Текст книги "Башни Заката"

XCV

Рука и плечо Креслина горят, как будто их припекают раскаленными угольями. Когда он пытается открыть глаза, крошечные огоньки мелькают по темному потолку. На его лоб ложится влажная тряпица, и огоньки гаснут.

Он проваливается в дрему, а проснувшись снова, видит, что в комнате стало темнее. Из теней выступает смутно различимая фигура.

– Господин?

«...куда это я попал?..»

– Целительница велела тебе выпить вот это.

Креслин отпивает маленькими глотками из поднесенной чаши. Стоит ему поднять голову, как по правому плечу и руке прокатывает обжигающая волна, но он заставляет себя пить до тех пор, пока снадобье не начинает литься изо рта. Только тогда чашу убирают.

Опустившись обратно на подушку, он пытается сообразить, где находится. Комнатушка маленькая, чашу ему подносила женщина, так что, скорее всего, это одно из новопостроенных помещений, предназначенных для размещения стражей Западного Оплота.

Маленькая лампа с коротким фитилем свисает со скобы на каменной стене. Дверь открыта, но возле нее стоит страж. Небо снаружи окрашено закатным пурпуром, дождь пропитал воздух влагой. Где-то, вроде бы над северным морем, рокочет гром.

Юноша засыпает, но ненадолго, а когда просыпается, видит рядом Лидию. Снаружи все так же идет дождь.

– Как Мегера?

– Получше, чем ты. Она сейчас в Черном Чертоге. Вас пришлось разместить подальше друг от друга. Расстояние помогает, хотя связь слишком сильна, чтобы исключить взаимовлияние, где бы каждый из вас ни находился.

Креслин неподвижно лежит на узкой кровати, а когда Лидия подносит ему чашу, отпивает и морщится.

– Фу... Ну и горечь!

– Придется пить.

Лидия убирает чашу, а Креслин откидывается на подушку.

– Не слишком здорово у меня получилось, да? – спрашивает он тихонько, чтобы не слышали стражи у дверей.

Уголки ее губ дергаются:

– Поскольку вы оба считаетесь великими героями, никому и в голову не придет сомневаться в твоей непогрешимости. Люди просто смотрят на небо.

– А было-то что?

– Что было, ты все видел. После того как ты потопил хаморианские суда, а солдаты и стражи разделались с высадившимися, смотреть было уже не на что.

– Каковы наши потери?

– Меньше десяти человек. В основном те, кого сразили стрелы.

Креслин качает головой. Этих потерь – для малочисленного гарнизона немалых! – можно было избежать, догадайся Маг-Буреносец следить за морями.

– Что сделано – то сделано, назад не воротишь.

– Знаю, но мне трудно об этом не думать, – говорит Креслин, облизывая пересохшие губы. – Глупо... до чего же глупо...

– Что именно? Быть всего лишь человеком? Или пытаться делать все самому? – впервые голос Лидии звучит по-настоящему язвительно. – Вот это и вправду глупо, потому что всего сразу тебе не осилить. Даже вам вдвоем. Мегера почти так же плоха, как и ты. Но что да как делать – ты успеешь поразмыслить позже, а сейчас глотни-ка еще вот этого...

Юноша подчиняется; потом откидывает голову на подушку:

– Как она?

– У нее несколько ран, но не тяжелых. Стрелы Мегеру не задели, но ее состояние усугубилось твоими мучениями.

– Будь проклят мой слабый желудок... – бормочет юноша и вновь проваливается в темноту сна.

Пробуждение приходит с рассветом. На посту у дверей все так же стоят стражи из Оплота. Шевеля головой, Креслин больше не видит вспыхивающих звезд, а плечо хоть и болит, но уже не горит огнем. Повязку сменили.

Юноша облизывает растрескавшиеся губы и скрипучим голосом спрашивает:

– Эй, есть здесь что-нибудь попить?

– Да. Целительница оставила для тебя снадобье.

Стройная девушка, наверняка лишь недавно получившая звание младшего стража, подносит к его койке чашу, содержимое которой, может быть, не такое вонючее, как болотная жижа, и не такое горькое, как морская вода, однако в сравнении с ним недобродивший эль мог бы показаться лучшим выдержанным вином.

Глоток за глотком Креслин медленно опустошает кружку под непроницаемым взглядом юной воительницы.

Что бы ни представляло собой это зелье, но оно, несомненно, помогало: во всяком случае, через некоторое время ему уже удается сесть. Дождь продолжается, хотя небо несколько посветлело. Посидев, Креслин снова откидывается на подушку и засыпает.

А когда пробуждается, то не успевает сказать и слова, как новый страж, на сей раз седовласая женщина, опять подносит ему варево Лидии. Креслин морщится – все-таки на вкус это изрядная гадость, – но пьет, а потом спрашивает:

– Сколько прошло времени?

– Со дня битвы? Около четырех суток.

Юноша задумывается о Мегере – как она? Можно ли вообще оставаться в Черном Чертоге, когда не прекращается ливень? Потом он пробует пошевелить пальцами правой руки и от резкой боли в плече сжимает зубы. Будь он умнее и предусмотрительнее, стражам вообще не пришлось бы спускаться с пристани. А сам он, очутившись там, наверное, только мешал. Но как можно было остаться в стороне, если другие сражались за него?

– Эй, как ты себя чувствуешь? – отрывает его от размышлений знакомый голос.

Креслин фокусирует взгляд и видит входящего в комнату рослого мужчину. Это Хайел.

– Да так, как... – он умолкает, сообразив, что признаваться подчиненному в своей глупости глупо вдвойне, – ...как, наверное, и должен чувствовать себя тот, кто схлопотал в плечо стрелу. Прости, что оставил окончательное наведение порядка на тебя с Шиерой.

– Ничего, дело было интересное, – с невеселой усмешкой говорит Хайел. – Знаешь, я ведь на самом деле не верил твоим байкам про этих стражей, пока не увидел, как они дерутся, – он качает головой и добавляет: – А люди, видевшие тебя, и вовсе думают, что ты ангел, сошедший...

– Ну, уж это чересчур.

– Не скажи. Ведь ты у них на глазах уложил полдюжины человек и вызвал бурю, которая потопила одиннадцать кораблей. Она не унялась окончательно и по сей день. Да и соправительница твоя отличилась, подожгла корабль и опалила огнем пару десятков хаморианцев, а нескольких уложила мечом.

– Ладно... Хоть кто-то из них уцелел? – спрашивает Креслин, желая сменить тему. – Пленные есть?

– Десятка, наверное, с полтора. В основном с того корабля, который ты выбросил на берег. Мы с Шиерой решили – надеемся, что ты это одобришь, – использовать их на строительстве и полевых работах, пока не получим выкуп. Но не всех вместе, а разбив на всякий случай на маленькие группы. Кстати, о строительстве... Клеррис наделал достаточно стекол, чтобы застеклить окна жилых комнат Черного Чертога. А как небо прояснится, мы займемся достройкой остальных помещений и гостевых домов. А там и гостиницей – сдается мне, что скоро у нас будут визитеры.

– Я тоже так думаю. Но тебе стоило бы попросить Шиеру заняться обучением твоих солдат.

– Ну... Тут такой дождь... Мы решили, что в большом зале как раз можно... После того, как они увидели... Короче говоря, мы уже начали.

Юноша с серебряными волосами прячет ухмылку.

– Надо полагать, Шиера куда лучшая наставница, чем я.

– Опять же, не скажи. Она, например, утверждает, что ты являешься одним из немногих мастеров клинка Западного Оплота, но пока ты оставался там, рассказывать тебе об этом было строжайше запрещено. А правду говорят... – тут Хайел понижает голос и принимается шептать. – ...будто ты сбежал из дорожного лагеря Белых магов?

Креслин, уже начавший уставать, откидывается на подушку.

– Это правда. Но мне помогли.

– Да... но тому, что Белые хотели держать тебя в плену, удивляться не приходится.

Креслин молча смотрит в узкое окошко, гадая, скоро ли посветлеет небо. Хорошо бы поскорее.

– Ну, мне, наверное, уже пора идти, – неожиданно заявляет Хайел.

Удивленно повернувшись в сторону капитана, юноша мгновенно понимает в чем дело: в комнате пламенеют рыжие волосы.

– Ладно, потолкуем в другой раз.

Хайел ухмыляется, но тут же придает физиономии почтительное выражение и, повернувшись, склоняет голову:

– Добрый вечер, регент Мегера.

– Добрый вечер, Хайел. Можешь остаться.

Креслин, обрадовавшись ее появлению, с удовольствием прислушивается к такому знакомому, с легкой хрипотцой, голосу. Хайелу, напротив, неловко:

– Благодарю, регент, но мне нужно проверить караулы.

– Как знаешь, – Мегера усаживается на табурет в ногах кровати. В комнате сумрачно, и прочитать что-либо по ее глазам решительно невозможно.

– Похоже, ты залежался, – говорит она.

– Это, наверное, оттого, что я малость переусердствовал.

«...малость?.. переусердствовал?..»

Ее взгляд перебегает к окну.

– Ну, с бурями, пожалуй, и так. Здесь никогда не было такого ливня, а Клеррис говорит, что дождь будет идти еще несколько дней.

Креслин непроизвольно пожимает плечами и тут же морщится от боли.

– В то время я думал не о погоде. О кораблях – как бы не дать им уйти.

– Между прочим, уцелевшие хаморианцы сами не хотят никуда уходить, – с улыбкой говорит Мегера.

– Почему?

– Знаешь, как поступает император с солдатами, не исполнившими долг?

– А...

– И кроме того, они считают, что здесь безопаснее.

Креслин хмыкает:

– Это только до тех пор, пока Белые маги не измыслят новую каверзу. Или тот же Хамор.

– Вряд ли Хамор повторит нападение, во всяком случае пока жив великий Маг-Буреносец. Кому охота терять войска и суда ради пустынного острова, не представляющего никакой ценности?

– Скоро он перестанет быть пустынным и приобретет ценность.

– Возможно. Но пока он таков, каков есть, суженый.

Только сейчас Креслин замечает, что стражи – и когда они успели? – удалились и закрыли за собой дверь. Дождь не перестал, но уже не барабанит с прежней яростью.

– Что мы будем делать? – помолчав, спрашивает Мегера.

– Разве мы не можем... научиться... жить вместе?

– Ты? Я? – смех ее звучит жестоко и холодно. – Это при том, что нас связывает и разделяет...

«...по-прежнему ничего не изменилось...»

– А есть ли у нас выбор? – устало говорит юноша.

Мегера не отвечает. Она молча сидит на табурете до тех пор, пока усталость не смыкает веки Креслина.

XCVI

Маленькая комната на верхнем этаже ярко освещена четырьмя бронзовыми лампами с зеркальными отражателями. За узкими окнами вот уже восьмой день льет дождь.

– Если это не прекратится, Дженред, нигде в восточном Кандаре не удастся собрать урожай, – сетует грузный Белый маг. – А посол Хамора заявил протест. Он утверждает, что его с помощью магии принуждения заставили сообщить в столицу о наличии на Отшельничьем похищенных из Оплота сокровищ.

– Вот так новости! Хаморианцы ведь не верят в магию...

– Император не может не верить фактам. Он потерял двенадцать кораблей и весьма этим раздражен.

Хартор беспокойно ерзает на стуле и оглядывается в сторону полуоткрытой двери.

– Ну что ж, попытка того стоила, – отзывается худощавый чародей и, словно уловив что-то в воздухе, поднимает голову. Потом, хмурясь, возвращается взглядом к пелене дождя за окном. – Да, Креслин силен, – соглашается он. – Надо отдать ему должное.

– Силен? Да это все равно, что сказать: «На Крыше Мира зимой холодно»!

– Ну и что с того? – роняет Дженред. Его тревожит нечто неуловимое, то ли шепоток, то ли запах... – Для нас это не опасно. Он не собирается покидать свой остров, а у Хамора будут основания для тревоги...

– Дженред, – медленно произносит Хартор, – почему ты в свое время не оставил Креслина в покое? Не дал ему спокойно побродить по Фэрхэвену? Скорее всего, он прибился бы к Черным, прошел у них обучение и жил себе спокойно, не представляя ни для кого угрозы.

– Это было невозможно.

– А вот мне кажется, что дело в другом. И Совет, кстати, разделяет мое мнение.

– Ну и в чем, по-твоему, дело? – взгляд худощавого чародея перебегает от окна к двери и обратно.

– В том, что в лице Креслина ты преследовал Верлинна, единственного, кому удалось уйти из-под твоего влияния. А в политике, знаешь ли, ненависть вредна. Мы не можем позволить себе принимать решения, руководствуясь личной неприязнью.

Дженред пытается подняться, но ноги подкашиваются, и над ним смыкается черное беспамятство.

Глубоко вздохнув, Хартор склоняется над бывшим Высшим Магом и снимает с него амулет и золотую цепь. Затем он переводит взгляд на темные облака за окном, а когда в комнату входят стражи с оковами из холодного железа, возлагает регалии на себя.

XCVII

Креслин стоит на склоне холма, выходящем на Восточный Океан, и смотрит, как низкие волны пенятся возле уткнувшегося в песок корпуса хаморианского корабля. Мегера, по его ощущениям, находится далеко от побережья. Кажется, ее окружают стены – возможно, стены цитадели. Взгляд юноши возвращается к корпусу судна, единственному, что уцелело от неприятельского флота. Печально покачав головой, он с тихим смешком поворачивается и решительно направляется к жилищу Клерриса и Лидии.

Клерриса дома не оказывается, а Лидия приглашает юношу на только что построенную крытую террасу. Она предлагает ему стул, а сама присаживается на невысокую ограду.

– Как ты? – спрашивает целительница.

– Пока все нормально. Мегера по-прежнему проводит ночи в цитадели.

– Ты ожидал чего-то другого?

– Я надеялся.

– Но пришел ты сюда не из-за этого, – говорит Лидия, взглянув ему в глаза.

– Ты права. Мне нужен Клеррис, потому что я хочу построить корабль. Точнее, даже не построить, а перестроить.

– Ну, ему твоя затея может понравиться: строить да перестраивать он любит больше, чем возиться с растениями. Но перестраивать-то что, рыбацкие скорлупки?

– Хаморианскую шхуну, что выброшена на восточное побережье.

– А это возможно?

Креслин пожимает плечами:

– Хочется верить, потому что нам очень нужны собственные корабли. Для ведения собственной, прибыльной торговли.

– Это большое дело.

– Наверное, но мы могли бы привлечь к работе пленников. Сначала в качестве судовых плотников, а потом... Возможно, некоторые не отказались бы вступить в команду.

– О какой команде идет речь? – спрашивает появившийся на пороге Клеррис, и юноша излагает свой замысел во второй раз. Пока он говорит, Лидия тихо удаляется, оставив мужчин вдвоем.

– Даже не знаю... – неуверенно произносит Клеррис.

– Надо попробовать, – настаивает Креслин. – Я поговорю с Хайелом и Шиерой насчет привлечения пленных к этой работе. Заметь, судно выброшено не на камни, а на песок. Это делает возможным подкоп, а значит, облегчает ремонт.

Глядя поверх плеча собеседника, юноша видит, как Лидия выходит из дома и направляется вниз по склону, к хижине, которую Мегера приспособила для варки стекла.

– Когда-нибудь... – с улыбкой замечает Клеррис – когда-нибудь ты все-таки возьмешься за дело, справиться с которым невозможно.

– Уже взялся, – вздыхает Креслин. – Это Мегера. Но я должен действовать так, словно могу добиться успеха.

– А ты говорил об этом Лидии?

– Нет.

– А надо бы.

– Зачем?

Клеррис качает головой:

– Ладно, это не к спеху. Ты хочешь переговорить с Хайелом прямо сейчас?

– Почему бы и нет?

– Тогда я с тобой. Пусть уж он думает, что мы спятили оба.

XCVIII

Облаченная в черную кожу женщина стоит в лучах вечернего солнца. Она видит, как пик, именуемый Фрейджа, обращается в сияющий меч, воздетый на фоне башен заката. Ее непокрытые черные волосы шевелит ветер, кажущийся здесь, на Крыше Мира, теплым и ласковым.

Женщина, стоящая рядом с ней, гораздо моложе. Она тоже в коже, но зеленой, а в руках держит папку для бумаг.

– Они уже начали изменять мир... – размышляет вслух черноволосая.

– Начали? – переспрашивает маршалок, чьи волосы как серебро.

– Да, – подтверждает маршал. – Никто, кроме них двоих, на такое не способен. В этом Риесса была права. Но, – она пожимает плечами, – они по-прежнему борются друг с другом.

– Эти депеши, они не...

– Если только Креслин не проявит больше понимания, чем я, – он уничтожит и себя, и ее.

– Трудно поверить.

– Хочешь верь, хочешь нет. Но такова его сила.

Маршал отворачивается и снова смотрит на ледяную иглу, пока та не начинает поблескивать в свете только что взошедшей луны.

XCIX

Море, птицы, песок и выступающий над прибоем черный валун. Сколько на побережье таких мест, Креслин не знает, но зато точно знает, что в одном из них находится Мегера.

Слегка покачав головой, он прячет камнерезные инструменты в сундук и ждет. Ждет, хотя знает, что ожидание бесполезно, ибо до сих пор подобные чувства всегда влекли за собой боль.

Наконец юноша пожимает плечами и направляется к умывальне. Он ежится под холодной водой, намыливаясь твердым, как камень, мылом, чтобы отскрести смешавшуюся с потом грязь. После выздоровления он слишком мало времени уделял магии и вопросам управления островом – больше занимался строительством, а еще больше размышлял. Однако так или иначе пленные хаморианцы уже закончили выкладывать поребрики дорожек, а в гостевых домах поставили внутренние перегородки и настелили кровли. Теперь можно надеяться, что Черный Чертог со временем и впрямь станет таким, каким выглядел на рисунках Клерриса. Одно плохо: те двое, для кого он выстроен, неспособны жить рядом.

Выйдя из-под холодной струи, Креслин растирается старым, пронесенным им через весь Кандар и за его пределы полотенцем и кривит губы в горестной усмешке. Чего у него только нет: и титул, к которому он никогда не стремился, и владения, которых никогда не добивался, и любимая женщина, от брака с которой бежал через снега Закатных Отрогов!.. И на которой женился, принуждаемый обстоятельствами.

«И вожделением», – тут же поправляет себя Креслин. Он хочет Мегеру, и незачем перед собой лукавить. Вот и сейчас, стоило только вспомнить о ней, ему приходится усилием воли отгонять рождающиеся в сознании соблазнительные видения.

Пришло время так или иначе определить свою судьбу. Подумав об этом, юноша фыркает, находя слова «определить судьбу» слишком претенциозными.

Волосы его еще не высохли, когда он, в сапогах и рубахе с короткими рукавами, направляется вниз по пыльной дороге. Белых магов можно не любить, но в том, что хорошие дороги способствуют торговле и сближают людей, они безусловно правы.

На ходу Креслин касается ветров и просматривает побережье. На одном участке есть и песок, и птицы, но нет ни черного валуна, ни Мегеры. На другом находится и валун, но Мегеры нету и там.

Лишь проверив пять песчаных отмелей и отмахав добрых шесть кай, он спускается по каменной осыпи к пляжу, где на фоне черного камня видны серое одеяние и огненная шапка волос.

– Мегера... – произносит он с замиранием сердца.

«...Будь ты проклят... суженый...»

От этих, не произнесенных ею вслух, слов ноги его едва не подкашиваются, но ему удается не поскользнуться на осыпающемся склоне, и скоро его сапоги погружаются в мягкий, омываемый морем прибрежный песок.

А сердце сковывает холодом страха. Креслин замедляет шаг, не сразу осознав, что это не его страх. Она боится, но почему?

«...потому, что ты сильнее меня, сильнее во всем, кроме, может быть, воли... потому что я всегда буду вынуждена подчиняться... Мое тело не может вынести... так же, как не может твоя душа...»

Обрывки ее мыслей заполняют его сознание, заставляя остановиться у линии прибоя. Волны пенятся всего в нескольких локтях от его ног. Солнце над головой превращает дымчатую пелену облаков в золотистую кисею, а влажный морской бриз неожиданно пробирает холодом.

– Мегера.

– Да, суженый.

– Почему... почему ты... избегаешь меня?

«...чтобы спасти... твою душу... себя...»

– Правильнее сказать, бегу от тебя, – произносит она вслух. Что на это сказать, Креслин не знает. Знает лишь, что всегда любил эту женщину.

«...Любовь? Да ты понятия не имеешь о любви! Похоть – вот что такое твоя любовь...»

– «Всегда хотел эту женщину», – поправляет она его вслух.

– Да... но не только. Не только это, – желудок не сжимается, а сознание того, что он говорит правду, придает юноше уверенности.

«Почему... любовь? Как можно называть... это... любовью?..»

– Ты сам себе лжешь. Твои чувства не имеют к любви никакого отношения, – заявляет она, однако его уверенность несколько ее смущает.

– Может быть, ты сама не знаешь, что такое любовь? – говорит он.

«...не знаю... что это такое?.. да ты понятия не имеешь...»

– Я знаю то, что я знаю, – сердце Креслина готово выскочить из груди, но голос звучит совершенно спокойно.

«...ничего ты не знаешь...»

– Может быть, тебе стоит узнать, на что это похоже, – Мегера устремляет на Креслина немигающий взгляд.

– Что – «это»?

«...твоя... любовь...»

– То, что ты называешь любовью.

Мегера усмехается и картинно поднимает руку; на кончиках ее пальцев разгорается пламя.

Огонь лижет его – или все-таки ее? – предплечья, и на лбу юноши выступают бусинки пота. Противоборство хаоса и гармонии скручивает его желудок узлом.

– Ну давай, суженый...

«...нет ничего лучше холодного железа...»

Мегера воздела обе руки. Голос ее тверд, зато внутри все болезненно перекручено, что вовсе не свидетельствует об уверенности в своей правоте.

«...ничего лучше, чем сражаться холодной сталью...»

Пламя с шипением вспарывает зеленовато-голубое небо.

Креслин остается на месте, но от напряжения и боли мышцы его вздуваются узлами.

– Тебе, ненаглядный муженек, не приходилось выносить такое всю жизнь!

«...будь проклята ты, сестрица... и ты, безмозглое орудие... если...»

Уловив под опаляющей болью отзвук иного страдания, Креслин заставляет себя сделать глубокий вздох, а потом и шаг к тому краю валуна, где сидит Мегера. И вновь обжигающая белизна, скрытая в последнее время за окружающей ее аурой черноты, взметается к ясному восточному небосклону.

Пламя везде – сама кровь в жилах Креслина обращается в жгучую кислоту. Он горит и изнутри, и снаружи, но все же делает еще один шаг. Мегере, наверное, еще больнее. Каково же ей было терпеть подобные муки долгие годы?

«...пришлось нелегко... суженый...»

Снова, выжигая все и вся, вспыхивает белое пламя, и снова, наперекор невыносимой боли, Креслин, словно к разящему огню демонов света, шагает по направлению к ней.

– Ты все еще любишь меня, о суженый?

«...как ты можешь называть... это... любовью?..»

– Да, – хрипит он, одолев уже половину разделяющего их расстояния. Мегера, сидящая на краю огромного скального обломка, находится теперь в пяти локтях от него.

– Так узнай всю меру... моей любви... к тебе...

«...Любовь – это... боль... печаль...»

Юноша успевает сделать два шага, прежде чем ощущает сгущение белизны, предшествующее очередной вспышке. Но если путь к жене лежит сквозь пламя, он должен его пройти.

«...никогда... ни у кого... такой любви...»

– Что ж, прекрасная мысль, – голос Мегеры звучит прерывисто, и за ним угадывается тревога, угадывается чувство утраты.

Креслин заставляет себя сделать еще шаг.

Пламя уже не шипит, а ревет. Оно струится по жилам, заполняет все его естество; жгучая, яростная белизна слепит глаза. Он валится на валун, едва успев выставить руку, и боль, обычная боль от ушиба, воспринимается им чуть ли не как избавление. Скрежещут сжатые зубы, но юноша поднимается и, шатаясь, шагает снова.

– Взгляни... на свои руки.

Креслин и без того знает, что они обожжены, словно были засунуты в очаг. С трудом удерживаясь на ногах, он подается вперед и, схватив Мегеру за локти, тянет на себя, так что его пальцы соскальзывают на ее запястья.

Снова шипит пламя.

Слышится стон, но кто из них двоих стонет, Креслину уже не разобрать. Он заключает Мегеру в объятия. Она соскальзывает с валуна, но он удерживает ее, чувствуя, как его подошвы погружаются в мягкий песок под их общей тяжестью.

Боль, но уже иная, пронзает плечо, в которое впиваются ее зубы. Он пытается отстраниться, и ее колено, метившее в пах, ударяет его в бедро.

– Ты связал меня так... как никто... никогда...

«...не покорюсь... даже тебе...»

– Я точно так же... связан... и сам, – задыхаясь под стать ей, с трудом выговаривает Креслин.

– Не так. Совсем иначе. Ты выбрал это сам... Я – нет.

«...все иначе. Ты сам решил связать себя со мной. А я не решала, у меня выбора не было...»

Слова Мегеры – и произнесенные вслух, и звучащие в голове Креслина эхом ее мыслей, леденят его кровь, заставляя в ужасе отпрянуть и отступить на шаг.

– Ты сам решил! – слышит он вновь и вновь. – Ты выбрал это... я – нет. Ты выбрал... я – нет. Я не решала, у меня выбора не было. Выбора не было...

Юноша не видит ни набегающих на берег и откатывающихся волн, ни кружащих над головой белых чаек. Глаза его полны слез. Он молчит – у него нет слов.

Потому что Мегера права. Мегера права.

«...права... права... права...»

Связав себя с ней, посягнув на ее мысли и чувства, он совершил очередной акт насилия, ничуть не лучший, чем насилие плотское.

Спотыкаясь, шатаясь, ничего не видя перед собой, Креслин бредет прочь, сам не зная куда. Да в этом и нет нужды, так как идти ему некуда.

Мегера права, а у него нет ни слов, ни желаний.

«...уходи... нет... сама не знаю... не хочу, чтобы оставался... не хочу, чтобы уходил... будь ты проклят... будь проклят!..»

Уйти Креслин не может, как не может вымолвить хотя бы слово, как не может видеть сквозь туманящие взор слезы.

Все это время она боролась с ним, но боролась лишь за свою свободу – пыталась убежать, как пленник или посаженный в клетку зверек. Даже нападая, она в действительности защищалась, желая только бежать.

Юноша сознает, что точно так же, как он никогда не увидит воочию ледяного шпиля Фрейджи, так не дано ему будет коснуться любимой женщины. Женщины, которую он, даже не притронувшись к ней, подверг насилию.

Волны вспениваются у самых его сапог, но не достигают их, как ему никогда не удавалось понять Мегеру, достучаться до нее. Ему кажется, что окутанное золотистой дымкой солнце прячется за темные тучи, а прохладный ветерок не приносит облегчения ни его обожженным рукам, ни опаленной душе.

Мегера стоит, словно окаменев, и взгляд ее устремлен в море. Креслину нечего ей сказать. Он не может удержать ее, не может взять на себя боль, которую ей причинил. И он делает то единственное, на что способен сейчас, – поет старую песню.

 
...На побережье восточном, где пены белые клочья,
Прислушайся к песне ветра, к земле опустив очи,
Солнечный свет ясный любит ветер восточный,
А западному милее тьма и прохлада ночи.
А северный ветер студеный веет один где-то,
А я, тобою плененный, дневного боюсь света.
Сердце мое похищено тобою в ночи ненастной,
И огни, тобою зажженные, дольше солнца не гаснут...
...Дольше солнца не гаснут, там, где пены белые клочья,
Так послушай же песню ветра, к земле опустив очи...
 
 
Пусть, как прежде, не угасают
До рассвета твои костры,
Но уж смерть меня поджидает
На холодной вершине горы,
Ибо ветер стальной ярится
И доносит правду о том,
Чего не могу я добиться
 
 
...Чего не могу добиться там, где пены белые клочья.
Так послушай же песню ветра, послушай, потупя очи!
Ибо это правда печальная —
То, что было сказано мною,
И к любви твоей изначально
Я стремился всею душою;
И пусть ты мне сердце терзала,
И пусть ссорились мы немало,
Но едва ты меня покинула,
Жизнь моя никчемною стала.
 

 
Да, совсем никчемною стала, там, где пены белые клочья!
Так послушай же песню ветра, опустивши к земле очи!
Да, послушай же песню ветра, опустивши к земле очи...
 

Допев, Креслин умолкает и застывает, обхватив словно сведенными судорогой руками посеревший от жара камень и не замечая хода времени. Над головой начинают сгущаться тучи, хотя он не призывал ветра. Как не призывала и Мегера – ему известно, что теперь она знает все, что и он. Если не больше.

– Нет... Есть одно, чего я не знаю, – тихо произносит она, но Креслин не двигается.

Лишь через некоторое время он спрашивает, но не о сказанном ею только что, а о другом:

– Почему ты никогда не отвечала мне ударом на удар?

«...потому что... потому что ты меня любишь...»

Да, эта любовь безумна и невозможна, но он любит ее. Любит, хотя никогда не сможет прикоснуться к ней, не сможет удержать ее возле себя.

– Ты сможешь, мой суженый.

«...суженый...»

То, что Мегера сдвинулась с места, Креслин осознает, лишь когда она оказывается рядом с ним.

– Почему?

«...потому что ты любишь меня. И потому, что я никогда не могла бы полюбить никого другого...»

– Ты заслуживаешь не только быть любимой, но и любить самой, – эти слова даются юноше нелегко; он сознает, что, возможно, отталкивает ее, но считает себя обязанным быть с нею честным, чего бы это ни стоило. Особенно сейчас. Только сейчас он понял, что, думая, будто был честен с нею прежде, он заблуждался.

– Не отпускай меня. Пожалуйста...

«...всегда боролась с тобой... но ты уже знаешь... не отпускай...»

В горле его ком, а к глазам вновь подступают слезы.

– Ты не ошибаешься?

На сей раз молчит она, да и зачем слова, если она уже обхватила руками его шею и, всхлипывая, припала к его плечу.

«...любить так трудно...»

– Ты просто не отпускай меня... не отпускай...

«...не отпускай...»

– Никогда...

«...никогда...»

Волны с тихим шелестом набегают на берег и откатываются назад, а мужчина и женщина идут по песку в сторону далеких Башен Заката. Они молчат, окруженные черным свечением, видеть которое, кроме них самих, дано лишь немногим. Один-единственный солнечный луч падает на песок, но тут же исчезает, словно уступив им дорогу.

Западный небосклон затянут грозовыми тучами, отчего Башни Заката кажутся меньше.

Но они остаются на своих местах, а плотные штормовые облака образуют над ними некое подобие черной арки, по направлению к которой идут эти двое, душа в душе и рука в руке.