Текст книги "Ночь над прерией"

Стоунхорн с трудом держался на ногах, но он крепился из последних сил, потому что получил разрешение быть для своих товарищей переводчиком. Обвинение против него было наиболее тяжелое, но его «полное признание», которое полиция приписывала действию дубинки, и его точные юридические определения настолько облегчили допрос и протокол, что не возникло никаких затруднений. Джо как переводчик не стеснялся переделывать показания на свой лад и облегчать людям судьбу. А почти каждый индеец демонстрировал такой скверный английский, что приходилось пользоваться переводчиком.

По окончании допроса, ранним утром, арестованных стали отпускать для того, чтобы уже потом, в день суда, привлечь, в зависимости от обстоятельств, в качестве обвиняемых или свидетелей. Джо Кинг был направлен в камеру предварительного заключения. Он размышлял, надо ли ему просить уведомить Квини. Зять и все другие, с которыми он об этом говорил, не советовали, а теперь он и сам решил от этого отказаться. Как он слышал, против всех предполагалось ускоренное судопроизводство. Один судья, еще неизвестный Джо, должен был вести процесс в Нью-Сити. Как бывшему гангстеру, порвавшему с бандой, Джо надо было считаться и с тем, что в тюрьме его могут преследовать другие заключенные: на защиту тюремной администрации такой человек, как он, рассчитывать не может.

Квини эти дни была одна. Спала немного, но регулярно посещала школу.

Ее усталое лицо понемногу все более и более худело.

Миссис Холленд пригласила однажды Квини поесть в комнату дирекции.

– Квини, что с вами?

– Пегий пропал… и кобыла.

– Ваши лошади, да. Как это произошло?

– Выпустили… пропали… может быть, украдены…

– Боже! Кто мог…

– Гарольд Бут. Больше некому! Муж ищет…

– Ищет?..

– Ищет лошадей.

– А мы ищем Гарольда Бута. Мистер Тикок похудел, очень переживает заявление вашего мужа, что он, Теодор Тикок, под присягой дал ложные показания, возможно даже заведомо ложные! Должность Тикока как учителя, его пенсия, вообще его существование – все поставлено на карту. Он хочет прояснить дело показаниями Гарольда Бута, но Гарольд Бут не реагирует ни на одно письмо, ни на частное, ни на письмо школы.

– Я сообщила, что лошадей украл неизвестный, – сказала Квини.

– Я буду писать отцу, Айзеку. Возможно, он все же еще властен над сыном. Гарольд был такой хороший ученик, такой приличный человек. Это просто непостижимо, что он стал пьяницей. Вы хотите ехать домой, Квини, или вы полежите в медпункте? Марго Крези Игл придет сегодня из-за нескольких пустяков в интернат – один ученик вывихнул большой палец или сломал и тому подобное.

– Я лучше побуду на занятиях.

– Тогда побудьте пока тут со мной. Я возьму вас потом в ваш класс, у меня как раз там следующий урок.

Квини осталась сидеть на стуле с подлокотниками. Наступившее в комнате спокойствие продлилось, однако, всего несколько минут. Постучала секретарша и сообщила:

– Мистер Гарольд Бут, можно ему поговорить с вами?

Директриса вопрошающе взглянула на Квини.

– Да, – сказала та, – лучше, если я при этом буду, если вы позволите.

– Просите заходить. – Миссис Холленд без слова удовлетворила желание Квини.

Вошел Гарольд Бут.

Так как он был не пьян и держался прямо, он производил благоприятное впечатление. Его правая рука была по всем правилам забинтована и покоилась на перевязи. Выглядел он похудевшим, и лицо у него было серое. Но одет он был чисто, на голове ковбойская шляпа. Когда он увидел Квини, он не мог скрыть своего замешательства, однако никто бы не мог сказать, что неожиданность эта для него неприятна.

– Садитесь, мистер Бут. Благодарю вас, что вы все же пришли. Мистер Тикок настоятельно хочет побеседовать с вами.

– Я готов, миссис Холленд. Если чем-нибудь смогу быть полезен.

В этом голосе звучала уверенность.

Квини на момент закрыла глаза, чтобы справиться со своими чувствами.

Был вызван Теодор Тикок. Он тоже удивился присутствию Квини, но, казалось, тоже не возражает и даже обрадован, если мимика его соответствовала его чувст-вам, а это обычно так и бывало у Теодора Тикока.

– Бут! – воскликнул он. – Наконец-то! Ну, скажите же вы мне, о чем я вас просил, когда давал конверт, в котором лежали деньги?

– Вы просили снести конверт в седьмой класс…

– …и положить его там в выдвижной ящик учительского стола.

– Этого я уже не помню, мистер Тикок. Снести конверт в седьмой класс, так вы сказали.

– Может быть, может быть, Бут. Но поскольку речь идет о моем поручении, это же было, конечно, само собой разумеющимся.

– Это было само собой разумеющимся, мистер Тикок. И я положил конверт на учительский стол. Выдвижной ящик – это не было само собой разумеющимся.

– Я же спросил вас, выполнили ли вы мое поручение.

– Наичестнейшим образом. Я положил письмо на учительский стол в седьмом классе. Класс был еще совсем пуст. Кто письмо потом доставил на место Джо Кинга, он сам, как посчитал судья, несмотря на его отрицание, или таинственный незнакомец, этого я, конечно, тоже не могу знать.

– О боже! Этого вы тоже не можете знать! Письмо лежало на виду…

– …на вашем учительском столе, мистер Тикок.

– Это вы, значит, на процессе…

– …на процессе я так и сказал, мистер Тикок. Меня тогда не как свидетеля допрашивали. И это я указывал в протоколе у мистера Эда Крези Игла. Сегодня утром.

– Вы указали?

– Да, я это сделал. Я считаю это правильным. Ведь может случиться, что снова будет возбуждено дело.

Лицо Теодора Тикока помертвело. В нем и следа не осталось от того властного выражения, с которым он всего лишь несколько лет назад бесцеремонно правил своими учениками.

– Ну… мне, пожалуй, надо… надо идти… У меня урок в одиннадцатом классе.

Директриса не задерживала его. Тикок попрощался.

Гарольд Бут повернулся к Квини.

– Миссис Квини, не уделите ли вы мне минутку? Я хочу вам кое-что сказать, и здесь это сделать лучше, чем где-нибудь в другом месте.

Квини безучастно молчала.

– Говорите, Бут. – Директриса строго смотрела на Бута.

Он уставился в пол и облизывал губы, как будто бы они у него пересыхали.

– Сядьте, Бут.

– Спасибо. Лучше уж я постою. Миссис Кинг, когда я сегодня был в суде, чтобы сделать заявление о злополучном почтовом конверте с деньгами Тикока, я услышал, что вы сообщали о краже лошадей. И вы при этом высказали такие соображения, которые наводят подозрения на меня. Но я же не крал ваших лошадей. В конце концов, у нас есть свои лошади на ранчо. В предшествующую ночь у меня, наверное, неудобно с вами получилось, миссис Кинг, и я сожалею об этом. Я не знаю, можете ли вы простить меня. Я был немного пьян. Такого не должно быть. Но только немного. И это, конечно, привело к денежному штрафу. Это я тоже указал в протоколе. Ваш муж выгнал вас из дома и орал и шумел там, а вы стояли снаружи в холодной ночи. Я это видел и слышал, и я хотел вас пригласить к нам, чтобы у вас ночью была бы крыша над головой. Разве не так? У меня были лучшие намерения, но, наверное, ночью это оказалось не совсем ясно.

Гарольд Бут сделал паузу.

Квини молчала с безучастным выражением побежденной.

– Вы меня тогда неправильно поняли, миссис Кинг. Хотя я все же говорил, что вам нельзя оставаться всю ночь на улице, а что надо идти со мной. Но вы, вероятно, по запаху поняли, что я был пьян – этого не должно было быть, – и вы ужасно меня испугались. Когда я к вам подошел, вы меня, ни слова не говоря, пришили ножом к стене. Вы были совершенно сбиты с толку. После этого вы убежали в загон и совершили на жеребце прыжок через ограду.

Действительно, это был грандиозный прыжок. Ограда для такого жеребца недостаточно высока. Это объясняет все, не так ли? Вероятно, Пегий захотел налететь на карего, который стоял привязанный к колу снаружи. Оба жеребца ненавидели друг друга и даже боролись друг с другом. Этим объясняется побег карего. Кобылы, естественно, пошли с жеребцами. Я хотел вам это объяснить, даже только лично вам, миссис Кинг, потому что я сегодня очень далек от того, что вы обо мне думаете. Поэтому я так рад возможности с вами здесь спокойно поговорить. На нашем же ранчо меня просто травят. Поэтому я время от времени ухожу теперь прочь, к одному из моих зятьев. Я в суде показал и сообщил, чего я добивался.

В этом нет никакой скрытой опасности. Нет сомнений, что виновник не уйдет от возмездия.

– Где Пегий? Где вторая кобыла? – выдавила из себя Квини.

– Дорогая миссис Кинг, откуда же я могу знать! Но я желаю вам от всего сердца, чтобы Пегий скоро снова нашелся и был бы пойман; это великолепное и наверняка очень дорогое животное. И кобыла немногим ему уступает. Да, вот это я и хотел вам еще сказать. Билл Темпл ждет меня на своем служебном автомобиле. И передайте своему мужу, что он должен выкинуть из головы свои фантазии. Я не клал конверт на его место, как он публично утверждает, и я не угонял его лошадей. И он должен взять себя в руки и не выгонять снова свою молодую жену среди ночи из дома, а потом там орать и шуметь.

– В какого негодяя вы превратились, Гарольд, в какого лжеца…

Квини попросила миссис Холленд вывести ее, потому что ей стало плохо. Ее одолела тошнота.

Пришла Марго и уложила ее, дала ей слабое успокоительное и укрепляющее средство. Квини с часок поспала.

Во второй половине дня Марго отвезла ее на своем автомобиле домой. Квини написала дома еще одно письмо, всего несколько слов, и попросила Марго взять его с собой, отдать в поселке агентуры на почту.

– Эйви заедет посмотреть карего, – пообещала Марго. – Он такой же хороший врач для зверей, как и для людей. Кусаная рана выглядит плохо.

– Вообще все, Марго, выглядит плохо. Хотите вы или не хотите, Гарольд стал большим негодяем.

Когда Марго Крези Игл попрощалась и уехала, Квини шмыгнула в дом. Она уже собралась отдохнуть, но тут, как птица острым клювом, застучала в голову мысль. Тогда она подхватилась, накормила белоснежных, светлоглазых кроликов, вылила карему остаток воды и пошла с двумя ведрами к колодцу на ранчо Бута, чтобы принести воды. Не показалось никого из семьи.

Квини узнала на следующий день, что Гарольд исполнил свое намерение и оставил резервацию, и она надеялась, что он надолго останется вне ее, и это в той или иной степени скажется на его родственниках. Новых его налетов она на следующей неделе не ждала. И осталась поэтому на своем ранчо. У нее было чувство, что здесь она будет ближе к своему мужу, чем в школьном интернате, к тому же она опасалась простодушной болтовни соучеников, маленькие заботы которых были так далеки от нее. Она могла бы экономить бензин, если бы переехала в интернат. Но материальные заботы в настоящее время не страшили ее, потому что она получила значительный аванс за фриз в школьном зале. В остальном она спокойно существовала и каждый день ждала, что вот-вот вернется наконец ее муж. Квини послала в местную газету Нью-Сити объявление о Пегом и кобыле и в нем предостерегала от покупки этих лошадей. Но Квини сама не читала газету и о событиях в Нью-Сити, в которых был замешан ее муж, ничего не знала. Эйви, когда он приехал воскресным утром, чтобы осмотреть раны карего, доставил ей только вырезанное объявление.

Квини помогала ему и держала животное, пока Эйви смазывал и заклеивал рану.

Прежде чем распрощаться, он спросил:

– Слышали вы что-нибудь о вашем муже?

– Нет.

– Это удар, для вас обоих большой, и я сочувствую вам, очень сочувствую!

Квини ничего не ответила.

– Как живется вам тут одной, миссис Кинг?

Квини пожала плечами:

– Хорошо.

– Ваша мама снова дома, но она еще очень слаба. Это был действительно тиф, поэтому вам и вашему мужу не надо ее посещать. Еще счастье, что мы ее спасли.

– Да.

– Может быть, вам что-нибудь нужно, миссис Кинг?

– Ничего.

– Я вам привез остаток суммы за картину «Черный бык». – И он вручил Квини доллары. – Нарисуете скоро еще что-нибудь?

– Фриз. К Рождеству я еще перенесу для миссис Холи рисунок на материю. – Квини говорила все это как заведенная кукла.

– Квини, как вы говорите, что с вами?

– Доктор Эйви, я прошу вас, идите. Оставьте меня! Оставьте!

Эйви помедлил еще с минуту, потом вздохнул и подался к своему автомобилю.

– Жаль, что я не могу помочь в устройстве колодца, миссис Кинг!

Квини ушла в дом. Она спряталась. Спряталась от людей и животных, от солнца и от лугов, от кладбища и от Белых гор. Она скорчилась на своем ложе, ничего не готовила, едва ела. Предка Инеа-хе-юкана в своем коротком письме она поблагодарила и написала, что они с мужем не могут воспользоваться приглашением, потому что лучшие лошади убежали. Если старый Инеа-хе-юкан когда-то был индейцем и им остался, он должен понять, что это значит.

Вскоре после этого Квини навестили два молодых человека. Была суббота, осеннее солнце светило мягко и приятно. Оба гостя приехали верхом и застали Квини за заготовкой травы для кроликов. Молодые люди были в возрасте Стоунхорна; один, по имени Том, казался ужасно больным, второй выглядел сильным и уверенным. Из того, что они говорили, следовало, что они были друзьями детства Джо, но жили довольно далеко. Том рассказал Квини, что у него туберкулез – он у индейцев с давних пор, как и доныне распространенные дистрофия и глубокий пессимизм, – но что отец не захотел с ним расставаться и не отправил его в больницу уайтчичунов, где уже много месяцев с такой же болезнью лежит мать. Так он постепенно и угасал. Он был уже очень худ и изможден.

– Он поступил как вождь.

Квини взглянула удивленно и вопрошающе, но не получила никакого объяснения. Больного ей было жаль, другой парень тоже вызывал ее симпатию. И она пригласила наконец обоих слезть с лошадей, а когда они достали свои съестные припасы, согласилась с ними перекусить. Все трое уселись позади дома. Карий в загоне стал опять хорошо выглядеть. Его рана почти затянулась. Оба парня восхищались животным.

– Люди говорят, – сообщил больной, – что подлец, который угнал ваших лошадей, подвесил вашему Пегому под хвост огонь. Тут уж животное понеслось как сумасшедшее. Да, на Саттель-ранчо у Маклина видели, как мчался Пегий, будто за ним гнался сам черт. И видели, что с огнем. Прямо застрелить надо негодяя.

– Они уже увезли его на служебном автомобиле к своим родственникам в надежное место.

– Такие они есть и такими останутся. У старого же Бута есть деньги. Он наполовину белый. С его деньгами Айзек может и скот покупать, и ранчо арендовать. Но в церкви я слышал: кто что-то имеет, тому надо еще больше давать; а кто ничего не имеет, у того надо отбирать последнее. Такие они есть и такими останутся. Я только боюсь за Джо.

Квини могла бы ответить: я – тоже. Но она не хотела признаваться в своем горе.

Она не могла об этом говорить ни с одним человеком, и тех, кто приходил к ней, чтобы сообщить, что они знали, или думали, что знали, отпугивало ее отчуждение. Итак, она осталась одна и вернулась к тайнам своих картин. Фриз хорошо продвигался вперед. Два молодых индейских художника, пришедшие из провинции, приступили к исполнению в натуре, которое для Квини было бы слишком утомительным. Так возник на стене актового и одновременно спортивного зала школы полный выразительности фрагмент из истории индейцев прерий: свободная жизнь, договор, порабощение. Это была трагическая история, ничего радостного.

Да и с чего бы Квини рисовать радость? Она вообще почти утратила интерес к фризу и геометрическим орнаментам. В ней пробуждалось что-то иное. Она хотела преодолеть свою собственную тайну и боль и больше не покоряться и не приспосабливаться к законам вне самой себя. «Может быть, я была флюгаркой под ветром? – спрашивала она себя. – Но если налетит буря, можно и не выстоять!» Это она уже понимала.

Что-то пробуждалось и бродило в ней. Школьные уроки стали для нее тяжкой обязанностью, потому что они отвлекали ее от размышлений и от избранной работы. Ее успеваемость падала, хотя в любом случае оставалась не ниже средней. Но то, что было в ней самой – внутри ее, могло возобладать только в часы, когда она возвращалась из школы и после торопливого завершения дел на ранчо могла убежать наверх под навес между соснами, там она сидела, спрятавшись, и набрасывала свои первые эскизы. Это должна была быть темнота – картина, трудная для понимания белых людей. Это должна была быть ночь, коричнево-сине-черная ночь, земля и небо во мраке и желтое сверкание огня. И чтобы фигуры танцующих были не чем иным, как вариациями темноты. Такой должна она быть – большой, сильной, ожесточенной и внушающей надежду картиной.

Квини старалась. Один эскиз следовал за другим. Но все было не то: или слишком реалистично, или, наоборот, слишком затемнено. Ясность должна быть в этой темноте, ясность для тех, кто знает ночь и день. Это была нелегкая задача; она чувствовала ее как тяжесть на шее, но она не могла стряхнуть эту тяжесть, она даже не хотела ее стряхнуть. В том, что она хотела сделать, была заложена сила, и так ей легче было переносить одиночество и страх, и она никого не просила о помощи. Еще не просила.

Время от времени, когда она ночью лежала на одеяле и снаружи кричали сычи, она сжималась и вспоминала, как они с Джо Кингом, которому в тот день сняли наручники, шли по улице агентуры. Она слышала опять его голос и его слова: «Я им тоже даю время. Если оно пройдет для них бесполезно, у тебя не будет мужа, Тачина. Но тогда они узнают, что такое Джо Кинг».

В такие часы Квини громко стонала. И не было никого, кто бы ее слышал, никого, кого бы она стыдилась. И такие часы наступали все чаще и чаще с тех пор, как она повстречала у колодца на ранчо Бутов Мэри.

Колодец был быстро, как и обещали Эйви и фирма, углублен, оборудован, покрыт и снова огорожен забором, так что Квини могла брать воду, не проходя через пастбище ранчо Бутов. Она сделала отныне своим подтвержденным правом пользоваться колодцем регулярно. Семейство Бут старалось, когда приходила Квини, не показываться. Только однажды Мэри тоже демонстративно подошла за водой и сказала:

– Гарольд хорошо работает у зятя, становится опять порядочным человеком. Надеюсь, можно будет о твоем Джо скоро сказать то же самое. Это же просто ужасно.

Квини почувствовала, что Мэри знает что-то неизвестное ей, но спросить постеснялась. Однако беспокойство побудило ее другим способом выудить известие.

– В самом деле так ужасно?

– Ну, как ты это еще назовешь – ужасно или нет – не только драться, но ещее и стрелять, это было неумно даже если бы он один против многих. Тремя годами тут не отделаешься, это было бы даже еще милостиво.

– Ты думаешь…

Квини пошла.

В ней росла новая жизнь. Она не получила никакого вреда.

СТАРЫЙ ИНДЕЕЦ

Однажды Квини позвали к миссис Холленд без всякого для нее видимого повода. Директриса, как и обычно выпрямившись, сидела за своим письменным столом, и, видимо, ей было тяжело сказать то, что она хотела сказать.

– Квини, я должна вам, с сожалением, сообщить, что ваш муж замешан в большой драке в Нью-Сити. По делу проходит тридцать один обвиняемый, состоялось ускоренное судопроизводство, и ваш муж приговорен к трем месяцам заключения. Удивительно мягкое наказание. Необыкновенно мягкое, если еще принять во внимание, что он при задержании оказал полиции сопротивление. Четверо полицейских с трудом справились с ним и были вынуждены применить крайние средства. Они имели право застрелить его. Страшно неприятное дело. Ваш муж заявил, что по состоянию здоровья не может принять участия в процессе, а также не может находиться под арестом; он открыто во всем признался, и приговор сразу же вступил в силу. После трех недель заключения он условно освобожден. Это еще одно большое смягчение наказания. Арест оканчивается послезавтра. Наша полиция заедет за вашим мужем и сразу же доставит его в резервацию, с тем чтобы пресечь скитание, к которому он, конечно, снова привык. Действительно, пресечь. – Миссис Холленд остановилась.

– Почему я раньше об этом не знала? – спросила Квини. – Я могла бы навестить мужа.

– Конечно, моя милая, но он и сам не хотел с вами говорить. Также и полиция племени только теперь просила меня вас информировать, потому что так легче для вас. И еще вот что: вашему мужу запрещено во время испытательного срока в течение года иметь огнестрельное оружие. Его пистолет остается на это время под арестом. Есть у вас еще дома огнестрельное оружие?

– Мой пистолет и мое охотничье ружье. «

– Вы их должны сдать, Квини, ведь ваш муж может легко ими воспользоваться.

– Я ничего не отдам, кроме как в судебном порядке. Мы живем уединенно, я должна иметь возможность защитить себя.

Миссис Холленд взглянула удивленно:

– Что за тон, Квини? Впрочем, как хотите. Это не мое дело – с вами об этом спорить. Итак, послезавтра прибудет ваш муж, и, так как вы, кажется, задумались, вы хотите его, конечно, встретить у полицейского участка агентуры. Я освобождаю вас послезавтра от школьных занятий.

– Спасибо.

– Пегий и кобыла нашлись. Получено письмо. Животные будут доставлены. Нашедший, конечно, потребует возмещения его расходов, и еще полагается заплатить вознаграждение за находку.

– Мы посмотрим, миссис Холленд.

– Вы не рады, Квини?

Директриса посмотрела еще какое-то время на свою ученицу, которая так изменилась, и подумала:» Надо бы Квини остаться у нас в интернате или возвратиться в художественную школу. Этого слишком много для нее «.

Через день арестантский автомобиль полиции племени прибыл из Нью-Сити в поселок агентуры. Хаверман сидел с Кэт Карсон в комнате, предстоял обеденный перерыв, прием посетителей был окончен.

– Упрямого обуздать не так легко, – сказала миссис Карсон.

– Это же просто невозможно! Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Он был и остается бандитом, и это для него плохо кончится. Спрашивается только, что он еще выкинет. – Хаверман вложил в последние слова серьезную озабоченность.

Сэр Холи тоже заметил машину и дал мисс Томсон, которая только что получила у него последнюю подпись, указание:

– В случае если явится Джо Кинг, я не желаю с ним разговаривать. Я достаточно вступался за него и за его дело. Теперь уж пусть он сам сперва себя как следует проявит после такого рода рецидива.

Секретарша кивнула головой в знак согласия.

Из совета племени Дейв де Корби, окна у которого выходили на улицу, увидел машину, замедлявшую ход, чтобы остановиться. Дейв поднялся и со степенным выражением обратился к Фрэнку Морнинг Стару:

– Ты видел? – сказал он. – Теперь опять пойдут неприятности. Его ничто не исправит.

– Ваше управление по экономике, конечно, нет, Дейв. Но придет время, я возьмусь за Джо. В случае, если вы его до того полностью не погубите.

– Фрэнк, что это значит?

– Ты можешь мне не рассказывать, Дейв, я в этом искушен, и я знаю ответ. Ваше управление – его не переносят сильные люди.

Арестантская машина остановилась перед маленькой полицейской кутузкой, рядом с домом суда. Большой и маленький полицейский открыли дверь и кивнули Джо Кингу:» Выходи!»Тот двинулся было, но вдруг задумался, не стоит ли ему и тут что-нибудь выкинуть, но он увидел на улице Квини, похудевшую, побледневшую, с намеком на те изменения, которые претерпевает женщина в ее положении, и сделал то, что требовали полицейские. Он был препровожден в дом суда и там проведен в комнату председателя суда. Он слышал, что Квини вошла вслед за ним, но полицейские закрыли дверь комнаты у нее перед носом, и ей пришлось остаться в коридоре.

А Джо Кинг стоял перед старым судьей, перед Эдом Крези Иглом и Рунцельманом.

– Джо Кинг, – начал старый судья, – вы доставлены к нам обратно после того, как недавно снова совершили наказуемый поступок и подчиняетесь в течение года не только общим правилам резервации – например, запрещению пить, – но и находитесь под особым наблюдением. Вы будете регулярно являться в агентуру. Имеются у вас какие-либо заявления?

Джо Кинг молчал. Он был очень худ. Вокруг рта залегли новые складки, или, может быть, это только усилилось выражение ненависти и презрения, презрения также и к самому себе и ненависти к себе самому.

– Хотите вы что-нибудь сказать?

Джо Кинг молчал.

– Мы думали, что вы не будете нарушать законов. У вас молодая жена… но что толку для вас в словах или в помощи! До сего времени – ничего. И снова к вам проявлено незаслуженное снисхождение, просто невероятно мягким наказанием отделались. Возьмите вы наконец себя в руки, усердно работайте.

Джо Кинг молчал.

– Можете идти.

Джо Кинг повернулся и вышел.

Его встретила Квини. Она приехала не в кабриолете, а на карем. Она сказала:

– На той стороне у Фрэнка Морнинг Стара в гараже Пегий и кобыла.

Джо тоже ничего не ответил на это, но пошел с Квини к новым индейским домам. В гараже около дома Фрэнка стояли оба животных, невредимых, в неплохом состоянии.

Пегий приветствовал Джо всеми знаками задорной радости: топал копытами, фыркал, пританцовывал – и нашел все же какой-то отклик. Джо вывел обоих лошадей наружу. Так как у Квини был карий, Джо вскочил на Пегого и повел кобылу в поводу.

Так оба и начали путь домой, не проронив больше ни слова.

К вечеру они приехали.

Стоунхорн позаботился о лошадях. Воды Квини наносила достаточно, и она купила много мяса. Теперь она жарила его на печке, а муж все осматривал.

Первое, на что он обратил внимание, были ружье и пистолет.

– Я думаю, этого больше не должно быть тут, а?

– Это мое оружие, Стоунхорн. Еще нет предписания, что я должна сдать свое оружие.

Он слегка усмехнулся, но это была невеселая усмешка.

– Твоя кобыла околела. Жаль животное. Она была жеребая.

У Квини на глазах выступили слезы.

– Вот, теперь реветь. Тут уж ничем не поможешь. Что хочет этот малый за Пегого и за вторую кобылу? За стоимость корма и доставки? И вообще, кто поймал животных?

– Я не знаю, Джо.

– Странная вещь. Ну да, червяк из яблока еще выползет. Ты знаешь, что говорят тут о Гарольде Буте?

– Да. Подлец.

– Ты того же мнения о нем? Об этом честном человеке!

– Я того же мнения, Джо.

– Ты выбрала себе не того мужа, Квини. С Бутом бы у тебя пошло лучше.

– Фу, Джо, не издевайся ты надо мной. Ты бы тоже мог жениться на Мэри и был бы теперь зажиточным ранчеро с колодцем.

Они поели. Стоунхорн был голоден и ел быстро, но без радости, а потом, казалось, у него возникла какая-то боль, в которой он не хотел признаться.

Ночью на постели Квини снова почувствовала рядом с собой человека, которого она так долго и в таком отчаянии ждала. Она положила голову на его плечо, как в ту первую ночь в прерии, и он понял, что она рядом с ним чувствует себя в безопасности, что было для него неожиданным. Дважды Квини с криком вскакивала во сне, потому что ей снилось, что ее мужа больше нет рядом с ней.

Следующий день был субботой. Квини поэтому не надо было идти в школу. Она долго спала. Проснувшись, она обнаружила, что в постели одна. Дверь была немного приоткрыта. Она надела только свое зеленое платье, хотя в эти осенние дни было уже достаточно холодно, и выскользнула босиком на улицу.

Стоунхорн стоял неподалеку от дома вполоборота к загону и смотрел на лошадей. Он не заметил ее, и она видела, что у него на глазах слезы.

Она уселась на траву тут же, где остановилась. И он тоже наверняка не заметил этого движения.

Стоунхорн долго еще оставался на месте, потом пошел к карему, который приветствовал его.

Оба этих первых дня их совместной жизни и последующие дни, когда Квини уже пошла в школу, Джо работал. Он освободил Квини от доставки воды, брал карего из загона и осторожно ехал далеко на ручей, в котором снова было немного воды. Ничто иное его не интересовало: ни визит юных друзей, о котором Квини рассказала ему, ни деньги, которые она заработала, ни картина, которую она собиралась нарисовать, ни забота Эйви о карем, ни технический доклад о перспективах бурения колодца в расположении ранчо, который он должен был оплатить. А разговоры о Гарольде Буте, его нынешнее местопребывание – об этом он был хорошо осведомлен. Однажды воскресным утром Квини пустила своих четырех разжиревших и отяжелевших кроликов на луг наверху у сосен пастись и стерегла их с прутом. Джо с карим собрался на пастбище, но задержался, чего обычно не делал, и вдруг заговорил:

– Мы подрались. Несколько голодных, несколько пьяных, а кто-то был и голоден, и пьян. Нас обругали. Я должен был помочь нашим. Приговор мне действительно был мягким. Я уже прикинул, что мне грозили годы, а они дали месяцы.

Квини провела рукой по глазам.

– И хорошо, что ты об этом ничего не знала. Теперь, через три недели, они выпустили меня, дали испытательный срок. Это прямо необъяснимо. Они без единого слова зачли мне в оправдание то, что, хотя четверым полицейским в конце концов удалось избить меня даже более жестоко, чем это у них принято, я не стал на них жаловаться. Кроме того, я взял на себя кое-что из того, в чем можно было обвинить других.

– Тот больной юноша, который был здесь, сказал:» Джо держал себя как вождь «.

– Я считал, что для меня это не имеет такого уж значения, а судья сказал, что я облегчил ему работу. Этот судья – Майкл Элджин – удивительный человек. Чистокровный белый, но вырос в Оклахоме3737
  Штат Оклахома до 50 – х годов нашего века отличался большим числом поселений различных индейских племен, наличием резерваций. До 1854 года это была так называемая индейская территория.


[Закрыть]. Он немного знает нас, индейцах, и даже женат на чероки. Он допрашивал не так, как полицейские, он постарался выяснить, отчего я вмешался, и в приговоре указал:»… за нанесение телесных повреждений при оказании помощи… «Немного таких, как этот Элджин. Он, кажется, понимает… – Джо подыскивал нужное слово, и Квини молча ждала, – кажется, понимает, что резервация – тоже своего рода тюрьма со внешними работами, и работа здесь с опекунами на шее уже достаточное наказание. – Джо усмехнулся, и усмешка эта была горькой. – Я и сам еще не знаю, что из этого всего выйдет.

Квини тяжело вздохнула, вспомнив пережитые страхи и избавление от них.

– Я тебе еще не говорила, Джо, что Пегий пронесся галопом мимо ранчо Саттеля, ему кто-то подвязал под хвост огонь, так что он носился как сумасшедший.

– Да, это старая штука. Но парень снова напал на меня врасплох. – И Джо уехал.

Квини знала, кто подразумевается под» парнем «.

Человек, который должен был получить плату за доставку Пегого и кобылы, все еще не давал о себе знать.

Хотя Джо внешне оставался спокоен, изо дня в день справлялся со своей скромной работой и полиция, суд, совет племени и суперинтендент за прошедшую неделю никакого повода к недовольству не обнаружили, но в душе Квини нарастала тревога. Она знала, что Джо Кинг, даже если и оба украденных животных возвращены, недолго сможет жить ковбоем при трех лошадях, да еще под надзором суперинтендента. Что-то должно произойти, или он погибнет. Он ел, но это не шло впрок. Он бегал, но это не укрепляло его. Он был приветлив с Квини, но это было как прощание. К огнестрельному оружию он не прикасался. Хищные птицы и фазаны, оставленные в покое, кружили у ранчо. Он ходил вниз, к колодцу Бута, за водой, но если появлялась Мэри, он ее не приветствовал. Он сообщал в агентуру, что он на месте, но не говорил там обычно ни с кем ни слова. Когда Марго Крези Игл при ее регулярном объезде, которые входили в обязанность службы здравоохранения, навестила также и Кингов, Джо случайно был дома, но держался так, словно ее тут и не было.