Текст книги "Башни Заката"

XLIII

По проселочной дороге, сгорбившись и временами прихрамывая, плетется одетый в лохмотья человек. Один его глаз прикрывает квадратная нашлепка, в руке – грубый, но крепкий дорожный посох.

На ходу Креслин спрашивает себя, почему он пересекает эти равнины, направляясь на восток? Ведь на востоке хозяйничают маги, желающие не то убить его, не то свести с ума!

«Да потому, что это кажется правильным», – отвечает юноша сам себе, поскольку другого собеседника у него нет.

Рисковать своей шеей кажется правильным?..

Однако ветра ведут его не к Белым магам. Он идет по едва заметной тропе, не являющейся ни Белой, ни Черной, но соединяющей черты того и другого цвета.

Даже погруженный в раздумья, Креслин помнит о необходимости горбиться, шаркать и ковылять сильнее, едва на дороге появляется фургон. Поравнявшись с путниками, он просяще протягивает руку. Мужчина и женщина на козлах, едва взглянув в его сторону, бросают медяк. Он подбирает с земли монету и прячет ее.

Фургон проезжает, дорога пустеет, и Креслин позволяет себе чуточку выпрямиться.

XLIV

– Нет! – женщина с криком выскакивает из боковой двери трактира, но не успевает сделать и пары шагов, как сзади ее хватают за шиворот. Блуза с треском рвется, обнажая плечо со ссадиной и полную грудь.

– Я тебе покажу, как разливать хорошее вино! – худощавый мужчина со шрамом хватает полногрудую женщину за руку и тащит к наполненной жидкой грязью придорожной канаве. – Ты у меня попомнишь!

– Я больше не буду! Я буду стараться! Не надо!

Эту сцену со смехом наблюдают двое вышибал. Служанка, стоявшая на крыльце дома напротив, отводит глаза и торопливо заходит внутрь.

Трактирщик награждает свою жертву увесистыми оплеухами. Заслышав приближающийся стук копыт, он на миг мешкает, но тут же замахивается вновь.

Рыжеволосая всадница осаживает лошадь. Трактирщик не смотрит в ее сторону, но его рука замирает в воздухе.

– Госпожа, прошу... помоги!

– Ну конечно!.. – хохочет трактирщик. – Так все и бросятся тебе помогать! Кому – никчемной потаскушке, выплескивающей вино на посетителей!.. Посетителей, которые платят деньги. А вино какое – наилучшее сутианское!

– Они хотели не только вина... – оправдывается служанка.

Позади рыжеволосой всадницы, сохраняя почтительное расстояние, осаживают коней двое спилдараских наемников.

– С какой стати я должна тебе помогать? – холодно осведомляется рыжеволосая.

– Если милостивой госпоже не угодно... – лепечет служанка, опустив покрасневшие глаза.

– То умолять ты не станешь, – отстраненным тоном заканчивает за нее всадница.

– Она у нас такая, – встревает трактирщик, все еще держа служанку за плечо. – Вечно кобенится.

– Вот как? Рассчитывать на вежливое обращение, по-твоему, значит кобениться? – в голосе всадницы начинает звучать сталь.

– Вежливого обращения заслуживают в первую очередь посетители.

Скользнув взглядом по ссадинам на обнаженном плече девицы и повернувшись к трактирщику, рыжеволосая иронически спрашивает:

– И ты настаиваешь, чтобы она обращалась с ними очень вежливо?

– Дело есть дело, – ворчливо, но уже осторожничая, отвечает трактирщик. – Работала ведь раньше – и ничего...

Служанка стоит выпрямившись. Глаза ее обращены не к хозяину и не ко всаднице, а в сторону одетых в голубое молчаливых наемников. Слезы текут по щекам, но она не делает даже попытки смахнуть или утереть их.

– Отпусти ее, – равнодушным тоном произносит рыжеволосая.

– А кто заплатит неустойку? У нас договор! – взрывается трактирщик.

– Я не... – начинает было служанка, но умолкает под взглядом рыжеволосой.

– Сильно сомневаюсь, – произносит та, – чтобы законы герцога разрешали заключение договоров на отработку детьми долгов родителей.

– Э... – трактирщик поспешно закрывает рот.

– Конечно, – продолжает всадница, – не все в жизни делается по закону, так что держи.

Она тянется к поясу и, достав монету, бросает ему.

Чтобы поймать золотой, трактирщик отпускает плечо служанки.

– И все?.. – бормочет он.

– Это гораздо больше, чем ты заслуживаешь, – заявляет всадница.

Трактирщик переводит озлобленный взгляд с рыжеволосой на ее наемников.

– Даже и не думай ни о чем подобном, – предупреждает женщина. – Не то мой дорогой кузен велит снести тебе голову.

– Кузен?.. – не понимает трактирщик.

– Корвейл. Герцог.

Худощавый мужчина бледнеет. Служанка отступает от него на шаг, придерживая рукой разорванную блузу, и нервно облизывает губы.

– Ладно, – ворчит трактирщик, – забирай эту шваль, и делу конец.

– Еще не все, – произносит рыжеволосая. Трактирщик пятится.

– Женщина – не вещь! – в голосе всадницы слышится угроза, а на кончиках ее пальцев разгорается свет. Сорвавшийся с них огненный шар проносится у самого уха трактирщика. – Полагаю, теперь ты это запомнишь!

Она разражается резким, похожим на лай смехом. Свет на пальцах угасает.

– А ты? – рыжеволосая обращается к служанке. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы я тебя вызволила?

Ответом служит торопливый кивок.

– Готрон! Подсади ее на лошадь позади меня, – приказывает рыжеволосая, насмешливо глядя на пятящегося к дверям трактирщика.

Один из наемников спешивается и легко подсаживает невысокую, но плотную девицу на круп.

– Одной рукой обхвати меня за талию, а другой держись за седло, – не оборачиваясь говорит рыжеволосая. – Будет трясти, но перетерпишь: нам недалеко.

– Милостивая госпожа... – бормочет служанка.

– Давай, давай! – всадница слегка стегает лошадь поводьями. Наемники следуют за ней. Трактирщик с порога провожает ее сердитым взглядом. Оба его вышибалы тоже смотрят вслед отъезжающим. Те направляются в сторону герцогского замка.

– Как тебя зовут? – спрашивает всадница.

– Алдония, милостивая госпожа.

– Пойдешь ко мне в услужение, по крайней мере до тех пор, пока я остаюсь в Вергрене?

– Да, милостивая госпожа.

– Вот и хорошо.

Рыжеволосая умолкает, и пока кони поднимаются по склону к воротам, не произносит больше ни слова.

XLV

– Добавить мне нечего, – говорит военачальник.

– И того достаточно. Ясно, что ему помогли Черные, – откликается Высший Маг. – Кто бы еще мог?

– Я не знаю, а вот Гайретис уверяет, будто его касался только Белый сигнал.

– Белый? Он уверен?

– Разве благородный Гайретис может быть не уверен в своих словах?

Дженред постукивает пальцами по столешнице из белого дуба:

– Белый... Да, конечно. Белый. Вот что: высылай отряды, чтобы перекрыть все подступы к Монтгрену.

– К Монтгрену?

– Неужто ты не понял? Белая магия, Белая, но не наша! Кто еще остается? Тиран не могла бы дотянуться сюда из Сарроннина. Проклятие! Должно быть, она сильна...

Его собеседник качает головой:

– Нет, тут все же нечто иное. Гайретис сказал, что у того Белого или Белой не хватило сил сломить барьер.

Он переминается с ноги на ногу на полу из несокрушимого белого гранита. Мрамор слишком мягок для творений хаоса.

– Значит, я был прав с самого начала. Ему помог кто-то из Черных, но у него хватило ума это скрыть. Будь они все прокляты! Как насчет целителей?

– Неизвестно.

– Почему?

– Там была только одна, и она мертва.

– Мертва?

Военачальник пожимает плечами:

– Так сказано в донесении. Дорожный маг сжег ее тело, согласно твоим инструкциям.

– Идиоты! – Высший Маг качает головой. – Они сожгли не ее тело! Она отвела им глаза. Одним демонам ведомо, где она сейчас. На сей раз они окажутся в выигрыше, если только твои отряды не перехватят Креслина живым. Ты понял меня?

Хартор кивает:

– Понял, хотя не уверен, что это возможно. Если ему достанет ума держаться подальше от больших дорог...

– Делай, что можешь! – Высший Маг смотрит в сторону и барабанит пальцами по отделанному золотом белоснежному дубу. – Мертва. Как же, мертва...

XLVI

Сидя под желтеющей кроной низкорослого дуба, Креслин неторопливо поедает сорванные с ближайшего куста ягоды.

Вверху над головой кружит еще одна птица, а там, внизу, рыщут облаченные в белое дорожные стражи. Создается впечатление, будто они знают, что беглец где-то поблизости. Но откуда?

Креслин старается не обращать внимания на боль в ребрах (последствие встречи с кертанским кавалерийским офицером, не терпящим нищих попрошаек). Он помнит и презрительный смех этого человека, и его слова: «Дороги предназначены для порядочных людей, а место попрошаек – в придорожных канавах!»

Сквозь желтые листья Креслин следит за медленной, нескончаемой спиралью кружащегося стервятника. За пределами видения остались пологие холмы, отделяющие эти стелющиеся луга от Фэрхэвена. Удастся ли ему найти дорогу в Монтгрен? Вероятно. А будет ли она охраняться? Более чем вероятно.

«...Креслин...»

Прозвучавший зов настолько слаб, что юноша едва его слышит.

Он озирается по сторонам, стараясь обнаружить говорившего, но поблизости пусто. И тихо – слышен лишь шелест теплого осеннего ветра в пожелтевшей кроне.

Но внезапно тишину оглашает хриплый голос рога. Некоторые из находящихся внизу стражников указывают вверх по склону – туда, где прячется беглец.

«...Креслин!..»

Зов повторяется. Юноша не только не видит, но и не ощущает говорящего, а голос настолько тих, что невозможно с уверенностью судить, мужчине он принадлежит или женщине. Хотя неуловимые оттенки интонации все-таки заставляют Креслина считать голос женским.

Рога всадников вступают в перекличку. Стервятник делает крутой вираж в его сторону.

Креслин вскидывает глаза и успевает заметить исчезающую, тающую на фоне ясного неба ширококрылую белую птицу. Мегера?

– Тьма... – бормочет юноша. – И что же теперь?

Вверх по склону ползет волна невидимого белого тумана.

Дюжина всадников поворачивает коней к его дубу. Он обнаружен. Наверное, среди них маг...

Креслин пожимает плечами. Он устал, ноги болят, в желудке одни ягоды и коренья... Из оружия у него лишь посох да нож, который удалось стянуть в городишке к востоку от Джеллико.

Предчувствуя, что это усилие обойдется ему очень дорого, он тянется к ветрам. Ледяным ветрам, веющим над Крышей Мира. От напряжения на лбу выступает пот.

Откуда-то издалека, может быть, с расстояния в сотни кай, слышится завывание ветра. И совсем близко звучит приказ:

– Найти его! Скорее! Он пытается колдовать!

Но на этот резкий голос Креслин уже не обращает внимания.

Белый туман ползет вверх.

«...здесь никого, а там...»

«...надеюсь, у этого мерзавца нет лука...»

Теперь ветра завывают близко. А на небе, только что ясном, закручивается водоворот серых облачных клочьев. Прямо на глазах они густеют, чернеют, превращаясь в огромную грозовую тучу.

«...Скорее, хватайте! Он там, под желтым деревом!»

Ветер воет с неистовством обезумевшего зверя.

«...под каким, пропади оно пропадом... они тут все желтые...»

«...под тем... вон там...»

На склон холма, под оглушительный рев зимних бурь, обрушивается тьма. Ледяной град, смешанный со снегом, налетает с башен заката, как замерзшее пламя. А ветра...

...Ветра хлещут, срывая всадников с коней, словно листву с деревьев. Град ледяных стрел молотит по доспехам. Буря ревет...

«...демоны!.. демоны!..»

Буря ревет. А когда стихает – на северное побережье Спилдара, хлеща по земле и оголенным деревьям, обрушиваются холодные ливни.

А стоящий на вершине холма человек, утирая горящий лоб, с трудом выпрямляется и делает пару шагов вниз по склону. Его вырвало прямо на прибитую дождем траву. Неверной походкой он огибает бесформенную белую груду льда, в которую превратились конь со своим всадником. Спотыкается, падает... Снова поднимается – и так, качаясь и поминутно оскальзываясь, ковыляет к дороге, которая должна привести его в Монтгрен.

Ему показалось, что миновало столетие, прежде чем он снова натыкается на пару белых холмиков. Голова отчаянно кружится, но Креслин все же останавливается, роется в седельных сумах и разживается мешком с провизией и кожаной курткой. От прикосновения к белому клинку желудок сводит судорогой, и беглец оставляет оружие у ног мертвого владельца.

Наконец его ноги ступают на твердую глину.

– Мегера... – бормочет Креслин. – Почему ты указала им на меня? Почему?

Едва переставляя свинцовые ноги, под проливным дождем, он идет и идет – пока не выбирается на каменную дорогу, рассекающую холмы.

Дождь нескончаем. Дождь везде. Дыхание хриплое и прерывистое, шаг нетвердый, внутри дрожь и жжение. Но Креслин снова и снова переставляет налитые свинцом ночи, с каждым шагом приближаясь к Монтгрену... к Мегере.

XLVII

Попридержав коня на узкой дороге, Клеррис присматривается к черным клубящимся тучам. Буря, два дня бушевавшая над холмами, лежащими меж Кертисом и Монтгреном, только-только начала утихать. Он качает головой и снова переводит взгляд на вьющуюся ленту дороги.

– Тревожишься, как бы нас не перехватили дорожные стражи? – спрашивает его спутница, сидящая на светло-серой кобыле. Осень стоит теплая, но по утрам прохладно, и на плечи женщины накинут линялый зеленый плащ.

– Нет.

– Тебе все еще не дает покоя его побег?

– Дело не в его побеге. Дело вот в чем, – Клеррис указывает на тучи. – Ты представляешь, на какой высоте они должны находиться, чтобы мы видели их отсюда? Ты представляешь себе, какова его мощь? Скорее всего, холодный дождь будет литься над Кертисом и Монтгреном еще не один день.

– Я же говорила, что он умен...

– Лидия, ты представляешь себе... – мягко обрывает ее собеседник.

– Клеррис, – она тоже не дает ему договорить, – прекрати наконец взваливать всю тяжесть мира на свои плечи. Я говорила «умней», потому что знаю: он не станет играть со своими способностями, и если уж он устроил такую бурю, значит, без этого было не обойтись.

– Ты не вполне уяснила суть моего беспокойства. Мало того, что его выходки могут нарушить климатическую устойчивость половины мира... Так ведь никто из Белых нипочем не поверит в способность необученного и неизвестного Черного управляться с такой мощью.

– И что же? – Лидия направляет лошадь поближе к Черному магу.

– А то, что Дженред свалит это на нас, как и побег Креслина.

– Так вот почему ты погрузил стражей в сон и сжег хибару. Помню, ты говорил. Но Дженреду все равно не терпится обвинить тебя хоть в чем-нибудь.

– Скверно, что нам пришлось использовать масло, – несколько невпопад откликается Клеррис, пожимая плечами. – Пусть лучше считают это делом наших рук, нежели заговором Черных. Больше всего Дженреду хочется заполучить предлог и обрушиться на всех Черных...

– А разве этого не случится?

– Рано или поздно – несомненно, но пока что у нас недостает сил.

– А вот у Креслина они явно в избытке.

Клеррис хмыкает:

– Он даже не знает, что является Черным и вдобавок связан с Серой, считающей себя Белой.

– А насчет той жизненной связи ты уверен?

– Сама же сказала.

Некоторое время они едут молча. Потом целительница спрашивает:

– Что дальше?

– Я займусь Креслином. Сделаю, что смогу. А ты... Думаю, тебя ждет Западный Оплот.

Она ежится:

– Ненавижу холод.

– Лично меня вовсе не приводит в восторг перспектива иметь дело с Креслином и Мегерой. Хочешь взять эту парочку на себя?

– Спасибо. Лучше уж я займусь маршалом, – отвечает она и добавляет: – Несмотря на стужу.

XLVIII

Вставать Креслину не нужно, но валяться в маленькой хижине он попросту устал. Конечно, не стоило ему браться за лечение овец. Он и сам-то едва успел прийти в себя. Да и мало смыслил в ремесле коновала, честно говоря.

Юноша медленно спускает ноги с топчана и садится. Окно напротив очага наполовину открыто: судя по ясному сине-зеленому небу, сейчас около полудня. Натянув полученные от пастуха мешковатые штаны и толстую шерстяную рубаху, он направляется к изгороди, отделяющей овечий загон от сада.

Поставив правую ногу на нижнюю жердь изгороди и ухватившись руками за верхнюю, Креслин вбирает взглядом влажную и тяжелую, уже начинающую жухнуть осеннюю траву и черные морды пасущихся овец, которые не замечают его.

На западе – за пологими холмами, плодородными полями Кертиса и реками, заливающими их перед тем, как унести воды к Северному океану – находятся Рассветные Отроги и чародейская дорога, что должна принести Высшему Магу власть над всем Кандаром. По меньшей мере, над той его частью, что восточнее Закатных Отрогов.

– Досточтимый...

Креслину не нравятся подобные обращения. Вряд ли он заслужил их, хотя и сделал все, что мог, из благодарности к бедным пастухам, приютившим его. Но мог юноша, по правде говоря, очень немногое: распознал у пары овец какой-то загадочный недуг, а вылечить сумел только одну, да и ту с трудом.

– Что случилось, Матильда?

– Какая-то госпожа спрашивает тебя.

Повернувшись, он видит без малого дюжину вооруженных всадников. Те гарцуют на месте неподалеку от хижины, крытой тростником.

Белый проблеск над головой исчезает, как только он поднимает глаза. Рассмотрев птицу, Креслин спускается вниз по тропе, что ведет к дому. После всего, что сделали для него Андре и его близкие, он не может отдать этих людей на расправу воякам. Креслин собирает столько ветров, сколько может, но ноги его еще подгибаются, контроль неполон, и отбившаяся струйка воздуха ерошит волосы.

– Подожди меня, досточтимый!

Он замедляет шаг, глядя на щупленькую, съежившуюся под тяжелым пастушьим плащом фигурку. Несмотря на ясное небо и теплое, на его взгляд, солнышко, Матильде этот день кажется холодным. Рассеянно отогнав от нее ветра, Креслин спрашивает:

– Они говорили, что им нужно?

– Говорила только госпожа. Спросила насчет мастера, мол, который с запада... Ты, оказывается, мастер, а ведь не говорил, – добавляет она с укором.

– Я не мастер, – возражает Креслин, и знакомый приступ тошноты тут же заставляет его поправиться: – Не считаю себя мастером. Но некоторые считают.

Он мерит траву длинными шагами. Девчушка, стараясь не отставать, семенит следом. Вскоре они выходят к пологому подъему перед домом.

– А знаешь, мне тоже кажется, что ты мастер. И папа так думает. Мама понять не может, из-за чего сыр-бор. По ней выходит: ты и мухи не обидишь, и это должно быть ясно с первого взгляда даже последнему дураку, – на худеньком личике под вязаной шапочкой появляется озабоченное выражение. – А разве не так?

– Я не мог бы обидеть ни тебя, ни твоих близких. Вообще ни одного хорошего человека.

– А, значит, ты обижаешь плохих?

– Бывает, – сознается он.

– Я так и знала. Вот и госпожа говорила, что ты добрый мастер.

Креслин вздыхает: ну что можно объяснить ребенку?..

Тяжелые облака, становясь с каждым мгновением все темнее, стягиваются к холму, словно кавалерия к полю боя. Креслин переводит взгляд на чужаков. Все верхом. Еще две лошади с пустыми седлами. Женщина стоит перед Андре, и ветер доносит ее слова:

– Он вышел из грозы, говоришь? И не был промокшим?

– Верно, милостивая госпожа. Разве слегка обрызган. И совершенно не в себе. Жар у него был такой, что хоть чайник на него ставь. И бредил. Такое нес – ни словечка не понять.

Разговор прерывается, когда Андре и рыжеволосая незнакомка замечают приближение Креслина.

– Папа, я его нашла, – сообщает Матильда.

Андре, избегая встречаться с Креслином взглядом, смотрит на мокрую глину под копытами ближнего гнедого.

Поймав на миг взгляд глубоких зеленых глаз женщины, юноша кивает и направляется к пастуху.

– Андре, – как можно мягче произносит он, – спасибо тебе за все.

Пастух так и не поднимает глаз.

– Я искренне говорю: спасибо. Без твоей помощи я бы вряд ли выжил.

– Пастух! – голос рыжеволосой спокоен и властен. Андре наконец поднимает глаза.

– Я не собираюсь причинять ему зла, но здесь он больше оставаться не может, – добавляет всадница.

Креслин глядит на пустое седло, гадая, куда подевался спешившийся солдат.

– Досточтимый...

Креслин переводит взгляд на Матильду.

– Ты ведь не забудешь нас, правда? – тихонько спрашивает девочка.

Нет, он никогда не забудет ни этого краткого отдыха, ни радушия этого семейства. Равно как не забудет худенького личика и смышленых карих глаз.

– Я всегда буду помнить вас всех, Матильда.

Выпрямившись, он поворачивается к пастуху. Тот напрягается, но Креслин, не обращая на это внимания, заключает бородача в объятия. Лишь на миг, но этого достаточно, чтобы выразить переполнявшую Креслина благодарность.

– От всего сердца, – шепчет он, отступив на шаг.

– Ты настоящий человек, – понурясь, бормочет Андре. Креслин поворачивается к рыжеволосой (та снова верхом) и – указывает на пустое седло:

– Это для меня?

– Разумеется! – отвечает она с неприятным смешком. – Интересно, как еще ты мог бы добраться до Вергрена?

– Госпожа! – резкий голос человека в конце конной шеренги царапает слух, и Креслин делает шаг вперед, чтобы взглянуть на говорящего – коротко стриженного, темноволосого седеющего мужчину с орлиным носом. – Стой где стоишь, чародей! – приказывает всадник. – Оглянись!

Сделав, как сказано, Креслин видит пару нацеленных на него арбалетов.

– Не очень-то по-дружески, – замечает он.

– Они... принимают особые меры предосторожности, – поясняет женщина.

На лице Креслина отражается недоумение. Негромко рассмеявшись, рыжеволосая поворачивается к всаднику:

– Видишь, Флорин, мне ничто не угрожает. По крайней мере, не угрожало, пока тебе не вздумалось меня «защищать».

– Я буду принимать такие меры безопасности, какие сочту нужным, в соответствии с волей моего герцога.

Креслин, поразмыслив немного, попросту садится в седло. Его шатает, голова идет кругом, и, чтобы удержать равновесие, приходится ухватиться за конскую гриву. Способности юноши восстановились, а вот силы, увы, нет.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает рыжеволосая.

– Недолгий путь протяну, – он в последний раз смотрит на дочку пастуха. – До свидания, Матильда.

– До свидания, досточтимый.

Кавалькада уже спустилась к главной дороге, но он знает: взор девочки обращен к узкой тропе, по которой уехали всадники.

Освоившись на боевом коне, Креслин поворачивается к рыжеволосой – единственной женщине в этом отряде:

– Зачем ты за мной явилась?

Она кажется ему смутно знакомой, но когда юноша пытается всколыхнуть воспоминания, перед глазами начинают плясать яркие огоньки.

– Мы когда-нибудь, возможно, встречались... – заметив мрачную физиономию Флорина, юноша умолкает.

– Может, сначала расскажешь всем нам, как попал сюда ты? – говорит она и направляет свою лошадь поближе к Креслину.

Тот пожимает плечами:

– Начни я с самого начала, мы, пожалуй, раньше доберемся до места нашего назначения, чем до самого интересного места в моем рассказе.

Начинают падать крупные, холодные капли, но Креслин не отгоняет дождь, желая сберечь силы для долгого, как ему думается, пути. Кроме того, этот дождь едва ли покажется холодным человеку, выросшему на выстуженной Крыше Мира.

«...хочешь знать мое мнение, так для чародея он слишком хорошо держится в седле...»

«...едет в одной рубахе, а холод ему вроде как нипочем...»

Не обращая внимания на доносимые ветерком перешептывания, юноша отвечает своей собеседнице:

– Я покинул родные края, далеко на западе...

– Почему? – Вопрос прямой, но звучит не резко. Креслин пожимает плечами и чувствует в плече боль. Он покусывает губы, прежде чем ответить:

– Меня просватали, и я решил избежать этого брака.

– Неужто нареченная внушала тебе такое отвращение, что ты перебрался через Рассветные Отроги, лишь бы от нее избавиться?

Креслин не поправляет рыжеволосую, оставляя в заблуждении относительно расстояния, которое ему пришлось одолеть.

– Не нареченная. Сама идея такого брака. Кроме того... тамошние обычаи... отличаются от здешних. Инициатива со стороны мужчин... не поощряется.

Говорить трудно, все силы уходят на то, чтобы держаться в седле. Хорошо еще, что прохладный дождь немного утишает сжигающий изнутри жар. Креслин не может сказать, сколько раз они поднимались на холмы и спускались в долины. Равно как и сколько раз отвечал он «да» или «нет» на вопросы рыжеволосой. Точно он знает одно: завеса дождя стала плотнее, а седло под ним начало елозить.

А потом перестает осознавать и это...

Когда Креслин приходит в себя первый раз, перед глазами его все расплывается, а огонь внутри жарче пламени Фэрхэвена, горячее солнца Фрейе, раскаленней камней нижней пустыни, что за южной грядой Рассветных Отрогов...

Прежде чем он вновь проваливается во тьму, кто-то ложкой вливает ему в рот какую-то жидкость...

Очнувшись во второй раз, он с трудом фокусирует зрение и обнаруживает себя в незнакомой комнате, освещенной лишь тусклой настенной лампой. Та же ложка, та же жидкость, и его опять поглощает тьма...