Текст книги "В плену у ректора"

Глава 29

И все же в тот день Герберту пришлось ненадолго оставить своего эльфа. Не хотелось этого делать. Девочка не понимала, но он пил ее общество, как изможденный жаждой человек пьет чистую родниковую воду. Когда он догадался, что она использовала возбуждающие духи, что-то внутри него треснуло.

Все встало на места. Эдиан не нужен был Брейгиль. Она назвала его, как Герберт вначале и подумал, как одного из немногих мужчин, кого не боялась в сексуальном плане. Она познакомилась с ним в тот день, хорошо помнила его, вот имя магистра и вылетело у нее само по себе.

Старый ревнивый дурак!

По сути, он сам создал эту ситуацию, позволил ей зайти так далеко. Он не взял девочку вовремя. Ведь все говорит, что ее тянет к нему, к черному ректору. Да она просто не могла, глядя ему в глаза, сказать, что хочет его! Смущалась.

Ведь его маленький эльф такой стеснительный, когда дело касается физической близости!

Его опять разорвало – на этот раз от радости. От осознания, что то, чего он хотел, – есть. Просто не смел, идиот, поверить, что девочка действительно потянулась к нему.

К тому же даже через все преграды Герберт тоже ощутил проклятый возбуждающий запах. Просто он контролировал себя намного лучше Брейгиля, которому вожделение застилало глаза.

Дальше он снес все двери, что их еще разделяли, и вихрем ворвался в последний момент.

А теперь исступленно пил ее общество. Порой корчился внутри, когда видел ее остаточное недоверие и нежелание быть с ним навсегда. Он-то хотел этого эльфа насовсем. Это его девочка, словно бы созданная ему в дополнение. Его называют черным ректором – за властность и жесткость, за то, что в начале своего «правления» он ввел в Академии железную дисциплину и этим вытянул ее из упадка, в который она пришла на тот момент. А она – маленький светлый эльф, который может злиться и возмущаться, но никогда не теряет своего хрустального голубого света. Он говорил ей тогда, что они как тьма и свет, как горе и радость. Так и было.

Она была нужна ему больше, чем воздух. Маг может задержать дыхание на срок до десяти минут при помощи особых приемов. А вот без Эдиан, ему казалось, он сейчас не может ни минуты. Его оживляло и делало счастливым все с ней. Не только те глубочайшие моменты наслаждения, когда он брал ее снова и снова со страстью и нежной бережностью. Все. То, как она сидела рядом и улыбалась. Как хмурилась, когда на нее накатывали всякие ее глупые сложные сомнения.

Как порой расслаблялась и болтала с ним, сидя за столиком и уминая сладкую булочку с марципаном. Эти моменты – когда он видел, что она забыла все страхи и общается с ним, словно они уже сто лет вместе, и у них приключился внезапный совместный выходной – он складывал в копилку памяти.

Пройдет два года. Может быть, чуть меньше или больше, но пройдет. И его маленький эльф может захотеть, чтобы он выполнил обещание и отпустил ее. Да… Эдиан бывает жестокой. И тогда он выполнит обещанное. Герберт действительно отвечал за свои слова.

И тогда этим моменты останутся у него, не дадут превратиться в безжизненную пустыню.

И все же ему пришлось ненадолго уйти ближе к вечеру. Посыльный сообщил, что магистр Броуди просит аудиенции. А этот магистр никогда не беспокоил его по пустячным вопросам, лишь по очень важным.

Герберт принял его в одном из дальних кабинетов, с сожалением оставив Эдиан читать книгу в саду. В их личном маленьком рае на двоих.

– Магистр, что за неотложность? – спросил Герберт, когда вампир вошел и откинул капюшон со своего зловещего нечеловеческого лица.

– Неотложности нет, Великий магистр, – сказал вампир, – но я решил немедленно поставить вас в известность о некоторых своих выводах. Подумал, что вы захотите безотлагательно узнать кое-что, связанное с нашей подопечной – дикой вампиршей.

– Слушаю.

Магистр не ошибся, Герберт и верно предпочитал сразу узнавать все, что связано с матерью Эдиан.

– Видите ли, меня глубоко затронула эта ситуация, – признался Броуди. – И я… решил разобраться. Изучил множество древних фолиантов из нашего хранилища. Даже съездил в нашу общину в Гардоне и изучил источники моей расы. И вот к какому выводу я пришел… После того как магические жилы ушли под землю, мы потеряли возможность «лечить» обращенных вампиров. Не осталось способа снова делать их людьми. Но мои сородичи какое-то время еще не хотели бросать на самотек случаи, подобные нашему. Например, порой вампиры влюблялись в человеческих женщин и спасали их от болезней и смерти, перелив им свою кровь. А потом страдали… Так вот, один древний вампир-исследователь Каорин длительное время…

– Ближе к делу, магистр, – попросил его Герберт.

– В общем, он предложил способ, который потом какое-то время использовали. Они продолжили переливать обращенным вампирам кровь высших вампиров. И в семи случаях из десяти эти вампиры постепенно становились высшими – то есть обретали разум и теряли прямую зависимость от крови живых существ. Потом наш правитель запретил эти эксперименты, они как-то плохо влияли на благоденствие вампиров, я не очень понял, как. И про этот способ забыли. Великий Магистр, раз уж все сложилось так… я действительно ощущаю ответственность за эту женщину. Я хотел бы возобновить эти эксперименты. Я могу и дальше переливать свою кровь Лэрис Таури. В худшем случае мы получим нулевой результат. В лучшем – она станет высшим вампиром, то есть существом разумным и цивилизованным. Я пришел просить вашего позволения на эти исследования.

Герберт задумался. Потом спросил:

– Это дань уважения и субординация, что вы пришли спросить разрешения? Или что-то еще?

Вампир кривовато улыбнулся.

– Прошу прощения, Великий магистр, я так понял, что вы нашли способ использовать женщину именно в таком состоянии. Возможно, как аргумент в убеждении… Я счел, что подобный план может пойти вразрез с вашими интересами.

– Благодарю за беспокойство о моих интересах. Я сообщу о своем решении завтра, – сказал Герберт. – Решение о судьбе матери должна принимать ее дочь. Но, магистр, – на этот раз уже Герберт криво улыбнулся одной стороной рта, – можете быть уверены, что вы получите разрешение на эти исследования. Девочка предпочтет видеть свою мать любым разумным существом, даже вампиром.

Про себя Герберт подумал, что рискует. Все же, если Лэрис придет в нормальное состояние, основной рычаг воздействия на Эдиан пропадет.

Останется только любовь. И добрая воля.

Или не останется.

– Если она станет высшим вампиром, то потом… артефакт сможет вновь сделать ее человеком? – спросила Эдиан, когда он позднее рассказал о визите магистра.

– Вероятно. По словам Броуди – я еще поспрашивал его, вопрос весьма любопытный, мне самому интересно – был один случай, что из обращенного вампира сделали высшего, а потом опять человека, когда добрались до магической жилы.

– Тогда да, – ответила Эдиан. – Пусть этот вампир переливает ей свою кровь.

Спустя полтора месяца…

– Мамочка, милая, ты не волнуйся, у нас все хорошо. Я даже не думала, что он такой заботливый окажется… Ну прости меня, как мне еще было поступить? Мне нужен был огонь, а кроме Герберта… я никого с собой не представляю…

Эдиан сидела на табуретке, которую велела принести в «предбанник» возле палаты, где содержалась ее мать. Почти два раза в неделю она приходила сюда и рассказывала маме обо всем, что с ней происходит. Ей казалось, что, если просто говорить, как в детстве, делиться с мамой своими делами и заботами, то рано или поздно она вспомнит себя и свою дочку. Одной крови высшего вампира может быть недостаточно, нужно что-то еще.

И этим «чем-то» Эдиан считала такое простое общение. Одностороннее, рвущее душу, выворачивающее наизнанку. Но она из раза в раз приходила сюда.

Прежняя Лэрис не одобрила бы внебрачную связь с Гербертом, поэтому почти всегда Эдиан словно оправдывалась перед ней. Объясняла и рассказывала о своих мотивах, и даже об отношениях с Гербертом, которые стали главной и неотъемлемой частью ее жизни.

И сдвиги были. Бывшая Лэрис больше не кидалась на решетку при виде Эдиан. Не пыталась добраться до ее горла. Просто сидела в глубине своей палаты и смотрела на дочь непонимающим удивленным взглядом. И Эдиан думалось, что это хорошо. То ли кровь магистра Броуди, который щедро делился ею с Лэрис два раза в неделю, действительно постепенно превращала ее в высшего вампира. То ли ей, Эдиан, удалось немного «приручить» низшего вампира.

По щеке протекла невольная слеза при виде малочтопонимающего взгляда мамы.

– А по учебе тоже все хорошо! Смотри! – стряхнув слезу, улыбнулась Эдиан. Подняла ладонь, зажгла на ней сноп яркого пламени, скрутила из него небольшой вихрь, потом дунула, чтобы погасить.

– Мне подчиняются все стихии, я научилась исцелять многие болезни!

И вдруг Лэрис встала со своей кровати. Подошла к решетке и уставилась на Эдиан. Эдиан на всякий случай сделала шаг назад. Знала, что Герберт, наверняка, наблюдает за ними, и он будет волноваться, если вампирша окажется слишком близко к его сокровищу.

Но вампирша опять не повисла на решетке, не протянула в сторону Эдиан крючковатые хищные пальцы. Она просто подняла руку и приложила ее к виску, как человек, который смутно начал что-то вспоминать.

– Эдиан… дочь… – вдруг неуверенно сказала он глухим, как из-под земли, голосом. – Я хочу погулять.

И замолчала.

Эдиан хотелось броситься к ней, как-то обнять через прутья решетки. Но она уже научилась хорошо владеть собой и не поддаваться опасным порывам. Просто сдерживаемые слезы радости потекли по щекам.

– Мамочка, милая, ты меня узнала? – прошептала она. Ей не верилось, что мама, наконец, назвала ее по имени, признала дочерью.

– Я хочу на улицу! – вдруг зло бросила Лэрис, развернулась и сердито отошла в дальний конец палаты. Больше она к Эдиан не оборачивалась.

Эдиан еще пыталась говорить с ней, просила ответить. Но теперь это было бесполезно. В душе все равно билась нежданная и от этого особенно сильная, золотая радость. Радость, которой не верится.

Свершилось. Кровь высшего вампира и рвущие Эдиан душу разговоры принесли свои плоды.

Эдиан с трудом заставила себя выйти. В коридоре ее ждал Герберт. Он нередко приходил ее встречать после свиданий с матерью – знал, что Эдиан плачет после этого. А его касания и твердый голос, в котором лишь при виде Эдиан появлялись бархатные нотки, всегда ее успокаивал.

Увидев ее лицо, он все понял сразу. Прижал к груди ее голову, накрыл затылок большой теплой ладонью.

– Герберт, она меня узнала! Она хочет погулять! – захлебываясь сказала Эдиан и вцепилась в его плечи. – Ты представляешь себе?

– О прогулке пока не может быть и речи, – ответил он. – Но… пожалуй, начинает получаться.

– Я понимаю! Но потом, потом, если все пойдет, как надо, мы ведь выведем ее на улицу? – спросила Эдиан, подняв на него взгляд и с мольбой заглядывая в черные глаза.

– Хорошо, – усмехнулся Герберт. В его лице скользнуло напряжение. Эдиан знала его причину. Если ее мама станет хотя бы относительно нормальной – пропадет основной рычаг его давления на нее.

И была по-настоящему благодарна, что он все это позволил.

На самом деле ему было нечего бояться. Эдиан была намерена не просто вернуть матери разум. Она всерьез собиралась сделать из нее человека.

– Поехали, – сказал Герберт и взял ее за руку. – И хватит слез на сегодня. Я везу тебя в Морнгейм-холл не для того, чтобы ты плакала. А чтоб ты насладилась тем местом, где ты выросла.

Да, в тот день они ехали в имение Эдиан, права на которое она теперь с полной гарантией получит по достижении совершеннолетия. После суда над дядей и его заключения в тюрьму, распорядителем имения стал нынешний официальный опекун – то есть Герберт. И он обещал, что за оставшиеся годы распорядится землями и особняком так, как того пожелает Эдиан. В пределах разумного, ведь Эдиан и сама осознавала, что мало что понимает в управлении своего наследства.

А хотела она лишь, чтобы там все было, как в ее детстве. Чтобы особняк поддерживали в жилом состоянии – так они с Гербертом смогу приезжать туда на выходные. Чтобы арендаторы жили хорошо, как при ее отце, возделывали землю. Чтобы цвели сады, а рыбаки на речке по-прежнему ловили больших блестящих рыб морроу.

Герберт обещал, что все это можно устроить. Первый раз ехать в имение он ее не пустил. Они поругались, Эдиан возмущалась, кидалась подушками и огненными шарами. Но ему все было нипочем – как всегда. И их внезапном союзе по-прежнему был один начальник – Герберт. Прослышав, что дядя управлял имением из рук вон плохо – то есть выжимал из арендаторов последние средства, велел сделать пристройки к особняку, чтобы сдавать их, как гостиничные номера, и тому подобное, он опасался, что Морнгейм-холл сильно изменился в худшую сторону. Поэтому первый раз Герберт съездил туда один.

Вернулся мрачный, отказался дать подробные объяснения, мол хватит с Эдиан уроков и домашних заданий, нечего думать еще и об этом. Но обещал, что через неделю там наведут порядок, и он отвезет Эдиан в родное гнездо.

С того момента прошла как раз неделя. А с момента заключения дяди под стражу – две. Когда за дело брался черные ректор, все происходило ловко и споро. Это Эдиан хорошо выучила.

Глава 30

На границе владений Морнгейм Эдиан натянула поводья. Они с Гербертом оба предпочитала верховую езду долгой и нудной тряске в карете.

Эдиан вообще заметила, что если не сопротивляться тому потоку, что постоянно неудержимо делал их все ближе и ближе, то между ними можно найти немало общего. И вообще… жизнь с Великим Магистром была комфортной. Она чувствовала его любовь – любовь, которой зрелый мужчина может любить совсем юную девушку – бережная, достаточно ревнивая, но исполненная желания и учить, и заботиться. Он как-то ненавязчиво окружил ее приятной атмосферой, в которой она чувствовала себя надежно укрытой от большей части проблем.

Конечно, порой у них сильно искрило. В основном – из-за строптивого и упрямого нрава Эдиан. Ей хотелось критиковать некоторые его решения, которые она считала слишком жесткими. Упираться, когда он принимал решения за нее – это было основной причиной конфликтов.

Но в итоге все возвращалось на круги своя. Эдиан приходилось подчиниться, а спустя несколько часов или дней, она понимала, что он был прав. Герберт же лишь улыбался или усмехался в ответ на ее вспышки.

А иногда Эдиан казалось, что они его просто умиляют, как детские шалости. Обычно вслед за таким ощущением, у нее приключалась новая вспышка, и в твердокаменного ректора опять летели безобидные по сути сгустки энергии, молнии.

Правда один раз он, видимо, задела его всерьез, ляпнув, что ему наплевать на чужое мнение и кинув в него воздушный поток – настоящий прием боевой магии. Поток, он конечно, остановил, но, видимо, сильно рассердился. С непроницаемым лицом резко подхватил ее на руки, отнес в сад и вместе с ней прыгнул в бассейн, со словами, что ей пора охладиться. Он вообще любил это делать в некоторые романтические вечера. Но на этот раз они оба была полностью одеты!

С сушкой одежды у Эдиан, как у всех магов, не было особых проблем. Но с тех пор она поняла, что не стоит слишком уж испытывать его терпение.

– Вот здесь, – Эдиан показала на столб, стоявший на границе ее владений. В сердце защемило. Она въезжала на свою землю. Туда, где выросла, где жили и любили друг друга ее чудесные родители.

– Я знаю, – кивнул Герберт.

Дальше Эдиан видела, что, вероятно, во времена «правления дяди» тут приключились какие-то неприятности. Поля, рощи и сады дышали негой, как и прежде. Но некоторые поля были возделаны кое-как, а встречные фермеры поглядывали на Эдиан с Гербертом с опаской.

Но в целом все было хорошо. Некоторых из встреченных ими местных жителей Эдиан немного знала. Она останавливалась поговорить с ними, заверяла, что теперь все станет так же хорошо, как раньше, и принимала искреннюю, чуть пугливую благодарность простолюдинов.

При этом Герберт смотрел на нее искоса, со странной улыбкой, сидя на своем высоком вороном коне.

– Ты настоящая графиня! – вдруг рассмеялся он, тронув коня, когда они свернули на дорогу к особняку. – Знаешь, милый мой эльф, я уже забыл, как это чувствовать себя деревенским парнем. Ты заставила меня это вспомнить.

При всем своем чувствовании его порывов, Эдиан не поняла, что в этом было – насмешка «деревенского парня» над аристократкой или сожаление, что сам он от рождения не принадлежал к высшему обществу.

Выяснять она не стала. Но у нее пронеслась мысль, что она могла бы его в это общество ввести по-настоящему. Могла бы дать ему то, чего не хватает этому могущественному человеку – титул, владения и признание, котороые высший свет дает их обладателям.

Если бы вышла замуж за него.

Впрочем, он не предлагал. А Эдиан по-прежнему ставила для себя предел их отношений – два года учебы, артефакт – и расставание. Только, почему об этом расставании так неприятно думать?

Странное ощущение. Когда она представляла себя без Герберта, то казалось, что она висит над бездной одинокая и потерянная. Одинокая навсегда.

* * *

В самом особняке, по распоряжению Герберта, обновили штат прислуги, которая должна была содержать его в готовности в любой момент принять хозяйку. Никого из тех, кто распоряжался тут во времена «дядиного правления» не осталось. Зато вернулись несколько старых слуг из тех, кто работал при родителях Эдиан.

Она чуть не плакала, когда увидела старого дворецкого Симона и его жену Лолиру. Дворецкий же открыто пустил слезу и поцеловал руку Эдиан.

Потом она вдвоем с Гербертом ходила по комнатам. Это было больно, перед глазами проносились картинки счастливого, навсегда утерянного прошлого. Просились мысли о том, как она сейчас, возможно, примеряла бы свадебное платье и болтала с подружками о своем женихе как раз в этих комнатах. Но все же, несмотря на ностальгическую боль, ей было хорошо здесь. И она была очень признательна Герберту, что он вернул ей это.

Подошла, обняла его, прижалась:

– Спасибо тебе за это, – сказала она. Как нередко случалось, когда она тянулась к нему с искренней благодарностью и нежностью, Герберт странно вздохнул. Поцеловал ее, потом сказал:

– Ты ведь знаешь, что через неделю начнутся летние каникулы?

Эдиан кивнула, удивившись вопросу. Ей казалось, что каникулы могут быть у кого угодно, только не у нее. Она ведь учится не как все. У нее и занятий больше, и домашних заданий. Да и вообще она решила пройти учебу не более чем за два года.

– Нам тоже стоит отдохнуть, – продолжил Герберт. – У меня действительно нет цели лишать тебя – и себя заодно – нормальной жизни. Где ты хочешь провести каникулы? Здесь? Или мы могли бы поехать в путешествие. Море, горы Лайкон, озера северных провинций… М-м, Эдиан, как смотришь на это?

– В путешествие?! – изумилась Эдиан. Где-то в глубине души ей до сих пор казалось, что в Академии она находится в заточении. Что большой мир для нее закрыт.

– Ну да, – лукаво улыбнулся и пожал плечами ректор, которого сейчас очень не хотелось называть «черным». – Почему нет? Посмотреть мир великой волшебнице точно не помешает.

– Конечно, я хочу поехать, – ответила Эдиан. – Я не была на море! В горах тоже!

– Ну вот и поедем, мой маленький заучившийся эльф, – то ли улыбнулся, то ли усмехнулся Герберт, обнимая ее крепче.

В итоге путешествие продлилось намного дольше, чем обычные студенческие каникулы. Герберт умудрялся связываться со своими заместителями из самых невероятных мест – из старой хижины возле озера Мойро в горах, из пещер на морском берегу, из бесчисленных гостиничных номеров – и управлять Академией на расстоянии. Однажды пришла весть, что скончался один из старейших магистров. Герберту следовало бы отправиться на похороны, но он и тут не прервал их странствий.

Эдиан видела, что он искренне наслаждается, показывая ей самые красивые и интересные уголки страны и некоторых ближайших государств. Да и для нее этот вояж превратился во что-то вроде «медового месяца». Они не говорили о женитьбе, не обсуждали сложных вопросов, связанных с магией. Словно бы выпали из тревожной обычной действительности и были счастливы вдвоем.

Ничто не мешало Герберту давать ей уроки и во время путешествия. Эдиан узнала много тайн высшей магии именно тогда.

И, может быть, из-за ощущения крылатого счастья в душе сила Эдиан окрепла и стала более управляемой именно за тот месяц.

Из таких поездок не хочется возвращаться. В последний день она стояла на берегу моря в порывах ветра, смотрела на белые барашки. Два других дня было спокойно, и она упоенно купалась. Иногда одна, иногда ректор присоединялся к ней, ловил ее в воде и ласкал, целовал солеными губами и чуть щекотал щетиной. Это было сказкой.

Теперь же в воду было не войти. И Эдиан казалось, что шторм прогоняет их обратно. Говорит, что сказка кончилась. Сердце медленно, но неуклонно заливала тревога.

А еще в голову вдруг начали стучаться мысли, почему же ректор так ни разу и не намекнул (хотя бы!), что они могли бы пожениться. Конечно, срок их отношений ограничен «договором». Но неужели он всерьез намерен отпустить ее после этого?

Вот так – носит ее на руках, любит и нежит, учит и заботится, воспитывает и… и через два года возьмет и отпустит?! Нет, конечно, она сама взяла с него это обещание. Но неужели он действительно его выполнит, не будет бороться за нее?!

Это были сложные мысли и противное чувство в солнечном сплетении. И Эдиан всячески прятала их. Ведь иначе он может подумать что-нибудь лишнее… Например, что она всерьез хочет навсегда связать с ним жизнь…

А она не хочет, нет! На самом деле – нет! Просто ее самолюбию льстило бы, если бы Герберт готов был нарушить обещание и забрать ее насовсем!

По возвращении их ждал сюрприз. Мама Эдиан начала разговаривать с Броуди, и весьма осознанно. А еще Эдиан показалось, что вампир как-то привязался к своей подопечной. Рассказывая Герберту с Эдиан о происходившем с ней за этот месяц, он упоминал Лэрис чуть ли не с нежностью.

Надо же, думала Эдиан, вампир, а ему не чужды человеческие чувства. Может быть, если мама в итоге станет именно такой, то ничего страшного?

* * *

Спустя полтора года…

Была зима. В дальнем саду Академии с некоторых деревьев облетели листья. Другие, вечнозеленые, стояли заиндевевшими. Эдиан потрогала один из них, и тонкая корка льда растаяла под ее пальцами, образовав влажный теплый круг.

– Не люблю зиму, – сказала Лэрис, искоса посмотрев на листик в руках. – Зимой холодно и хочется крови, чтобы согреться. И вспоминается, как хотелось ее всегда.

Эдиан вздохнула, заботливо поправила на маминых плечах теплый плащ, взяла ее под руку и повела по тропинке. Со слов самой Лэрис, Эдиан знала, что физические ощущения у них не такие, как у людей. Например, тот же холод они чувствуют не так. У них не бывает озноба, их не трясет. Просто возникает неприятное ощущение, которое хочется убрать, взяв «тепло» у других существ. Это не нравилось ни Эдиан, ни самой Лэрис.

Конечно, высшая вампирша Лэрис не была прежней матерью Лэрис. Она так и оставалась отстраненной, более заторможенной, чем большинство людей. Она почти не проявляла эмоций. Как, впрочем, и Броуди. Эдиан следила за мимикой и поведением вампира, чтобы понимать, где Лэрис присущи качества ее новой расы, а где она просто безвозвратно изменилась.

Но в любом случае, с этой отстраненной Лэрис, на чьем лице никогда не мелькало улыбки, а в голосе не слышалось интонаций, можно было разговаривать. Ее можно было любить и принимать в ответ странную вампирскую любовь. Ведь вампирша теперь помнила свое прошлое: как была женой графа Морнгейма, помнила любимого и дочь. И явно любила Эдиан, просто проявляла это лишь редкими касаниями жесткой нечеловечески сильной кисти к щеке Эдиан.

Лэрис помнила все. Иногда они с Эдиан даже вспоминали былые времена. Лишь об одном вампирша никогда не говорила – о том, что происходило с ней у троллей. И Эдиан искренне надеялась, что, может… как раз этот период своей жизни она и не помнит.

– Ничего, мамочка, – сказала Эдиан, погладив жесткий локоть матери под плащом. – Уже скоро я сдам выпускной экзамен, получу звание Мага вне категорий и титул Великой Волшебницы. И мы с Гербертом сделаем так… что ты снова станешь человеком.

Эдиан не говорила матери, что именно они сделают, ведь это держалось в секрете. Кроме Герберта и Эдиан о готовящейся операции знал лишь заинтересованный в ней король, да магистр Броуди, похоже, догадывался в силу своей хитрости, проницательности и близости к Лэрис и Эдиан.

С некоторых пор Броуди и вовсе взял подопечную к себе. Герберт запретил ему вывозить Лэрис в город без специального разрешения, все остальное было на его усмотрение.

Раскрыть перед людьми былую личность Лэрис было невозможно. Хотя бы потому, что, сделав ее вампиром, Броуди нарушил законы и своей страны, и Эрбина. Но в Академии о Лэрис знали, и считали, что Броуди привез с родины не то жену, не то любовницу, не то служанку. Удивительным во всей этой истории выглядела лишь странная дружба будущей великой волшебницы с вампиршей. Но все в Академии склонялись к тому, что «ведь нашу красавицу, как и ректора, не поймешь… У нее любые интересы могут быть. Вот и до вампиров добралась, раз уж всю человеческую магию уже изучила».

– Ты снова станешь человеком, и Герберт попробует даже восстановить тебя в правах, – закончила Эдиан.

Лэрис вдруг остановилась и напряженно посмотрела на Эдиан.

– Эдиан, дочка, послушай, – своим малоэмоциональным голосом сказала она. Пожалуй, если в нем могли быть чувства, то сейчас их было больше всего. – Я не хочу. Мне это не нужно. Я хочу остаться высшим вампиром. Мне так лучше.

– Что?! – изумленно переспросила Эдиан.