Текст книги "Записки об Анне Ахматовой. Том 1. 1938-1941"

Прочла мне две строфы, посвященные Вовочке Смирнову. Сказала:

«С тех пор, как умерли мои мальчики, я совсем не хочу видеть детей»[451]451
  «Щели в саду вырыты» – БВ, Седьмая книга.
  Эти стихи, вместе со стихами «Постучи кулачком – я открою», печатались с посвящением «Памяти Вовочки Смирнова, погибшего во время бомбардировки Ленинграда». О судьбе мальчиков Смирновых подробнее см. с. 466 и ББП, с. 484.


[Закрыть].

21 / IV 42 • Вчера я целый день провела у NN. Она лежала, я за ней ухаживала. Мы много были одни, так как лил дождь и никто не приходил. NN радовалась этому. NN очень ждет переписанного из книги, волнуется; а деловитость Беньяш оказалась чистой липой: она потеряла порядковый список стихов, ее машинистка все переврала и т. д.

NN еще кашляет, и t° повышена.

Заходил, конечно, неизбежный Волькенштейн. NN относительно него переменила воззрение: то она еле сдерживалась в его присутствии, а теперь, после того, как Радзинская ей рассказала, сколько людей в доме порицают ее, говорит:

– «Как мне повезло, что мои соседи – Волькенштейны. Она – совсем ангел, добрая; он, конечно, “половина негоже”, но и он чудный. Представьте себе, рядом жил бы кто-нибудь другой. Лидина, например. Она кричала бы: “Целый день к вам ходят! Покоя нет! Стучат! Где ваше помойное ведро?”» и т. д.

Очень трогательно расспрашивала Радзинскую: «что я им сделала? ведь я им ничего дурного не сделала».

22 / IV 42 • Вчера была вечером у NN для свидания с Баталовым, который хочет выступить в Детдоме. NN нас познакомила. Мы условились[452]452
  Владимир Петрович Баталов – о нем см. «Записки», т. 2, «За сценой»: ³⁷.


[Закрыть]. Потом и он, и Дроботовы ушли (девочку NN называет Юнона и очень любит) и мы остались одни.

– «Я этому уже почти не верю, – сказала NN. – Как вы думаете, почему это здесь все без конца ходят друг к другу?»

В этот вечер мы много говорили о людях. NN была очень резка и откровенна. Иногда входила Раневская, обожающая NN (NN называет ее «Чарли»), иногда Радзинская, очень сложно объясняющая, почему она поссорилась с Габрилович[453]453
  «Чарли» – прозвище дано по имени Чарли Чаплина.
  Габрилович – Нина Яковлевна (1903 – 1973), жена драматурга Евгения Иосифовича Габриловича (1899 – 1993).


[Закрыть].

– «Не люблю Женю Пастернак, – сказала NN. – Что за паразитическое существование. Борис Леонидович давным-давно бросил ее, у него другая семья, а она до сих пор все “Боря, Боря”, и ходит в Союз, чтобы лишний раз сообщить, что она жена Пастернака, и выслушать: бывшая. Потом плачет и всем рассказывает… И то же самое Ант.[454]454
  Ант[окольская] – Наталия Николаевна Щеглова (1895 – ?), первая жена поэта Павла Григорьевича Антокольского (1896 – 1978). Их сын, Владимир (р. 1923), погиб в начале войны.


[Закрыть] Они разошлись 14 лет назад, а она все до сих пор лепечет о нем, и можно подумать, будто это ее муж. Мужики бросают баб, а бабы им на шею вешаются. Мне за женское достоинство обидно»[455]455
  Ахматова говорит о первой жене Б. Л. Пастернака, художнице Евгении Владимировне Пастернак.


[Закрыть].

О Слепян она сказала:

«Это не женщина, а какая– то сточная труба».

В полночь, как всегда, вошел Волькенштейн – нарядный, самоупоенный: читал пьесу, был триумф. Все подробно доложил[456]456
  Возможно, речь идет о пьесе «Подарок».


[Закрыть].

NN схватила мою папку (пустую) и вдруг:

– «Ну, Л. К., давайте работать!»

Волькенштейн удалился.

– «Единственное средство», – сказала NN.

Дня два-три тому назад она показала мне письмо из Армии, от очередного незнакомца, благодарящего судьбу, что он живет на земле одновременно с нею. Очень трогательное. Я вспомнила такое же, полученное ею из Армии во время финской войны.

– «Я показала его Нае [Городецкой], – сказала NN. – Она очень зло сообщила: “Папа сотни таких получает…” Потом я прочла ей два четверостишия памяти ленинградского мальчика. Она сказала: «очень похоже на “Мурка, не ходи, там сыч…”»[457]457
  Памяти ленинградского мальчика – по-видимому, «Щели в саду вырыты»; «Мурка, не ходи, там сыч» – БВ, Вечер.


[Закрыть].

– Как меня ненавидит все семейство, и любит, и завидует мне. Ная оскорблена за отца… Нимфа дня три назад зашла ко мне и сообщила, что перечла «Из шести книг», что это однообразно и очень бедно по языку.

Потом, закрыв дверь на крючок, NN вынула письмо от Пунина и прочла мне вслух. Из больницы. Читала она, опустив руки, своим трогательным тихим нежным и глубоким голосом. Он благодарит ее за доброту (она посылала в Самарканд с оказией посылочку, и поручила одному человеку справиться там о здоровье Н. Н.), просит прощения, пишет о смерти и о том, как он, умирая, вспоминал NN и понял всю ее великую жизнь[458]458
  Об этом письме Н. Н. Пунина см. с. 196–197.


[Закрыть].

NN требует рукопись, а я очень боюсь, что Беньяш подведет снова. Я уже не верю ей и не понимаю, зачем я с ней связалась. Нужно было все сделать самой, а не полагаться на ее деловитость.

(Дата отрезана. – Е.Ч.) • Сегодня отправилась к NN работать над книгой. Беньяш, наконец, принесла рукопись NN, но в совершенно неподобном виде. Я пришла в привычную маршаковскую ярость.

NN была сегодня худа, больна, бледна, измучена. Рано она поднялась. Прочла мне второе стихотворение Вовочке и заплакала[459]459
  «Постучи кулачком – я открою» – БВ, Седьмая книга.


[Закрыть]. Милая, милая! Сегодня она раздражительна, немилостива. Мы сели читать злополучную книгу, установить порядок стихов. Так как идиотка машинистка под руководством Беньяш переписала стихи не на отдельных страницах и притом в диком беспорядке, то нам все время приходилось резать и клеить. NN делала и то, и другое с неожиданным для меня удовольствием. Ставя даты: издательство требует.

– «Правда, я работаю не как сумасшедшая, а как нормальный человек?» – сказала она.

?

– «Ну, я вообще сумасшедшая: улицу боюсь переходить, писем не могу писать. (Это я с 1915 года)».

В стихотворении «Дальний голос» – «Неправда, у тебя соперниц нет», предложила заменить первое слово: «Сказал мне»[460]460
  Стихотворение, напечатанное в ташкентской книге под названием «Дальний голос», начинается словами: «Неправда, у тебя соперниц нет» (с. 103). В последующих ахматовских сборниках стихи опубликованы в новой редакции и без заглавия и начинаются так: «Сказал, что у меня соперниц нет» – БВ, Anno Domini. (Об этом см. также с. 170.)


[Закрыть].

– «А то будут говорить, что я – лесбианка».

– Бог с вами!

– «Уже говорят. Вязальщицы. Вот до чего доводит вязанье».

Когда мы установили цикл «Эпических отрывков», она сказала:

– «Четвертое, конечно: “В том доме было очень страшно жить”»[461]461
  Цикл «Эпические мотивы» был составлен из трех отрывков (БВ, Anno Domini). Третий отрывок – «Смеркается, и в небе темно-синем».
  «В том доме было очень страшно жить» – cм. также с. 139.


[Закрыть].

Сообщила мне, будто в Москве стал издаваться Религиозный журнал (во главе которого, якобы, стоит Вирта как сын священника), а в Молотове – служили утреню. И потому продиктовала мне «Евдокию», «Исповедь», «А Смоленская…» и просила непременно включить «Из Книги Бытия»[462]462
  Перечислены стихотворения «Плотно сомкнуты губы сухие» и «Исповедь» – БВ, Четки; «А Смоленская нынче именинница» – ББП, с. 171; «Из Книги Бытия» – это «Рахиль» и «Лотова жена» – БВ, Anno Domini. Изо всего этого списка в ташкентском «Избранном» были напечатаны только стихи «Из Книги Бытия». Цикл впоследствии был переименован – см. «Записки», т. 3.


[Закрыть].

Сегодня я сдала весь перепутанный Беньяш материал новой машинистке и завтра, если просидеть день над пагинацией и последней проверкой, – можно будет все кончить. Кроме дат: негде взять старые издания NN, а она не помнит.

Для приватного совещания меня пригласила к себе Радзинская. Она решила кормить NN у себя в семье и справлялась, не будет ли NN дорого – 10 р. в день. Я горячо приветствовала эту идею, потому что от столовых обедов NN, конечно, захворает. Кажется, NN, как и других писателей, открепили от хорошего магазина. Радзинская сказала NN обратное, чтоб ее не тревожить; в случае подтверждения – я позвоню Толстой.

26 / IV • Два дня – вчера и позавчера – сплошь провела у NN над ее книгой. Более всего времени ушло на исправление мазни машинисток и Беньяш. Но вчера уже NN прочла книжку всю подряд, внеся свои коррективы.

Мы повесили на дверях объявление: «я работаю». Сели за шахматный столик у окна. С пером в руке, задумчивая, NN выглядела очень величаво.

Она приказала вставить: «И в тайную дружбу с высоким», «Бесшумно ходили по дому», «Он длится без конца» – сказав, что это лучшие ее стихи[463]463
  Все три стихотворения (БВ, Подорожник; БВ, Белая Стая; БВ, Четки) – в ташкентской книге напечатаны не были.


[Закрыть]. Перечитывая один отрывок из эпических мотивов, она спросила: «Вы чувствуете, что в глубине этого лежат терцины»[464]464
  «В первом Цехе [поэтов], – вспоминала впоследствии Ахматова, – кто-то (Лозинский или Мандельштам) заметил, что мое “В то время я гостила на земле…” – тайные терцины». – «Двухтомник, 1990», с. 454.


[Закрыть]. Перечитывая «Мужество» – «я хотела: и от срама спасем».

Взяла в руки «Anno Domini» (достала у Слетова): – «Насколько эта книга лучше того, что осталось при отборе! Там – чувствуется время, а тут получились какие-то абстрактные, любовные стишки».

И вдруг произнесла строчки:

 
…коня
И на лугу подснежники белеют,
Давным-давно простившие меня.
 

«Как это чудесно. Это – Колины. Он прислал матери с войны. Я так жалею, что не записала. Она обрадовалась, когда я сказала, что это хорошо. Она ведь сама не понимает, она темная, помраченная»[465]465
  Коля – Н. С. Давиденков. О нем см.²⁵.
  Ахматова цитирует его четверостишие «Подснежники»:
Цветы в снегу! Я ехал между ними,Не торопил усталого коня…Подснежники казались мне святыми,За все грехи, простившими меня.(архив Л. Чуковской)

[Закрыть].

Если восьмистишия отпечатаны были с пробелом – по четыре строки – NN сердилась: «так никогда нельзя делать. И вообще строф у меня почти не бывает».

Стихам «И в тайную дружбу с высоким», а также «О нет, я не тебя любила» (ББП, 139) посвящена статья Ирины Кравцовой «Об одном адресате стихотворений Анны Ахматовой» («Русская мысль», 10 января 1992).

Очень беспокоилась о том, что нету дат и не может их вспомнить. Липко обещал достать книги у какой-то дамы, но надул[466]466
  Владимир Александрович Липко (1912 – 1980), писатель.


[Закрыть].

27 / IV 42 • Вечером, поздно, зашла к NN занести и вложить последние перепечатанные страницы. У нее застала Раневскую, которая лежала на постели NN после большого пьянства. NN, по-видимому, тоже выпила много. Она казалась очень красивой, возбужденной и не понравилась мне. Она слишком много говорила – не было ее обычных молчаний, курений – ее обычной сдержанности, тихости. Она говорила, не умолкая и как-то нескромно: в похвалу себе. Приехали какие-то с Памира, стояли перед ней на коленях. Зовут туда. Не вставая. Видела когда-то в каком-то журнале свой портрет с подписью «гений» и т. д. И – откровенности – Вовочка был похож на Леву, потому она его так любила. И Пастернак объяснялся, говорил: Вас я мог бы любить.

Я ушла, мне не хотелось видеть ее такой.

Раневская, в пьяном виде, говорят, кричала во дворе писательским стервам: – «Вы гордиться должны, что живете в доме, на котором будет набита доска». Не следовало этого кричать в пьяном виде.

Раневская без умолку говорит о своем обожании NN, целует ей руки – и это мне тоже не нравится.

Раневская стала просить у NN книгу в подарок. NN взяла у меня ту, что давала мне на хранение, и подарила Раневской. А я не смела просить ее себе. Могла бы сама догадаться: знает ведь, что моя осталась в Ленинграде. Я опять обиделась.

28 / IV 42 • В стихотворении Вовочке NN заменила строку «И домой не вернусь никогда» – строкой: «Но тебя не предам никогда»[467]467
  Речь идет о стихотворении «Постучи кулачком – я открою».


[Закрыть].

– «Я проверила ночью. Это действительно правда», – сказала она.

Как-то на днях она прочла мне «Пятнадцать лет пятнадцатью веками» и т. д. Она и раньше читала мне эту горькую вещь, но тогда – конца не было[468]468
  «Пятнадцать лет пятнадцатью веками» – строка из четвертой «Северной элегии» – см. «Узнают…», с. 252. (Об этом цикле см. «Записки», т. 2, с. 157.)


[Закрыть].

3 / V 42 • Ная Анне Андреевне:

«Я сегодня говорила с одним вашим поклонником – он безумно любит ваши стихи – и защищала вашу поэму: он говорил, что это просто версификация».

Очаровательно и по существу, и по форме. Форма злобы вполне Наина.

5 / V 42 • На днях, вечером, NN рассказывала мне о вечере у Толстых, на который она была приглашена. Там был поляк и читались польские стихи – Слонимского и еще чьи-то. Она говорила о них с восторгом, пыталась вспоминать строки[469]469
  Поляк – Юзеф Чапский. В своей книге «На бесчеловечной земле» он описал этот вечер: «…меня попросили читать и переводить “с листа”. Общий дух и отклик присутствовавших русских превзошел все мои самые смелые ожидания. Я вижу, как сейчас, слезы в глазах молчаливой Ахматовой… “Баллада о двух свечах” и “Родина Шопена” Балинского, так же как и “Набат над Варшавой” Слонимского, всех потрясли… Никогда еще я не встречал такого внимания, никогда еще я не чувствовал так сильно ответной реакции, как со стороны русских. Ахматова согласилась перевести “Варшавское Рождество”, хотя, как она подчеркнула, она никогда не переводила стихов» (Изд-во «МПИ», c. 171 – 172).
  О Чапском см. также «Записки», т. 2, с. 376, 457 и «За сценой»: ²¹⁷, а также «Записки», т. 3.
  Антони Слонимский (1895 – 1976) – польский писатель.


[Закрыть].

Выглядит она очень плохо, похудела, кашляет.

Я послала телеграмму Лидиной сестре насчет Вл. Георг.

6 / V • Вечером сидела у NN втроем с Раневской. NN грустна, бледна, худо выглядит. Кроме всего прочего, ее очень волнует история с книгой. Тихонов к ней не идет и ей ничего не докладывает, а слухи уже носятся: что он недоволен составом, что стихов «мало» и т. д. NN нисколько не обольщается насчет того, что значит это «мало»[470]470
  А. Н. Тихонов был главным редактором ташкентского отделения издательства «Советский писатель» и редактором сборника стихотворений Ахматовой, издаваемых в этом издательстве.


[Закрыть].

Я слышала, что накануне, сидя у Радзинских, NN в шутливой форме предложила основать «общество людей, не говорящих худо о своих ближних». Я затронула эту тему, сказав, что я не смогла бы быть членом этого общества. NN откликнулась очень горячо и строго и произнесла один из своих великолепных грозных монологов, которые я постараюсь воспроизвести:

«Разумеется, я не намерена организовывать никакого общества. Я просто хотела в деликатной форме намекнуть присутствующим, что я не желаю слышать каждую минуту какую-нибудь гадость об одном из наших коллег – будь то Уткин, П. или Городецкий[471]471
  П. – возможно, Погодин Николай Федорович (1900 – 1962), драматург, живший по соседству с Уткиным.


[Закрыть]. Мы здесь все живем так тесно, что нужно принимать специальные меры, чтобы сохранять минимальную чистоту воздуха. Зак говорил, что в эмиграции к каждой фамилии, как у испанцев «дон», механически приставлялось «вор» – до того люди дошли[472]472
  Зак передает содержание рассказа Тэффи (см. с. 484).


[Закрыть]. Вот и у нас скоро будет: воровка Чуковская, воровка Ахматова… Будет, уверяю вас!.. И говорят ведь чушь собачью, невесть что. Это очень легко проверить, если вспомнить, что говорят люди о нас самих. До какой степени это на нас не похоже. Когда я вспоминаю, что говорят обо мне, я всегда думаю: “Бедные Шаляпин и Горький! По-видимому, все, что о них говорят – такая же неправда”. У меня был такой случай: в одном доме меня познакомили с дамой. Потом, через несколько дней, узнаю: дама рассказывает, будто она была моей соседкой, когда я была замужем за Островским. Но я никогда ни за каким Островским замужем не была. Оказывается: замужем за Островским была Наталья Грушко. Для дамы женщина-поэт ассоциировалась именно с Грушко. Вот и получилось»…[473]473
  Поэтесса Наталья Васильевна Грушко (1891 – 1974) была женой А. А. Островского (ум. 1924), племянника драматурга А. Н. Островского. Критика отмечала влияние Ахматовой на ее стихи.


[Закрыть]

– С той минуты ко всем вашим мужьям неизменно присчитывался Островский. Плюс Островский, – сказала Раневская.

– «Именно так», – подтвердила NN.

7 / V 42 • Вчера вначале вечера была Беньяш и по какому-то поводу горячо заговорила о мемуарах. «Нет бульварной литературы, так вот, вместо нее, есть мемуарная».

NN очень ее поддерживала. Потом вынула «Ардова», прочла абзац своей прозы – мемуарной – детство, дом, обои[474]474
  В автобиографической прозе Ахматовой читаем: «В Ташкенте от “эвакуационной тоски” написала “Дому было сто лет”».
  Очерк был утрачен и в 1957 – 59 годах восстановлен автором – под названием «Дом Шухардиной» («Двухтомник, 1990», с. 281, 270.)


[Закрыть]. Скоро Беньяш ушла, а меня NN оставила.

На столе стояла бутылка вина, принесенная Радзинской. Мы пили – весьма умеренно – однако NN очень менялась на моих глазах.

Она много говорила – шепотом, – говорила без умолку, перескакивая с предмета на предмет. О, теперь, здесь, я должна заменять светлого слушателя темных бредней, а у меня нету уменья, нету сил и уменья. Нет, бредни не темные, они пронзительно светлые и пророческие и трудно, не под силу, быть на уровне их[475]475
  «Светлый слушатель темных бредней» – строка из «Эпилога», в ташкентском варианте «Поэмы», обращенная к В. Г. Гаршину.


[Закрыть].

«Лева умер, Вова умер, Вл. Г. умер», – голосом полным слез, но слез нет.

Поездка за город.

Мечты о книге.

– «С двух лет бабушка объяснила ему, что мать – божество. Он поверил и до последнего дня верил каждому слову матери. А мать говорила ему: видишь, вот в машине едет Никита Толстой. У тебя никогда не будет машины, у тебя никогда ничего не будет, я могу дать тебе только…»[476]476
  А. А. говорит о своем сыне. Бабушка – Анна Ивановна Гумилева. Пропущенное слово – может быть, «тюрьма».


[Закрыть]

И рядом с этим – страстные разговоры о Нае, о том, что это она сколотила дамский антиахматовский блок, что она – злое, завистливое существо, воспитанное бесконечно завидующим семейством, что у нее обида за отца выражается в бесконечной ненависти ко всем окружающим.

– «А во всем виновата я. И вы из-за меня страдаете, и Люша, и я сама вот живу в наказание среди вязальщиц. Мне нужно было взять ту комнату на Уездной, переехать туда с вами и с Люшей. Мы постепенно обросли бы ведрами, и все стало бы хорошо».

Ушла я во втором часу.

Третьего дня Раневская ходила с ней к доктору. Он нашел бронхит – «по-видимому, обойдемся без tbc» – но все-таки велел пойти на рентген. Кашляет она меньше и t° нормальная.

Днем я видела Тихонова. Он мне сказал, что по его мнению книга NN составлена дурно: «новых стихов мало – почему нет Ленинграда, Лондонцам, “Pro domо mea”, “Путем” – а старые выбраны неверно»[477]477
  Перечислены стихотворения «Ленинград в марте 1941 года», «Лондонцам», «Один идет прямым путем» и поэма «Путем всея земли».


[Закрыть]. Ему угодно наивничать. Пусть.

10 / V 42 • Вчера я пришла к NN днем, даже утром. Она при мне прибрала комнату, оделась. Вечером должны были навестить ее Тихонов и Зелинский. Накануне я сдуру показала ей письмо Шнейдера с невнятными порицаниями ее книге[478]478
  Речь идет об М. Я. Шнейдере. О нем см.¹⁰³. Его письмо в архиве Л. Чуковской не сохранилось.


[Закрыть].

– «Вот видите, Л. К., это подтверждает мою правоту в споре с вами. Вы всегда говорите, что лучше хоть немногие мои стихи напечатать… Нет, хуже. Читатели получают право писать такие письма, как это».

Потом заговорили о Раневской, которая утомляет NN обожанием и настойчивыми предложениями купить у нее – шляпу, платье и пр. «Деньги когда-нибудь потом». А вещи у нее все парижские.

– «Подарков принимать я не желаю, а покупать не могу. У меня вообще осталось двести рублей – ну, почти двести. Если мне за книгу заплатят, то я должна буду жить на них весь остаток жизни, а не покупать приданое. Да и не нужно мне шляпы. Я всю жизнь ходила в платке».

Пришла Раневская – остроумная, грустная, ревнивая как всегда.

NN предложила пройтись в Ботанический сад. Повязала голову шелковым белым платочком, и мы отправились.

Жара; залитая солнцем, зноем площадь.

Я заговорила о соловьях – о том, что теперь по вечерам иду прямо сквозь соловьиный строй.

Оказалось, что Раневская и NN (Раневская сегодня ночевала у NN) слышали ночью соловьев, но не одобрили их.

– «Это не птицы, это какие-то стосильные моторы», – сказала NN.

– «Это был кабацкий разгул», – сказала Раневская.

– «Вот в Ленинграде был соловей, – сказала NN, – нежный, робкий, но смелый. Он все начинал петь между двумя бомбежками».

– А я написала стихи про соловьев, – сказала я.

– «Как! И вы! Соловей – враг поэтов», – сказала NN.

– Но вы тоже писали.

– «Да, про серебристую прядь… Кстати, ни одного седого волоса у меня тогда не было»[479]479
  «Как вплелась в мои темные косы / Серебристая нежная прядь / Только ты, соловей безголосый, / Эту муку сумеешь понять». – БВ, Четки.


[Закрыть].

Мы проникли в сад. (Туда пускают, если сделать вид, что идешь купить цветы). Сели на скамью под дерево. Дивная прохлада и благоухание. Девушка несла в корзине огромные, неправдоподобные розы. Маки в траве. Желтая река и милый мостик.

– «Прочтите про соловья», – вдруг сказала NN.

Я растерялась сначала, но все же прочла:

 
Горлышко полощет соловей.
Робкий голос, детский голос друга.
Под чужой луной, среди чужих теней
Скорбь берез и вольный запах луга.

Этот рокот я слыхала там,
Ласковое это трепетанье.
И к иным ночам, иным путям,
Светлое влечет воспоминанье.
 

– «Прочтите еще что-нибудь, – сказала NN. – Про военную песню. Оно чудесное».

Я прочла.

– «Прекрасно, правда? Очень хорошо. И надо печатать».

Про соловья видно ей не понравилось[480]480
  «Про военную песню» см. с. 404. Стихи про соловья не вошли ни в один из стихотворных сборников Лидии Чуковской.


[Закрыть].

Раневская выпросила красную розу и поднесла NN.

Мы пошли. Я поднялась к ней, чтобы дать отдохнуть ногам.

Сегодня я пришла к ней – тоже днем – надеясь услыхать про вчерашний визит. Но оказалось, Тихонов болен и не был. У нее сидел Шкловский. Он имел наглость спросить меня, как поживает папа[481]481
  Об отношениях Шкловского с Чуковским см. с. 117.


[Закрыть]. Впрочем, при NN он очень тих и приличен. NN страшно расхваливала ему книгу, (которую не читала [о детях]), желая, по-видимому, чтобы он предпринял что-нибудь в кино в Алма-Ата[482]482
  книга о детях – книга Лидии Чуковской и Лидии Жуковой «Слово предоставляется детям», где собраны рассказы детей, потерявших родителей и попавших в детские дома Ташкента. Об этой книге см. «Записки», т. 2, «Немного истории». Книга вышла в Ташкенте в 1942-м, отрывки из нее в том же году в разное время были опубликованы в «Правде», в журнале «Красная новь», в «Огоньке», в альманахе «Родной Ленинград». (О роли Л. Жуковой в создании этой книги см. с. 499–500.)


[Закрыть]. Комната понемногу наполнялась: Браганцева[483]483
  Браганцева – вероятно, сотрудница ташкентского радио.


[Закрыть], Мур, Хазин, Дроботова. Пили вино.

Да, забыла написать. Вчера Радзинская предложила NN какую-то услугу. NN отказалась и сказала так:

– «Нет, нет, если я позволю сделать это, то я сама перейду в стан вязальщиц, надену очки, возьму спицы, сяду над помойной ямой, как они, и буду осуждать Ахматову».

12 / V 42 • Вчера, придя вечером, застала у нее Корнелия Зелинского, приведенного Тихоновым в качестве редактора ее книги.

Он быстро ушел.

NN, как всегда после подобных визитов, унижена, горда, ранена.

Предлагают дать: всю вторую главу «Поэмы», весь эпилог, вступление, посвящение (это умно, хотя, впрочем, поэму надо давать целиком или не давать совсем, так как это симфония); настаивают на «Ленинграде», «Но я предупреждаю вас» и «Путем», что крайне глупо. Хотят «кое-что снять».

Тихонов сказал NN: «отдел новых стихов, по сравнению со старыми, “мал и слаб”».

Снимают отделы и «Тростник».

Пришли: Раневская, Рина, а потом Шкловский.

Раневская и Рина «представляли» встречу двух эвакуированных дам, а мы с А. А. плакали от смеха и обе валились в подушку.

Пришел Шкловский, и Радзинская принесла утку! Жареную! И мы все ее ели.

Рина села против Шкловского и рассказывала про людей в ее поездке. Очень умно и смешно (на эстраде я ее не терплю).

Но до прихода Шкловского она рассказывала всякие непристойности, очень противно.

Поправка корректора: «Отелло любило, ревновало и убило Дездемону».

Беседа была вялая и неинтересная. Одно только: когда я сказала, что у каждого человека есть свой постоянный возраст, NN:

«Да, Маяковский и Есенин – оба были подростки, один городской, другой деревенский… Когда мне был 21 год, Вячеслав сказал мне: “Вам всегда 1000 лет”. С тех пор, я думаю, вторая тысяча набежала, итого мне две тысячи…»[484]484
  Вячеслав Иванов.


[Закрыть]

14 / V 42 • Вчера полдня – с утра – провела у NN. Накануне она просила меня придти, чтобы переписать стихи, на которых настаивают Тихонов и Зелинский. Они требуют: «Путем», «Но я предупреждаю», «Лондонцам», «Кто идет выручать», вторую главу «Поэмы», кусок из «Решки», Вступление[485]485
  «Кто идет выручать Ленинград» – вторая строка в стихотворении «Птицы смерти в зените стоят». Об этих стихах см. «Записки», т. 2, с. 457–458.


[Закрыть]. NN лежала, я села за столик и написала по памяти то, что знала наизусть. Я уже не спорила ни с чем, пусть будет, как они решили. Когда я написала все, кроме «Путем» и «Лондонцам» – NN попросила дать ей проверить. И сказала:

– «Больше ничего не дам».

Со мной в последние дни она говорит раздраженно резко – как всегда, когда ей худо. А ей очень худо: Браганцева уже передала запрос о Владимире Георгиевиче – Инбер, и ответа нет; кроме того – 37,3[486]486
  Запрос о Владимире Георгиевиче – Инбер. – Муж Веры Михайловны Инбер (1890 – 1972), Илья Давыдович Страшун (1892–1967) в годы блокады был директором 1-го Ленинградского медицинского института. Клинической базой этого института была больница им. Эрисмана, где работал В. Г. Гаршин. Инбер хорошо знала В. Г. Свои записи, сделанные в годы войны, Гаршин впоследствии передал В. М. Инбер.


[Закрыть].

Я сбегала во «Фрунзевец», и к трем часам все было отпечатано на машинке[487]487
  «Фрунзевец» – газета Среднеазиатского военного округа. Редакция помещалась на ул. Карла Маркса, 13, т. е. рядом с домом, где жила Ахматова.


[Закрыть].

Сегодня, в Союзе, Радзинский рассказал мне, что вчера вечером за NN прислали машину из ЦК, и там спрашивали о ее здоровье, книге, пайке и пр. NN, вероятно, объяснит это по-иному, но в действительности это – результат письма, которое Шкловский подал на днях в ЦК.

Я решила непременно поговорить с Раневской о ее истерическом поведении относительно NN, безвкусном и вредном, и о пьянстве, которое она постоянно затевает. Уверена, что она обидится.

16 / V 42 • После того как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р. Вечером накануне NN дала мне доверенность, и вчера я отправилась их получать.

Денег мне не выдали: нужно было, чтобы NN самолично зашла подписать соглашение. Я позвонила ей.

Передала Зелинскому вновь отпечатанные стихи: куски из поэмы и «Но я предупреждаю вас». Не нравится мне этот человек: у него дурные глаза. Говорил он о книге нечто неопределенное, видно, что идей у него нет никаких, а больше страха.

Я ушла (с Лидой). Устав, мы присели среди дороги возле арыка на травку, и скоро мимо нас, вместе с Муром, прошла NN, вся в белом, в Парижской шляпе (Раневской), прекрасная, пышная.

Вечером я зашла к ней. Накануне я рычала на Дроботову за поцелуй в руку и в плечико. (Она ответила, что в Англии молоденькие девушки всегда целуют руки пожилым дамам. Гм!) NN, по-видимому с провокационной целью, заговорила об этом при Раневской. Раневская страшно заинтересовалась. Мы вышли с ней в коридор, и я высказала ей свою точку зрения в трех пунктах. Она была пьяна. Сказала: «вы – начетчик». Я смеялась. Раневская, при NN, заявила, что вызывает меня на дуэль на пушках. «Генералы, не ссорьтесь», – сказала NN[488]488
  Скрытая цитата из «Капитанской дочки» Пушкина: слова Пугачева – «Господа енералы! Полно вам ссориться».


[Закрыть]. Баталов – который был при этом – очень звал Раневскую пройтись, но она ответила: «остаюсь, чтобы позлить Л. К.»… Я ушла.

О своем посещении ЦК NN рассказала мне (позавчера) очень подробно. За ней прислали машину. Тов. Ломакин спросил, как она чувствует себя в Ташкенте?

– «Меня в Ташкенте никто не обидел», – сказала она.

– Этого мало – заметил Ломакин[489]489
  Николай Андреевич Ломакин (1913 – 1975), второй секретарь ЦК КП(б) Узбекистана (по идеологии) в 1941 – 1949 годах.


[Закрыть].

Затем он спросил ее о ее быте и она, конечно, как ей и надлежит, ответила, что живет отлично и ей ничего не надо. Чудовище! У нее никакого пайка, чердак вместо комнаты.

16-го состоялся вечер NN в доме Академиков. Я идти не собиралась, но маленькая Радзинская так многозначительно просила меня непременно пойти, что я отправилась. Мы с Беньяш вошли в зал, когда NN уже читала. Тут я снова увидела ее такой, какой не видала давно: не домашней Анной Андреевной, а Анной Ахматовой. Она была вся в белом, великолепная, с прекрасным лицом – с таким лицом, что все остальные вокруг казались рожами, чем-то нечеловечьим. Академические слушали хорошо. Она читала глубоким, лебединым голосом, без напряжения – только иногда трамвай с налета заглушал ее. Она прочла «Тростник» – весь – потом хотела совсем уйти, но публика запротестовала. В перерыве NN поручила мне написать записку Томашевским – в Тифлис – и передать Фр. Моис., которая туда летит[490]490
  Фр. Моис. – возможно, Фредерика Моисеевна Наппельбаум, которая проездом из Алма-Аты в Тифлис в это время останавливалась в Ташкенте. Однако Томашевские, эвакуированные из Ленинграда в марте 1942 года, жили не в Тифлисе, а в Москве.


[Закрыть].

Я спросила: что написать? – «Как что? Вы сами знаете, один вопрос», – ответила она зло.

Во втором отделении она читала старые стихи – что откроется. По книге.

Раневская, Беньяш, я спускались с нею по лестнице. У нее в руках розы. Бать, сахарно-жеманная – умоляла зайти к ней, посидеть, выпить вина. Но NN не хотела ни за что[491]491
  Лидия Григорьевна Бать (1900 – 1980), литератор, кузина писателя Александра Иосифовича Дейча (1893 – 1972).


[Закрыть].

Мы вышли в благоуханную тьму. Удалось сесть в довольно пустой трамвай. NN сидела возле меня: – «Какое навозное занятие – выступать», – сказала она.

Мы сошли у сквера, и потом все пошли к ней. Около двенадцати простились и поднялись. Раневская поднялась с нами. Но у ворот она вдруг вспомнила, что оставила у NN какие то вещи [зонтик] – и вернулась. Я не сомневалась, что она пошла ночевать.

Вчера я отправилась к NN днем, вместе с Квитко, который внезапно приехал на один день. Она была рада ему. Вспоминали дорогу. NN прочла «Вовочке» и «Первый дальнобойный»[492]492
  Вовочке и «Первый дальнобойный в Ленинграде» – см. с. 47 и 245.


[Закрыть]. Квитке понравилось второе… По просьбе NN, я написала записку Левику, чтобы он задал вопрос Инбер о В. Г.

Мы остались одни. В комнате было очень чистенько прибрано. NN была веселая, легкая, озорная. Разбирая свой ящик, подарила мне чистилочку для ногтей.

– «Ненавижу выступать, – сказала она. – Мне до сих пор со вчера тошно. Совершенно ненужное занятие. Трудно представить себе Пушкина или Баратынского выступающими, не правда ли? Пушкин читал стихи друзьям – Вяземскому, Дельвигу… Даже в свете не читал. Один раз его упросила Зинаида Волконская – тогда он прочел “Чернь”…»

– «И сколько пошлостей приходится выслушивать бесплатно! Вчера Благая все спрашивала меня: почему Вы не прочли хлыстик и перчатку»[493]493
  «Хлыстик и перчатка» – стихотворение, начинающееся строфою: «Дверь полуоткрыта, / Веют липы сладко… / На столе забыты / Хлыстик и перчатка…» – БВ, Вечер.


[Закрыть].

– «Кстати, к вопросу о целовании рук: Пушкин и Дельвиг всегда при встрече целовали друг другу руки и меня это трогает».

Затем шел монолог о стихах-однодневках.

– С Пушкиным и Дельвигом – фальшивки, – сказала я. – Они целовали руки друг другу.

– «Я и не провожу никаких аналогий, – сказала NN. – Я просто вспомнила».

– У вас странный характер – сказала я. – Вы бываете бесконечно снисходительны и бесконечно строги. И никогда не угадаешь, в каком случае вы проявите то или другое.

Я не сказала ей, что я имею в виду. Но меня поражает ее снисходительность к Раневской. Или, действительно, шумное обожание так подкупает? Или она не осведомлена о ее репутации? Я-то лично не склонна считаться с репутациями, но NN склонна весьма. Когда Беньяш предлагала ей поехать вместо меня с ней в Алма-Ата переводить Джамбула, NN говорила мне:

– «Я не могу ехать с женщиной такой репутации, как Беньяш, хотя очень ее люблю».

Какой скандал был, когда ей пришло в голову, что кто-то может подумать, что она много пьет! (История с Беньяш и Радзинской.) А с Раневской она пьет ежедневно на глазах у вязальщиц! И разрешает ей оставаться ночевать.

Сегодня Лидочка объясняла мне, что NN недостаточно меня ценит, любит и пр. Не знаю. Я люблю слушать ее и смотреть на нее. И нужно ли, чтобы гора или облако или море любили меня? И – еще – то, чего Лида не знает: всех, кого я любила, я любила сильнее, чем они любили меня. (Меня сильно любили мой Желтков, Цезарь – но это потому, что я их не любила ни секунды[494]494
  мой Желтков – Желтков, герой рассказа А. Куприна «Гранатовый браслет», безнадежно влюбленный в княгиню Веру, Цезарь – первый муж Л. К.


[Закрыть].)

Лежа на кровати, закинув руки, она прочла:

 
Заснуть огорченной, проснуться влюбленной,
Увидеть красный мак.
Какая-то сила сегодня входила
В твое святилище, мрак.
 

– «Нравится?»

– Очень.

– «Я не знаю, что будет дальше, и не знаю еще про что это. Тут какой-то сон»[495]495
  «Заснуть огорченной…» – БВ, Седьмая книга.


[Закрыть].

Потом прочла четыре другие строки – мир, подпруга, упруга – которые мне не понравились.

Сегодня я у нее не была, а она, в мое отсутствие, заходила ко мне – взять свою рукопись, которую обещал занести, но не занес Зелинский.

Вчера утром папа, по моей просьбе, написал письмо Ломакину об истинных нуждах NN (паек, обеды, поликлиника), и я отнесла его.

20 / V 42 •

 
Уже ни о чем на свете, пожалуй, нельзя говорить.
Уже обо всем на свете следует помолчать.
Это счастливые люди с горя могли пить
И стонать от боли и стихами кричать.
Трупы молчат величаво на дне земных морей,
Молча в полях разглядывают божьих коровок цветы,
Молчат на дорогах, в канавах – и у родных дверей
В городе Ленинграде – так помолчи и ты[496]496
  Окончательный вариант см.: Лидия Чуковская. Стихотворения. М., 1992, с. 22.


[Закрыть].
 

Вчера Зелинский принес рукопись NN. Когда я зашла к ней, она сразу подала мне его предисловие и стихи. Мы не знали, что будет предисловие. Ужасающее по неграмотности и пошлости. Ни одной грамотной фразы и тут же «звонкий лесной ручей» и пр. Совершенно непонятно, как Тихонов, если он видел это, мог допустить, чтобы эту чушь показали NN… Стихи – лирические стихи! – разложены по тематическим рубрикам: патриотизм, русские города и русские поэты; история и поэмы, любовная лирика. Но и в этих идиотских рубриках дикие ошибки: стихи – «Как площади эти обширны» – поставлены в отдел о городах![497]497
  «Как площади эти обширны» – стихи не «о городах», а о любви, о разлуке. Стихи обращены к Б. В. Анрепу: «Не чудо ль, что нынче пробудем / Мы час предразлучный вдвоем» (БВ, Белая стая).


[Закрыть]

NN предложила мне переписать предисловие Зелинского с тем, чтобы, сохранив все его «мысли» – сделать фразы грамотными и изъять ручьи.

Я исполнила. Решено, что Радзинская перепишет на машинке и NN вручит «свой вариант» издательству.

Я просила разрешения переставить стихи более осмысленно; однако NN сердилась и кричала, что чем глупее, тем лучше и т. д.

Зелинский непременно просит « Лондонцам», начало «Решки», «Путем» – и вставил все стихи, которые NN отвергла по качеству в нашей книге: «Рыбак», «Когти неистовей», «Ты письмо мое, милый, не комкай», «Сероглазый король» и т. д.[498]498
  «Когти неистовей» – неполная строка из стихотворения «От любви твоей загадочной» – ББП, с. 153.


[Закрыть]

Я ушла очень злая, со смутным чувством, что я участвую в каком-то гадостном деле. Утром я позвонила NN с просьбой не отдавать книгу так, разрешить мне привести ее в порядок. Она позволила.

Я долго ждала ее сегодня – она обедала у Раневской. Ключа не было. Я томилась у Радзинских, у Волькенштейнов. Наконец пришла NN, надела новый халат, поднесенный Раневской, легла и сказала: «делайте с книгой, что хотите». Мне очень мешали посетители. Я перенесла некоторые стихи в более соответствующие места, выкинула кое-что. Последний отдел – любовный – разложила хронологически. NN добавила: «И упало каменное слово» и «С грозных ли площадей»[499]499
  «С грозных ли площадей Ленинграда» – БВ, Седьмая книга; см. также черновой автограф на вклейке.


[Закрыть].

Она вдруг сказала:

– «Я подарю вам поэму. Свою тетрадь». И принялась за поиски.

– «Кто-то уже украл ее… Нет, вот она».

Сделала надпись.

– «Как вам не стыдно было не понимать, что она всегда была ваша, от века ваша…»

Я сказала:

– Вот теперь мне хотелось бы поцеловать вам руку, но нельзя…

– «Неужели вы можете обо мне дурно думать? Хоть когда-нибудь? Говорить, что я рычу…»

___________

Забыла написать: я подала папино письмо в ЦК в воскресенье утром, а во вторник NN прислали пропуск в распределитель ЦК и талон на обеды в дом Академиков (откуда ее открепили).

23 / V 42 • Изнемогши от гостей, NN вывесила на дверях записку: «Работаю»[500]500
  «Записки с ее двери исчезают, потому что – автограф», – пишет в своем ташкентском дневнике Я. З. Черняк («Воспоминания», с. 375).


[Закрыть]. Люди читают и отходят; вхожу я, Раневская, Беньяш, Мур. Так длится уже три дня. NN чувствует себя плохо, жалуется на сердце, кашляет. Очень была обеспокоена предстоящим визитом Зелинского; теперь визит уже позади. Она вручила ему новую редакцию предисловия и спросила, почему выкинут Пастернак и нельзя ли вставить обратно «Из Книги Бытия»[501]501
  …выкинут Пастернак – то есть снято стихотворение «Борис Пастернак».


[Закрыть].

Я видела ее эти дни очень много. Сидела у нее, прикладывая ей холодное к сердцу; выходила с ней ночью прогуляться, чувствуя ее легкую, повисшую ручку на своей руке. (Осанка у нее королевская, но в наклоне головы есть что-то кроткое, девичье.)

Монологи и диалоги:

– «Я узнала, что в последний год Марина [Цветаева] была жестоко влюблена в Вильям Вильмонта. А он над ней издевался. Показывал ее письма знакомым, и говорил своей домработнице:

– Когда придет худенькая старушка – меня нет дома.

Она писала ему длинные философски-любовные письма.

Нет, я уверена, что женщина в любви не должна быть активной. Ничего, кроме срама, из этого никогда не выходит»[502]502
  По рассказу биографа Цветаевой, Марина Ивановна «увлеклась Николаем Николаевичем Вильмонтом в августе-сентябре 1940 года… она писала ему письма. Писала по-немецки, готическим шрифтом (Письма, по словам Н. Н. Вильмонта не сохранились.) Она говорила, что Вильмонт похож на Рильке, напоминает ей Рильке, которого, кстати, она никогда не видела» (М. Белкина. Скрещение судеб. М.: Благовест; Рудомино, 1992, с. 192 и 211).
  Об Н. Н. Вильям-Вильмонте см. «Записки», т. 2, «За сценой»: ²².


[Закрыть].

– «Ни к кому я больше не пойду в гости. Страдания хозяев слишком понятны мне. Юнона рассчитала, что я пропускаю четыреста двенадцать человек в месяц. У меня все люди удивительно долго сидят. И я заметила, что чем более я изнемогаю, – тем вежливее я становлюсь».