Текст книги "Башни Заката"

CXXII

– А что, совсем даже неплохо, – заявляет Креслин, с хрустом разжевав последние несколько кусочков зеленого корешка.

– Особенно если у тебя железные зубы и ты способен мочалить ими дерево или разгрызать раковины, – ворчит в ответ Мегера.

– Надо доесть, милостивая госпожа, – настаивает, выглянув из кухни, Алдония. – От этих кореньев кожа делается мягкой и чистой.

– Я их уже столько сгрызла, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

– Но ведь они вкусные, – замечает Креслин.

– Перестаньте! Вы, оба! Все равно не уломаете. Сколько ни старайтесь, ничего это не изменит.

– Ничего?

– Подождем, милостивый господин, пока она не окажется на сносях. Посмотрим, что тогда запоет.

– Прекратите сейчас же! – фыркает Мегера. – И знайте: я отказываюсь от снеди, разжевать которую не легче, чем деревяшку, тем паче что на вкус она не лучше пресловутого колдовского варева.

– Как скажешь... – начинает Креслин, но тут в его голове грохочет беззвучный гром и перед глазами вспыхивает белое пламя. Содрогнувшись, юноша обеими руками хватается за столешницу. Взор его устремлен в никуда.

«...суженый...»

Мегера бледнеет.

– Что?..

Белая пустота рассеивается, и Креслин понимает, что именно произошло. Откуда приходит это знание – неизвестно, но оно приходит, и страшная правда кромсает его душу, словно тупым ножом.

– Ллиз... – он качает головой, встает и, не глядя перед собой, бредет на террасу, в туман.

Мегера следует за ним. Алдония, проводив ее взглядом, сокрушенно бормочет:

– Чародей не чародей, а есть всем надо.

Потом, вздохнув, она начинает убирать со стола, одновременно прислушиваясь, не заплачет ли девочка, которой время проснуться.

Подойдя к Креслину и взяв его за руку, Мегера – впервые! – чувствует, что его пальцы холоднее, чем у нее.

– Она мертва. Ллиз.

– Как? Почему?

– Знаю одно: ее больше нет.

– А ты не ошибся?

– Белые... Все Белые... Их обеих нет! – глаза Креслина сухи, как Отшельничий во время безводья, сердце сжато, словно стальными тисками.

Мегера берет его руки в свои.

– Вот еще одна жизнь, погубленная из-за меня.

– Нет, ты не должен смотреть на это так.

– Может, и не должен. Но смотрю...

«...Ллиз... Ллиз...»

Ему хочется плакать, но глаза остаются сухими, а руки – холодными, и Мегера не в силах их отогреть.

Волны Восточного Океана омывают песок внизу, влажный туман холодит террасу, а Мегера держит Креслина за руки, стараясь наполнить его своим теплом.

CXXIII

– Наконец-то Западный Оплот нам больше не помеха, – Хартор привычно теребит цепочку, но взгляд его обращен к западу.

– Оправданы ли такие потери? Они все-таки убили Джейка, и тебе пришлось пожертвовать своим ручным менестрелем. Не говоря уж о людях, которых перебили уцелевшие стражи, – указывает Гайретис.

– Зато Креслин лишился какой-либо поддержки из Кандара. Риесса не станет помогать сестрице, Монтгрен – наш, а Западный Оплот покинут – это больше не Оплот.

Молодой маг натянуто улыбается:

– Оплот – это не стены, а стражи. Три уцелевших отряда, с консортами и детьми, идут через Закатные Отроги.

– Три отряда? Обремененные детишками и всем прочим? Пусть себе блуждают по горам, сколько вздумается. Что они могут нам сделать? Да и куда им идти?

– Я полагаю, на Отшельничий. И еще догадываюсь, что ты положил начало созданию Креслином нового войска, более опасного, чем стражи Оплота, потому что эти бойцы будут сильнее нас ненавидеть.

– Гайретис, со стражами покончено.

Худощавый маг поджимает губы.

– Боюсь ты зашел слишком далеко, а результаты не самые лучшие. Замок цел, и теперь Риесса наверняка разместит там свой гарнизон, тогда как я предпочел бы видеть западные твердыни не в одних руках. Лучше бы там распоряжался новый маршал, а не тиран. Что же до уцелевших стражей, то добравшись до Отшельничьего, они объединятся хоть с древними дьяволами, лишь бы нанести тебе ответный удар.

– Если раньше не перемрут с голоду. Креслину и своих-то кормить нечем, к тому же у него ни кораблей, ни инструментов, ни денег, ни оружия. Конечно, ему под силу устроить еще несколько бурь, но много ли будет от того проку?

– Не знаю. Но Дженред тоже считал, что им все предусмотрено, – Гайретис качает головой. – Создается впечатление, будто амулет Высшего Мага подталкивает к необдуманным поступкам.

– Что ты сказал?

– Так, ничего, – Белый маг с молодым лицом невесело улыбается. – Ничего.

CXXIV

Копыта Волы постукивают по только что вымощенной дороге к цитадели, ставшей еще одним достижением хаморианских каменщиков, продолжающих работать, несмотря на задержку жалования. Неужто жизнь в Хаморе так плоха?

С высоты седла регент озирает тянущиеся вдоль дороги недостроенные каменные здания. Все еще густой и влажный туман не мешает каменотесам придавать заготовкам нужную форму, тогда как подручные замешивают грубый раствор, составленный Клеррисом из толченых раковин, песка и еще невесть чего. Второй ряд домиков предназначен для семейных солдат и стражей, хотя если у некоторых стражей имеются консорты, то с женами для подчиненных Хайела дело пока обстоит туго. Пока. В любом случае, эти дома помогут несколько разгрузить цитадель.

Соседний с Клеррисовым дом, недавняя развалюха, уже покрыт черепицей и сверкает застекленными окнами. Поселившиеся там двое каменщиков заявили о намерении найти себе жен и остаться на острове навсегда.

– У иных порой больше веры, чем у меня... – бормочет юноша себе под нос.

– Заходи, – слышит он, спешившись у двери, голос Клерриса. – Я один, Лидия внизу, в гостинице.

Креслин входит и закрывает за собой дверь.

– Каменщики-то, я смотрю, без дела не сидят, – замечает он, указывая на поблескивающую черепицу соседской крыши.

– Да, люди работящие. Присматривают место у пристани, чтобы построить склад.

– Что построить?

Клеррис ухмыляется:

– Люди верят в будущее. Йорд – тот, что с проседью, – заявляет, что как только ты победишь, от торговцев тут не будет отбоя и он сможет брать полновесным золотом за складские и торговые помещения.

– Кого и как я могу победить, когда мне нечем даже платить за припасы? Я один. Герцог умер, Ллиз оказалась в земле, не успело еще остыть тело маршала. А я до сих пор не сумел привести в порядок погоду.

– Ты уверен, что Корвейл мертв?

– А разве ты – нет?

Клеррис отмалчивается, делая глоток воды из высокого стакана.

– Засуха погубила почти все, что мы имели, а нынешняя сырость может лишить нас и остального, – Креслин качает головой. – Свет, я даже петь больше не могу. Но почему? Почему так получается с музыкой?

– Я разбираюсь в гармонии, природной гармонии, а не в музыке, – отзывается Клеррис, допивая воду и ставя стакан на стол.

– Так ведь дело, думаю, не в музыке. А во мне самом.

– Может, и так... Этому я бы не удивился, – говорит Черный маг, не глядя на собеседника. – Скажи, а ты собираешься предъявлять права на герцогский титул? Или, может быть, Мегера?

– На титул Корвейла? Я? Разумеется, нет, я ведь ему даже не родственник. А Мегера... Мы с ней об этом не говорили.

Маг пожимает плечами:

– Порой вы оба меня удивляете. У вас общее сознание, однако самые очевидные вопросы...

– Мы не обсуждали это как раз потому, что чувства на сей счет у нас одинаковые. Во всяком случае, мне так кажется.

– Ему «кажется»... Должен сказать, что пренебрегать очевидным весьма неразумно.

– Растолкуй, – просит, присаживаясь, Креслин. – Но имей в виду: я не хочу становиться самозваным герцогом герцогства, которое вот-вот поглотит Фэрхэвен.

– А между тем титул упрочил бы твое положение здесь.

Креслин хмыкает:

– Денег титул не добавит, припасов и войск – тоже, а в остальном мы и без того чувствуем себя уверенно.

– Тут ты, пожалуй, прав. Кто осмелился бы выступить против вас двоих?

– Ладно, хватит толковать о титулах, не имеющих никакого значения. Мне другое интереснее: когда я говорил о музыке и предположил, что дело во мне самом, ты сказал: «Я бы не удивился». Почему?

– Я бы сказал, что ты нарушаешь равновесие. Используешь магию гармонии чересчур активно, а сейчас наверняка придумываешь что-нибудь еще похуже.

– Хуже?

– Прислушайся к собственным словам. Ты сам сказал, что не можешь больше рассчитывать ни на Монтгрен, ни на Западный Оплот и не веришь в помощь Риессы. Так что же у тебя на уме?

– Ничего... пока.

– Креслин, пойми, что ты не в состоянии нарушать равновесие гармонии и хаоса вечно! За это так или иначе придется платить. И твои затруднения с музыкой наглядно показывают: что-то у тебя не так.

– Ладно, а как мне, по-твоему, действовать? Самым что ни есть гармоническим манером предоставить всем умирать с голоду?

– Я, кажется, с самого начала предупреждал, что не имею ответов на все вопросы. Ты изложил свою проблему, я сказал, в чем она, по моему разумению, заключается... Моя ли вина, если услышанное тебе не по нраву? – говорит Клеррис, глядя Креслину в глаза.

– Да, не по нраву. По твоим словам выходит, что я должен выбирать между гармонией и обречением людей на голодную смерть.

– Ничего подобного я не говорил. Сказал только, что твой подход к использованию магии гармонии может быть опасен. И то, что ты вдобавок убил множество людей клинком, не поможет исправить положение, – Клеррис пожимает плечами и добавляет: – Твои досада и раздражение мне понятны. Вот почему Черным некуда податься. По крайней мере, одна из причин. Дело в том, что мы не слишком хорошо умеем улаживать такого рода противоречия.

– Тьма! – восклицает Креслин, вскакивая на ноги. – Конечно! Именно такой совет мне и нужен! Теперь, когда я, между прочим, не без твоей помощи, зашел так далеко, ты заявляешь, что ничего не можешь поделать. Использовать магию гармонии опасно, клинок тоже. Ничего не делать – тоже не выход. И как мне из этого выбираться?

– Предпочтительно без крови и озлобления, – сухо отвечает маг. – В том числе и против меня.

– Прости.

– На самом деле ты не сожалеешь, а по-прежнему злишься на меня за то, что у меня нет никаких волшебных ответов. А их и в самом деле нет.

Креслину становится не по себе. Однако, понимая, что Клеррис говорит правду – во всяком случае, то, что искренне считает правдой, – юноша меняет тему.

– Собственно, я пришел не из-за музыки, а из-за погоды...

– По-моему, нам лучше пока ни во что не вмешиваться. Кажется, нам удалось придать средним северным ветрам некоторую устойчивость. Впрочем, тебе виднее.

– Да, они держатся.

– Ну вот и хорошо. К концу лета все утрясется, и солнечных дней у нас будет больше.

Весь дальнейший разговор посвящен исключительно погоде, однако то, что предшествовало ему, не прошло даром, и когда юноша покидает дом, его донимают тошнота и головная боль.

Взобравшись на Волу, чтобы поехать в гостиницу, где у него назначена встреча с Мегерой, Креслин с высоты седла озирает Край Земли.

Цитадель по сравнению с днем их прибытия увеличилась в три раза. Все пустовавшие хижины заселены и отремонтированы. И к ним добавились новые, более просторные жилища. Несмотря на то, что на строительство потребовалось немало камня и известки, а древесину пришлось доставлять из старого сосняка, находящегося чуть ли не в десяти кай к югу. В Монтгрене все это потребовало бы куда меньше усилий.

«Звезда Рассвета» все еще стоит у причала, но теперь корабль оснащен всеми парусами, и Фрейгр обещает завтра отправиться на нем в первое плавание. А «Грифон» уже отплыл в Ренклаар, где, по словам Госсела, найдутся и нужные для острова товары, и покупатели на маленькую партию пряностей.

Бросив последний взгляд на пристань, Креслин соскакивает с седла, отводит Волу в сарай, используемый посетителями как конюшня, и под моросящим дождиком шагает ко входу в гостиницу.

Стоит ему появиться на пороге общего зала, как разговаривавшая с кем-то из стражей Мегера поднимается из-за стола ему навстречу.

– Ты рассержен, я сразу почувствовала.

– Ты права, так оно и есть.

– Наверняка из-за Клерриса. Что он такое сказал?

– Давай присядем. Я расскажу.

 
...Имей тот малый лошака,
Им одарил бы дурака,
А будь свой ножик у него,
Не быть бы ей женой его.
 

Когда страж – худощавая женщина с гитарой – берет последний аккорд, сгрудившиеся вокруг круглого стола стражи и солдаты разражаются смехом. Лишь немногие поднимают глаза на Креслина и Мегеру, которые садятся за отдельный маленький столик поближе к кухне.

– Угодно что-нибудь выпить?

По одному лишь тону прислужницы можно догадаться, что питейное заведение встало на ноги и дела в нем идут неплохо.

– А что есть?

– Вино «Черная Зарница», хмельной мед и зеленый сок.

– Зеленый сок? – переспрашивает Мегера.

– Да, сок диких зеленых ягод, что растут на утесах. Кислятина страшная, но некоторым нравится.

– Мне зеленого, – решает Креслин.

– Я тоже попробую, хоть и кислятина, – Мегера кивает, пряча улыбку.

– Как вам будет угодно.

– Ты намекаешь на то, что я и во всем прочем приверженец кислятины? – спрашивает Креслин.

– Мужчины в большинстве своем так устроены, что вокруг них все само собой киснет, – фыркает Мегера.

Юноша молчит, однако качает головой и слегка кривит губы. Мегера пожимает ему руку и тут же, выпустив ее, говорит:

– А твоя затея насчет питейного заведения была что надо.

– Да, одна из немногих, которая осуществилась с самого начала и без особых усилий.

– Ну, тебе все же пришлось кое-что сделать, чтобы все пошло, как надо.

– Иногда я жалею о том, что еще раньше не догадался спеть кое-кому особо.

– Иногда?

– Всегда, – поправляется Креслин и глубоко вздыхает.

– Ну вот, ты все еще сердишься.

– Ничего не могу с собой поделать. Клеррис прочитал мне нотацию о том, что я слишком активно использую магию гармонии и тем самым, видишь ли, нарушаю его драгоценное равновесие.

– О-о-о...

– Знаю, тебя это тоже давно волнует, но ведь я всю дорогу просил его о помощи. И не дождался никакого толкового совета, если не считать старой песни насчет терпения. В чем оно должно проявиться? В том, чтобы позволить всем, кто доверился мне, умереть с голоду? Обратиться к Белым с выражением покорности и мольбой о спасении? Или питаться корешками куиллы, пока мы не выведем все кактусы на острове?

Мегера хмыкает, не отвечая. Креслин начинает горячиться:

– Рассуждения о равновесии и гармонии звучат прекрасно, но ими людей не накормишь. И за оружие или инструменты ими не заплатишь.

– Вот потому-то, любимый, мы с тобой соправители, – говорит Мегера.

Креслин вопросительно смотрит в ее зеленые глаза.

– Ты думаешь, твоя мать и вправду хотела отослать тебя в Сарроннин или обречь на бегство и одиночество? – продолжает Мегера. – Думаешь, моей сестре нравилось держать меня в оковах?

– Мне казалось, ты ее ненавидела.

– Верно. Ненавидела и ненавижу. Но не за это, а за то, что ей было на меня наплевать. Мне понятно, что выбора у нее не было, но отнестись ко мне по-человечески она могла.

– Вот оно что...

– Ты понимаешь?

Креслин понимает. Понимает, что должен поступать так, как должен. Понимает, что ему не следует прятать свою боль от себя или... или проклинать других за то, что у них нет для него готовых ответов.

Рука Мегеры касается его ладони.

Страж с гитарой заводит новую песню:

 
...Тот малый в руки взял клинок
И ну клинком махать,
Но не рубить и не колоть,
А землю ковырять...
 

Звуки ее пения, конечно, не чистое серебро, но голос очень приятен. И все же Креслину не по себе. Каждый аккорд режет ему слух.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает Мегера.

– Думал, что да, но эта музыка...

– Она не фальшивит.

– Знаю.

Служанка со стуком ставит на стол тяжелые кружки и, не задерживаясь, направляется к круглому столу, за которым сидят не меньше десятка мужчин и женщин. Все они из цитадели.

– Нынче они уже не служат ни герцогу, ни маршалу, – замечает Креслин. – Надо будет подумать о единой для всех униформе.

– Ну, это не к спеху.

– Тоже верно – Креслин отпивает крохотный глоточек почти прозрачной жидкости и морщится. – Ух ты!

– Ну не настолько же это кисло, – ухмыляется Мегера.

– А ты попробуй.

– Ну как, не настолько же это кисло? – вторит ей Креслин, дождавшись, когда она сморщится пуще его.

– Ты как, допивать будешь?

– А куда деваться? Я ведь мужчина, стало быть, все вокруг меня так и так должно киснуть.

Мегера тычет его локтем.

Он трясет головой, однако вовсе не от толчка, а оттого, что эхо извлекаемых певицей нот, хоть они и представляют собой серебро всего лишь с налетом меди, отдается в его голове фальшью.

– Ты это чувствуешь?

– Да, через тебя, – отвечает Мегера.

Они умолкают, потягивая кислый сок и прислушиваясь.

Доиграв, страж направляется к Креслину и, со словами: «Не согласится ли милостивый господин спеть», протягивает ему гитару.

– Весьма польщен, но, к сожалению, не могу, – отвечает юноша. – В другой раз. Мне очень жаль, но я правда не могу.

Юноше не по себе, но он не знает, что беспокоит его больше: искреннее огорчение стража или отсутствие и намека на тошноту – признак того, что он говорит правду и петь действительно не может.

– Ну что ж, значит, в другой раз, – страж переводит взгляд с Креслина на Мегеру. Глаза женщин встречаются, страж кивает и говорит: – Нам всем очень хотелось бы послушать тебя снова, милостивый господин. Как только... как только это будет возможно.

– Спасибо, – отвечает Креслин, чуть было не поперхнувшись.

– Ты знаешь, в чем дело? – спрашивает Мегера, когда страж возвращается к своему столу.

– Насчет музыки? Почему она меня беспокоит? Ну, надо полагать, Клеррис прав: дело в нарушении равновесия. Моего внутреннего равновесия.

– Я так и думала.

– А я вот – нет, потому как не знаю, чем это равновесие так уж нарушил. В последнее время я почти не прибегал к магии. Разве что следил за ветрами, но это едва ли могло повлечь такие последствия, – сделав еще глоток, юноша поворачивается к окну, где за дымчатым стеклом уже сгустилась тьма, и добавляет: – На самом деле я ничего не знаю.

Он делает большой глоток, уже не морщась и вовсе не замечая, что за напиток пьет. Мегера оставляет свой сок почти нетронутым.

За гитару берется другой певец.

 
...По лесам, по долам, по полям и болотам
Герцог со свитой скакал на охоту...
 

Пока звучит песня, Креслин молча потягивает сок, устремив взгляд куда-то за пределы ночи, а потом оборачивается к Мегере:

– Пора идти.

Она поднимается вместе с ним.

CXXV

Слигонское каботажное судно под одним-единственным парусом одолевает зыбь у входа в гавань и, кренясь, проходит мимо волнолома. Матрос на бушприте кидает линь стражу, дежурящему у тумбы, предназначенной для швартовки кораблей с глубокой осадкой.

Пониже вымпела Слиго реет другой флаг – перекрещенные черно-серебряные молнии на лазурном фоне.

Почему над слигонским судном флаг Западного Оплота? Эта мысль не дает покоя Креслину, который, огибая лишь самые глубокие лужи, бежит под дождем к причалу. В голову ему приходит лишь один ответ – как раз тот, какого бы он не хотел.

Хайел переглядывается с Шиерой.

– Наверное, надо дать знать Мегере.

– Она уже знает, что он встревожен.

– Но может не знать, почему.

– Ты прав. А знаешь, что мне кажется? Что наш гарнизон пополнится стражами.

– Еще стражи...

– Ну, не стоит стонать так громко.

– Не буду, – ухмыляется Хайел. – Ты-то пойдешь на пристань?

– Чего ж не сходить!

Они следуют за Креслином и догоняют его как раз перед тем, как корабль заканчивает швартовку у глубоководного причала.

– Можешь объяснить, с чего ты так переполошился? – спрашивает Хайел, подойдя к Креолину. Тот молча указывает на палубу, где выстроились стражи.

– А все-таки... – начинает Хайел.

– Понимаю... – перебивает его Шиера. – Я тоже надеюсь, что это не все, кому удалось уцелеть.

– А ты... ты думаешь?.. – Хайел смотрит на Креслина.

– А что мне еще думать? Маршала нет в живых, Ллиз мертва, а Риесса перебрасывает войска на Закатные Отроги. Если бы Западный Оплот стоял, как прежде, сюда приплыли бы не три взвода, – скорбно и сурово отвечает Креслин.

Команда под началом кряжистого капитана опускает сходни, и на берег сбегает русоволосая женщина. Не обращая внимания на Хайела, она подходит к Шиере и произносит:

– Капитан, взводный страж Фиера прибыла с докладом.

Креслин открывает было рот, но не произносит ни слова.

– Докладывай, – голос Шиеры суров, словно она говорит вовсе не с родной сестрой.

– Из прибывших на борту в строю три полных взвода. Кроме того, доставлено ходячих раненых пять, увечных десять, консортов и детей два десятка. После погрузки в Рульярте от ран умерли три стража. Кроме людей, доставлены некоторые припасы, оружие, инструменты и... уцелевшие сокровища Западного Оплота.

– Доклад принят, взводный Фиера. Позволь представить тебя регенту Креслину, – Шиера поворачивается к юноше. – Фиера, командир взвода.

Тот торжественно кивает:

– Честь сияет, взводный Фиера. Вы совершили подвиг, и мы встречаем вас с гордостью. Мало кто стяжал большую славу.

Официальный тон собственной речи претит Креслину, но он считает необходимым соблюдать обычай. Да и как еще должным образом почтить командира, пробившегося к нему ценой невероятных усилий? Однако, вспоминая тот единственный поцелуй под башней, Креслин понимает, по какой причине получает сейчас в свое распоряжение и мечи стражей, и казну Оплота.

– Милостивый господин, ныне ты воплощаешь в себе все, что осталось от величия и славы Западного Оплота. Примешь ли ты свое наследие?

– Я принимаю предложенное, ибо не могу поступить иначе, – отвечает Креслин и, понизив голос, добавляет: – Принимаю, хотя никогда этого не желал. Даже давным-давно я желал иного.

Сказать на пристани больше он не решается, но то, что прозвучало, должно было прозвучать непременно.

– Мы все это знаем, милостивый господин регент, – говорит Фиера, глотая слезы. – Могу ли я удалиться?

– Цитадель и все, чем мы владеем, в твоем распоряжении, взводный Фиера. Мы в долгу перед тобой, как перед ангелами и Преданием.

– А мы перед тобой, регент, – по юному строгому лицу текут слезы, но голос девушки по-прежнему тверд.

– Сойти на пристань. Строиться. Становись! – рявкает Шиера так, что ее слышат на палубе.

Стражи цепочкой спускаются с мокрых досок палубы на такие же мокрые камни пристани. Креслин вытирает лоб и глаза тыльной стороной ладони и отходит в сторону, подальше от места, где сестры-воительницы руководят высадкой. Хайел следует за ним.

Некоторое время юноша молча смотрит на океан, силясь собраться с духом, но когда начинает говорить, голос его дрожит:

– Они... это все... все, что осталось.

– Осталось от чего? – спрашивает Хайел.

– От Западного Оплота, – с этими словами он поворачивается к кораблю, где уже началась разгрузка.

К пристани подкатывает несколько подвод, наверняка присланных Мегерой, которая понимает – должна понять! – сколь тяжкий груз лег на его сердце.