Текст книги "Записки об Анне Ахматовой. Том 1. 1938-1941"
Автор книги: Лидия Чуковская
Жанр: Историческая литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
– «Я теперь уверена, что В. Г. погиб. Убит или от голода умер. …Не уговаривайте меня: ведь Тарасенкова получает от мужа регулярно письма…[403]403
Тарасенкова – Мария Иосифовна Белкина (1912 – 2008), писательница, жена критика Анатолия Кузьмича Тарасенкова (1909 – 1956). В своей книге «Скрещение судеб» о последних годах жизни Марины Цветаевой М. Белкина рисует быт Ташкента в 1941/42 году и вспоминает Ахматову в Ташкенте (М.: Благовест; Рудомино, 1992, с. 345 – 348, 258 – 261).
[Закрыть] А В. Г. меня никогда не бросил бы. До самой смерти… Если он умер, это хорошо: это для меня освобождение».
Еще при О. Р., говоря о Рине, она сказала: «Какая остроумная, умная женщина, прямо бесенок. Она мне очень нравится, но у нее есть один непоправимый недостаток: она страшно льстит мне».
– Почему же льстит? – сказала я. – Она, наверное, и в самом деле любит вас и ваши стихи.
– «Последнему я никогда не верю».
Мы с О. Р. возмутились. Почему? А как же вы объясняете постоянное восхищение людей вашими стихами? Все лгут?
– «Я сама понимаю, что это дурно, но я не верю и никогда не верила. А объясняла похвалы тем, что люди хотят доставить мне удовольствие. Еще Коля смеялся над этим. Он говорил: “Когда какой-нибудь журнал просит твоих стихов, ты тоже воображаешь, что это – для твоего удовольствия. А на самом деле редакторы имеют ввиду коммерческую выгоду”».
Я сказала, что как я ни люблю NN, но стихи ее люблю больше, чем ее.
Последовало бурное возмущение.
– Я же говорила, что Л. К. холодный человек, – сказала О. Р.
Я протестовала. – Разве я не люблю людей? Тех, кого люблю?
– «Да, в вас конечно существует высокий культ дружбы, – сказала NN. – Когда я одна очутилась в Москве, я изо всего Союза выехала к вам в Чистополь. И вы меня не обманули».
Я говорила о своей одержимости стихами с детства.
Разговор перешел на Пушкина. NN возмущалась очень горячо словами Толстого за столом о «ясности Пушкина».
– «Самый непонятный поэт! Многозначащее слово, пласт на пласте. Покажите мне человека, который понимает “Медного Всадника”. Или “Евгения Онегина”. Чего только нет в этих вещах… “Руслан и Людмила” понятны, “Кавказский Пленник” – тоже, а “Медный Всадник” и “Евгений Онегин” – это чудовищно сложно. Терпеть не могу обывательских разговоров о поэзии. Я понимаю, когда Томашевский или Гинзбург[405]405
Лидия Яковлевна.
[Закрыть] говорят о стихах – они только что от книг, от рукописей, они сообщают свою последнюю мысль, результат огромной работы»…
Когда мы остались одни, она вдруг сказала мне:
– «Только бы вы не погибли. Как сделать, чтобы вы не погибли». – И потом, переведя разговор на грабежи в Ташкенте: – «Только бы вас не убили».
Идя в два часа по пустым и страшным улицам, я начала писать стихи, которые сегодня кончила:
Живу, хранимая стихами
Твоими и твоей мольбой
Не умереть, остаться с вами,
Не уходить, побыть с тобой.
Сказала: – Только не погибни.
О, выживи! И вот уже
Бессильно солнце, тщетны ливни
И нету на меня ножей.
6 / III 42 • Вчера – вечер у Пешковых. Рина, уезжая, захотела показать свое искусство NN. Мы с NN шли через черный туман, заблудились. После Рины пили, ели, попросили NN читать. Публика была самая разная. NN все спрашивала меня «что читать» через стол, а я, как всегда, не знала. Прочла «Путем», «Подвал», «Pro domо mea», «Наступление», «Мужество»[406]406
Список этот расшифровывается так: «Путем всея земли», «Подвал памяти». Pro domo mea – «о своих делах» (лат.) – так тогда назывались стихи «Один идет прямым путем»; «Наступление» – «Славно начато славное дело» – БВ, Седьмая книга.
[Закрыть]. Толстой сказал:
– Хотите вы или нет, знаете об этом или нет, но вы сейчас двигаете вперед русскую поэзию, вот этими двумя вещами – «Поэмой» и «Путем». Они совершенно новы и пр.
То есть то самое, что сказала ей я после первого же куска поэмы. И по поводу «Путем».
Харитонов, летчик, в промежутке между стихами вдруг произнес:
– Я лучше расскажу вам о работе духов. Это повеселее будет[407]407
Возможно речь идет о Петре Тимофеевиче Харитонове (1916 – 1987), летчике, который в конце июня 1941 года протаранил самолет противника в воздушном бою над Ленинградом и получил за этот бой звание Героя Советского Союза.
[Закрыть].
Толстой похож на дикого мужика. Нюхом отличает художество, а когда заговорит – в большинстве чушь, как в прошлый раз о простоте Пушкина и о том, что поэма «воскрешает символизм».
Мне было очень грустно на этом вечере. Свет, вино, а кругом не друзья, а «хорошие знакомые». Я никогда со знакомыми не умела общаться.
Меня давил разговор с Беньяш и чудовищная гнусность, о которой мне сообщила Екатерина Павловна. И еще – своя неуместность.
[Наверное замечание мне А. Н. Толстого, зачем я прошу читать «Подвал»[409]409
О неудовольствии А. Толстого по поводу чтения «Подвала памяти» см. также «Записки», т. 2, с. 83 – 84.
[Закрыть].]
На днях вечером (3/III) зашла к NN. – «Поведите меня гулять. Через площадь». Лицо осунувшееся. Молчит. – Ну что, приготовили для «Правды» то, о чем вас просили? (Мужество.) – «Нет. Еще не удалось. Писала другое – то, чего так не хотела, так боялась писать». (Она недавно мне сказала: «не дай мне бог написать то, что я сейчас задумала».) Писала всю ночь, и утром был сердечный припадок. (Сказала мне, что дает поэме еще один эпиграф – из себя:
Четвертого марта забрела к ней с Лидой. Лида сидела у Штоков, я наедине с NN час. Она открыла «Ардова» и прочла. – «Это – эпилог к Решке»[411]411
«Эпилог к Решке» стал третьей частью, то есть «Эпилогом» всей «Поэмы». См. ББП, с. 375 и 411.
[Закрыть]. Я была оглушена. Помимо баснословного качества стиха – ведь этот клен мой знакомый, и светлый слушатель темных бредней, и Кама, и сумасшедший Урал. Это все как письмо мне. Я только могла сказать:
– Это уже опять совсем новое, отличное по тону, чем Решка.
– «Да. Рухляди пестрой нет»[412]412
Клен, Светлый слушатель темных бредней, Кама, сумасшедший Урал – раскавыченные цитаты из «Эпилога», – см. ББП, с. 375 – 377 и 441.
рухляди пестрой – скрытая цитата из «Решки»: «Не отбиться от рухляди пестрой».
[Закрыть].
Она была совсем больна. Вот она – расплата за гениальность. Вчера, пока она мылась перед тем, как идти к Пешковым, она дала мне прочесть стихи Парнок. Задохнувшиеся[413]413
Ахматова говорит о стихах Софии Яковлевны Парнок (1885 – 1933). Последний ее сборник «Вполголоса» вышел в 1928 году, а потом она была оторвана от читателя. С поздними ненапечатанными стихами Парнок Ахматову могла познакомить сестра С. Парнок – Е. Тараховская, которая в это время жила в Ташкенте и бывала у А. А.
По предположению Е. Б. Ефимова, «задохнувшееся» стихотворение С. Парнок, о котором идет речь, – это стихи «В форточку», где есть такие строки: «…даже настежь распахнув окно / дышать душе отчаявшейся нечем» («Наше наследие», 1989, II, с. 90).
[Закрыть].
7 / III 42 • По-видимому, NN окрылена похвалами Толстого. Она какая-то возбужденная, рассеянная, помолодевшая, взволнованная. Вчера я видела ее немного – она шла к Пугачевой, которая послала за ней Липскерова[414]414
Клавдия Васильевна Пугачева (1906 – 1996), артистка, исполнявшая со сцены стихотворение Анны Ахматовой «Первый дальнобойный в Ленинграде». Опубликованы воспоминания К. Пугачевой о встречах с А. Н. Толстым и о знакомстве с Анной Ахматовой в Ташкенте (сб.: Воспоминания об А. Н. Толстом. М., 1973).
[Закрыть]. Мне было с ними по дороге.
Я сообщила ей предложение Арнштама[415]415
Л. О. Арнштам, в письме к Л. К. из Алма-Аты 26 февраля 1942 года, сообщал, что собирается ставить фильм о Джамбуле и что главным содержанием фильма будет песенная поэзия казахского народа. «И вот возникла мысль, – пишет далее Лев Оскарович, – …пригласить в Алма-Ату на эту работу Ахматову и тебя… Хочется… показать, что можно сделать чистыми руками с поэзией народа, который не виноват в том, что поэзию его излагают разные оберхалтурщики».
[Закрыть]. Накануне она как раз говорила мне, что в Алма-Ата, по ее сведениям, худо и как хорошо, что она там не поселилась. Я ожидала мгновенного и категорического отрицательного ответа. Но она, к моему удивлению, сказала, что рада была бы поехать, повидаться с «Черным» – то есть с Харджиевым и с прочими друзьями – хотя, конечно, переводить она не может.
Сегодня я встретилась с NN у Беньяш. Она была очень оживлена и торопилась на вечер в Союз, в Президиум; мы с Беньяш отправились ее провожать. Теплый, даже душноватый, темный вечер.
По дороге NN сговорилась с Беньяш, что возьмет ее в Алма-Ата вместо меня, если поедет. Пожалуй, ей действительно стоит поехать. Ее там будут чествовать и баловать, а Беньяш поможет ей переводить – она, кажется, умеет.
Жаль мне упускать эту честь и эти практические возможности – да что же поделаешь. Я человек подневольный.
Очень хочу к Шуре, к Тамаре, а если в смерть, то с ними и в смерть.
10 / III 42 • 8-го вместе с А. А. у Толстых. Левик, Пугачева, Над. Ал. [Пешкова], вначале – папа. Потому ли, что не было Уткиных и Половинкина, но на этот раз гораздо приятнее, чем в первый. Левик читал неприличного Гейне и Лафонтена (мука для меня), плохого Бодлера и великолепного Ленау; NN – «ни измен, ни предательств», «Другу» (?), «Лозинскому», [«Все это разгадаешь ты один»][416]416
А. А. прочитала: «Не недели, не месяцы – годы» (из цикла «Разрыв»); «Другу» – быть может, под этим названием спрятано стихотворение из Реквиема – «Уже безумие крылом» (см. с. 103); Лозинскому – по-видимому, «Не будем пить из одного стакана».
[Закрыть]. Успешно ходатайствовала о мальчике Марины Цветаевой. [О Муре[417]417
В конце марта Мур пишет из Ташкента: «Ахматову всячески протежировал Ал. Толстой. Она через него начала действовать, чтобы меня включили в число “счастливцев” (посетителей столовой Писателей). Это было неимоверно, сказочно сложно». (Г. Эфрон. Письма. М., 1995, с. 38.)
[Закрыть].]
Вчера вечером я была у нее. Она в постели, простужена. За окном – снежная буря.
Я довела до ее сознания, почему мне так больно отказываться от поездки в Алма-Ата. Мы отложили ее решение до свидания с Коварским, который должен быть у нее сегодня[418]418
Николай Аронович Коварский (1904 – 1974), критик, кинодраматург, в юности учился вместе с Л. К. в ленинградском Институте истории искусств.
[Закрыть].
Но она сказала:
– «С Беньяш я не поеду. Ее репутация не такова, чтобы я могла с ней ездить».
Я спросила – писала ли она дальше? – «Ну, где же тут!»
7-го она была в Президиуме Союза; 8-го – у Тамары Ханум[419]419
Тамара Ханум организовала в Ташкенте балетную школу, которая с 1935 года носила ее имя. Во время войны в здании ее балетной школы разместились многие институты и организации Академии наук, эвакуированные в Ташкент. …у Тамары Ханум – то есть в одном из этих учреждений.
[Закрыть]. С возмущением рассказала мне о том, как неумело был устроен этот вечер в Союзе.
13 / III 42 • Третьего дня вечером я пришла к NN, как обещала, чтобы послушать Кочеткова и Державина. Я сидела у Штоков, когда за мной зашла усталая и томная после вечера у Бабочкина NN. – Что это? – шутливо сказала Фаина Георгиевна. – Вы пригласили Державина? Это mauvais ton[420]420
Mauvais ton – дурной тон (франц.)
[Закрыть].
– «Глупости. Он очень талантлив. А что он грязен и пьян – какое мне дело? Хлебников тоже был грязный и опухший».
Мы поднялись наверх, и скоро гости явились. Приглаженный Кочетков и опухший, мутный Державин… В нем что-то наивное и чистое, несмотря на грязь.
Он читал много, жадно, видно было, что изголодался по слушателям.
Баранку и пирожок, предложенные ему NN, завернул и унес для сына.
Стихи читал хорошие, причудливые, очень русские, очень свои.
NN хвалила.
Вчера я, по условию, пришла к Беньяш слушать вместе с NN ее работу о Ханум. Кроме нас, была Слепян – грубая, злая, умная[421]421
Дориана Филипповна Слепян (1902 – 1972), драматург, актриса.
[Закрыть]. Мелькнула Раневская.
Беньяш читала нечто очень ловкое, но трепетно-розовато-волнующее, очень безвкусное по всем очертаниям, очень дурное по языку, очень банальное и дилетантское. «Красота, красота!»
Первой высказалась NN: «Хорошо. Интересно. Создает образ Ханум. Тот, кто не видел – захочет увидеть, а кто видел – припомнит свое ощущение».
Я высказалась всерьез, точно и беспощадно.
NN и Слепян обрушились на меня. Беньяш сказала, что я очень мила, но с моими оценками не согласилась.
Слепян говорила обычности, на которые скучно было возражать.
NN – «Загубил, загубил вас Маршак…» И отсюда перешла к гневной филиппике против редакторов, которую постараюсь воспроизвести точно:
– «Мне рассказывали, что на одном редакционном совещании по поводу одной рукописи было сказано: она плоха, но если дать человеку со вкусом, то будет толк. Да что же это за шарлатанство, в конце концов! Кого же должен любить читатель? Чей портрет вешать на стенку?»
О редакторах в данную минуту речи не было, так что это был просто выпад против меня и моего профессионализма.
Я не спорила. Не хотелось людям равнодушным рассказывать о самом заветном, любимом, мучительном, что было у меня в жизни. NN, конечно, умнее всех на свете и могла бы все понять – но стоит ли, стоит ли? Зачем?
Потом мы сидели как-то вяло, собирались пить вино, его не было. Мы с NN ушли. Шли в теплой тьме. NN рассказала мне по-настоящему о вечере у Бабочкина. Герасимов[422]422
Упомянуты Борис Андреевич Бабочкин (1904 – 1975), актер, много снимавшийся в кино (наиболее известен он в роли Чапаева), и Сергей Аполлинарьевич Герасимов (1906 – 1985), кинорежиссер, драматург. В Ташкенте С. Герасимов заканчивал съемку фильма «Непобедимые» (о блокадном Ленинграде). В фильме снимался Борис Бабочкин.
[Закрыть].
Я проводила ее, она зазвала меня зайти и показала письмо, привезенное ей от Харджиева Коварским.
15 / III 42 •
Сегодня провела весь день у нее в комнате. Переписывала один из рассказов. Она не пускала никого к себе, чтобы мне не мешали; подремывала, читала Шекспира, потом ушла к кому-то из соседей надолго. Я работала часов пять (Петров)[424]424
Петров – рассказ пятнадцатилетнего Толи Петрова из деревни Полесье, который был записан Лидией Чуковской в детском доме № 9. Рассказ вошел в книгу «Слово предоставляется детям» (Ташкент, 1942) под названием «Начальнички».
[Закрыть]. Потом она поила меня чаем.
Штоки, Волькенштейны и все соседи сильно встревожены тем, что Толстой устраивает переезд NN в Дом Академиков. Там удобно, сытно, уборная в доме, ванная и прочие прелести. Но зато дорого: комната обходится около 200 р. в месяц. NN колеблется. Все скорбят и отговаривают. Я бы ужасно хотела, чтобы она переехала в человекоподобный дом. Но боюсь дороговизны и отсутствия Ольги Романовны, которая моет, шьет и пр. Правда, быт там легкий.
Разговор о Блоке.
– «Когда я с ним познакомилась – в 1911 году он уже ничуть не скрывал своего презрения к людям и того, что они ему ни для чего не требуются… И все же, до опубликования дневников, никто не представлял себе, какая в нем жила брезгливость, желчь… Дневники были для нас, как молния, как удар грома. Кроме того, мы не знали, до какой степени он был поглощен семейной трагедией…
– Стыдно все же: заблудился в трех соснах – во вражде баб: жены и матери».
После разговор зашел почему-то о телефонных звонках. И NN рассказала об одном очень забавном. Звонок. Ее зовут. Голос: «у вас написано: углем наметил на левом боку. Так это его бок или ее?» – Это ее бок, – ответила NN и повесила трубку[425]425
«Углем наметил на левом боку» – БВ, Четки.
[Закрыть].
Потом приехала Толстая и разъяснила присутствующим, что переезд NN уже предложен самим ЦК и отказываться неудобно.
Я шла домой вместе с нею. По дороге я внушала ей, что если издадут только новые стихи NN (предложение Тихонова), то это даст грош, что надо устроить ей побольше денег, что надо раздобыть лечкарточку в Правительственную Клинику и пр. Людмила Ильинична относится к NN пылко и, надеюсь, добьется всего… На иждивение Литфонда NN не перейдет, нужно устроить ей заработанные деньги, а для этого издать избранные старые стихи + новые.
Эту идею Л. И. обещала внушить Толстому; пригласить к себе NN и Тихонова и решить все дела.
19 / III 42 • Сейчас вспомнила, что позабыла описать субботний вечер у NN – когда к ней пожаловал, по ее приглашению, «беднягушка» Соколов.
Я полна жалости к этому человеку, когда не вижу его – больной, слепой, талантливый, умный, – но каждое слово меня раздражает.
NN тоже сначала была ласковой, кроткой, почитала ему свои стихи, но потом и ее терпение кончилось, она стала резка и выпроводила его.
Он нудно, настойчиво, упорно расспрашивал о Рождественском, о нынешних теориях бывших формалистов; плохо слушал; перебивал; был нуден.
– «Вот они, провинциалы, все такие, – говорила мне потом NN. – Его юность совпала с книжечками Рождественского, статьями формалистов, он мечтал быть с ними, войти в их круг. Он говорил о них с двумя друзьями, они противопоставляли эти книжечки всему мещанскому толстозадому быту. Мечта не состоялась; но он уже не в состоянии заинтересоваться ничем и никем кроме людей и книг того времени».
Не помню, в какой из последних дней, она показала мне несколько строф белых стихов о доме, очень страшных[426]426
По-видимому, речь идет о стихотворении «В том доме было очень страшно жить».
[Закрыть].
Во вторник я застала ее чрезвычайно встревоженной: она получила телеграмму от Пунина, что он, проездом в Самарканд, будет в Ташкенте и просит встречать эшелон 503. Вагон Ленинградской Академии Художеств.
Она уверена, что он везет дурные вести о Вл. Г. Поручила мне справляться о приезде эшелона; сие весьма нелегко.
Она лежала в кровати, вымытая, ослепительно красивая, с распущенными после головомойки волосами.
Сообщила, что ни за что никуда не поедет. – «Здесь я, платя 10 р. за комнату, [могу], на худой конец, и на пенсию жить. Буду выкупать хлеб и макать в кипяток. А там я через два месяца повешусь в роскошных апартаментах».
Весь дом ликует по поводу ее решения. Рассказывают, что Цявловский вдруг кинулся целовать ее руки, когда она несла выливать помои.
Она дала мне прочесть письмо от поклонницы. Сколько я таких писем видела у нее в Ленинграде! Наивное, восторженное, благодарное, милое.
Как я люблю людей, когда они ее любят.
Дальше воспоследовала трагикомедия.
Пришел В. М. Волькенштейн. NN давно уже мне жаловалась, что трудно переносит его визиты. Я ей пеняла за это, мне он кажется не так плох, благодушен и пр. Теперь я не могла с ней не согласиться. Он получил письмо от матери из Ленинграда. И все, что мы знаем уже месяцы – от свидетелей, из писем друзей, все, что рассказывала NN, до него вдруг, только вчера, дошло. Мы о Ленинграде молчим. Или плачем. А ему захотелось поговорить.
«Подумайте, там люди совсем голодают… Неужели же даже кило крупы нельзя послать?» и пр. Все это каким-то идиотски-легкомысленным голосом.
NN молчала, лежа на спине, вытянув руки вдоль тела. И потом вдруг села на кровати, как пружина, и такое ему высказала, чего я никогда от нее не слыхивала – по степени откровенности.
Старик ушел, а у нее сделалось сердцебиение.
Она рассказала, что прочла поэму Благому, а он спросил: «Вы это всерьез написали, или это шуточная вещь?»
Уж эти мне профессора[427]427
Дмитрий Дмитриевич Благой (1893 – 1984), литературовед.
[Закрыть].
24 / III 42. День рождения. • Все эти дни вижу NN только на людях. «Удар грома; входят все»[428]428
«Удар грома, входят все» – измененная цитата из «Грозы» А. Н. Островского. («Вдали удары грома. Входят несколько лиц разного звания и пола». – Действие четвертое, явление третье.)
[Закрыть]. Видела ее одну только тогда, когда дважды сопровождала ее на вокзал. Проехала Ленинградская Академия Художеств. Пунин; Анна Евгеньевна, Ирочка с Малайкой.
Вокзал; эвакопункт, где достаю для отставших от эшелона Пуниных-женщин хлеб. Страшные лица Ленинградцев. Совершенно спокойное лицо NN. Не спала две ночи, глаза опухли. Меня и ее бьют на вокзале дежурные – не пускают на перрон. Костыли. Запасные пути. Трамваи.
О Гаршине ничего не знают. NN уверена, что он умер. Умер Женя Смирнов. Таня, Вовочка и Валя при смерти. Умерла Вера Аникиева. В дороге умер Кибрик[429]429
Слух о смерти художника Евгения Адольфовича Кибрика (1906 – 1978) оказался ложным.
[Закрыть]. Пунин очень плох.
– «Он попросил у меня прощения за все, за все»…
Вечером вчера страшный крик на Волькенштейнов за то, что они щебечут про «три дороги». Лживые разговоры о Ленинграде – это единственное, что заставляет NN совершенно терять самообладание. Куда девается ее терпеливость, кротость, светскость, выносливость.
Телефонограмма из «Правды» по поводу «Мужества». Просят еще.
– Вы писали эти ночи?
– «Нет, что вы. Теперь, наверное, годы не смогу писать».
Толстая, проинструктированная мной, добыла ей пропуск в дивный магазин. Я ей внушила, что книжку NN надо издать большую, чтобы деньги были. NN по этому поводу была приглашена, и это ей было предложено. Накануне Людмила Ильинична звонила мне пять раз. Но тут же небольшая интрига: велено никому об этом не рассказывать, даже мне, чтобы братья-писатели не позавидовали. Так мне передала NN – присовокупив, что выбирать стихи буду я.
Вчера подарила мне карточки[430]430
Среди них, по-видимому, и фотографию с надписью «Моему капитану». Разговор об этих фотографиях см. «Записки», т. 2, с. 319.
[Закрыть].
Раздает она деньги ужасно: Муру, Пуниным и т. д.
Писать не могу, чувствую себя очень плохо. Ноги, сердце, Ленинград. Сегодня пять лет со дня последнего моего рождения.
Митя. Мирон. Шура.
___________
Промокнув до костей, промерзнув, усталая, голодная я зашла на минутку к NN. Замочек. Я к Штокам. Меня встретил радостный вопль. Шумел и плясал Плучек, целовала и поздравляла NN. Мы ели макароны, принесенные из академической столовой NN, пили вино и по рюмке спирту. Я сразу оттаяла. NN была так добра ко мне, приколола мне маргаритки к костюму. Вспомнила, как в этот день в прошлом году читала «Поэму» Шуре, Тусеньке, Зое. У меня[432]432
См. с. 239.
[Закрыть].
Сидела великолепная, красивая, спокойная.
Я попросила прочесть стихи. Она очень охотно поднялась наверх, принесла «Ардова», прочла по моей просьбе пятнадцатилетние руки, В том доме было очень страшно жить, Все души милых, Достоевского[433]433
А. А. прочла: «Мои молодые руки», «В том доме было очень страшно жить», «Все души милых на высоких звездах» и «Предысторию» (см. с. 232 и «Записки», т. 2).
[Закрыть].
И междометья были ей ответом.
– «Я тоже думала, что пятнадцатилетние руки хорошо. Но никому, кроме Л. К. и В. Г., они как-то не нравились… А вот тут проза…» – сказала NN.
– Почитайте прозу, – закричал Плучек.
– «Маком», – ответила NN, чем повергла всех в неудержимый хохот.
Мне показали «Мои воспоминания о ней» Штока. Очень смешно.
Штоки и Плучек и весь их театр едут в Мурманск. Это очень худо. О. Р. прекрасно обслуживала NN. Правда теперь есть паек и академическая столовая – но все же… Конечно, заместители найдутся. «Лепрозорий» относительно NN ведет себя прекрасно. Все рады накормить, снабдить табаком, вытопить печь, принести воду. Это – настоящее «общественное дело»; настоящее потому, что совершенно добровольное. По этому поводу NN говорила мне, что – «вот видите – я никому не делаю добра, я только зла не делаю, не злословлю. Так мало! а результат большой». Но тут она, конечно, заблуждается. Конечно, у нее бездна такта, но любят ее не только за беззлобие, а прежде всего за стихи и за красоту – и за беспомощность.
Потом она позвала меня к себе наверх. Против обыкновения, прежде чем лечь, прибрала что-то, прикрыла, отодвинула, подоткнула.
– «Я вчера опять сама мыла пол. И сегодня весь день чищу и убираю. Это – первый признак того, что мне худо. Когда мне хорошо, когда я пишу стихи, например, мне беспорядок не мешает, и я могу жить в чудовищной грязи». Она сделала широкий жест рукой.
Мы сели и начали говорить об отборе стихов. Но пришел очередной поклонник.
27 / III 42 • Вчера вечером, собрав последние силы, с опухшими мокрыми ногами пошла к NN. Я знала, что она ждет меня работать над ее сборником.
Она была одна, лежала. Поговорили снова – о событии последнего дня, то есть о комнате, предложенной ей Совнаркомом… Смятение ее улеглось, так как она пошла и отказалась под благовидным предлогом.
(Накануне я ее застала в полном смятении. Когда она отказалась от Пушкинского общежития Академии Наук – и ей отказали, чего она не знает, а я знаю, со слов Толстой – СНК прислал человека, чтобы перевезти ее в другую комнату, роскошную и пр. Она была в унынии, смятении, отчаянии, живо напомнившем мне ее состояние духа, когда ей предлагали квартиру в Ленинграде… Мне было немного смешно. Тут, конечно, целая сеть причин сразу: и ее ужас перед бытом, и нелюбовь к переменам, и принципиальное нищенство, и боязнь одиночества).
Я называла ей подряд стихи «Из шести книг», и мы обсуждали: давать или нет. Я говорила первая, потом она.
Совпадения в оценках очень большие. Оказывается, например, что она так же не любит «Я встречала там», как и я. Некоторая кокетливость ранних стихов раздражает ее так же, как и меня. «Как мой розовый друг какаду». Зато «Соблазна не было» она любит и сказала: «этого вы не понимаете, потому что целая область христианской догмы для вас недоступна»[435]435
«Я встречала там» – строка из стихотворения «Почернел, искривился бревенчатый мост»; «Соблазна не было. Соблазн в тиши живет» – БВ, Anno Domini». «Как мой розовый друг какаду» – строка из стихотворения «По аллее проводят лошадок» – ББП, с. 26.
[Закрыть].
Отбирать очень трудно, потому что столько прекрасного, а листаж маленький.
Я ушла, качаясь.
Предыдущий вечер у нее я провела вместе с Раневской. Раневская изображала директора, свою квартирную хозяйку и очень мне понравилась. Это не Рина.
29 / III 42 • Сегодня меня навестила NN.
Так как тут же была мама, мы ни о чем не поговорили.
NN серая, постаревшая, замученная головной болью. Рассеянна, резка, некрасива. Очень торопится.
Если бы я могла проводить ее, побыть с ней, я узнала бы – что с ней? Что-то новое нехорошее случилось.
От Пуниных из Самарканда нет вестей. Она беспокоится о Николае Николаевиче… Может быть, это?
Умер Василий Васильевич Гиппиус[436]436
Василий Васильевич Гиппиус (1890 – 1942), поэт, литературовед, переводчик. Был участником «Цеха Поэтов», написал об этом воспоминания (см. Анна Ахматова. Десятые годы. М.: Изд-во МПИ, 1989, с. 82 – 86).
[Закрыть].
31 / III 42 • Вчера вечером, сквозь сон и слезы:
Я никогда не вернусь домой
Никогда, ни за что на свете.
Снова увидеть город мой
После всего, что случилось с тобой
И с ним. Видеть двери эти…
Я никогда не вернусь домой
При жизни. Но из могилы
Равная, мертвая – в город мой
Я притащусь – к двери родной,
Воздух целуя милый[437]437
Окончательный вариант см.: Лидия Чуковская. Софья Петровна: Повести. Стихотворения. М.: Время, 2012, с. 265.
[Закрыть].
1 / IV 42 • Папино рождение.
Вчера вечером я пошла к NN – после долгого перерыва. У двери я услышала чтение стихов – мужской голос – и подождала немного.
Оказалось, это читает Саша Гинзбург, актер, поэт и музыкант, друг Плучека и Штока[438]438
Саша Гинзбург – Александр Аркадьевич Галич (1918 – 1977), поэт, драматург, артист. Перед самой войной В. Плучек поставил в студии Арбузова при участии Галича спектакль «Город на заре». В Ташкенте Галич был недолго вместе со Студией.
[Закрыть].
Стихи «способные». На грани между Уткинско-Луговской линией, Багрицким и какой-то собственной лирической волной. NN, как всегда, была чрезвычайно снисходительна… Послушав мальчика, она выгнала нас с Исидором Владимировичем и стала читать ему поэму.
Потом я вернулась к ней, и недолго мы были одни. Она жаловалась, что плохо чувствует себя, жаловалась, что вечером звана к Толстому. – «Телеграммы от Пуниных нет», – сказала она. («Вот тебе и “Последний Тост!”» – подумала я[439]439
«Последний тост». Стихотворение посвящено разрыву с Н. Н. Пуниным.
[Закрыть]. [вырезаны полторы строки. – Е. Ч.])
Я прочла ей «Я никогда не вернусь домой».
– «Время вам пишет книгу», – сказала NN.
– «Костлявой рукой», – сказала я[440]440
Этот краткий диалог интересно сопоставить со строчкой из стихотворения «Лондонцам»: «Пишет время костлявой рукой» (Анна Ахматова. Избранное. Ташкент, 1943, с. 12). Впоследствии стало: «бесстрастной рукой».
[Закрыть].
3 / IV • Нищие, лежащие на боку.
Два грустных вечера у NN. Ей очень нездоровится, желудок, озноб, больные глаза. Карточка в Клинику обещана, но еще не дана.
Третьего дня вечером, в присутствии Раневской, разговор о книге. – «Мне наплевать». Потом монолог: «Сидит в болоте и ноет о несчастной любви. Но ведь это не так. Если бы мне дали напечатать “Поэму” и пр. – тогда другое дело. А то снова печатать: “Может быть лучше, что я не стала Вашей женой”[441]441
Строка из стихотворения «Память о солнце в сердце слабеет» – БВ, Вечер.
[Закрыть]. Стихи это путь, динамика, а для меня это только так. Были косы до колен, парк, двадцать лет и выдуманная несчастная любовь… тридцать лет назад».
Я рассердилась, что она объясняет мне вещи, которые я и без нее понимаю. Но и сквозь это, забыв о своем горе, надо дать людям хлеб: стихи.
О пути я ей сама говорила.
Раневская в тот вечер изумительно показывала девочку, Анну Дмитриевну [Радлову], примеряющую шляпы («богиня»), смешила до слез…[442]442
…Радлова, примеряющая шляпы. – Сюжет для этого небольшого представления относится к 1940 году. После раздела Польши некоторые советские граждане получили возможность съездить туда и купить в магазинах удобные и красивые вещи. По рассказу Л. К., Раневская изображала, как А. Д. Радлова примеряет шляпку, а хозяйка зовет девочку-служанку и восклицает: скажи, эта дама – богиня?
[Закрыть] NN про нее хорошо сказала:
– «Актерка до мозга костей. Актриса Художественного Театра в быту просто дама, а эта – актерка. Если бы в Шекспировской труппе были женщины, они были бы таковы».
Это верно. Тут и похабство, и тонкость, и слезы об одиночестве, и светскость, и пьянство, и доброта.
Потом я долго сидела у NN – она не отпускала («Я теперь так редко вижу вас одну»).
8 / IV 42 • Вчера вечером драма Штока о Лейдене и слезы Анны Андреевны.
Сон: я в Ленинграде. Думаю – вот, на самом деле, не так страшно, как думалось. Машины и высокие, очень ярко окрашенные дома. И Шура, сероглазая, в серой шубке. Я ищу на ее лице следы голода. Главное чувство: ее отчужденность, немота.
12 / IV 42 • Вчера – отвратительный, бездельный, длинный день.
С утра – мы с Лидой организовывали посылки в Ленинград. Ее родным, Шуре и В. Г. Все это потихоньку, потому что… На минуты меня утешил вид комнаты в Райкоме, заваленной посылками. Но живы ли Шура, В. Г.? И если живы, то как страшно, что, по безденежью, мы можем послать лишь такую малость. И дойдет ли, дойдет ли до них?
Потом – вместо работы над книгой (Тихоновские исправления) и над редактурой для Зильберштейна[443]443
Илья Самойлович Зильберштейн (1905 – 1988), один из основателей «Литературного Наследства», литературовед, коллекционер, был эвакуирован в Ташкент с Институтом мировой литературы им. М. Горького.
[Закрыть], пошла к NN. Меня в последние дни томит физическая тоска – не оттого ли, что Шура в больнице? Но и у NN я не утешилась на этот раз. Штоки уже укладываются. Оказалось, что NN дарит им экземпляр поэмы… Я очень люблю Исидора Владимировича, но очень обиделась и огорчилась. Я уже три месяца умоляю NN переписать мне поэму, принесла ей для этого тетрадь, чернила; она обещала ко дню рождения – и вот – Штокам. Разумеется, надо было молчать, как я уже четыре года молчу в подобных случаях, но я не сдержалась. NN сначала ласково оправдывалась, а потом сказала очень зло:
– «Не беспокойтесь, умру, – все вам достанется. Вы душеприказчик».
Затем явились Беньяш, Слепян, Раневская. (В комнате NN теперь очень хорошо: множество цветов, парижский вид на крыши… Если бы выбелить, замазать грязную живопись Городецкого, было бы совсем хорошо). Сидели мы как-то скучно, по обывательски. Раневская рассказывала поха-ха-хабные анекдоты. При всем блеске ее таланта, это невыносимо. NN несколько раз звонила к Толстым, которые страшно огорчены – и не скрывают – так как премия не ему. NN решила сделать визит сочувствия[444]444
Сталинские премии по литературе в 1942 году получили И. Эренбург, В. Ян, С. Бородин и А. Антоновская.
[Закрыть].
– Это правильно, – сказала Беньяш.
– «Я всегда знаю, что следует делать», – сказала NN, и я вновь огорчилась.
Я эти дни не писала своих записок – а между тем за эти дни отобрала стихи NN для книги. Вопреки воле Толстого, NN поручила мне это дело. У меня нет уверенности, что отбор мы сделали хорошо – но по-нашему, редакционному – вовсю. Но NN одобрила выбор и обещала переписать новые стихи, которые должны войти.
Штоки уезжают – нужно вновь налаживать бытовую жизнь NN. Я сговорилась с Марусей из больницы, что она будет через день носить ей паек, хлеб и обед. (Уж через день обед кто-нибудь принесет, или она сама пройдется.) Конечно, сейчас, когда у нее есть обед и паек в Академии, это уже не то, что в первое время, когда она обедала в Узфане, гнусно, а пайка не было. И все-таки и сейчас предстоит множество трудностей. Я все нахвалиться не могла домом № 7, но он показал свои когти. Оказывается, там есть целая когорта дам – вязальщиц – во главе с m-me Лидиной – которые возмущены тем, что NN сама не бегает за пирожками, а ей их радостно приносят, что Цявловский носит ей обед, что Волькенштейн кипятит чайник и т. д. Стихов ее они не читали, лично с ней незнакомы, но рабьи души не могут вынести, что кто-то кому-то оказывает почет без принуждения, по собственной воле…[445]445
О «вязальщицах» см. также «Записки», т. 2, с. 164–165.
Мария Александровна Лидина (1899 – 1970), жена писателя Владимира Германовича Лидина (1894 – 1979).
[Закрыть]
Ох, тошно писать обо всем этом.
13 / IV 42 • Сегодня вечером мы (с NN) определили порядок стихов в первой части книги (которую решено назвать «Тростник»)[446]446
Отдела «Тростник» в ташкентской книге Ахматовой нет. Цикл с таким заглавием впервые – в урезанном виде – появился в «Стихотворениях, 1961» и в более полном – в «Беге времени». Об этом ахматовском замысле см. с. 230 и «Записки», т. 2. с. 152 – 153.
[Закрыть].
Беньяш предприняла смелый шаг: втайне от NN дала Толстому поэму с тем, чтобы он решил, можно ли ее напечатать. Если нет – мы дадим три куска: посвящение, Были святки кострами согреты, эпилог.
17 / IV 42 • Сегодня NN больна – очень кашляет по ночам, t° повышена. Лежит. Я зашла к ней вечером. По дороге встретила Беньяш. Скоро явились: Раневская и Слепян. Сквернословили и похабничали. NN была с ними очень терпелива и любезна. Зато на меня сердилась, когда я мыла посуду: «не надо, вы ничего не видите. Вот у Л. Др[оботовой] это выходит легко»[447]447
Л. Дроботова – жена писателя Виктора Николаевича Дроботова.
[Закрыть]. Но я все же вымыла, принесла воды, вынесла помои. Ведь Штока нет.
(Штоки уехали, прибив полки, занавеси, продав электрическую плитку, таз – в комнате у NN теперь отлично.)
Почему-то зашел разговор о Распутине.
– «Я видела его один раз. В поезде. Я ехала из Царского с одним моим приятелем. Вдруг вошел Распутин и сел напротив нас. Он был в обычном пальто и шляпе, но в русских сапогах и с бородой. Глаза у него стоят страшно близко друг к другу, как у Льва Толстого, и когда он смотрит на вас – кажется, что его глаза застревают у вас в мозгу».
О мемуарах-фальшивках.
Все мы поднялись уходить. NN попросила меня остаться.
– «Я теперь с тоской вспоминаю о декабрьских вечерах, когда мы были с вами одни, – сказала она мне. – Сегодня меня навестили пятнадцать человек… Похабность Раневской артистична, как все, что она делает, но непристойности Слепян – такая вялая скука».
Я сидела долго. Она рассказала мне о визите Юфит и Любанского и о том, как Любанский заказал ей стихи, и о том, как Юфит воскликнула, когда Любанский подавал ей зажженную бумажку: «Сотрудник “Красной нови” подает прикурить Анне Ахматовой»…[448]448
Илья Абрамович Любанский, журналист, руководитель отдела публицистики журнала «Красная новь». В Ташкент он попал после тяжелого ранения в боях под Москвой. Любанский возглавлял оборонную комиссию Союза писателей.
После того, как он попросил у Ахматовой стихи – в № 3–4 «Красной нови» за 1942 год были напечатаны «Первый дальнобойный в Ленинграде», «И та, что сегодня прощается с милым…» и «Наступление» («Славно начато славное дело»).
[Закрыть] Мучает ее все то же, знакомое мне. И Ленинград. И В. Г.
А машинистка Беньяш еще не переписала стихов, отобранных нами… Если книга будет напечатана и NN получит десять тысяч – я буду за нее спокойна. А то она уже почти все деньги раздала: Пуниным, Муру, управдому и пр. Хлеб тоже раздает, яблоки раздает детям, все свои мизерные богатства.
18 / IV 42 • Присутствовала при трагикомической сцене.
Я пришла к NN днем. Она лежит, но кашляет меньше, и t° нормальная. Я принесла ей изюму, хлеба с маслом, свежего луку. Вымыла посуду. Ухаживает за ней весь день Радзинская, стараясь заменить уехавшую Шток. И при мне пришел старец Басов-Верхоянцев, жена которого считалась вождем антиахматовцев, и предложил вынести ведро (NN, конечно, не позволила)[449]449
Сергей Александрович Басов-Верхоянцев (1869 – 1952), писатель, его жена – Надежда Ивановна (1879 – ?).
[Закрыть]. Я сказала: – Ты победил, Галилеянин!
Оказалось, что кто-то уже дал знать в Литфонд о болезни NN и новое начальство – Джанибеков – на фоне ее нового, созданного Толстым и «Правдой» положения – желает блеснуть заботой о человеке[450]450
8 марта 1942 года в «Правде» напечатано стихотворение Анны Ахматовой «Мужество». Корреспондентом «Правды» в Ташкенте была Ф. Вигдорова, которая и содействовала этой публикции.
[Закрыть].
Явилась какая-то девица, справилась о здоровье и принесла десять яиц.
Затем явился доктор с плоским лицом домработницы. И я увидела сцену, которую уже наблюдала в Ленинграде, когда Литфонд переживал приступ забот о NN.
– «Что вас приковало?» «Почему вы лежите?» «Какая зарплата?» «Голодаете?»
«Не залеживайтесь!»
Выслушав NN весьма бегло и не дав ей возможности рассказать ни о ногах, ни о сердце, ни о своем давнем tbc, она удалилась. – «Мы всегда думали, – сказала NN, – что врачи существуют для облегчения страданий больных. Оказывается, их призвание – разоблачать симулянтов».
Разумеется, врач не знал фамилии NN.
Я смеялась, а NN очень сердилась. Мысли ее пошли по привычному руслу. «Симулянтку из меня делают… Я говорила, что не хочу врача. Видите? Стоит ходить к Баранову, к крупным врачам, а эти ведь существуют только для разоблачения симулирующих бюллетенщиков… Теперь она доложит, что я притворяюсь. Этого только еще мне не хватало».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
