Текст книги "В плену у ректора"

Глава 27

О том, как они договорились с Эдиан, Герберт узнал от Брейгиля. Магистр все понял, сумел корректно обсудить все с девочкой и пришел доложить ректору о результатах.

Сам Герберт предпочитал не видеть Эдиан. Пару раз, не выдержав, включал шар ясновидения и наблюдал за ней. Но тут же выключал. Видеть ее, когда она вскоре будет принадлежать другому мужчине, было невыносимо. Его девочка. Его маленький хрупкий и глупый эльф!

Он не сомневался в Брейгиле, и его срочный визит лишний раз свидетельствовал о том, что магистр понял все правильно. И прежде мальчишка ему нравился. Но теперь Герберт ненавидел его просто за то, что Эдиан предпочла его. За то, что Брейгиль сумел дать ей что-то, чего не смог сам ректор.

Впрочем, что вообще он Эдиан дал, кроме мучений и высокой цели, заставляющей пожертвовать обычной жизнью? Прискакал за ней на границу, загнав лошадь? Убил Кранга и спас девочку? Так он действовал в своих интересах, это ясно любому. О том, что чувствовал на этот счет он сам, никто не знает. И Эдиан в том числе.

Насколько она дорога ему. Насколько нужна! Насколько…

Да он уже готов плюнуть на все, чтобы только она… искренне потянулась к нему.

– Захотела встретиться у себя? – деловито переспросил он у Брейгиля. Конечно, он ничем не показал молодому магистру, что чувствует по этому поводу. Пусть парень думает, что ему оказали особое высокое доверие, а прекрасная принцесса выбрала его из многих. Это дает гарантию, что он будет… нежен с его эльфом, не сделает ей плохо, будет ласкать ее бережно…

Проклятье! Представить это было невыносимо.

Да никто на свете не сможет ласкать его, Герберта, девочку так, как надо. Никто не сможет сделать все так, чтобы ее душа и тело пели, а не переживали неизбежную операцию ради высокой цели. Только он, Герберт, знает, как надо! Только он любит и жаждет ее достаточно…

Герберт незаметно качнул головой, чтобы отогнать обуревающие страсти. Не для того он всю жизнь учился владеть собой, чтобы сорваться в самый неподходящий момент. В его жизни было много боли. Сможет пережить и эту.

Возможно, самую тонкую, и от того – самую невыносимую. Может быть, даже сильнее той боли, что чувствовал, когда потерял всех своих родных.

– Да, – кивнул Брейгиль. – Эдиан рассчитывает, что вы уедете в город. Возможно… так ей будет спокойнее.

– Хорошо, магистр, – кивнул ему Герберт. – Меня не будет. Никто вас не потревожит. Я лишь прошу быть аккуратным с… нашей будущей великой волшебницей.

– Я буду ждать столько, сколько потребуется, – серьезно ответил Брейгиль.

«Если это затянется, я просто убью тебя, – подумал Герберт. – Один вечер пытки я еще выдержу. Но не более».

А ведь должен выдержать. Сам согласился, усмехнулся Герберт.

Когда молодой магистр ушел, Герберт уперся руками в край стола. Тяжело дышал. Этот самоконтроль дорого ему стоил. Он был темпераментным человеком, и сам знал это.

Нет, он просто сойдет с ума, если останется в Академии! Герберт решительно накинул на локоть плащ и пошел в личное отделение конюшни. В карете он почти никогда не ездил, предпочитая верховую езду.

Он отправился в город. Не сможет быть поблизости, пока Брейгиль овладевает его эльфом. Сойдет с ума и вмешается. Нужно выпустить пар.

Герберт почти никогда не заводил постоянных любовниц. Его жизнью была Академия, его работа, его цель. Конечно, прецеденты были. Например, одна вдова из высшего света почти год удостаивалась его визитами – к взаимному удовольствию. Потом она вышла замуж.

Но так или иначе, сейчас у Герберта не было постоянной любовницы. Зато была Анаис – элитная куртизанка, чьими услугами пользовались даже отцы семейств из приближенных короля. Она знала свое дело. Умела удовлетворить любые мужские потребности. В том числе психологические. Пожалуй, никто из дам в государстве не слышал столько гневных или исполненных досады мужских излияний, сколько умная и красивая Анаис.

Но на полпути Герберт развернул коня. Сплюнул.

Ну не мог он ехать к шлюхе, когда… когда его эльф ужинает с другим, готовится потерять невинность в чужих руках.

А вдруг – проклятье – Брейгиль сделает что-то не так?! Обидит ее, сделает ей слишком больно?!

Герберт чертыхнулся и поскакал обратно. Накрылся пологом невидимости, установил полную защиту – так, чтобы никакой Брейгиль или Эдиан не смогли ощутить его присутствие. И подобно призраку вернулся в свои апартаменты.

Не мог смотреть, но сделал так, чтобы немного слышать, что происходит за стеной.

Они смеялись. Весело, непринужденно, как смеются молодые люди, которым хорошо друг с другом…

Сел на краешек кресла и опустил лицо на руки. Усмехнулся.

Старый дурак. Сидит и караулит, как верный пес, когда другой готовится овладеть его девочкой.

Унизительно? Нет.

Смешно и больно. Просто смешно и просто невыносимо больно. Герберт поднял лицо и расхохотался.

Пожалуй, судьба хорошо отомстила ему за все, что он сделал Эдиан. А ведь знал, что сделал. В глубине души всегда знал, что делает ей плохо.

* * *

Губы Брейгиля обжигали ее кожу. Он жадно, при этом тягуче целовал ее шею, опускаясь к ключицам, туда, где на тонких лямках держалось белое платье. Его возбуждение передавалось ей, она словно плавилась от ощущений, колени ослабли, она почти повисла в его руках.

…Глаза невольно закрылись, и если… если не помнить, что это Брейгиль, то можно представить, что это руки Герберта бродят по ее спине, сдвигают тонкую ткань, это его жаркие губы касаются ее нежной кожи.

И вдруг все прекратилось. Сначала раздался грохот, а в следующее мгновение как будто ледяной ветер отбросил Эдиан он Брейгиля.

– Великий магистр! – услышала она голос Дорена прежде, чем открыла глаза. А когда открыла, первое, что увидела, была широкая спина ректора, обтянутая черной с серебром рубашкой.

Эдиан судорожно вздохнула, возбуждение медленно отступало, а вместо него пришла ошеломленность, словно на нее упала комета.

Герберт стоял между ней и Брейгилем. Молодой магистр недоуменно смотрел на ректора затуманенным масляным взглядом, который, как магнит, все время возвращался к Эдиан.

– Два пальца в рот, мальчик! – жестко сказал ему Герберт.

– Но… – кажется, рука Брейгиля поднялась, чтобы родить огненный шар. Но тут же опустилась. Видимо, разум Дорена все же брал верх над возбуждением и гневом, что ему не дали овладеть вожделенной женщиной. – Почему?!

– Эдиан использовала возбуждающее зелье. Аромат я обезвредил. Но ты, похоже, еще и «нализался» его. Мог бы заметить эту низшую магию, кажется, у нас тут всех этому учат, – бросил Герберт.

Сердце Эдиан судорожно забилось от страха. Герберт знает, он понял! Он был рядом все это время и распознал зелье, когда она решила применить подарок Сариты. Что он теперь с ней сделает?! Ведь вообще-то использовать низшее колдовство, к которому относятся любые привороты, в Академии запрещено.

Что теперь будет?!

– Поэтому – два пальца в рот и убирайся, – добавил Герберт.

Брейгиль недоуменно переводил взгляд с Герберта на Эдиан. Он тяжело дышал, и его тело невольно покачивалось в направлении женщины, которую он хотел. Он ничего не смог сказать.

– Ладно, – вздохнул Герберт. Сделал странный жест рукой: провел ладонью в воздухе вдоль тела Брейгиля. Тот тут же схватился за живот, а ректор добавил с усмешкой: – Туалет там! – небрежно указав рукой в сторону туалета в апартаментах Эдиан.

Брейгиль бросил на него испуганный взгляд и кинулся к двери в туалет. Через пару секунд оттуда послышались характерные звуки опорожняемого через рот желудка.

Эдиан содрогнулась и в ужасе уставилась на ректора.

– А ты, Эдиан, сядь и отдохни, – коротко приказал Герберт. Но в противовес жестким словам взгляд его горел, просто пылал.

Эдиан невольно обняла себя руками и послушно опустилась в кресло. Возбуждение отступило. Теперь ее трясло. Трясло от мысли, что она только что чуть не отдалась мужчине, которого не любит. И от мысли, что сейчас Брейгиль выйдет и будет знать, что она воздействовала на него приворотным зельем. И Герберт…

Главное, Герберт! Что он сделает с ней за это!

– Не бойся меня, Эдиан, – вдруг мягко и глубоко сказал Герберт. – Прошу тебя, никогда больше не бойся. Я понимаю, почему ты это сделала.

Он посмотрел на нее ласковым, и… полным желания взглядом. А Эдиан подумалось, что ведь и ректор мужчина. Наверняка, на него тоже подействовал запах возбуждающего зелья. Вряд ли он полностью нейтрализовал его сразу.

Но он не кинулся на нее. И не раздробил Брейгилю кости магическим прессом.

– Попробуй не бояться, – добавил он еще мягче.

Тряска неожиданно сошла на нет, и Эдиан кивнула, глядя на него из глубины кресла с благодарностью.

Он пришел… Он не позволил, чтобы она «приворожила» Брейгиля и принадлежала нелюбимому.

Спустя несколько минут странного, напряженного молчания, Дорен вышел из туалета. Он слегка пошатывался, но взгляд его стал совершенно ясным.

Он встал напротив ректора и благодарно поклонился ему. На Эдиан он даже не смотрел. Видимо презирал ее за то, что пыталась управлять его волей.

– Благодарю вас, мессер ректор. Признаюсь, я не ожидал, – он все же бросил на Эдиан быстрый, непонятный взгляд.

Эдиан не выдержала. Тело само подтянуло коленки к подбородку, она обняла их руками и сжалась в своем кресле. Неудержимый стыд захватил всю ее душу.

– Прости меня, Дорен! Прости, пожалуйста! – прошептала она не в полный голос, но так, чтобы Брейгиль услышал. – Я виновата!

Брейгиль опять перевел взгляд на нее. В нем неожиданно тоже сверкнула ласка, понимание.

– Это были не лучшие ощущения в моей жизни. Но я не в обиде. В этом просто не было необходимости, Эдиан, – произнес он. – Большая часть Академии и так ходит с постоянным… – он осекся под строгим взглядом ректора. – М-м…. Половина Академии и так мечтает о тебе. Я не исключение.

Герберт взял себя одной рукой за локоть другой, словно хотел удержаться от каких-то действий и пристально посмотрел на Брейгиля.

– Это нарушение мы простим Эдиан, – медленно и твердо произнес он, глядя Дорену в глаза. – И теперь, когда вы выяснили отношения, вы, магистр, немедленно уйдете. И сохраните полную конфиденциальность. Поговорим потом. Возможно, я даже принесу извинения.

Несколько мгновений они с Брейгилем смотрели друг другу в глаза. Воздух стал густым, напряженным, как будто между ректором и молодым магистром шел сложный, натянутый мысленный диалог. Как будто они боролись.

Потом Брейгилль опустил глаза, почтительно кивнул Эдиан – без всякого осуждения – и быстро пошел к выходу.

Эдиан услышала, как хлопнула дверь. Сердце громко забилось, когда они остались вдвоем с ректором. Теперь он смотрел на нее горящим взором. А Эдиан не знала, чего ждать…

– Не бойся меня, прошу тебя снова, – вдруг сказал он и протянул в ее сторону руку ладонью вверх. – Иди сюда, Эдиан. Просто подойди ко мне. Сама.

…И Эдиан вдруг застыла, глядя в его черные глаза. Эта горячая бездна ласкала, грела, обжигала, несмотря на плещущуюся в ней боль и сомнение.

Словно во сне, она расцепила руки, обнимавшие колени, опустила стопы на пол и поднялась. Сделала лишь один шаг, пошатнулась, словно и верно двигалась во сне.

А в следующий миг Герберт оказался рядом. Он обнимал ее – жадно, горячо, сильно. Прижимал к себе ее голову и отпускал, исступленно гладил руками ее спину. А она совсем ослабла, одним махом потеряв все силы. Слезы текли – и исчезали, смешиваясь со странной, прежде неведомой радостью и облегчением.

Потом он запрокинул ее голову, закопался пальцами в ее распущенные волосы – с жаждой изнывающего в пустыне – склонился и начал ее целовать.

И в тот момент, когда сильные губы с невероятной страстью коснулись ее губ, разряд пробежал по душе и телу Эдиан. Теперь все было правильно, это был правильный, тот самый разряд. То самое прикосновение, та близость, которой она ждала всю жизнь, о которой мечтала.

И ей было все равно, если у ректора просто снесло голову от «приворотного зелья».

Он одним махом подхватил ее на руки, она оказалась в воздухе, где единственной опорой был он.

– Мой маленький эльф… – услышала она, когда он оторвался от ее губ на мгновение. – Скажи это… Скажи, что тебе нужен я. Подтверди это! Я… не могу без тебя, Эдиан, я люблю тебя… Мы как тьма и свет, как счастье и боль… Скажи это, Эдиан. Давай!

– Ах… Да! – вырвалось у Эдиан сквозь изгибающие душу и тело ощущения. Он опять склонился к ее лицу, закрывая собой все. Остались лишь черные глаза, бездна, в которой была ее боль и радость. Всегда – боль и радость, и поэтому – любовь.

А потом он целовал ее и нес туда, где она прежде никогда не была, хоть жила прямо за стеной – в свою спальню. Но Эдиан не видела ничего. Чувства, прежде неведомые, сильные, от этого чуть-чуть пугающие, захватили ее целиком.

И это были правильные, те самые чувства.

Глава 28

Свет, подобный солнечному, мягко сочился в щель приоткрытой занавески, когда Эдиан проснулась. Должно быть, было уже далеко не ранее утро. И на занятиях ее не было. Она была в постели Герберта.

Еще не открыла глаза. Ощущала в теле приятную негу и усталость, одновременно – тяжесть. И тяжесть тоже была приятная. Медленно она осознавала, что лежит в крепком, тяжелом кольце рук Герберта. Чувствовала его теплое дыхание где-то возле своего уха.

Какой-то крошечной части Эдиан, которую он когда-то напугал, и она так и не смогла справиться со страхом перед жестким и властным ректором, на мгновение стало не по себе. Захотелось высвободиться из его рук, отползти и убежать к себе.

Но Эдиан выдохнула. Это была лишь крошечная часть, а сама Эдиан больше его не боялась. Другое. Теперь было совсем другое…

Просто мягкое осознание, что она принадлежит теперь этому чудовищу.

Эдиан открыла глаза. Мужчина рядом еще спал, она не хотела будить его. За прошедшие дни, и особенно за эту ночь, изменившую ее, она убедилась в очень бережном и нежном отношении к ней Герберта.

И сейчас ей тоже хотелось вести себя с ним бережно, не тревожить его сон, хоть молодое гибкое тело мечтало потянуться, размять ноги и руки. Она лишь тихонько вытащила из-под его локтя и из-под одеяла одну ладонь и мягко погладила его щеку, покрывшуюся за ночь легкой темной щетиной.

Он не проснулся, лишь на обычно твердо-сложенных губах промелькнула бессознательная улыбка. Эдиан стало сладко-приятно. Странное ощущение. Много раз за эту ночь он называл ее своим маленьким эльфом. Так она себя и чувствовала сейчас – маленьким светлым существом, которое может растопить сердце черного и жесткого чудовища.

Эдиан вздохнула. Осознавать себя в его объятиях, чувствовать себя женщиной, познавшей мужчину, все же было непросто. Между ног немного саднило, это напоминало о том, что она изменилась. Не только телом. Она ощущала, что ночь, проведенная в объятиях ее чудовища, изменила и ее душу.

Прежней она не будет. То, что было между ними, было очень искренне и глубоко. Настолько глубоко и искренне, что она даже не могла смущаться и краснеть, вспоминая происходившее.

…Герберт брал ее и страстно, и нежно, ласкал, как величайшее в мире чудо. И она с самого начала изгибалась ему навстречу, не помнила, что стонала и кричала, как училась принимать и дарить ласки. И тогда – в самый первый раз – ей было почти не больно. Знала, что магией можно заблокировать боль, но ей казалось, что просто острое сладкое стремление принадлежать ему перекрыло все другие ощущения.

А еще он говорил ей о своей любви. И она отвечала – что-то, сама не помнила, что, потому что, растерянная и упоенная, просто отдавала себя ему.

Любит, подумалось ей. Может ли чудовище любить? Она ведь понимала, что от произошедшего он не перестал быть чудовищем. Он так и оставался одним из тех, кто сломал ее жизнь, распланированную на десятилетия вперед. И где-то она не простила это до конца, как не простила дядю. Приказать себе простить из соображений религиозного милосердия – не то же самое, что простить по-настоящему.

Но теперь могла ответить себе на этот вопрос утвердительно. Он все еще оставался чудовищем, но любить он мог. Так же, как мог искренне хотеть помочь своей сестре, бесчисленным людям, нуждающимся в исцелении, и всему миру. В нем было и то, и другое. И благородный, самоотверженный человек, талантливый и сильный – и жесткое чудовище, в которое этот человек превращался от боли и одиночества.

Эдиан видела это все и понимала. Несмотря на юный возраст, в ней было чутье на людей. Как, например, она безошибочно распознала в Кае и Брейгиле хороших людей, а в Кранге – негодяя, как только он сделал первый намек.

А она?.. Эдиан невесомо вздохнула и посмотрела на суровое лицо рядом. Он сейчас беззащитен, подумалось ей. Будь она другой, могла бы даже убить его сейчас. Наверное. Ведь в точности она не знала его истинных возможностей.

Но той ненависти, что могла бы толкнуть ее руку, больше не было тоже… И у нее хватало мужества признаться себе, что тоже испытывает к ректору что-то вроде любви.

Любви противоречивой, сильной, полной: и радости, и боли одновременно. И влюбилась она в него не вчера. Уже достаточно давно. Наверное, начала влюбляться, когда он прискакал за ней на границу, когда она плакала в его руках, а он впервые назвал ее своим маленьким эльфом. Все это время она ненавидела его и влюблялась все больше и больше.

А может быть, это началось и раньше.

Оказывается, так бывает.

Эдиан вздохнула. Она все понимала. Понимала и то, что произошедшее не было единоразовой операцией для обретения ею огня. Ректор больше ее не отпустит. А она не слишком будет пытаться избавиться от него.

Хотя бы потому, что сама без него не сможет.

И потому что у нее есть власть над ним – неощутимая власть, которую нежные и слабые имеют над твердыми и сильными. И то, что дальше будет делать Герберт, зависит в том числе от нее.

Ощущение, что внутри укрепляется какой-то стержень, становится более жестким и даже темным, неожиданно охватило ее. Она все сделает, как надо. И… Эдиан неожиданно ощутила, как рука сжалась в кулак.

Это была не злость, просто решимость.

Раз все сложилось, как сложилось – не по ее воле – она извлечет всю пользу из ситуации. У нее хватит на это сил. А значит, в том числе отомстит дяде. И Герберту тоже. Не от ненависти и обиды, а потому что совершенное им прежде заслуживает наказания.

Плохие люди могут безобразничать, а потом жестоко погибнуть нераскаявшимися. А хороших людей можно и нужно наказывать, чтобы они становились лучше. Эдиан знала, что в Герберте есть много хорошего…

Когда Герберт проснулся, она уже точно знала, что и как будет делать в ближайшие годы. Она будет с ним до момента, пока они не активируют артефакт. Да. Деваться все равно некуда. А дальше…

То, что дальше, Эдиан запрятала в самом укромном уголке души. Ведь это может еще и не получиться.

– Я не придавил тебя? – услышала она, как только черные глаза открылись, и ректор обнаружил, что крепко прижимал ее к себе всю ночь, слегка навалившись. Он выпустил ее, откинулся на спину и заложил руки за голову, глядя на Эдиан с лаской и… легким сомнением.

Боится, что я начну рыдать о связи с ним и потерянной невинности, подумалось ей. Нет, мессер ректор, такого больше никогда не будет.

– Наверное, ваши объятия могут душить, но… – беззлобно усмехнулась она в ответ и осеклась, все же не осмеливаясь добавить «мне понравилось». Одно дело не смущаться, пока он спит. А другое – смотреть в глаза мужчине, который всю ночь овладевал ею, слышал ее неудержимые стоны, проникал в ее душу и тело.

Перед которым она была открыта и беззащитна.

Герберт привычно усмехнулся в ответ на ее «осечку».

– Называй меня на «ты», Эдиан. Ночью у тебя это неплохо получалось, – сказал он вдруг. – Кроме случаев, когда мы на людях. А сейчас… иди ко мне. Все равно я никуда тебя сегодня не выпущу. У нас выходной.

Он потянул и положил ее прямо на себя, на крепкие мышцы своей груди, лицом к лицу.

– А завтра, завтра мне можно будет пойти на занятия? – почему-то шепотом спросила она.

Мысль, что теперь он может опять захотеть запереть ее, вызвала прилив растерянности, сердце ударило громче от волнения. Она здорово тут все распланировала, но на самом-то деле решает он…

– Конечно. И послезавтра тоже, если пожелаешь, конечно… Хоть, в сущности, я могу учить тебя сам всему, – так же шепотом ответил он, пощекотав дыханием ее ухо. Эдиан ощутила, как игольчатые мурашки побежали по коже, а его тело снова напряглось, словно и не было страстной ночи.

– Нет, я буду учиться со всеми! – дернулась она.

– Хорошо, – неожиданно просто согласился Герберт. – Но больше я тебя не отпущу – ни сейчас, ни потом. И забудь обо всех этих мальчиках. Поняла меня? – крепче прижимая ее к себе, хрипло произнес Герберт. И Эдиан поняла, о чем он.

– Что?! – вот теперь ей стало по-настоящему тревожно. Она уперлась ему в грудь руками, чтобы высвободиться. Это удалось – Герберт пристально посмотрел на нее и неохотно отпустил. Эдиан схватила одеяло, накинула на себя и вскочила с кровати, в возмущении глядя на него. – Ты же обещал! Я пойду с тобой к артефакту – и буду свободна! Ты обещал, помнишь?! Помнишь?!

– Правда? – насмешливо поднял глаза Герберт, словно и не было их ночной нежности. Вся ласка ушла из его глаз и лица. Оно стало похоже на неподвижную маску. Тот самый ректор, которого она встретила в самом начале.

– Да! Что, скажешь, теперь это не считается?! Это нечестно, Герберт! Так нельзя!

Эдиан захотелось то ли рыдать, то ли побить его.

– Можно, – кинул он без всякого выражения, и Эдиан задохнулась от ужаса.

Вот так?! В их первое же утро он убьет все ее новые планы и надежды?

Одним движением поднялся с кровати. Одеяло забрала Эдиан, и он, обнаженный, подошел к подносу с графином воды, стоявшему на небольшом столике. В отличие от нее он чувствовал себя совершенно свободно, красуясь перед ней мощным смуглым телом. Налил воды в два стакана, один быстро осушил, а второй принес Эдиан, встал возле нее голый и смотрел на нее сверху вниз.

– Выпей воды, успокойся. Сейчас будем завтракать. От голода у тебя явно мутится сознание. И послушай меня. Да, так можно было бы сделать. Разные ситуации требуют разных решений. А договоры, утратившие актуальность, следует пересматривать. Но я и верно имею привычку отвечать за свои слова. Ты можешь уйти – потом, когда мы сделаем дело. Если захочешь. Я сказал так тогда, и повторю это сейчас, – Эдиан растерянно взяла стакан из его рук, при этом отпустила край одеяла, и оно упало к ее ногам. Герберт чуть улыбнулся уголком губ.

Неожиданно для себя она тоже жадно выпила воду.

– Ты обещаешь?! – глядя ему в глаза, спросила она.

Выражение у него снова было странное. Эдиан показалось, что ему снова больно.

– Да, – словно бы небрежно бросил он. – Но до этого момента ты – со мной. Во всех смыслах.

Эдиан выдохнула и отвернулась. Смотреть на него голого было невыносимо, это и смущало, и возбуждало одновременно. Особенно невыносимо было видеть его собственное возбуждение, вновь проснувшееся утром. И… ей нужно было решиться, чтобы сказать то, что собиралась. Подспудно где-то внутри саднило, словно она собирается сделать что-то неправильное.

Она снова выдохнула и обернулась к нему.

– Да. Я знаю, что ты меня не отпустишь сейчас. Но у меня есть условия.

– Условия? У нас не сделка, Эдиан.

– И тем не менее… Я хочу, чтобы ты помог мне отомстить моему дяде.

Герберт пару секунд удивленно смотрел на нее. Потом расхохотался.

– Какая кровожадность! Что-то новое от тебя, мой милый эльф!

– Я перешла на темную сторону, – с усмешкой ответила Эдиан. – Как вы, – добавила она.

Герберт неожиданно внимательно поглядел на нее, сделал стремительный шаг, уже привычно подхватил ее на руки и сел с ней в кресло. Эдиан вновь ощутила его горячую кожу, приятную пьянящую близость, и все непростые мысли вылетели из головы.

– Не нужно этого, – сказал он, щекоча дыханием ее шею. – Не нужно этого цинизма и ехидства. У тебя все равно не получится. Ты можешь играть в это, но все равно останешься маленьким идеалистичным эльфом. Даже если рядом с тобой такой человек, как я. А вот приструнить твоего дядю – сама по себе мысль правильная. Я в любом случае собирался это сделать. Ну так что? – прошептал он ей на ухо, и у Эдиан по телу разбежались искристые пушистые мурашки. – Чего ты хочешь? Зловещей смерти дяди и всей его семьи? Просто тюремного заключения? Пустить его по миру вместе со всеми его отпрысками?

– Тюрьмы достаточно! Мне не нравятся мои кузены и тетя Ло, но я не желаю им настоящего зла! – сказала она. – Это возможно?

– Да, – пожал плечами Герберт. – Если мои подозрения верны. Скажи, твоя мама действительно сошла с ума после смерти твоего отца?

Эдиан задумалась. Ей было и горько, и сложно вспоминать тот период. Тогда мать почти забыла о ней, заперлась в своем горе. Эдиан чувствовала себя покинутой, казалось, что они с мамой подвешены в воздухе – каждая по отдельности, и каждая мучится в своем одиноком горе. Достучаться до матери у нее не получалось. Лишь иногда Лэрис словно вдруг вспоминала, что у нее есть дочь, кидалась к ней, оглаживала руками, плакала и почему-то просила простить ее.

– Я не знаю, – вздохнула Эдиан. Сейчас Герберт был так близко, она могла беспрепятственно сделать то, чего ей так часто хотелось в минуты сомнения и боли – положить голову на его плечо. – Она не бредила и не производила впечатление настоящей сумасшедшей. Но сначала была, как не живая, а потом у нее были… истерики, она много исступленно рыдала, уходила одна бродить в лес и возвращалась с листьями в волосах, как безумная лесная отшельница. Но никто не считал ее сумасшедшей, пока к нам не приехал дядя – якобы, чтобы поддержать нас. Он и предположил, что она сошла с ума, сообщил об этом властям. Вроде бы кто-то выступал свидетелем… И врач подтвердил ее безумие.

– А тебя не спросили? – серьезно спросил Герберт.

– Нет.

– Что же, это делает ситуацию еще проще, – улыбнулся он вдруг. – Ты несовершеннолетняя, но уже тогда вошла в «сознательный возраст», как называют это юристы. По закону, должны были узнать твое мнение как ближайшей родственницы. Ты не знала?

Эдиан отрицательно покачала головой.

– Вероятно, дядя подкупил юридический совет и врача, и в деле по признанию твоей матери сумасшедшей были даны нужные ему показания. Мы разберемся с этим – я найму нужных сыщиков и юристов. Думаю, пары месяцев хватит. Его посадят. При этом вернуть тебе титул и состояние сразу мы не сможем. Ты все еще несовершеннолетняя. И даже доказав, что твоя мать была подложно «обвинена в безумии», мы не сможем ее никому показать. Ведь сейчас ее действительно сложно назвать нормальной.

– Я понимаю, – кивнула Эдиан.

– После заключения твоего дяди под стражу право распоряжаться твоим имуществом до твоего совершеннолетия перейдет к твоему нынешнему опекуну – ко мне. Ведь сделка со мной совершалась законно, ее суд не аннулирует. Ты должна это понимать, Эдиан. Все, что тебе принадлежит, станет твоим лишь после твоего совершеннолетия, – Герберт чуть отстранил ее и поглядел в лицо даже испытующе. А Эдиан вдруг поняла, что он хочет услышать. Он хочет немного доверия. Хочет, чтобы хотя бы сейчас она доверяла ему. Ему это нужно как воздух.

– Я понимаю, Герберт, – с неожиданной для самой себя лаской сказала Эдиан. – Я верю тебе. И буду рада, если ты поможешь…

Кажется, он расслабился. Это было приятно. И несмотря на то, что у обоих урчало в животе от голода, поцеловал ее, потом вынес в сад и вместе с Эдиан спустился в бассейн. Они любили друг друга там, в теплой, овевающей струйками воде, забыв о другом голоде. И это опять было правильно. Правильно – даже если продлится лишь два года до момента, когда они активируют артефакт.

Два года казались Эдиан долгим сроком.