Текст книги "Башни Заката"

XLIX

Креслин лежит в мягкой постели, застланной хлопковым постельным бельем. Его взгляд скользит по тяжелым бархатным шторам на стрельчатом окне, отмечает проложенный свинцом оконный переплет и падает на стоящий под окном маленький столик. Небо за окном темно-серое, что указывает на поздний час. По обе стороны от стола стоит по обитому парчой креслу, а на нем самом – латунная лампа. Стены обшиты темным деревом.

Тяжелая, обитая железом дверь бесшумно открывается. Появившаяся на пороге женщина в плаще с капюшоном легкой поступью направляется к высокой кровати. Плащ и сумрак скрывают ее черты.

Однако слабость не мешает Креслину видеть в темноте. Он узнает особу, забравшую его из дома Андре, хотя сейчас она носит иные цвета: черный, белый и серый.

– Добрый вечер, – Креслин старается произнести эти слова внятно.

– Рада видеть тебя вернувшимся в страну живых, – говорит она, выдвигая одно из кресел и усаживаясь.

– Я тоже рад. Хотел бы только уточнить – в какую именно из стран?

– О, это Вергрен, древняя родовая цитадель герцогов Монтгрена, а ты его почетный гость. Как и я, – сухо добавляет она.

– Боюсь, я не имел удовольствия представиться... разве что во время нашей поездки, но тогда мои мысли путались...

– Мы действительно встречались и раньше, – говорит она, – хотя не были должным образом представлены. Возможно, ты слышал мое имя, но сам не назвался.

Креслин пытается повернуться. Перед его глазами пляшут искры.

– Вынужден спросить... Стоит ли мне вообще представляться?

Она не отвечает, молча рассматривая его лицо полускрытыми под капюшоном глазами.

– Впрочем, это едва ли имеет значение. Меня зовут Креслин.

– Креслин – и все? Без родового имени? Без какого бы то ни было титула?

Юноша хмыкает, и это усилие стоит ему новой россыпи огоньков в глазах.

– Ты еще очень слаб, – говорит она, явно уловив его состояние. – Твое счастье, что ты попал сюда вовремя. Мало кому под силу осилить такое путешествие, тем паче при такой немочи.

Немочь? Наверное, его злосчастная рана снова воспалилась.

– Я просто зашла взглянуть, как ты поправляешься, – с этими словами она встает и протягивает руки к его лицу. Мягкие теплые пальцы касаются влажного горячего лба.

Даже сквозь мелькание огней в глазах он успевает заметить опоясывающий ее запястье белый шрам. Однако спросить ни о чем не успевает – женщина уходит.

Едва ли не прежде, чем за ней затворяется тяжелая дверь, глаза юноши закрываются.

L

– Подождать? – переспрашивает герцог Монтгрен. – Сколько еще я должен ждать? Это безумие. Каждый день его пребывания в Вергрене грозит тем, что они его обнаружат, – он нервно мерит шагами комнату.

– Как раз в этом для тебя нет никакой угрозы. Куда хуже будет, если его поймают! Вынудив его уйти прежде, чем он восстановит силы, ты добьешься именно этого.

Мегера откидывается в кожаном кресле.

– И почему я...

– Да хотя бы потому, дорогой кузен, что тебе случайно понадобились кони, которых доставят на следующем каботажном судне, и западные луки, и копья с наконечниками из холодной стали. А еще тебе может понадобиться протест моей дражайшей сестрицы, адресованный Высшему Магу. А от гнева маршала Западного Оплота ты только выиграешь.

– Ничто из названного не принесет мне особых благ, если маги установят, что он здесь.

– Ты ведь это не серьезно, правда? – она обнажает в улыбке ровные белые зубы, а вспыхнувшая в глазах искра на миг стирает с лица усталость. – Они не могут позволить себе вторгнуться сюда, чтобы выяснить, здесь ли он. Да и вообще ты в большей безопасности, пока мы здесь. Когда мы уберемся отсюда, будет хуже. Он один стоит нескольких кавалерийских отрядов, хотя ему нелегко нести людям смерть.

– Я просто хочу, чтобы он поправился и вы вместе отправились по своим делам, куда вам надо, – герцог выдерживает паузу. – Кстати, а куда ты собираешься и что намерена делать?

Ее улыбка становится еще шире:

– Не знаю, не знаю, дорогой кузен. Ничего не знаю, кроме того, что я нежеланная гостья повсюду западнее Рассветных Отрогов. А его, похоже, не желают привечать нигде.

– Свет! – восклицает герцог. – Неужто ты решила...

– Остаться здесь? – улыбка исчезает. – Я думала об этом.

Герцог смотрит на угольки в камине. Один вспыхивает крохотной белой звездочкой и прогорает. На лицо женщины возвращается улыбка:

– Думала, но это, пожалуй, невозможно. У дражайшей сестрицы слишком много людей в твоем ближайшем окружении. И она хочет, чтобы мы создали... скажем... некоторые затруднения для магов.

– И ты согласна с этим безумием?

– А это имеет значение? – Мегера трогает пальцем запястье.

– Полагаю, что нет, – кивает герцог. – Во всяком случае, там, где замешана Риесса, – он подходит к угловому столу, стоящему в этом кабинете еще со времен его деда. – Но в любом случае я хочу, чтобы Креслин чувствовал себя хорошо.

– Утром мы с ним предпримем конную прогулку.

– А он умеет ездить верхом?

– Чуточку. Лишь в той степени, чтобы проехать десять кай почти в беспамятстве и не выпасть из седла. И чтобы успешно пройти испытания младших стражей в Оплоте.

– Ха! Стало быть, Риесса подыскала малого под стать тебе крепостью. А вдобавок и талантом.

– Лучше бы ты помолчал, дорогой кузен. У тебя-то нет ни сил, ни таланта.

Герцог бросает на кузину хмурый взгляд и медленно отворачивается к пыльному столу.

В очаге за его спиной шипит еще один уголек.

LI

Креслин спускает голые ноги на мохнатую овчину, покрывающую каменные плиты пола. У окна стоит маленький стол и два кресла, на одном из которых он сидит всякий раз, когда ест. Вот уже три дня ему приносят пищу, и он ест за столом.

Таинственную особу Креслин больше не видел. Все эти дни его посещали только седовласая целительница и робкая молодая служанка. Если бы не примыкающая к его комнате прекрасная ванная, он мог бы счесть себя пленником, заточенным в одной из западных крепостей.

На кресле разложена одежда – полный комплект зеленых кож, скроенных и подобранных в стиле стражей Западного Оплота. Увидев в руках служанки эту одежду, чуть более яркого оттенка, чем носят на его родине, Креслин окончательно сбросил дрему. Ему принесли и изготовленный на Крыше Мира кинжал, но меча нет.

Креслин встает. Донимавшее его в последние дни головокружение прошло, но в ногах еще чувствуется слабость.

Дверь открывается, впуская темноволосую, плотненькую молодую женщину с подносом в руках. Цвета ее одежды голубой и кремовый, а не зеленый с золотом, как у герцогской челяди. От запаха свежеиспеченных хлебцев и ароматного чая у юноши текут слюнки.

– Добрый день, – решается заговорить он. – Кто ты? Ты была так заботлива...

– Добрый день, господин. Меня зовут Алдония, – она ставит завтрак на стол, смотрит на юношу, ничуть не смущаясь тем, что он в нижнем белье, и говорит: – Э... милостивая госпожа хотела бы знать... достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь для того, чтобы... э... прогуляться верхом? Сегодня после завтрака?

Креслин прячет улыбку. Почему имя этой незнакомки упорно хранят в тайне? Почему она всегда в капюшоне и почему ее всегда сопровождают стражи? Она не может быть герцогиней, ибо не носит украшений, подобающих замужней женщине, а служанка – скорее всего ее личная служанка – не ходит в герцогских цветах. Голубой и кремовый кажутся ему знакомыми, но откуда – вспомнить не удается.

– Думаю, да, – наконец отвечает он. Алдония кивает и удаляется.

Стало быть, он остается пленником. Но – привилегированным. Которому, во всяком случае, полагается сытный завтрак. Воспоминания о холодной овсянке каторжного лагеря, равно как о кореньях и ягодах, составлявших его пищу в пути, слишком свежи, чтобы отказаться от чая, ананасов и свежих хлебцев. Со временем, рассуждает Креслин, в том, что касается еды, он вернется к прежним привычкам. Может быть.

Слабость в ногах проходит с горячим чаем и первыми кусочками медового рулета. Даже чувствуя голод, Креслин сдерживается, заставляя себя медленно и тщательно пережевывать каждый кусок. Он смотрит сквозь отделанный свинцом оконный переплет на ясное сине-зеленое небо и каменную кладку стены.

Умывшись и побрившись, Креслин одевается. Одежда впору: видимо, пока юноша лежал без чувств, с него сняли мерку. Стоящие под стулом серые кожаные сапоги выглядят в точности как те, что в Западном Оплоте надевают для верховой езды, однако, приглядевшись, Креслин улыбается – серая кожа не пропитана водоотталкивающим составом.

Натянув сапоги, Креслин застилает постель и усаживается в кресло. Долго ждать не приходится: дверь почти сразу же открывается. В проеме стоит Алдония, а позади – два стража в зеленых с золотом мундирах. Такие же были на солдатах, сопровождавших таинственную незнакомку.

– Милостивая госпожа ждет. Достаточно ли ты окреп, чтобы ездить верхом?

– Думаю, да – для недолгой прогулки.

Креслин встает и, не обращая внимания на стражей, следует за служанкой по глухому, без окон, каменному коридору. Алдония спускается по ступеням, тогда как оба стража остаются наверху.

Итак, Креслин угадал правильно. Это место – башня, бастион – является семейным крылом замка. Из чего явствует, что он не простой пленник, хотя герцог, видимо, от этого не в восторге. Креслин спешит за Алдонией и догоняет служанку как раз перед очередной тяжелой дверью.

– Она ведет во внутренний двор. Там, на дальней стороне, герцогская конюшня.

Алдония поворачивается, но прежде чем успевает уйти, юноша касается ее руки.

– Кто она?

– А ты не знаешь?

– Чувствую, что должен знать, но ведь я видел ее только больным. А с тех пор, похоже, она стала меня избегать.

– Видимо, у нее есть свои причины, но так или иначе в душе она – добрая...

– Добрая в душе?

Алдония застывает.

– Я на самом деле ее не знаю, – заверяет Креслин, сам не понимая, зачем ему убеждать в этом служанку.

– Может быть, господину лучше...

Алдония наклоняет голову, поворачивается и начинает подниматься по лестнице.

Креслин закусывает губу. Эта девица демонстрирует удивительную преданность своей таинственной хозяйке. И носит странные цвета... Потянув за железную ручку, он легко открывает массивную дверь и ступает на чисто выметенные ровные плиты внутреннего двора. В тени, где остановился юноша, прохладно. Достаточно прохладно, чтобы понять – теплый сезон сбора урожая миновал. Небо усеивают белые пушистые облака, и Креслин снова вспоминает, что потерял более полугода. Хотя воспоминания той поры принадлежат не ему, а безымянному каторжанину по прозвищу «серебряная башка».

По ту сторону двора, менее чем в тридцати локтях, он видит двух коней. Одного, гнедого, держит под уздцы конный страж в герцогских цветах. Юноша молча направляется к лошадям.

– Господин Креслин?

Юноша молча кивает.

– Милостивая госпожа ждет тебя снаружи.

Креслин садится на гнедого и обнаруживает, что поперек передней луки лежит короткий меч стража Западного Оплота с заплечными ножнами. Не теряя времени, Креслин влезает в портупею, и страж при этом непроизвольно касается рукояти своей сабли.

Двое мужчин проезжают под аркой, ведущей в главный двор замка, и когда приближаются к воротам, страж делает привратникам знак.

С грохотом отворяются массивные, обитые железом ворота. Всадники проезжают под каменными арками мимо недавно возведенных дополнительных укреплений. Стук копыт эхом отдается от гранита. Страж повторяет знак, и ворота с грохотом закрываются. Массивные засовы ложатся в свои каменные гнезда.

В конце мощеной дороги ждут четверо конных стражей и женщина. При виде Креслина незнакомка направляет свою лошадь по обводной дороге, медленно спускающейся с кручи.

Холмы очищены от растительности, и голые склоны под серыми гранитными степами Вергрена пятнают кружки пней, оставшихся от спиленных деревьев.

Легкий ветерок ерошит отросшие волосы Креслина. По правую руку, примерно в трех кай ниже по склону, он видит стены города. Любопытно, почему замок не находится в центре города или хотя бы не граничит с ним? Скачущая впереди женщина ускоряет аллюр.

Но Креслин не пришпоривает гнедого, а позволяет ему идти размеренным шагом и делает глубокий вздох, радуясь ветру и солнечному свету. Конь неспешно несет всадника по длинной, огибающей гору дороге. Достигнув наконец небольшой рощицы рядом с огороженным выпасом, где щиплют травку черномордые овцы, Креслин видит поджидающую его таинственную незнакомку. Она попридержала коня чуть в стороне от стражей. Креслин осаживает коня рядом с ней:

– Добрый день.

– А ты неплохо ездишь верхом, – с любезной улыбкой отзывается она. Ее длинные рыжие волосы связаны сзади в узел и прикрыты голубым шелковым шарфом.

– Я несколько отвык.

– Это незаметно.

Она спешивается, ведет лошадь к травянистой полянке под раскидистым дубом: Привязывает поводья к столбу, выступающему из ограды, и садится на широкий плоский камень.

Креслин тоже привязывает коня и, даже не успев еще приблизиться к незнакомке, неожиданно ощущает протянутую между ними тончайшую нить. Улавливает он и мелькание пляшущих вокруг женщины черно-белых язычков пламени.

– Кто ты? – непроизвольно вырывается у него.

– Разве ты не знаешь?

– Почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? К чему эти игры? Я понимаю, ты вроде как колдунья. Все стараются держаться от тебя подальше.

– Я не заметила, чтобы кто-нибудь особо стремился поближе познакомиться и с тобой, Креслин.

– Но герцог? Стражи? – он смотрит на нее в упор. Лицо ее бледно и серьезно.

– Стражи опекают меня, так же как и тебя. Герцог – мой кузен. Он искренне желает поскорее избавиться от моего общества.

– Кто ты? – повторяет он.

– Ты знаешь, просто не хочешь этого признать.

Он встречается взглядом с ее зелеными глазами. Как странно выглядят они на этом бледном, веснушчатом лице...

– Ходят слухи, что единственный отпрыск мужского пола правящего дома Западного Оплота не только отверг свою знатную и весьма привлекательную невесту, суб-тирана Сарроннина, но еще и таскал камни на строительстве чародейского тракта, как простой каторжник!

Креслин чувствует, что сердце его начинает учащенно биться, а горло перехватило. Женщина безжалостно продолжает:

– Еще поговаривают, будто этот неблагодарный имел безрассудство прыгнуть в самое сердце снежной бури, чтобы сбежать от прославленных стражей Оплота. В чем и преуспел. Правда, после этого его захватили Белые маги и он лишился рассудка, но и тут он, пройдя через бурю, исчез в Рассветных Отрогах, так и не предоставив Высшему Магу возможности взглянуть на его тело.

Креслин смеется, узнав наконец этот хрипловатый голос, плохо сочетающийся со светлой кожей и веснушками. Он смеется, и нотки его смеха кажутся золотистыми даже на фоне прохладного ветра.

– Ты заполучила меня, госпожа. Заполучила! – его смех стихает, а блеск в глазах становится печальным. – Заполучила, но кого? Беглеца, которому нет места во всем Кандаре? Которому только и приходится, что убегать от одного несчастья за другим. Причем без надежды на успех...

– Довольно! – она подается к нему так, что огненно-рыжие волосы рассыпаются на вороте ее легкой голубой куртки для верховой езды. – Я тебе кое-что задолжала!

Креслин не шевелится, он даже не моргает, когда ее белый гнев хлещет его с еще большим неистовством, чем рука, нанесшая пощечину.

Стиснув зубы, он заставляет себя не тянуться к ветрам.

– Видимо, ты считаешь, что положение суб-тирана дает тебе право наносить оскорбления другим?

– Очень впечатляюще, – насмешливо отзывается она.

– Мегера, – медленно произносит он. – Это имя должно означать «ярость». Или «безумное разрушение».

– А ты еще не понял?

– Чего не понял? – его голос холоден. – Что меня гоняли, преследовали, за мной охотились чуть ли не по всему Кандару? Что я чародей, с которым все желают покончить? Что ты каким-то образом со мной связана и видишь в этом мою вину? Что ты разыскивала меня – и разыскала?

– По крайней мере, ты начинаешь думать.

– Думай не думай, госпожа, от этого мало проку, если нет выбора.

На сей раз она хмурится.

– Мегера, – он поднимает глаза на стражей, бочком теснящих коней и старающихся держаться подальше от этой парочки. – Мне не найти приюта ни на Крыше Мира, ни в землях, где властвуют Белые маги. Сомневаюсь, чтобы я стал желанным гостем в Сарроннине или Сутии... особенно теперь.

Она смотрит на него молча. Смотрит невидящими глазами. Повисшую тишину нарушает ржание гнедого. Одно из белых пушистых облаков закрывает солнце, и над холмом пробегает тень.

– Вот ты и заполучила то, что имеешь. Я твой.

– Ты ничей. Никто и никогда тебя не получит.

– Но ты заполучила, нравится тебе это или нет.

– Ты неправильно понимаешь, Креслин, – голос ее обманчиво мягок. – Это я твоя, вне зависимости от того, что я делаю. Мой ты или не мой, но я твоя.

– И это обстоятельство тебе ненавистно, а потому ненавистен и я?

– Да.

Юноша поднимает глаза на покрывшее их тенью облако. Его лошадь взмахивает хвостом.

– Давай вернемся.

– Устал?

– Да, – признается он. – Хотя это едва ли имеет для тебя значение.

– О чем ты думал?

– Ни о чем полезном, – он садится в седло осторожнее, чем раньше, снова ощущая слабость в ногах. – Просто задумался, что мы можем сделать.

Стражи сопровождают их обратно в Вергрен.

LII

– Ты ведь так и не понял, верно?

Мегера устраивается на камне, подвернув под себя одну ногу и полуобернувшись к востоку, где за протянувшимися на три кай лугами высятся, отбрасывая длинную вечернюю тень, городские стены.

Креслин старается не хмуриться, хотя знает, что скрывать свои чувства в такой близости от Мегеры – бесполезно. А улавливая бушующую в ее душе бурю, понимает и то, что любой ответ будет небезопасен.

– Я так не думаю.

Она вскидывает руки. Длинные полотняные рукава соскальзывают, обнажая обезображенные шрамами запястья.

– Ты видел их раньше. Не вздумай сказать «нет»!

– Я и не думаю.

Он мог бы устранить эти шрамы, но считает это бессмысленным до тех пор, пока шрамами покрыта ее душа.

– Железо, холодное железо, каждый день с тех пор, как... как я перестала быть маленькой девочкой. Ты знаешь, каково это? Знаешь?

– Нет.

– А потом Риесса, моя дорогая сестрица, и Дайлисс заменили то холодное железо на раскаленное. Закалили мои оковы в твоей крови, связав мою жизнь с твоей. Ты знаешь, каково чувствовать дар и не иметь возможности использовать его? Во всяком случае, в полную силу? Без боли?

Не иметь возможности использовать дар... Чей – свой или его?

– Продолжай, – просит он.

– На самом деле ты не хочешь слушать.

– Почему? – он пристально смотрит на нее. – Я же попросил тебя продолжать.

– Нет, – она отводит глаза. – Я не хочу стать посмешищем, даже в глазах в общем-то неплохого, хоть и туповатого малого.

– Прекрасно, – фыркает Креслин. – Не хочешь о себе – не надо. Поговорим обо мне. Скажи на милость, зачем ты показала, где я нахожусь, гнавшимся за мной Белым? Это едва не стоило мне жизни!

– Что?!

– Ты прекрасно знаешь, что. Ты и твоя проклятая птица кружили у меня прямо над головой до тех пор, пока не привлекли внимание мага.

– Ты так себе это представляешь? – едва ли не с восторженным удивлением спрашивает Мегера.

– А разве это не так?

– Откуда мне знать? – она снова поднимает руки, показывая шрамы. – Откуда мне знать, если всякий полет мысли обжигает кожу и испепеляет душу. Если долгие дни видишь солнце лишь сквозь оконную решетку? Ведь только совсем недавно я смогла действовать, не опаляя себя.

– Так ты не знаешь? Я хочу сказать, ты не видишь ту проклятую птицу, глазами которой меня выискиваешь?

– Конечно нет, идиот! Какая там птица! Смог бы ты вызывать свои дурацкие бури, держа руки на раскаленной решетке? А хоть бы и смог – много бы тебе запомнилось сопутствующих подробностей?

Позади Мегеры на камень мостовой падает тень. Креслин видит мрачную физиономию Флорина. Герцогский страж-мастер молча кивает ему и отходит в сторону с неким подобием улыбки на обычно угрюмом лице.

– Ты не понимаешь? Ты что, действительно не понимаешь? – требовательно спрашивает Мегера.

Креслин сдерживался слишком долго, и тут его прорывает:

– Какого ответа ты от меня ждешь? Скажу «понимаю» – ты заявишь, что это ложь. Признаю, что нет, – ты проклянешь меня за неспособность проникнуться твоими страданиями. Но раз уж на то пошло, скажу: ты заклеймила себя сама! Сама оковала себя холодным железом. Да, да! У тебя был выбор. Не слишком богатый, но был. В свое время ты могла уйти, как на том пиру. Уйти! Какой страж мог бы тебя остановить? Ты сетуешь, но тебе не приходилось бороться за право каждого самостоятельного шага! Не приходилось утверждать себя в состязании со стражами Западного Оплота! Не приходилось зимой пешком перебираться через Закатные Отроги. Белые маги не похищали твою память. И наконец, никто не бил тебя дубинкой по черепу. Я по своей воле никогда в жизни не делал тебе ничего дурного. Твоя сестра – может быть. Маршал – может быть. Но не я. Так что перестань винить меня во всех своих бедах.

Мегера слушает его с открытым ртом, но едва он умолкает, начинает говорить она:

– Ты... Ты так ничего и не понял! Твой разум – если он у тебя вообще есть – неприступнее твоего драгоценного Западного Оплота! Тебя обучили как воина – кто смог бы тебя остановить? Ты один из самых могущественных Магов-Буреносцев – кто смог бы тебя остановить? Единственные сковывающие тебя цепи – у тебя в голове, и ты до сих пор от них не избавился!

Она вскочила на ноги, и глаза ее сияют ярче закатного солнца.

Креслин моргает. Какие цепи?

– Мои цепи не смогли меня удержать, – продолжает она, – а ты о своих даже не догадываешься! Да поможет мне Свет, ведь от тебя-то всяко помощи не дождешься! – рыжеватое пламя вспыхивает на кончиках ее пальцев, но тут же исчезает, а лицо бледнеет. – Будь ты проклят! Будь проклят!

Шаги обутых в сапоги для верховой езды ног еще отдаются эхом, но самой Мегеры у парапета уже нет.

Цепи? Что за цепи? Нечто реальное или игра воображения Мегеры? Юноша стоит неподвижно, положив ладони на нагретый дневным солнцем каменный парапет. Мегера говорит правду, такой, какой она ей видится, и это тревожит его больше, чем враждебность всех магов Фэрхэвена. Креслин задумчиво всматривается в сумерки, и вслед за его взглядом навстречу темноте летят сорвавшиеся с губ слова песни:

 
– Нам струны арфы возвещают преданье старины глубокой
О том, как ангелы бежали из их обители высокой.
И песнь звучит, звучит поныне, как вечной истины залог,
О ноты истинной единой, увы, извлечь певец не смог...
И как могу я положиться
На то, чему преданье учит,
Коль скоро ненависть таится
За звонким серебром созвучий?..
 

Мелодия неверна, даже слова не совсем точны, и Креслин жалеет, что с ним нет гитары. Которая, как он понимает, находится где-то в Сарроннине.