Текст книги "Улица младшего сына"

Володя, еще ничего не понимая, остался у стены; он слышал, как Любкин и Макаров отбежали немного назад, и шаги их внезапно заглохли, будто они оба исчезли. Володя не знал о существовании боковой штольни, которая углом подходила к устью большого хода, смыкаясь с ним недалеко от грузовика. Она имела соединительный коридор и позади стены. В него-то и юркнули Любкин и Макаров.

Между тем по ту сторону стены Володя уже услышал русскую речь.

– Что делают, что делают, паразиты проклятые! – приговаривали женщины, мешая слова с прерывистыми, приглушенными рыданиями. – За бабьей спиной воевать вздумали…

– Шумите, бабы, шумите! Надо голос подать, чтобы слышали, кто идет…

И тотчас, немного приглушенный сводами подземелья, тонко прозвенел полный отчаяния женский голос:

– Товарищи партизаны, за нами немцы… штыками нас в спину гонят! Стреляйте, товарищи, хоть в нас бейте, только сволочь эту отсюда живой не выпускайте!

Кто-то из шедших позади немцев направил на женщин луч электрического фонарика, чтобы обнаружить кричавшую. Узкий конус света скользнул по каменной стене, и женщины увидели узкий проход в боковую штольню. А немцы, по-видимому успокоенные тем, что до сих пор партизаны, обычно немедленно стрелявшие из темноты, на этот раз молчат, зажгли еще несколько фонариков и уверенно двинулись под уклон штольни. И в тот же миг из-за угла бокового прохода в упор по фонарикам ударили две автоматные очереди. Одновременно с этим раздался зычный голос Любкина:

– Бабы, вались наземь, ползи в сторонку, хоронись за угол! Давай живо, гражданки!

Несколько фонариков мигом потухло, лишь один продолжал еще гореть, но уже валяясь на земле. Мгновенным ослепительным швырком распарывая тьму, там взорвалась граната, пущенная Макаровым. Всполошенные крики и стоны гитлеровцев хорошо были слышны Володе, пока их не заглушил второй взрыв. Это пустил гранату Любкин, чей автомат, выставленный из-за угла бокового хода, сейчас же пошел косить метавшихся в проходе фашистов.

Володя, отскакивая от амбразуры и снова припадая к ней, слышал, как бьют о внешнюю сторону каменной стенки пули стрелявших наобум гитлеровцев. Он просунул в бойницу свой обрез и нажал гашетку. Грохот пионерского самопала заполнил, казалось, всю штольню. Немцы, уже не пытаясь отстреливаться, на четвереньках выползали из штольни. Двое из них, стремясь обогнать друг друга, застряли в узком проходе между машиной и каменной стеной. Они хватались за выступы камня, отпихивали один другого назад. Меткая граната Любкина, разорвавшись, досталась обоим поровну.

Теперь в штольне не оставалось ни одного живого гитлеровца.

– А вы, гражданочки, – крикнул в темноту боковой штольни Любкин, – вы пока понемножку выбирайтесь наверх, только не все сразу! А мы посторожим…

– Дорогой, вы бы нас к себе взяли!.. – закричала какая-то женщина из темноты.

Любкин подтолкнул Макарова локтем.

– Куда это – к нам? Поверили в немецкие сказки про партизан? Да тут у нас и нет ничего, просто мы с товарищем добровольно охотимся, и все, – соврал Любкин и добавил на ухо Макарову: – Как можно их брать? Кто их знает, кто такие… Всякое может быть. Ничего, они теперь легко выйдут. Немцы с этого края не сунутся сегодня.

Оба оказались снова около стенки. Володя, слышавший возле себя этот разговор, собирался уже вступить в него сам, но тут позади, из глубины каменоломен, донеслись глухие звуки разрывов и оружейной пальбы.

– Эге, кажется, дело-то на второй ярус уже переехало, – встревоженно проговорил Любкин. – Слушай, парень, – обратился он к Володе, – беги в штаб, доложи начальнику, что у нас тут вышло. Скажи: Любкин, мол, полагает, что на этот участок больше не сунутся. Хорошо бы нас куда-нибудь поближе к делу перекинуть… А сюда можно кого-нибудь послабже… Ну, валяй! Похлопочи там за нас…

Володя мчался по темным галереям в штаб, иногда останавливаясь и приподнимая чехол лампы, чтобы осмотреться и проверить, правильно ли он идет. Запутаться в этой сети подземных путей было очень легко даже и привычному человеку, а сегодня еще сбивал с толку непривычный гул, грохот, доносившийся со всех сторон. Володя бежал, прислушиваясь к нему. Он еще не знал, что немцы уже вторглись в каменоломни на разных участках, что не было ни одного известного гитлеровцам входа, через который бы они не вели атаки. Иногда до Володи уже доносились странные выкрики, взывающие голоса, невнятная, хриплая, захлебывающаяся речь. Лишь несколько позднее он узнал от партизан, что немецкое командование подпоило своих солдат для куражу, чтобы не так было страшно идти в таинственную тьму подземелья.

Небывалое подземное сражение, страшная битва вслепую разыгралась на всех ярусах подземной крепости. Вой шел уже несколько часов, но ни одного партизана немцы пока еще не видели. Однако, куда бы ни проникали гитлеровцы, везде они наталкивались на яростное сопротивление. Оставаясь невидимыми, неуловимыми, почти недосягаемыми, таясь в кромешной темноте, загадочные обитатели подземелий преграждали дорогу в недра каменоломен меткой пулей из мрака – в упор, неожиданным броском гранаты – наверняка, внезапным ударом ножа – из-за поворота каменной галереи. Немцам порой начинало казаться, что они воюют с призраками, населяющими эту таинственную каменную пучину. И не было числа и счета этим призракам; они появлялись на каждом шагу: внезапно наносили удар в лоб – навстречу, тотчас же возникали позади – отрезая выход на поверхность, и в этот же миг разили пришельцев сбоку, словно из толщи стены…

Командование гитлеровцев теперь окончательно уверилось в том, что под землей действует многочисленная армия партизан. Сотни солдат были брошены на штурм подземной крепости. Ни один из немецких генералов и офицеров никогда бы не поверил, отмахнулся бы, как от вздорной шутки, если бы ему сказали, что натиску двух с половиной тысяч солдат отборного, специального полка, вооруженного автоматами, минами, торпедами, пулеметами, противотанковыми орудиями, прожекторами, электростанциями, звукоуловителями, противостоит горстка смельчаков в девяносто два человека, включая в это число женщин и ребят, до четырехлетней Оленьки Лазаревой… Да, самая исступленная фантазия не породила бы ничего более жестокого и противоречивого, чем эта битва под землей, в допотопной пещерной тьме, с применением новейшей военной техники XX века. Гитлеровцы волочили за собой под землю электрические кабели, вперяя в зловещую темноту шахт лучи мощных прожекторов, спеша покончить раз навсегда с этим проклятым смертоносным мраком. Вопя во всю глотку, паля наобум из автоматов, чтобы заглушить страх и скорее разделаться с гнетущим безмолвием недр, они упрямо лезли в глубь каменоломен.

Глава XIII В пылающих недрах

Если бы во время этой битвы, происходившей под землей, можно было приподнять восемнадцатиметровую крышу каменоломен или сквозь толстые пласты почвы и известняка увидеть то, что происходило в галереях этой неприступной крепости, – наблюдателю представилась бы совершенно необычная картина. Он увидел бы, что иногда многолюдная группа немцев, вооруженная автоматами, не может пробиться в узкий коридор, который защищает один партизан с пистолетом и гранатами.

Он разглядел бы, что кое-где противники находятся на расстоянии всего лишь двух-трех метров друг от друга, причем защитники подземной партизанской твердыни спокойно стоят за углом штрека, пропуская мимо себя на расстоянии нескольких дюймов поток трассирующих пуль, которые оставляют цветной нитевидный след в темноте. И стоят партизаны, сращенные с камнем, во весь рост, по маскируясь, не припадая к земле, хорошо зная, что ни на один волосок не продвинется в их сторону цветной пучок вражеских пуль, потому что направление их полета ограничено узким коридором и пуля не свернет за угол.

Подивился бы наблюдатель, поднявший крышу подземной крепости, каменному спокойствию хозяев подземелья, иногда чуть насмешливому мужеству их, молчаливой ненависти, которая заставляла партизан забывать об опасности. Понял бы он, как искусно и расчетливо партизаны ведут бой с сотнями фашистов, изощряющихся в применении всевозможной военной техники.

Но никто не мог приподнять пласты земли и камни, и под их толщей, в узких подземных тоннелях, в вековой темноте, куда тщетно вонзались лучи прожекторов, встречая на пути каменные стены и завалы, уже много часов кряду шла жестокая битва.

Володе как связному пришлось побывать в этот день на самых различных участках боя. Обвалы и взрывы кое-где нарушали телефонную связь между караулами. Тогда посылали на эти участки пионеров. Быстроногие мальчишки, давно уже изучившие все коридоры и каждый поворот галерей, знали теперь каменоломни не хуже самого Жученкова. Они носились из яруса в ярус, передавая приказы, принимали донесения, вызывали помощь из санчасти и пробовали совать свой нос в такие места, где получали любовно, но увесисто по затылку.

Когда Володя по распоряжению начальника штаба явился для связи в верхний ярус, находившийся тут Лазарев дал ему поручение, которое сперва несколько обидело маленького разведчика.

– Иди-ка сюда, Володя, – тихо подозвал он мальчика. – Прими-ка ты этого жителя нашего да снеси куда-нибудь к шутам подальше.

В этом штреке было почти совсем темно, и Володя не сразу понял, что ему передает командир. Он почувствовал лишь барахтанье чьих-то лап. Мокрый теплый язык лизнул его в шею, и под ухом кто-то ласково заскулил.

– Пиратка это комиссара, – пояснил Лазарев. – Отвязался, носится везде, хозяина ищет… Замри, дурень! Цыц, говорю!

– Вот скаженна собака, – проговорил оказавшийся по соседству дядя Гриценко. – До чего бессознательный пес, ну без всяких понятий! Цыц! Еще выболтает немцам наше местонахождение.

– Живо, Дубинин! – скомандовал Лазарев. – Бери собаку и отведи куда-нибудь поглубже.

Но не так просто было унять собачью радость. Пират вырвался из рук Володи; прыгая вокруг него, старался достать языком до его лица, звонко лаял и повизгивал. Володе пришлось обхватить собаку поперек туловища, прижать к себе ее морду и тащить на нижний ярус. Оба считали себя глубоко оскорбленными: Володя – тем, что в боевой обстановке, когда он оказался на передовом посту, его заставили таскать какую-то собаку, а Пират – возмущенный столь бесцеремонным обращением. На счастье Володи, он встретил на пересечении галерей Толю Ковалева, который спешил в штаб.

– Стой, Толик! – скомандовал Володя. – Прими Пиратку и давай его живо на нижний ярус. Сам командир велел, а мне надо туда возвращаться…

Когда он, с трудом переводя дыхание от быстрого бега по крутым подземным переходам, снова вернулся к Лазареву, командир и находившийся при нем дядя Гриценко прислушивались к странным звукам, доносившимся из-за стенки, которая преграждала здесь доступ в штольню с поверхности.

– Тихо, – еле слышно, в самое ухо Володе, шепнул Лазарев и показал на стенку. – Держись в сторонке. Там – слышишь? – они стенку разбирают.

Шум за стеной становился слышнее. Лазарев совсем загасил и без того едва горевшую лампочку. В полном мраке слышно было только, как осыпались камни стены. Кто-то снаружи пытался разобрать ее. Вдруг под самым потолком возникла полоса света. Еще несколько камней упало из-под свода штольни. Лазарев и Гриценко подтолкнули друг друга в недоумении. В отверстии у верха стены появился фонарь «летучая мышь». Немцы с такими никогда не ходили. Партизаны насторожились, замерев неподвижно, придержав дыхание, чтобы как-нибудь не выдать своего присутствия. И вдруг до их слуха ясно донеслась из-за стены немецкая речь. Потом кто-то отчетливо произнес по-русски:

– Никого там нет. Ясно…

Лазарев нащупал в темноте плечи дяди Гриценко и Володи и, повелительно нажимая на них, отвел их обоих за угол, в поперечную галерею. Оттуда можно было хорошо наблюдать за всем, что происходит у стенки. Свет фонаря, проникавший сквозь дыру в стене, был хорошо виден. Лазарев приказал держать отверстие на прицеле и по первому же его знаку открыть огонь. Володя заерзал в темноте от волнения и тут же получил легонько по макушке от дяди Гриценко.

Лазарев громко крикнул:

– Кто?

Из-за стенки никто не отозвался. Фонарь задрожал в отверстии стены, но продолжал оставаться там. Лазарев, тоном угрозы еще громче закричал:

– Кто, спрашиваю?

Из-за стенки неуверенно откликнулся дребезжащий голос:

– Это я, Миронов.

– Тебе чего здесь надо?

– Да я, понимаете, за этим… за строительным камнем спустился, сараюшку сложить… А тут кругом пальба началась. Боюсь теперь обратно наверх выйти. Пропустите низом, прошу, дорогие граждане!

– Нашел подходящее время за камнем ходить, – сказал Лазарев. – Ты кому же хоромы собираешься строить? Миронов промолчал. Лазарев спросил его:

– Погоди… Миронов Сидор?

– Он самый, – откликнулся уже развязней Миронов. – А это кто?

– Так это ты на модных каблучках у нас тут гуляешь, гостей за собой водишь? – грозно спросил Лазарев, вдруг отчетливо вспомнив одного из поселковых жителей, щеголеватого Миронова, служившего когда-то в Керчи приказчиком у миллионеров Месаксуди: тщедушный, плюгавенький, он, чтобы казаться выше, носил всегда ботинки, стачанные по особому заказу – с непомерно высоким каблуком. Вот чьи следы отпечатались недавно на песке в галереях верхнего яруса! – Ты один? – спросил Лазарев.

– Один, один, совсем одинешенек! Попал, понимаешь… – неуверенно проблеяли за стеной.

– Так. Значит, один? И никого с тобой нет? Испуганный тоном Лазарева, Миронов плаксиво зачастил:

– Ну да, никого! Говорю ж, я один. Вы только, граждане, стрелять не вздумайте, пожалуйста. Один я…

– Ты-то предатель один. Предателей у нас немного. А фашистов сколько привел, пес паршивый? – настойчиво и хмуро спросил Лазарев. – Никого, никого… Ой, не стреляй!.. – Зачем же стрелять… На одного тебя тратиться не станем, – с холодным, колючим, как штык, спокойствием произнес Лазарев.

И, неожиданно выскочив из-за угла галереи в штольню, он оказался под отверстием в стене. Володя слышал, как он опять пробормотал: «Зачем стрелять… Подохнешь и так со всей твоей компанией». И, поднявшись во весь рост, он бросил в пролом стены гранату. Сам он кинулся в сторону и лег. Фонарь Миронова вылетел из дыры. Раздался взрыв. Из отверстия в стене повалила известковая пыль, мутно клубившаяся в слабом свете, который теперь шел через отверстие. По ту сторону стены послышался топот многих ног, крики. Дядя Гриценко и Володя несколько раз выпалили в сторону пролома. Слышно было, как немцы бегут к выходу. Но вдруг там, за стеной, раздался такой грохот, что по сравнению с ним все взрывы, которые были в этот день, показались пустяком. Воздушная волна докатилась до коридора, где сидел Володя, и крепко встряхнула его.

– Эге ж, добре! Это Владимир Андреевич, – сказал дядя Гриценко.

– Да, узнаю его голос, – согласился Лазарев.

Дядя Гриценко не ошибся. Жученков, которого в отряде называли пиротехником за «фейерверки», устраиваемые им врагу, подготовил фашистам ловушку у выхода из штольни. У него на всех основных ходах была заложена взрывчатка. Он ее искусно замаскировывал, а где-нибудь в стороне за поворотом выводил под камнем зачищенный конец провода, который шел к запалу. Достаточно было присоединить к этому проводу переносную батарейку, соединить контакты – и у выхода рушился взорванный камень, заваливая все. Сейчас, находясь в боковой галерее и следя оттуда за продвижением немцев, которых предатель Миронов вел к караулу «Передовой», Жученков приготовился взорвать заряд и ждал удобного случая для своего «фейерверка».

Взрыв был так силен, что самого Жученкова, который находился в боковой штольне, метров за сорок от стены, отбросило в сторону. Каменная белесоватая пыль окутала всю галерею, и, когда Жученков вышел к Лазареву и зажег свой фонарь, он был похож на мельника. Лазарев, Володя и дядя Гриценко – все судорожно кашляли: в темноте они наглотались испорошенного ракушечника.

Жученков боковыми коридорами, в обход защитной стены, провел командира и Володю к месту взрыва. Пыль и дым постепенно осели. Володя, приглядевшись, был поражен: перед ним под обломками камня, осыпанные густой белой пылью, в разных местах лежали убитые гитлеровцы. Их было очень много. Ни один из тех, кто проник в штольню за Мироновым, не добрался до выхода. Осветив фонарем один из углов обвалившейся штольни, Володя вздрогнул от отвращения: из-под рухнувшей глыбы известняка торчала нога в узком ботинке с непомерно высоким каблуком.

– Неплохо сработано, – сказал Лазарев. – Ну, сюда уж сегодня вряд ли кто сунется: здесь все завалило. Не пожалел ты товару, Владимир Андреевич!

– Для милого дружка и сережку из ушка! – отвечал Жученков, сплевывая набившуюся ему в рот пыль. – Жаль только, камня лишнего накрошил. У меня тут богатое залегание. На Дворец культуры намечал оставить. Известняк – первый сорт: что цвет, что структура! – Он поднял обломок камня, пощелкал ногтем. – Красота камень! А пошел на такую мразь…

Лазарев приказал Володе отправиться в штаб, сообщить Петропавловскому обо всем и ждать его дальнейших распоряжений. Когда Володя вбежал в штаб, Петропавловский, прижимая к уху трубку телефона, слушал донесение, а в другой руке держал трубку второго аппарата.

– Послушай, Дубинин, что там? – Он сунул в руку Володе согревшуюся трубку.

Володя прижал трубку и услышал далекий, надсадный голос:

– Штаб? Это штаб? Это кто? Дубинин? Вовка? Слушай, это говорит Крупеня, который на секторе «Волга». Слушай, скажи начштабу: немцы сбросили в шурф бочки с горючим, а потом – мин штуки три. Взрыв, понимаешь… От горючей смеси обшивка ствола занялась. Пожар получается. А тут склад у нас, баталерка как раз рядом… Ты доложи скорей.

Володя быстро сообщил все Петропавловскому, который продолжал отдавать какие-то приказания на другой сектор. Услышав о пожаре, Петропавловский крикнул в свою трубку: «Минуту!» – и, оторвавшись от нее, бросил Володе:

– Скажи, сейчас примем меры – помощь пришлем. А ты, Володя, передай это и беги за Манто. Пускай всех своих людей туда гонит.

Володя передал Крупене то, что ему сказал Петропавловский, и услышал в трубку:

– Какие меры? Воды нет! И нас на карауле двое. Ежели уйдем от хода, немчура полезет. Они уже совались сюда, да мы отогнали. Отойдем – опять полезут… Чего, чего?.. Пришлете помощь, говорите? Скорей давайте! Кого? Повара? Яшу Манто? На кой черт повара? Ну ладно, пусть повар идет, скорей только… А то сгорим тут.

Через несколько минут в дымной галерее, которая примыкала к подземному продовольственному складу, были уже Манто, Володя, Ваня Гриценко и тетя Киля. Прибежал сюда и комиссар, обладавший удивительной способностью вовремя, словно по наитию, попадать в самые опасные участки, где требовалась срочная, решительная помощь. Склад уже окутало дымом. Свет фонарей расплывался в мути. Впереди горели деревянные подпоры шахты, столбы и доски крепления. Едкий дым стлался по галерее: ему не было выхода. Стена, отделявшая галерею от вентиляционного шурфа, через который фашисты сбросили мины, мягко рухнула, но шурф сверху завалило камнями.

Комиссар приказал надеть противогазы. Володя совсем забыл, что у него имеется на боку спасительная сумка. У него уже больно резало и щипало глаза. Слезы так и лили из них. Саднило горло. Кололо, как иглами, ноздри.

– Уйди ты отсюда! Беги, спасайся! – глухо прокричал Володе комиссар через пульсирующую резину противогаза, которая то вспучивалась, то опадала от его тяжелого дыхания. – Уходи! – гудел комиссар.

Но Володя неотступно следовал за ним в клубившуюся полутьму.

Теперь комиссар шел впереди, пытаясь светом своего фонаря пробить густой слой дыма. Котло словно плыл в желто-сизых вязких волнах. Дым стлался понизу и придавливал к земле огонь, маленькие язычки которого, потрескивая, медленно подползали по доскам к складу. Дым не давал пламени быстро распространяться, но оно со злым упорством, прожорливо, хотя и медленно, подбиралось к продуктовой базе. Здесь было много горючего материала: ящиков, стружек, досок. Не больше трех метров осталось пройти огню, чтобы под землей забушевал гибельный пожар, который уже нельзя было бы затушить никакими силами.

И ни капли воды не имели люди, прибежавшие сюда, чтобы бороться с огнем. Не тащить же было мисками и стаканами последние остатки воды из резервуара, укрытого Манто в надежном месте!

И тогда комиссар первый кинулся топтать пламя, глушить языки огня шапкой, которую он держал в руках, после того как надел противогаз. Манто, Володя, Ваня Гриценко и прибежавшие из камбуза женщины, не чувствуя ожогов, чуть не голыми руками прихлопывали огонь, забрасывали его горстями известковой выли. Кто-то из партизан притащил лопаты. Их расхватали в одно мгновение. Теперь работа пошла более споро: лопатами черпали густую пыль, толстым слоем покрывавшую каменный пол, закидывали ею огонь, сбивали пламя. На Яше Манто уже два раза вспыхивала одежда, но он продолжал лезть в самый огонь…

Где-то недалеко слышались выстрелы, ухали взрывы. Сверху доносился шум боя. Гибель могла прорваться через любой ход и снаружи, а здесь, внизу, в густом дыму, люди бились с огнем, который грозил теперь крепости из-под земли.

Володе стало нестерпимо душно в противогазе, должно быть плохо надетом. Он сорвал с себя маску в стал ею бить пламя. Он слышал, как постреливают от жара у него на голове спаленные волосы, зажмурил глаза, плотно стиснув обожженные веки, и все бил и бил пламя, топтал его, но вдруг почувствовал, что дыхание у него кончилось. Что-то завалило ему рот. В тот же миг как будто большой камень ударил его по темени. Он упал лицом вперед, прямо в огонь.

Подоспевший комиссар рывком ухватил Володю своими цепкими руками и вынес обеспамятевшего мальчика из пекла.

Очнулся Володя в санчасти довольно скоро. Сперва ему показалось, что на руках и на ногах у него лежат тяжелые камни и он поэтому не может шевелиться; самая тяжелая глыба лежала на груди и не давала дышать. Володя собрался с силами, перевел дух и почувствовал, что камень свалился куда-то в сторону. Он повернулся на бок, беспомощно моргая глазами, которыми уставился на Марину, растиравшую ему виски.

– Лежи, лежи! Надышался, – сказала она ему. – Надо ж было тебе в самое полымя лезть!

– А комиссар?

– Комиссар уже где-то наверху воюет. Лежи спокойно – все потушили. Там уже новую стенку теперь ставят у склада. Ну, герой, – добавила докторица, – перетрусил, сознайся? А момент действительно был жутковатый. Всем бы нам конец.

В голове у Володи шумело. Время от времени он испытывал какие-то нехорошие, тупые толчки во всем теле и ничего не мог сделать с руками, ногами, которые сами начинали дергаться; после этого все мышцы словно размякли и нельзя было двинуться: руки и ноги становились как будто ватными.

В санчасть заглянул дядя Манто. Фартук у него обгорел; из-за пояса, рядом с рукояткой кухонного ножа, свисал смятый противогаз с болтавшимся на ходу толстым резиновым хоботом. На потном, закоптелом лице дяди Яши гуляла его неистребимая улыбка. Он протянул Володе пончик:

– Ну, хлопчик, геройски действовал! Получай от имени камбуза.

Но Володя и видеть не мог пончика – так его мутило.

– А попить нет, дядя Яша?

– Водички, дорогой, больше не могу выдать. Ты свою двойную порцию утром выпил. На тебе, хлопчик, мою фляжку. Мне что-то пить неохота.

Он быстро сел на край койки, приподнял Володину голову и чуть ли не насильно сунул ему в рот горлышко своей фляги. Володя жадно хлебнул несколько больших глотков и оттолкнул руку Манто. Ему стало лучше. Он уже спустил ноги, чтобы бежать в штаб, но опять все закружилось перед его глазами, и ему пришлось откинуться на подушки.

Он не знал, сколько часов пролежал так, ко всему безразличный, ничего не слышавший. Но когда он очнулся, наверху все еще ухали – правда, реже – раскаты взрывов, доносился треск выстрелов. Володя поднялся, держась за стену. В санчасти никого не было. Потом близко послышался говор, учащенные шаги. Простыня, закрывавшая вход в санчасть, заколебалась. Показавшаяся из коридора Нина Ковалева отдернула ее в сторону, и Володя увидел Важенина, Любкина и Шульгина, которые несли окровавленного лейтенанта Сергеева. Все плечо и шея его были залиты кровью. Гимнастерка на груди была так разодрана в клочья, словно кто-то мелкими щипцами выхватывал из нее по лоскутику. Надя Шульгина поддерживала ладонями откинутую назад голову Сергеева. За ним внесли еще кого-то, завернутого с головой в плащ-палатку, протекшую кровью.

Лейтенанта уложили на койку. Марина попросила всех выйти. Володя вышел за простыню, висевшую у входа, и узнал подробности несчастья, которое стряслось в секторе «Киев».

Там разыгралась решающая схватка партизан с гитлеровцами. Немцы пытались войти в каменоломни через этот сектор по трем параллельным штольням, которые они расчистили взрывами. Фашисты шли, заливая путь под землю ослепительным светом мощных прожекторов. Сюда были брошены главные силы наступавших, а в группе Сергеева, которая должна была остановить их, насчитывалось, даже после того как на помощь ему подоспели Москаленко, Дерунов и Пекерман, всего лишь девять человек. Правда, здесь были все отборные, испытанные люди: Важенин, Шустов, Юров, Емелин, Любкин.

Немцы действовали очень осторожно. Они теперь оставляли на своем пути охранение у каждого бокового прохода.

Группа Сергеева отступила к перекрестку галерей, сходившихся к наклонному коридору, который шел в нижний ярус, к сердцу подземной крепости. Здесь и организовали оборону. Нельзя было пропустить врага дальше.

Бой произошел как раз над штабом отряда, расположенным на втором горизонте каменоломен. Петропавловский со своего поста тревожно прислушивался к тому, что происходило над его головой.

Дела там сложились неблагоприятно для партизан. Был тяжело ранен Дерунов, стоявший в засаде, но на мгновение оказавшийся в луче прожектора. Сменивший его старый, опытный партизан Пантелей Москаленко притаился в боковом проходе. Он ждал, когда по основному коридору пройдут солдаты, несущие прожектор, и собирался гранатой уничтожить источник света, который очень облегчал положение противника. Но не заметил старый партизан, как обошли его гитлеровцы сзади. Он оказался зажатым в поперечной галерее, соединявшей два основных хода. Увидев позади себя отсветы второго прожектора, ползущие по большой галерее, Москаленко, уже сражавшийся в этих каменоломнях в девятнадцатом году, понял, в какую беду он попал. Надежды скрыться не было: спасительная темнота покинула его. И тогда Москаленко решил пойти на прорыв, и уж если погибать, то с такой музыкой, которая долго будет стоять в ушах гитлеровцев…

Медленно наливалась светом галерея за ним. Москаленко стоял, прижавшись к стене. Он пока еще был в тени. У него осталась одна граната. Ею он думал взорвать прожектор вместе с солдатами, которые тащили его, и, воспользовавшись темнотой, пробиться в другие ходы. Но все вышло не так, как наметил Москаленко.

То ли дрогнула рука у старого партизана, то ли просто очень не повезло ему, но запущенная им граната ударилась о каску гитлеровского солдата, откатилась к стене и разорвалась здесь же, в боковом штреке. Москаленко видел, как подкосило и заволокло густой пылью стоявших в проходе троих гитлеровцев, видел, как поднялся мутный столб известковых песчинок, мелко поблескивавших в луче прожектора. Он не заметил, что осколок гранаты ранил его же самого, и хотел проскочить через освещенную галерею в противоположный подземный коридор. «Эх, гранату бы мне сейчас еще одну!» – пробормотал Москаленко и рванулся наперерез гитлеровцам, шедшим за прожектором. Как только он высунулся из-за угла в галерею, застрочили автоматы немцев. Москаленко, отпрянул к стене, опустился на колено и, выхватив револьвер, стал посылать пулю за нулей в ярко освещенных прожектором гитлеровцев. Он видел, как заметались фашисты, прижимаясь к стене. Бросив уже бесполезный револьвер с расстрелянными патронами, зажав в руке последнее оставшееся у него оружие – кинжал, он, низко пригнувшись, бросился через галерею.

Тут пуля ударила в стену возле его лица. Куски ракушечника брызнули ему в глаза и ослепили их. Осыпанный белой пылью, не замечая крови, которая текла из раны, Москаленко протер засыпанные глаза, увидел на мгновение перед собой рослого гитлеровца, с размаху всадил в него кинжал, но тут же оглушающий удар окованным прикладом на затылку лишил его сознания. Фашисты с торжествующим криком бросились на старого партизана, вцепились в него, схватили его за руки, за ноги и, выкручивая их, потащили к выходу на поверхность. Наконец-то они убедились, что воюют не с призраками, а с живыми людьми!

Тяжело пришлось защитникам сектора «Киев». Гитлеровцам удалось подойти вплотную к стене, которая преграждала один из путей во внутренние коридоры подземной крепости. Баррикаду эту не успели выложить до самого верха, и через оставшийся просвет гитлеровцы пытались поразить партизан, державших за ней линию обороны. Но стоило лишь врагу продвинуться поближе, тотчас же навстречу ему через баррикаду летели из мрака брошенные точной рукой партизанские гранаты. Автоматы гитлеровцев были бессильны что-нибудь сделать с толстой стеной, сложенной из больших плит ракушечника.

Сергеев решил подпустить неприятеля поближе, а затем, подобравшись к самой стене, кинуть через верхний край ее гранату наверняка. Он подготовил гранату к метанию, встал на камень, чтобы достать до верха баррикады, но тут произошла неожиданная беда: хрупкий камень обломился. Сергеев упал навзничь, не успев отбросить гранату. Она взорвалась в руке лейтенанта, изранила ему всю грудь и плечо. Осколок ее с силой ударил в голову Шустова. Он был убит наповал. Были задеты Юров и Емелин. Засорило колючей пылью глаза Любкину и Пекерману. Один только Важенин успел броситься на поя и остался невредимым.

Немцы по звуку поняли, что взрыв произошел у партизан случайно. Пользуясь этим, они полезли на баррикаду. Автомат Важенина сбил их со стены. Он один в эти страшные минуты защищал самый ответственный и уязвимый участок партизанской крепости. Очередь за очередью посылал Важенин в просвет между потолком к верхним краем стены. При этом он ухитрился свободной рукой метнуть гранату поверх стены и вообще изображал отряд по крайней мере из пяти человек.

И гитлеровцы не рискнули идти на прорыв.

Пекерман, отводивший раненых в нижний ярус, успел тем временем сообщить о положении в секторе «Киев», и на помощь единственному защитнику баррикады через несколько минут прибежал политрук Корнилов. Корнилов подполз к Важенину в полной темноте, найдя его по отблескам выстрелов. Политрук слышал, как над головой стукаются в каменную стену, осыпая ракушечную пыль, пули противника.