пулькой, на выползка. Ловился (днем и ночью) преимущественно подъязок, частию налим; на первое время лов был очень скуден; весьма немногие, самые опытные, москворецкие рыболовы ловили около десятка подъязка. Но и позднее, когда у быков Каменного моста, по выражению охотников-удильщиков, показался нос и вода сбыла настолько, что можно уже было стоять на лодке около берегов, язь, даже выметав икру, почему-то брал на выползка довольно плохо.

Зато трудно себе представить, какая масса подъязков около фунта весом и некрупного язя (до 4 фунтов) была поймана в конце апреля и в первых числах мая на муравьиное яйцо. В какие-нибудь две недели с небольшим от устья Неглинки до устья Яузы поймано было не менее 150 пудов этой рыбы – самой многочисленной в нашей реке. Москва-река – царство язя, как Клязьма и Пахра – голавля и налима, и мало найдется таких рек, где бы ловилось столько подъязков-трехлетков, впервые выметавших икру. Крупные язи, более пяти фунтов, попадаются очень редко, но в верхнем и нижнем течении Москвы-реки, где на удочку ловят сравнительно мало, такие экземпляры не составляют диковинки, а изредка выуживают (на донную) и 8-, даже 10-фунтовых язей. Очевидно, крупный язь ведет почти оседлую жизнь и вряд ли поднимается выше ближайшего нерестилища.

Оказалось, что весь язь и подъязок, выметавший икру (еще в средине апреля) в пределах города, собрался у устья Яузы без сомнения на жировку, так как этой речкой вносится масса органических веществ. На выползка рыба, однако, и здесь брала плохо, но зато ловля на поплавочную удочку превзошла ожидания. Достаточно сказать, что первые дни очень многие ловили по полусотне, около 11/2 пудов. Были случаи улова и до ста штук, т. е. почти трех пудов.

Ловили главным образом на муравьиное яйцо, только позднее, когда вода в Яузе убыла и язь поднялся выше, он брал очень хорошо и на красного навозного червя, хотя преимущественно только ниже устья Неглинки. Независимо от насадки москворецкое уженье на поплавочную удочку с лодки (а не с берега) резко отличается от обыкновенного уженья в тихой или стоячей воде и представляет некоторые особенности, так что заслуживает более подробного описания.

Москворецкое уженье на поплавок, в сущности, есть упрощенное нотингэмское. В обоих случаях выбирается место с ровною глубиною, которое тщательно вымеривается, и насадка плывет почти у дна на значительном расстоянии по течению. Разница только в том, что нотингэмский способ требует катушки с длинной, конечно шелковой, леской, а потому поплавок может быть отпущен от лодки хоть на сто шагов. При москворецком методе уженья катушка не употребляется, леска должна быть непременно 3–4-волосная, которая легче самой тончайшей шелковой, не так тонет и легче перезакидывается и редко превышает длину удилища (4 арш.) более чем в 4 раза. Я сам ловил нотингэмским способом, но нашел его менее удобным, чем местный. Во-первых, очень крупной рыбы, для которой бы понадобилась катушка, в Москве-реке нет, а на хорошую охотницкую 4-волосяную леску умелый и хладнокровный рыболов поймает и крупную, если только крючок соответствует величине рыбы. Во-вторых, здесь нет ровной глубины и на 50 аршин, да притом и на 30 шагов не всегда и не всякий может увидеть надводную часть поплавка, которая должна быть не более полудюйма. Отпустив поплавок далеко, даже аршин на 20, шелковую леску приходится частью наматывать, так как иначе ее с поплавком не перебросишь, а это скучная канитель, на которую уходит много дорогого времени. Совсем другое дело с не очень длинной волосяной леской: отпустить ее, насколько позволяет рука, поплавок, увлекаемый течением, засосало под воду, легкое движение кисти – и он снова у самой лодки. Да, спрашивается, зачем ловить далеко от себя, когда вода еще довольно мутна и рыба берет у самой лодки, вообще около того места, где брошена привада.

Так как постоянно приходится перезакидывать леску, то удилище для речной ловли на поплавок обязательно должно быть легко, а потому и не очень длинно. Обычный вес его около 1/2 фунта, а длина не более 4 аршин. Одни из москворецких рыболовов употребляют двухколенные ореховые шестики, другие такие же или цельные можжевеловые. В последнее время начали входить в употребление цельные тростниковые, года два появившиеся на выставках и в магазинах Глазунова и Гинкеля, но узловатость этих удильников, при всей их легкости (около 1/4 ф. при 4–5-арш. длине), много мешает перезакидыванию длинной лески, особенно в ветреную погоду. Только позднее, уже летом, когда начался клев подуста, удильники из этого тростника, выправленного на огне и совершенно прямого, с слегка опиленными узлами, вернее – закругленными подпилком, по моему почину начали вытеснять все другие. Большинство членов общества любителей рыболовства, ловящих на Москве-реке днем, имеют теперь эти удильники. Большею частию последние окрашены, для чего с них снимается верхняя кожица.

Весьма немногие москворецкие рыболовы ловят на шелковые лески, и то большею частию за неимением хороших волосяных. Хорошую 3–4-волосную леску действительно надо плести или сучить из отборнейшего волоса самому или знающим мастерам и платить им дороже, чем за шелковую, – не менее 2 коп. аршин. Хороший ровный, эластичный и блестящий волос, особенно белый, от которого требуется и прозрачность, встречается гораздо реже, чем думают. Качество волоса, впрочем, несколько улучшается кипячением его в молоке.

Поплавок обыкновенно осокоревый[43]43
  Под Москвой нет настоящего русского осокоря и под названием осокоревых продаются (на Трубе и в рыболовных лавочках на Моховой) поплавки из коры канадского осокоря (растущего, напр., в Коломенском, Кузьминках и многих др. местах под Москвой) или еще чаще из коры обыкновенной ветлы.


[Закрыть], а магазинные пробочные и из иглы дикобраза, также перяные, не в ходу, отчасти потому, что дороги, а отчасти потому, что они и не имеют очевидных преимуществ перед первыми. Близорукие, однако, иногда красят верхушку поплавка белилами. Размеры поплавка сообразуются с силою течения, отчасти глубиною (на глубоком месте легкий поплавок становится уже в значительном отдалении от лодки), но вообще он редко бывает менее вершка и более 1/2 при толщине от карандаша до мизинца. Способ прикрепления лески к поплавку совсем другой, чем в обыкновенных продажных пробковых, где она соединена вверху и внизу: осокоревые поплавки на течении не имеют вверху перяного колечка, и леска прикрепляется снизу поплавка или при помощи 2–4 петель, если поплавок с шишечкой, или обыкновенной петлей-захлесткой, когда в нижний конец поплавка ввинчено такое же медное колечко, как и обыкновенных пробочных.

Тяжесть грузила зависит от величины поплавка, который должен быть огружен настолько, чтобы видна была малейшая поклевка – с тонким клевом, как говорится. Грузило – дробина или 2–3, а то кусочек расплющенного свинцу, прикрепляется обыкновенно повыше поводка, который бывает или из жилки, или из двух скрученных отборных конских волосинок. Последние предпочитаются потому, что жилки (при плохом уходе) скорее изнашиваются, сравнительно жестче и хрупче и трудно доставать тонкие, соответствующие леске. Известно, что поводок должен быть несколько слабее лески, иначе рыболов рискует вместо крючка с поводком лишиться сей лесы или большей ее части. Для того же, чтобы насадка шла ближе ко дну, на вершок или два повыше крючка прикрепляется самая легкая дробинка или кусочек листового свинца. Этот прибавочный груз называется иногда в шутку подпаском.

Что касается крючка, то для весенней ловли подъязка употреблялся большею частию 10 № или 9-й. Большинство ловило сначала на обыкновенные крючки Кирби, но потом очень многие стали удить на новые крючки Пеннэля (фабрики Бартлета), бронзированные, прямые, без изгиба, с колечком, отогнутым внутрь. Крючки эти, только что появившиеся в продаже (у Глазунова), действительно, одни из лучших – они чрезвычайно крепки, при средней толщине очень остры и навязывать их очень легко. Все эти удобства были причиною того, что крючки брали нарасхват, несмотря на их непомерно высокую цену (4 к. штука!) Я, впрочем, с не меньшим успехом употреблял (на жилках) крючки Sneck went без лопаточки и уарнеровские с игольным ушком. Как те, так и другие, по моему мнению, нисколько не уступают пеннэлевским.

Уженье производится всегда с лодки, причем при ловле в одиночку нет никакой надобности ставить лодку поперек течения. Такая постановка даже неудобна, так как требует более тяжелых камней. Как известно, москворецкие рыболовы редко становятся на камнях и еще реже на якорях, которые очень легко здесь засадить так, что и не вытащишь. В обоих рыболовных обществах и у всех настоящих рыболовов приняты рельсы с отверстием от 30 фунтов до 11/2 пуд. весом. Последние употребляются только весною на сильном течении, причем приходится иногда выпускать 20–25 аршин веревки. Кроме того, когда лодка стоит поперек реки, правильность течения нарушается и воду у лодки очень вертит. Опустив рельсу с кормы на длинной веревке, а потом другую с носа лодки отвесно, легче устоять на сильном течении, поплавок идет правильнее и удочку легче перезакинуть без опасения задеть за лодку.

Место для ловли, как сказано, должно иметь ровное дно, причем лучше, если последнее немного поднимается вниз по течению. Самая лучшая глубина – 2 аршина; при глубине же менее аршина и более 3-х уженье значительно затрудняется. Прежде всего вымеривают при помощи лота (кстати, у нас зовут его отмером, что гораздо правильнее) глубину впереди возможно дальше от лодки, и поплавок ставится таким образом, чтобы он при отмеривании весь погружался в воду; на небольшом течении лучше, если видна самая верхушка поплавка, но на быстрине, а также и на большой волне (крайне неудобной для этого способа ловли) приходится даже пускать леску с походцем на вершок. Язь, впрочем, не ползает по дну, подобно подусту, пескарю и ершу, и лучше всего, кажется, когда насадка (идущая с поводком всегда под более или менее тупым углом к подводной части лески от поплавка до грузила) плывет на вершок от дна.

Главная весенняя насадка – крупные муравьиные яйца (т. е. личинки, из которых выходят крылатые муравьи), которые насаживаются по 2–3 на крючок, причем стараются проколоть их сбоку, дабы не выпустить содержащейся в свежих яйцах белой жидкости. Темные яйца с уже развившимися в них насекомыми для насадки не годятся. В начале ловли эта насадка доставалась недешево – платили до 1 р. за фунт, а для притравы выбрали первое время сушеные. Мотыля для этой цели не употребляли, так как весной его почти не промывают. Без притравы же язь брал плохо, что и понятно: такая легкая притрава, как яйцо, приманивала рыбу, стоявшую на той же струе, быть может за сотню и более сажен от лодки. Как и всегда, притрава смешивалась с глиной, вязкость которой соответствовала силе течения.