Текст книги "Улица младшего сына"

– Жаркие дела, Важенин? – спросил тихо Корнилов.

– Не столь жаркие, сколь пыльные, товарищ политрук. В общем, воюем помалу. Теперь живем, раз подкрепление прибыло.

Со стены продолжали сыпаться известковые крошки, отбиваемые пулями.

– Товарищ политрук, вы глядите головы не поднимайте высоко. Это уровень жизни – запомните. Ниже-то они не достают.

– Ладно, давай создадим уровень смерти для гансов, – ответил Корнилов, рассчитав, что немцы не могут изменить угол обстрела, так как бьют поверх стены и близко к ней подойти не рискуют.

Приглядевшись, Корнилов заметил, что какой-то свет – очевидно, от далекого прожектора – проникает сейчас в галерею и позволяет кое-что разглядеть. Он, например, успел заметить, что над верхним краем стены поднялась рука с гранатой, прижался головой к полу за маленьким запасным каменным бруствером, где они лежали с Важениным, и тотчас услышал, как раздался взрыв. Над головой просвистели осколки. Корнилов уже сам собрался метнуть в ответ гранату, но передумал.

– Погоди, – шепнул он Важенину, – сейчас я им устрою фокус.

Фокус Корнилова заключался вот в чем: выждав момент, когда за стеной немецкий солдат поднял руку с гранатой, чтобы швырнуть ее через стену, Корнилов нажал спусковой крючок автомата, – немецкая граната с грохотом разорвалась по ту сторону стены, где раздались пронзительные крики, проклятия и стоны. Два раза проделывал свой фокус Корнилов, прежде чем фашисты догадались, что происходит с их гранатами.

– Ну и метко садите вы, товарищ политрук! – восхитился Важенин.

– Ничего, на глаз и на руку не обижаюсь, – скромно согласился Корнилов.

Вскоре к Важенину и Корнилову прибыло подкрепление во главе с неутомимым комиссаром Котло, который в этот день снискал прозвище: «Неисчерпаемый резерв командования».

Комиссар выслушал краткий перечень всего, что произошло на этом секторе, погоревал о Шустове, Москаленко и Сергееве, помолчал минуту, а потом подвел итоги:

– Что же делать, друзья мои! Без потерь не бывает. А в общем, дела обстоят неплохо. Я сейчас везде побывал: отовсюду гитлеровцев выгнали. Только здесь еще, у вас, застряли. Будем надеяться, что и тут ненадолго… – Он помолчал, потом вздохнул: – Неужели Москаленко взяли? Эх, досадно! Жаль старика…

Никто не знал, сколько времени уже длится бой. В горячке сражения люди не чувствовали ни голода, ни усталости, а час под землей было трудно определить. Здесь привыкли к медленному и неощутимому течению времени. Что из того, что уже над поверхностью каменоломен, пока внизу шел бой, сменился день, прошла долгая осенняя ночь и снова настал новый день? О часах просто не думали.

Оправившийся Володя вместе с другими пионерами после ликвидации пожара под землей получил задание: разносить на боевые посты еду, а потом снабжать партизан патронами, менять диски пулеметов. Женщины в оружейной мастерской смазывали, очищали от песка и пыли винтовки и пулеметы, а ребята носили оружие партизанам и получали от них засорившиеся, нуждавшиеся в чистке винтовки. Теперь ребята чувствовали себя в настоящем боевом деле. Они появлялись на самой линии огня, и тщетно партизаны отгоняли их в тыл. Мальчики подносили патроны, поили водой изнемогавших от жажды партизан, которые припадали сухими, запыленными ртами к фляжкам, с благодарностью похлопывали пионеров по спине и снова брались за горячие винтовки.

Попал наконец Володя и в сектор «Киев», где нашел своего наставника Корнилова. Лазарев с ударной группой в это время отправился через боковые галереи в обход немцам, проникшим здесь в глубину подземелья. Гитлеровцы и сюда подтащили мощные прожекторы, но из темных боковых коридоров в них неожиданно полетели гранаты. Любкин уложил двух солдат, тащивших прожектор. Разгоряченный боем, он выскочил из укрытия и сам ухватил обеими руками прожектор, свалившийся на пол. Прожектор потух, но Любкин продолжал тащить его за угол, а немецкие солдаты, шедшие за прожектором, уцепившись за толстый резиновый кабель, тянули его в свою сторону. Кончилось это тем, что поврежденный гранатой кабель оборвался, и ликующий Любкин через минуту примчался туда, где держали оборону Котло, Корнилов и Важенин.

– Во! Глядите, какой трофей взял! Теперь и у нас освещение будет.

– Дурень! – сказал ему добродушно Котло. – А кабель ты себе вилкой в ноздри вставлять будешь! Ток-то ты где возьмешь?

В пылу схватки Любкин совсем забыл про это. Теперь, огорченный, он бросил свой трофейный прожектор на пол и зло пнул ногой никому не нужный тяжелый железный жбан с зеркальным днищем.

– А я-то тягал, тягал… Тьфу ты!..

Скоро затихли выстрелы и в секторе «Киев». Со всех участков поступали сообщения, что немцы выходят из штолен, отказавшись от попыток пробиться внутрь подземной крепости. Потом сообщили, что ко многим шурфам и штольням гитлеровцы подтаскивают бетономешалки и бочки с цементом. Очевидно, убедившись в том, что штурмом партизан не одолеть, гитлеровское командование решило наглухо замуровать партизан в каменоломнях.

Прогремел последний выстрел у центрального входа, где отходивший на поверхность отряд гитлеровцев попал под перекрестный огонь партизан, поджидавших их в засаде. Пророкотал где-то сорвавшийся в шурфе камень, и стало тихо под землей, только слышно было, как тяжко стонет в санчасти изорванный гранатой Сергеев.

Лишь теперь все почувствовали непомерную усталость и жажду. Лазарев распорядился выдать всем по полстакана воды сверх нормы. Командиры собирались в штаб. Комиссар с трудом добрался до табурета, грузно повалился на него и стал клониться головой к столу. Но в это время он услышал голос Лазарева:

– А знаешь, комиссар, сколько наши насчитали гитлеровцев, что остались лежать в верхнем ярусе?

– Сколько? – Котло разом вскинул голову.

– Да свыше восьмидесяти. И в «автохозяйстве Любкина» ганса четыре завалились…

– А мы сколько потеряли?

– Шустов Иван Гаврилович приказал, старина, долго жить. Москаленко захватили. Ваня Сергеев совсем плох, говорят. Да еще двое раненых и пятеро слегка пострадали.

– Эх, каких хороших людей лишились! Шустова жаль. И за Москаленко обидно, – проговорил Котло. – Упрямый старик – запытают они его. – Комиссар потер ладонями усталые, обожженные глаза. – Да, был моментик, командир! Надо ведь – ко всему еще пожар… Ну, скажу тебе, здорово ребята-пионеры действовали!… Кстати, из детишек никто не пострадал?

– Нет, – отвечал Лазарев, – вот, можешь убедиться. В штаб вошел Володя Дубинин.

– Ну как, цел, копченый? – спросил Котло.

– Цел, товарищ комиссар. Угорел чуток. Теперь прошло. Я могу быть свободным?

– Можешь, можешь. Иди свободно спать, – проговорил Котло и, когда Володя вышел, вдруг порывисто, всем крупным своим телом повернулся к Лазареву: – Какие ребята растут, Лазарев! Народ у нас какой!

– Люди у нас, комиссар, золотые! – сказал Лазарев.

– И не было еще таких никогда ни на земле, ни под землей!

Комиссар откинулся назад и, вытянув усталые, пожженные руки, медленно поставил на стол ребром свои крепко сжатые кулаки – словно приложил к сказанному две тяжелые круглые печати.

Глава XIV «Глаза и уши»

Пинь!.. там!.. пом!.. пинь!.. пом!.. тень!..

Володя проснулся в обычной темноте от странного звука, которого он никогда еще не слышал в каменоломнях. За пять недель, проведенных под землей. Володя научился распознавать любой звук, возникавший в подземных коридорах каменоломен. Звуки делились на добрые и злые. Они доносились из глубин непроглядной тьмы. Глаза здесь были беспомощны, но привычное ухо улавливало все, что нужно было знать партизану. И Володя уже мог безошибочно узнавать не только по голосу, но и по походке любого из своих начальников. Вот, уверенно шагая в полной темноте, чтобы зря не тратить карбида в фонаре, прошел в боковую штольню Владимир Андреевич Жученков. Старый шахтер, он и под землей чувствовал себя нисколько не хуже, чем на земле. Володя узнал его по особому пошлепыванию: Жученков на ходу ладонью касался каменных стен, где каждый выступ, каждая неровность были ему хорошо знакомы. Медленно и увесисто ступая, прошагал в подземную пещеру, где помещался штаб отряда, комиссар Иван Захарович Котло. А вот это по-строевому четкий, прочный и в то же время удивительно легкий шаг политрука Георгия Ивановича Корнилова. Володя мог бы среди тысячи шагов различить поступь своего боевого наставника, к которому он страстно привязался.

Потом Володя услышал, как прошли в штаб еще несколько партизан, и каждого из них узнал в темноте.

Должно быть, командир отряда Семен Михайлович Лазарев собрал к себе в штаб всех командиров для совещания.

Где-то внизу, на третьем горизонте каменоломен, уже раздавались глухие выстрелы. Звук сперва быстро доходил до Володи через толщу камня-ракушечника, а потом несколько раз повторялся эхом, бродя и затихая в коридорах подземелья. Там, на глубине каменоломен, партизаны вели учебную стрельбу в подземном тире. Все это были звуки добрые, успокоительные, свои. Ухо привыкло к ним, механически отмечало в сознании услышанное, и они не вызывали тревоги.

Но Володя знал и другие звуки: они мгновенно насыщали душную тьму каменоломен острой тревогой. Володя хорошо запомнил треск автоматов, бесконечно Повторенные подземным эхом раскаты взрывов, рокочущий грохот обвалов. От них, казалось, окружавшая партизан подземная тьма внезапно твердеет, сама становится сплошным черным камнем, который все раздавит, все задушит и сплющит.

Так было недели две назад, во время памятного боя, когда немцы пытались ворваться в каменоломни. И все эти недели в каменоломнях – и в штабе, и в столовке, и засыпая на узких, вырезанных из камня-ракушечника топчанах-лежанках – люди оплакивали Ивана Гавриловича Шустова, тихо поминали Пантелея Москаленко и томились горькой тревогой за него.

Да, это был тяжелый бой! Дорого далась партизанам победа. Погиб бесстрашный Шустов. Подорвался сам, упав с гранатой, Ваня Сергеев, лейтенант, комсомолец, белокурый, складный, веселый человек. Он лежал теперь в госпитальном отсеке каменоломен. Володя слышал его стоны в темноте, тихонько подбирался к слабо освещенной койке, подолгу молча смотрел в осунувшееся лицо, которое становилось все менее и менее знакомым. И казалось, что черты Ваниного лица медленно растворяются в тяжелой, глухой темноте.

Уже второй месяц держалась подземная крепость. Никто не знал, сколько еще предстоит выдерживать эту немыслимую осаду. Положение партизан с каждым днем становилось все более гибельным. Они были теперь полностью замурованы в камне – в сущности, заживо погребены. Все выходы из штолен и шурфов на поверхность немцы заминировали. Каждую лазейку, всякую мало-мальски подозрительную расщелину гитлеровцы залили сверху бетоном или зацементировали. Присутствие невидимых партизан под землей не давало покоя гитлеровцам, жгло им пятки. И фашисты решили задушить камнем законных хозяев захваченной земли, ушедших в недра ее, но не сдавшихся.

Все труднее и труднее становилось дышать под землей, куда теперь почти не было доступа свежему воздуху. Изводила палящая жажда, и неизвестно было, на что еще пустится враг, раздраженный упорством партизан.

Надо было непременно разведать, что творится на поверхности. Был один небольшой, очень далекий выход, которого как будто не заметил враг. Зная, что всех мужчин, появляющихся вблизи каменоломен, гитлеровцы без предупреждения расстреливают на месте или, в лучшем случае, арестовывают, командование отряда решило попытаться отправить в разведку кого-нибудь из девушек. Сначала подумывали, не послать ли пионеров, показавших себя отличными разведчиками, но комиссар запротестовал, считая, что еще раз решиться на это можно только в случав самой крайней необходимости. Нина Ковалева и Надя Шульгина, явившись в штаб по вызову командира, с полной готовностью вызвались идти наверх в любую минуту. Девушки, очень сдружившиеся под землей, где они совместно работали в санчасти, просили послать их вместе. Их подготовили как надо и сделали попытку выпустить наверх через тот ход, который оставался еще как будто свободным. Но едва разведчицы приблизились к поверхности, как гитлеровцы подняли тревогу: должно быть, они через звукоулавливатель услышали что-то. Девушки едва успели соскользнуть вниз и укрыться в камнях, как наверху раздались взрывы гранат, зачастили автоматы. Должно быть, гитлеровцы оставили этот лаз незакрытым нарочно.

Обе девушка были в отчаянии, что им не удалось выполнить задание. Они проплакали весь вечер, и сам комиссар ходил утешать их…

Пинь!.. там!.. пом!.. тень!..

Проснувшись от этого непонятного, ни разу еще не слышанного под землей, как будто птичьего звука, Володя сразу почувствовал, что лютая жажда, которая долго не давала ему заснуть, стала сейчас еще более жгучей. Все пересохло у него во рту. Першило в горле, скрипела на зубах копоть. Повернувшись на своем каменном топчане лицом к стене, Володя стал языком жадно слизывать налет сырости, выступивший на ракушечнике. Этому пришлось научиться за последнюю неделю. Когда мучительная сухость во рту немного прошла, Володя опять прислушался. Пинь!.. тинь!.. пом!.. пинь!.. Что бы это было? Володя легонько ткнул в бок спавшего рядом Ваню Гриценко:

– Эй, слушай!

– Ну чего тебе? – Ваня заворочался в темноте и чихнул от копоти.

– Тише ты! Очнись да послушай.

Ваня сел на лежанке. Из разных концов каменоломен – и где-то совсем рядом, и в отдалении, то звонко, то еле слышно – что-то тенькало разноголосо, настойчиво и аккуратно: тинь!.. пинь!.. пень!.. Мальчики затаили дыхание.

… Между тем в штабе подземной крепости, устроенном в специально вырубленной широкой штольне, комиссар Иван Захарович Котло заканчивал свое сообщение.

– Делаем выводы, товарищи, – медленно, неспешно говорил он, вкладывая какой-то особый, увесистый смысл в свои прочные слова, – по данным нашей подземной разведки, мы окончательно замурованы. Связь с внешним миром потеряна, а она нам необходима. Совершенно необходима. Мы тут не укрываемся. Мы сюда спустились не для того, чтобы отсиживаться. Мы здесь для того, чтобы воевать. Это – основное. Кроме того, Сергеев здесь погибнет. Ему необходима срочная операция, иначе парню конец. И это вопрос буквально дней. Не более. Возможно, потребуется установить связь с партизанским отрядом в Аджи-Мушкайских каменоломнях. Словом, надо наверх. На сегодня мы имеем пока один лаз. Подчеркиваю, только один: в секторе «Киев». Немцы его не заметили. Я сегодня с Семеном Михайловичем подбирался туда. Взрослому не пробраться… А как ты считаешь, Георгий Иванович? – обратился Котло к Корнилову. – Пионеры твои…

Он замолчал, испытующе посмотрел на Корнилова и, хмурясь, отвел взор.

Каждый раз, когда обстановка складывалась так, что партизаны были вынуждены посылать на разведку ребят, комиссар страдал и смущался, не будучи в силах скрыть этого.

– Да им только заикнись, Иван Захарович, – поспешил ответить, заметив состояние комиссара, Корнилов. – Этот Вовчик уже неделю пристает ко мне, чтобы его наверх отрядили. Да, откровенно говоря, не хотелось бы без особой надобности.

– Да кому охота без особой на то надобности в такой риск ребятишек пускать! Но что поделаешь! Иного выхода я не вижу.

– Ничего не остается другого, – произнес командир отряда, – придется, товарищ Корнилов, твоих питомцев еще раз попросить.

– «Попросить»! – усмехнулся Корнилов. – Надо их просить, чертенят! Их только пусти.

… А юные разведчики, о которых шла речь в штабе, в этот момент уже сползли со своих лежанок и бесшумно подбирались к месту, откуда доносилось загадочное теньканье. Они сперва собрались поднять тревогу, потому что был приказ немедленно доводить до сведения командования о каждом лучике света, о каждом отблеске, о каждом звуке, возникающем без ясной причины в подземелье. Но чтобы не попасть в смешное положение (а этого Володя и Ваня боялись гораздо больше, чем фашистских пуль), мальчики решили сперва сами разведать, в чем тут дело. Не зажигая фонаря, они проникли в штрек, где теньканье раздавалось особенно громко. Сейчас оно несколько изменилось. Уже не «пинь-пом-пум», а по-другому тенькало в штольне: клям!.. плям!.. клек!..

Вдруг из-за угла бокового каменного коридора блеснул показавшийся чрезвычайно ярким свет. Мальчики от неожиданности зажмурились и тотчас же услышали над собой голос дяди Яши Манто:

– Эй вы, водолазы, куда? Давай задний ход!

– Дядя Яша, – зашептал Володя, кинувшись к повару, – тише ты! Слышишь? Тукает чего-то…

– Водичка, дорогой, тукает, вода! С чистой водичкой вас! Наше вам с капелькой! – Какая вода?

– А-а, теперь вопрос, какая вода. С неба вода. Сперва была, конечно, как вас в школе учили, в виде известного снега, ну, а теперь, по всей видимости, наверху оттепель наступила. Вы вот себе спите да разные красивые, интересные сны разглядываете, а дядя Яша не спит, не дремлет. Он бодрствует. У дяди Яши один глаз всегда на дежурстве, одно ухо на вахте. Вот и услышал, что капать стало, И везде здесь котелки подвесил. Пока вы последний сон доглядывали, я уже полтора ведра накопил. Будет вам сегодня жареная водичка – чай с сахаром. Отважным разведчикам, конечно, без очереди и по две порции. Роскошная жизнь!

Дядя Яша поднял высоко фонарь. Подняв голову, мальчики увидели под каменным сводом развешанные там и здесь котелки, склянки, пустые банки из-под консервов. В них чирикала благодатная певучая капель. Тинь!.. тинь!.. клек!.. плюм!.. – тенькали, пели, звенели банки. И, сняв из-под свода самый большой котелок, дядя Яша протянул его мальчикам:

– Нате, хлопчики, пейте на здоровьичко. Но едва Володя и Ваня, стукнувшись головами, припали – висок к виску – изжаждавшимися губами к влажному, холодному краю котелка, со стороны штаба послышалось:

– Дубинину Владимиру, Гриценко Ивану – живо явиться в штаб!

Жадно хлебнув напоследок, сколько можно было втянуть за один глоток, мальчики помчались к штабу:

– Есть явиться! У входа в штаб стоял политрук Корнилов с фонарем в руке. Он посветил им в лица мальчиков.

– Ну, разведка, – сказал он, – ну, Глаза и Уши, есть разговор.

Их теперь уже часто так звали – «Глаза и Уши». Пошло это с того самого дня, когда политрук Корнилов объяснял ребятам обязанности разведчиков: «Разведка – это глаза и уши армии». А в тот день произошли как раз кое-какие неприятности в камбузе, где юные разведчики стянули с противня у Акилины Яковлевны сладкие пончики. Володя, как всегда, не стал отнекиваться и оправдываться, а честно заявил, что это он взял без спросу пончики, потому что считал себя вправе брать их. «Да кто же вы такие, чтоб раньше всех пончики хватать?» – негодовала тетя Киля. «Кто мы такие? – переспросил ее Володя. – Мы… – он ткнул себя пальцем в грудь и кивнул в сторону Вани Гриценко, – мы глаза и уши. Вот кто мы». С тех пор большеглазого, пытливого, зоркого Володю и внимательного, самую малость лопоухого Ваню Гриценко стали величать «Глаза и Уши».

«Глаза и Уши», подтянувшись и одернув куртки, как того требовала партизанская служба, предстали перед штабом отряда. Командир подробно объяснил им задание: надо снова выбраться на поверхность, прошмыгнуть незамеченными мимо немецких часовых и во что бы то ни стало повидаться в Старом Карантине с Михаилом Евграфовичем Ланкиным, узнать подробно, что творится на поверхности и нет ли каких-нибудь сведений от аджи-мушкайских партизан.

– Адрес явки помните? – спросил Лазарев.

– С закрытыми глазами найдем, – отвечал Ваня Гриценко.

– Ну и хорошо, – как всегда, медленно и негромко произнес комиссар Котло. – Только вот что… Ты там, Володя, Ланкина насчет овса уж не слишком пытай.

Тут все засмеялись.

– Повторить задание! – приказал комиссар. Володя выпрямился, как в строю, и скороговоркой отчеканил:

– Выйти на поверхность через лаз в секторе «Киев», оставаясь незамеченными, проникнуть в поселок, во что бы то ни стало явиться к товарищу Ланкину, получить сведения, сообщить положение, выйти из поселка до наступления комендантского часа, когда будет темно, вернуться к лазу, насчет овса Ланкина не пытать!

– Все понятно?

– Все, – отвечал командир группы юных разведчиков.

– Вопросы имеются?

– Вопросов не имеется.

– Ну, – сказал командир, – в таком разе снимайте свою артиллерию.

Вздохнув, мальчики сняли с себя через голову ремни, на которых у них висели обрезы. Каждый раз жалко было расставаться с оружием, но Володя и Ваня знали, что выход с ним на поверхность невозможен. Сдав командиру оружие, мальчики расстегнули свои куртки и сняли повязанные прямо на теле красные пионерские галстуки. Все встали. Комиссар бережно принял галстуки, закоптелые, помятые, теплые, расправил их, аккуратно сложил, вместе с обрезами положил в шкаф, стоявший в штабе, и запер его на ключ.

– Провожать вас до лаза, ждать вас там и, в случае чего, страховать ваше возвращение назначаю товарищей Корнилова, Любкина и Важенина… Георгий Иванович, – обратился он к Корнилову, – пусть разведчиков покормят как следует. Скажите там Манто, чтобы не скупился. И пусть их Акилина Яковлевна хоть немножко отмоет, а то ведь на них глядеть и тут страшно – до того чумазые, а уж на свет божий появятся, так фрицы сразу сообразят, что они прямо из преисподней.

Через полчаса, растертые докрасна мощными руками Акилины Яковлевны, щедро накормленные ею и дядей Яшей, оба юных разведчика явились к политруку Корнилову. По дороге им попалось несколько партизан. Каждый подходил к ним и говорил что-нибудь ласковое, уважительное, ободряющее, вроде: «Ну, мол, ходи веселей, ребятки! Гляньте там за нас, как птички летают…» Или: «Э-гей, хлопцы, счастливо вам! Ни пуха ни пера. Выручайте, дорогие!» – и так далее. Всем хотелось сказать на прощание мальчикам что-нибудь значительное и душевное, но застенчивы были в, таких делах грозные партизаны старокарантинского подземелья: не находили они нужных слов и только кряхтели, покашливая, да по-отечески трепали маленьких разведчиков по плечу. А политрук Георгий Иванович Корнилов, как всегда перед разведкой, велел мальчикам присесть и сам тоже сел возле них на тумбу, выпиленную из камня.

– Ну вот, сели напоследок, – проговорил он. – Давайте, ребятки, еще раз хорошенько все сообразим. Задание вы знаете. Повторять не буду. Хочу сказать только вот что: командование на вас крепко надеется, все партизаны на вас надеются. С нашим положением вы знакомы. Говорить много не приходится… Знаю, что задание выполните, потому что вы наши…

– …глаза и уши, – успел вставить Ваня Гриценко.

– Нет, ребятки, этого мало. Конечно, мы рассчитываем и на ваши глаза и на ваши уши. Но главная наша надежда на ваше сердце. Глаза без души слепы, уши без сердца глухи. А сердце у вас, ребята, верное, пионерское сердце. Оно не подведет. Вот на него мы – и надеемся. Ну, галстуки по военной необходимости вы тут оставите, а свое звание, свою честь пионерскую, долг свой перед народом вы берете с собой. Ясно я говорю?

– Ясно, – тихо отвечал Володя. Огромные глаза его золотисто блеснули в тусклом свете лампешки, висевшей под потолком, и он с суровой задумчивостью спросил у политрука: – Дядя Гора, у меня вопрос. Можно? Я считаю, что это ведь задание особое, да?

– Да, если хотите, особое, – сказал Корнилов.

– Это партийное задание, да? – допытывался Володя.

– А как ты думаешь? Все, что мы тут сейчас делаем, – это партийное задание.

– А если кто беспартийный, тогда как же? – спросил Ваня Гриценко.

– Ну и что ж, что беспартийный, – объяснил политрук. – Раз он тут с нами и честно, как подобает советскому нашему человеку, действует: из-под земли гансам грозит, партизанит как надо, выполняет задание партии, страну нашу защищает – значит, и он выполняет с нами долг коммуниста.

– Вот видишь, Ваня, и я тоже всегда так считаю, – заторопился Володя. – Вот, например, у нас, я считаю, вся семья партийная. Сестра Валентина комсомолка уже – значит, помощница партии. Я пионер – выходит, младший сын партии. Верно? Правда, вот мама еще у нас отчасти беспартийная осталась, но она давно живет под нашим влиянием. Все равно тоже такая, как и мы все…

И вспомнилась Володе мать. С каждым днем тревога за нее становилась острее. Он замолчал, задумался. Как ей живется там, наверху, в поселке, захваченном немцами? Хоть бы повидать ее одним глазком, хоть издали, хоть на секундочку!

Потом Корнилов поднес к лампешке свои карманные часы и сказал:

– Ну, младший сын партии, ну, ребятки, пора. Через час светать будет наверху. Вам надо выползти, а там, глядишь, и по поселку уже ходить можно будет. До девяти утра немцы-то не позволяют, а так поспеете в самый раз… – Он внимательно оглядел обоих разведчиков, смущенно нахмурился, поправил застежку на Володиной стеганке. – Пошли, Володя. Идем, Ваня. Любкин и Важенин уже готовы, ждут на «Киеве». Двинулись!

Немцы не знали этого далекого лаза. Он выходил в земляную щель под большой, низко нависший над ложбинкой камень. Мальчики благополучно выбрались на поверхность земли, хотя отверстие лазейки было таким узким, что более крупный Ваня Гриценко еле-еле протиснулся, зато маленький, юркий Володя свободно выскользнул из-под камня и помог выбраться товарищу. Потом они долго ползли, хоронясь за неровностями, камнями и небольшими взгорьями, жадно, всей изголодавшейся по вольному дыханию, отравленной копотью и чадом грудью вбирая в себя сладкий наземный воздух. Эх, что за воздух это был! Они сосали снег, и он тоже казался им слаще всякого мороженого.

Они проползли по дну небольшого овражка, где не было немецких часовых, вскарабкались наверх и спрятались в полуразрушенном сарайчике на краю поселка. Через щели его мальчики следили за тем, что делается на улицах. Вскоре рассвело. Разведчики видели, как сменились часовые, прошел по улицам поселка утренний патруль гитлеровцев. Здесь и там появились осторожно шагающие, старающиеся держаться сторонкой жители.

Мальчики решили, что им пора выходить. Но тут они поглядели друг на друга, и оба присели на корточки, зажимая ладонями рты, чтобы не расхохотаться: несмотря на все старания Акилины Яковлевны, отмыть их не удалось, только грязь развели. Жирные полосы копоти, пятна грязи испещряли лица обоих разведчиков.

– Зебра полосатая, ой, умру! Чистая зебра! – прыскал в ладонь Ваня Гриценко.

– А ты на себя погляди, – давился от смеха Володя. – Сам как есть гиена пятнистая, точная копия!.. Ну, и цыц! Хватит! – прикрикнул он неожиданно. – Ты все-таки имей себе представление, что я командир группы.

Они долго оттирались снегом за сараем, потом как ни в чем не бывало двинулись на окраину поселка.

Володя уже дважды бывал здесь во время своих разведок, но на этот раз поселок показался мальчикам еще более мрачным и безлюдным. На улице, которая вела к каменоломням, на месте, где недавно стояли дома, теперь зияли пустыри и сквозь талый снег чернели закоптелые развалины, головни, раздробленные взрывом камни.

Враг старался окружить район каменоломен зоной разрушения, где все было бы пусто и мертво.

Вдруг Ваня крепко схватил Володю за руку и так сжал ее, что тот чуть не ойкнул.

– Что ты? – удивился Володя.

– Гляди, гляди! – Ваня, весь побелевший, неловко дергая губой, потащил Володю за угол уцелевшего домика. – Гляди, ведут…

И Володя увидел, как из проулка вышло около десятка фашистов. Они шли с автоматами наизготовку посередине улицы. Между ними, спотыкаясь, ежась от холода, шли мертвеннобледные люди. Глаза их, как у слепых, вперились куда-то вдаль остановившимся, невидящим взором. Простоволосая женщина, в сбившейся на плече рваной шали, шла позади других.

– Ты гляди, гляди, сзади вон… – прошептал Ваня. Володя вгляделся и, узнав, сам обмер. То была тетя Нюша, мать Вани Гриценко.

– Э-эх, ты! – еле слышно пробормотал он. – Вот так дело получилось! Забрали…

Ваня вцепился зубами в стеганый рукав своей куртки и не сводил глаз с матери.

– Ох, Вовка, беда какая, горе… – с трудом прошептал он, отпустив свой рукав, и скрипнул зубами. – Ты не высовывайся, Володя, а то мама узнает, крикнет, тогда мы всех подведем. Может быть, ее за отца да за меня и забрали, что мы в партизаны ушли. Донес кто-нибудь, есть такие скоты… У, попадись мне, зараза!

– Ваня, а может, и мою маму так? А мы ничего не знаем, сидим там себе под землей. Эх, был бы у меня сейчас мой обрез, я бы им…

Долго глядели оба мальчика из своего укрытия вслед удалявшимся. Словно какое-то оцепенение нашло на них.

Но надо было выполнять задание.

С невеселыми мыслями осторожно пробирались юные разведчики к дому, где жил Ланкин… Но что это? Неужели они ошиблись улицей? Нет, вот шоссе, а тут водокачка, а сейчас же за ней должен быть дом Ланкина… Лишь обугленные, полузанесенные обтаявшим снегом обломки ракушечных плит да труба, тощая и голая, как шея общипанной птицы, были там, где стоял прежде дом Ланкина.

Где же Ланкин? Как найти его теперь, чтобы выполнить задание командира, чтобы получить сведения, которые так нужны партизанам, и сообщить тем, кто на поверхности, о положении подземного отряда?

Растерянно брели по улицам Старого Карантина два маленьких разведчика. Они вышли на дорогу, ведущую к Камыш-Буруну, за которым, резко отчеркнутое белым, заснеженным краем берега, синело море. Там, далеко в дымке, чуть виднелся, а больше угадывался противоположный берег Керченского пролива – Тамань, желанная, своя… А вокруг мальчиков, растерянно бредущих по дороге, все сейчас было не своим, все было насильно отнятым чужими и отвратительными пришельцами. Какое-то страшное заклятье легло на землю, дома, людей…

Но ничто не ускользало от внимания разведчиков. Недаром их звали в каменоломнях «Глаза и Уши». Они издали видели, как немцы опять подтягивают, подвозят орудия к району каменоломен, как опутывают всю округу колючей проволокой, как роют, бетонируют доты. Немцы, видно, по-прежнему считали, что в старокарантинских каменоломнях скрывается целая армия партизан.

– Гляди, как стараются, – шепнул довольный Володя своему спутнику. – А тут, смотри, у них, верно, штаб…

– Это раньше наша школа была, – отозвался Ваня и вздохнул, поглядев на красивый двухэтажный дом, во дворе которого скопилось множество немецких машин. – Вон я за тем окошком сидел в прошлом году.

– Ох, дурные мы с тобой были, Ваня, верно? – сказал Володя. – Помнишь, как, бывало, иногда, если урока не поспел выучить, в школу неохота ходить было? Отлынивали…

– Да, уж глупее глупых были, что толковать, – согласился Ваня.

– А сейчас бы, – продолжал мечтательно Володя, – ей-богу, сидел бы на парте, не шелохнулся, только бы слушать, что в классе объясняют. Любому «посредственно» бы обрадовался. Сколько бы ни задавали, спасибо бы еще сказал.