Текст книги "Башни Заката"

CXLIII

Креслин и Мегера спускаются по лишенным перил сходням. Он шагает так уверенно, что решительно невозможно догадаться, чего это ему стоит.

«...не больно-то похож на слепого...»

«...заткнись, идиот! Говорят, он умеет слышать любой шепот. Даже вчерашние сплетни!..»

Ну, как тут выдержать! Дойдя до пристани, Креслин оборачивается к кораблю и кричит:

– Не вчерашние, болваны! Только сегодняшние!

С борта слышится:

«...ох, ничего себе...»

«...говорил же я тебе, дураку...»

– Перестань дурачиться! – шипит на мужа Мегера. Бочком, мимо подвод и стражей, прибывших для разгрузки, Креслин протискивается к восточной оконечности старой пристани, на ходу объясняя:

– Это не повредит, раз уж кто-то проговорился им насчет моей слепоты. Потому как если никто не проболтался, значит, она бросается в глаза.

– Понимаю, но все равно...

– И вообще, какое это имеет значение, если они по-прежнему верят в мою способность управлять ветрами?

– Возможно, и никакого.

– Тем паче что ежели приспичит, ты и сама сможешь устроить вполне приличную бурю.

– Им это неизвестно, и сомневаюсь, что моей сестрице следовало бы об этом знать.

– Она уже знает, – говорит Креслин, огибая запряженного коня. – Белые это проведали, и она, надо думать, тоже. Таким же способом, – уже направляясь к конюшне гостиницы, он со смехом добавляет: – Разве не ясно, что весь этот груз предназначен не мне, а тебе? Тебя Риесса опасается куда больше, чем меня.

– Это печально.

– Знаю.

– Так или иначе мое приданое – или, говоря иначе, свадебный подарок – преподнесено лишь потому, что она нас боится.

Добавить к сказанному нечего. К тому же от длительного напряжения, позволявшего Креслину не потерять равновесие и сохранить ориентацию, у него разболелась голова. Он приноравливает шаги к шагам Мегеры и молчит. Они садятся в седла и отправляются в цитадель.

С северо-запада тянет влагой и прохладой. Касма и Вола, цокая по камням копытами, везут регентов в мощеный внутренний двор.

Спешившись, Креслин идет первым, ибо хорошо помнит каждую ступеньку лестницы, ведущей в совещательную палату. Там регентов дожидаются Клеррис, Лидия, Хайел и Шиера.

– Как прошел визит? – спрашивает Шиера. Регенты садятся. Мегера отвечает:

– Они вели себя с подобающим почтением. Предлагали показать все – или почти все, – чем набиты их трюмы, но мы любезно отказались, сказав, что верим им на слово.

– Думаю, это заставило их понервничать еще больше, – усмехается Шиера.

– У меня сложилось такое же впечатление.

– Ну, это послужит славным дополнением к представлению о могущественных и таинственных регентах.

– Не нужно нам здесь никаких регентов, герцогов, тиранов и тому подобного, – заявляет Креслин, качая головой. Темнота вокруг, похоже, начинает кружиться. – Будет больше проку, если мы останемся Советом. Вместе у нас все получалось куда лучше.

– Но только потому, что возглавлял наш Совет ты, – указывает Шиера.

– Чепуха! Любой из вас мог бы справиться лучше.

– Извини, но вот тут я с тобой категорически не согласен, – заявляет Клеррис не без раздражения в голосе. – Категорически. Совет – дело хорошее, но только во главе с тобой или с Мегерой.

– Прекрасно. Вот пусть Мегера и возглавляет: уж она-то всяко подходит для такого дела лучше меня, – ощутив, как скручиваются внутренности, Креслин понимает, что это ощущение передалось ему от Мегеры.

– Не обессудь, суженый, но я не согласна.

Креслин поджимает губы и молчит, предоставив ей возможность высказаться.

– Спасибо, – говорит она. – Я исхожу из следующих соображений. Во-первых, нравится тебе это или нет, большинство народов отнюдь не привержено Преданию. Во-вторых, наличие Совета, состоящего наполовину из женщин, устроит Сарроннин и Южный Оплот. В-третьих, это ты, а не кто-то другой, являешься прославленным и грозным Магом-Буреносцем, потопившим в одиночку несколько флотилий. В-третьих, если Совет возглавишь не ты, это создаст почву для слухов насчет того, что либо ты совсем плох, либо этот Совет – просто фикция.

– А если я встану во главе, так они решат, будто этот Совет – не более чем фарс.

– Его будут считать совещательным органом при твоей особе, а вовсе не фикцией и не фарсом, – замечает Лидия.

– Что позволит Совету решить вопрос о преемственности власти, если...

Креслин и Мегера одновременно кивают, не дав Клеррису договорить. Совершенно очевидно, что ни один из них не переживет другого.

– Итак, суженый, – улыбается Мегера, – верховенствовать в Совете придется тебе.

– Замечательно. Слепому самое место в поводырях.

– Для мага это не столь уж важно, тем паче что ты держишься вовсе не слепцом.

– За исключением того, что мне уже не взяться за меч.

– Сомневаюсь, чтобы у тебя возникла такая необходимость, – сухо роняет Лидия.

Креслин борется с неожиданным приступом головокружения – не своим, а Мегеры. Правда, приступ быстро проходит, но сменяется другими неприятными ощущениями – неуверенностью, стремлением поскорее покончить с делами...

– Кто еще войдет в Совет? – решается спросить Хайел.

– Пока хватит и нас шестерых. А других мы можем привлекать, когда будут требоваться их познания.

– Вот видишь, все-то ты знаешь. Уверена, во главе Совета лучше всего стоять тебе.

«...во всяком случае, номинально...»

Креслин вздыхает. Слепой ты, зрячий, а кое-что не меняется никогда.

CXLIV

К востоку от Черного Чертога слышится мягкий плеск набегающих на песок у подножия утеса волн. Лицо ласкает прохладный, напоенный влагой ночного дождя ветер.

Ограды Креслин не видит, но обостренные чувства подсказывают ему, где она находится, и он садится на уложенные его руками камни, подставив лоб лучам восходящего солнца. Однако увидеть светило ему не дано, и потому юноша, не открывая глаз, прислушивается к звукам моря.

Пронзительный крик кружащей над побережьем чайки заставляет его поежиться. Лишний шум ни к чему, ибо Мегера еще спит, а сон очень нужен – и ей, и их дочери, которую она носит.

К чайке присоединяется другая, но крики становятся тише, по мере того как обе улетают все дальше. Ветерок стихает, но и солнышко перестает пригревать, скрывшись за приплывшими с запада облаками.

Потом поднимается новый ветер, холоднее недавнего. Он предвещает дождь, который, как знает Креслин, прольется попозже днем.

– Суженый!

Мегера подходит, осторожно ступая по влажным камням и держа в руках какой-то предмет – довольно большой, но чтобы разобрать, какой именно, чувства Креслина недостаточно остры.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Чуточку усталой, но Алдония говорит, что это нормально, – она садится рядом, аккуратно положив свою ношу неподалеку. – Какой прекрасный...

«...прости... какая же я дура...»

– Ничего. День и вправду прекрасный – это под силу определить даже мне. Воздух свежий, бодрящий, а пока не наползли тучи, я даже грелся на солнышке.

– Можешь ты кое-что для меня сделать?

– Что? – хмурится Креслин. – Конечно, одеваюсь я сам и даже ухитряюсь ходить не падая, но чтобы СДЕЛАТЬ...

– Креслин!

«...хватит!.. перестань себя жалеть...»

Знакомая резкость непроизнесенных слов – как это все-таки на нее похоже! – вызывает у него улыбку.

– Ладно. Попробую не жалеть. Если получится.

– На, попытайся... – она вкладывает что-то ему в руки, и он с удивлением узнает гитару.

– Но...

– Для этого ведь не нужно видеть.

«И правда», – думает Креслин, касаясь пальцами струн. Почему он так долго избегал музыки?

– У тебя были на то причины, но сейчас не стоит об этом вспоминать. Просто сыграй и спой мне песню. Любую песню.

«...пожалуйста...»

Боль в ее голосе режет его сердце. Креслин нашаривает гриф и берет первый аккорд.

 
...На побережье восточном, где пены белые клочья,
Прислушайся к песне ветра, к земле опустив очи,
Солнечный свет ясный любит ветер восточный,
А западному милее тьма и прохлада ночи.
А северный ветер студеный веет один где-то,
А я, тобою плененный, дневного боюсь света.
Сердце мое похищено тобою в ночи ненастной,
И огни, тобою зажженные, дольше солнца не гаснут...
 

Когда Креслин умолкает, безмолвствует и Мегера, но он чувствует, что согрел ее, а потому снова касается струн:

 
Ты не проси, чтоб я запел,
Чтоб колокольчик прозвенел...
Мой стих таков, что горше нет:
Ничто и все – один ответ!
Ничто и все – один ответ!
 

Когда песня стихает, а пальцы отпускают струны, перед ним, на фоне пушистых облаков, кое-где прорванных пятнами зеленоватой голубизны неба, четко вырисовываются очертания гостевого дома. Спустя мгновение вокруг снова смыкается тьма. Ему не было явлено Башен Заката или иных величественных видений, просто каменный гостевой дом, облака и небо.

– Сумел ли я?.. – бормочет он, осторожно прислоняя гитару к стене.

– Любимый... – теплая, нежная рука Мегеры ложится на его запястье. – Ноты, – продолжает она, – они... БЫЛИ ЗОЛОТЫМИ...

Она обнимает его, и некоторое время они сидят молча.

– Это видение, да? – говорит он наконец. – Как бы я хотел взглянуть на тебя в тот миг...

– То было не видение.

Креслин глубоко вздыхает.

– Лидия оказалась права, да? Насчет невозможности управляться не только с магическим, но и физическим хаосом? Помнишь, ты спрашивала, как это я, Черный, и вдруг могу убивать людей клинком? Кажется, больше я этого уже не могу. Верно?

– Верно, – тихо отвечает она.

– И никогда не смогу, даже если ко мне вернется зрение. Как не смогу призывать ветра для иных целей, кроме утверждения гармонии.

– Лидия так не думает.

Он смеется, и в его смехе радость мешается с горечью.

– Значит... чтобы снова увидеть тебя, чтобы рассеять тьму... Для этого ты принесла гитару?

Она кивает.

Креслин снова тянется к музыкальному инструменту, но не успевает коснуться грифа, когда Мегера произносит:

– Любимый...

Неловко она касается губами его губ. На миг отстранившись, он встает и привлекает ее к себе. Облака расступаются, и волны накатывают на песок, и солнце – пока что невидимое для Креслина – освещает этих двоих, которых уже трое... но которые составляют единое целое.