Текст книги "Гид по чаю и завтрашнему дню"

Я кружусь и плавно двигаюсь в молчаливом танце, словно я Клара, а кусок свинины – мой рождественский Щелкунчик. Я побеждаю: шея моей жертвы покрывается красными пятнами, и ему приходится скрывать свой смех за явно фальшивым приступом кашля. Когда клиент наконец заканчивает и идет на кассу, Орион использует эту возможность, чтобы бросить на меня предупреждающий взгляд, метающий игрушечные кинжалы.

– Опасный ты человек, Лайла Рейес, – говорит он, присоединившись ко мне за дегустаторским столиком.

Я сажусь и задираю рукав полосатого свитера Пилар.

– Должно быть, моя наклейка с предупреждением стерлась.

– Ха, черт возьми, ха. – Он стискивает зубы, словно пытается сохранить серьезное выражение лица. У него это не получается. – Вряд ли ты заслуживаешь чашку чая после всех тех кривляний, но я неудачник и ничего не могу с собой поделать. К тому же нам нужно найти твой любимый сорт.

Я заинтригованно наблюдаю, как он берет жестянку с чаем и проделывает те же действия, что и в прошлый раз. Через несколько минут он разливает чай. Этим он наполняет чашки белого и темно-бордового цвета.

– Что это?

– «Ассам», – отвечает он. – Односортовый черный чай, произрастающий в Индии. Попробуй.

Я делаю глоток и говорю:

– Насыщенный и… хмельной. Это самое подходящее слово.

– Точно. Он крепкий, и поэтому его смешивают с «Ирландским завтраком». Это два самых крепких сорта. – Он пододвигает ко мне молоко. Я щедро подливаю его в чашку.

Делаю еще один глоток, чай обволакивает мой язык теплом и ароматом. Понятно, почему британцы с нетерпением ждут этого ритуала каждый день.

– Клянусь, я чувствую вкус страны, из которой он прибыл, и всех растений, что росли рядом. Однако не думаю, что это претендент на мой любимый сорт. Вкусный, но, может, слишком дымный?

– Хорошо, поищем еще. – Он заглядывает в мои пакеты. – Может, прозвучит странно, но у тебя там чертова куча мяса.

Я смеюсь.

– Мистер Робинсон, мясник, взял меня на крючок. Я завтра делаю тонну кубинских сэндвичей. Ты наверняка съешь как минимум полторы, а то и две штуки.

– Как минимум, – предупреждает он.

Мы болтаем, пьем чай, нам легко и уютно. Время плавно течет, как молоко, разбавившее крепкий «Ассам» в наших чашках.

Через заднюю дверь входит мужчина, и мне без представления ясно, что это отец Ориона. Орион плюс тридцать лет равно высокий блондин в легком черном свитере и брюках. Он замечает нас с Орионом, улыбается и подходит.

– Филипп Максвелл, – говорит мне Орион. – Пап, это Лайла.

Мистер Максвелл жмет мне руку.

– Так это ты тот великолепный пекарь, благодаря которому на моем кухонном столе появились вкусные булочки.

– Рада, что они вам понравились.

Орион указывает на меня большим пальцем.

– Если я растолстею и не влезу ни в одни штаны, это будет ее вина. И берегись, пап, она вам с Флорой тоже передаст кубинскую еду.

Его добрые глаза – зеркальное отражение сыновьих.

– Так мило. Наверное, скоро и мне придется с вами бегать. – Его улыбка увядает, когда он достает телефон. – Эллиот разослал это всем владельцам магазинов. Посмотри. Кто-то определенно не заморачивается с поиском галереи для своих работ.

Мы оба наклоняемся ближе, и вот опять – черное граффити на белой кирпичной стене.

– У Эллиота строительный магазин рядом с «Фарлейс». Это его задняя стена, со стороны аллеи, – сообщает мне Орион и смотрит на меня пронизывающим взглядом.

Я внимательно изучаю другой приближенный снимок; такой же символ бесконечности плюс несколько других кривых символов, которые не могу различить.

– Похоже на Рота и его команду, судя по твоим рассказам.

– Однако у них всегда получается рисовать этот кошмар и не быть пойманными. Ри, Эллиот хочет знать, чем ты отмыл граффити с магазина Виктории. Позвонишь ему? – Мистер Максвелл зевает и отходит. – Простите, смена часовых поясов. А еще пора делать отчеты. Рад был с тобой познакомиться, Лайла.

– Взаимно, – отвечаю я, затем говорю Ориону: – Если твой отец любит свой магазин хотя бы вполовину так же сильно, как я люблю свою пекарню, ему должно быть очень тяжело уезжать, даже если ему нравится путешествовать.

– Ему тяжелее всего оставлять маму. Что касается «Максвеллс» – магазин уже частично мой. И его отъезды дают мне шанс делать все по-своему. – Он смотрит влево, затем вправо. – Ладно, хватит болтать о моем магазине, когда мы можем поговорить о твоем. Я нашел вашу пекарню в интернете. У вас восторженные отзывы! И у нас определенно одинаковый вкус на дизайн интерьера.

– Спасибо. Сайтом, конечно, занимается Пилар. И да, пару лет назад родители переделали торговый зал. Теперь все в стиле современного индустриализма. Хотя основы еще те, с которых начали мои бабушка и дедушка.

– Старое и новое вместе, – задумчиво говорит Орион. – Смесь, напоминающая современный Винчестер.

– И фиговые pastelitos.

И может, старая дружба между двумя девчонками из Западного Дейда, которая сможет жить только по новым правилам. Если она вообще, конечно, сможет жить.

Глава 17

– Ты же понимаешь, что на кухне от меня пользы как от истукана? – спрашивает Орион через секунду после того, как переступает порог моей территории в «Сове». Он поворачивается, глаза жадно смотрят на ряд кубинских сэндвичей, который я выстроила на разделочном столе.

– Как от истукана, говоришь? – Я провожу рукой в дюйме над плоским грилем. Почти раскалился. – Ты не умеешь делать сэндвичи? Или тебя нужно учить, как резать сыр и намазывать горчицу?

Он бросает на меня неодобрительный взгляд, но раскалывается и прыскает от смеха.

– Господи, как здесь фантастически пахнет. Я пришел на запах, как крыса по мостику.

– Песнь кубинской сирены. Я заманиваю жертв свиным жиром.

– Значит, я не жилец. – Орион моет руки. Подмигивает. – Но это того стоит, если я успею поесть перед своей кончиной.

Он встает сбоку от меня. Я кладу перед нами две булки кубинского хлеба и передаю Ориону горчицу.

– Реми и Джулс не смогли прийти?

– Реми работает в вечернюю смену в таверне «Бридж Стрит» – это их семейный паб, а у Джулс репетиция с «Голдлайн». Но я сказал про свинину и домашний хлеб, и думаю, они пролили немало слез в общем чате.

– Bueno. Никому не нужно переживать, что я их не накормлю. Я соберу для них пакет.

Гордон влетает в кухню, как ураган.

– Не обращайте на меня внимания. Я ненадолго, – говорит он, закрывая глаза руками, словно помешал нам. – Решил доехать до спортзала на гостевом велике для дополнительной нагрузки.

Он ушел, и мы даже не успели его поддразнить, поэтому просто обменялись косыми взглядами.

– Он съел два cubanos с Уолласами. Что объясняет, – я машу в сторону задней двери, – это.

– Думаешь? – Орион заглядывает в глубокую сковородку с мясом, которое томилось на медленном огне шесть часов. Я отрываю кусок. Он жует. Глотает. – Я не ошибся. Ты действительно опасная.

Я готовлю полноценное убийство, обучая Ориона приготовлению кубинских сэндвичей. Сначала соус из майонеза и горчицы, следом швейцарский сыр, тонко нарезанные соленые огурцы, ветчина и еще один слой сыра. Его первая попытка вышла неплохой; мы смазываем хлеб сверху мягким сливочным маслом, и я перекладываю сэндвичи на гриль.

Орион следует за мной.

– О, так они подаются горячими?

– Да, с расплавившимся сыром. Дома мы используем пресс для сэндвичей, как тот, в котором делают панини. Но здесь мне приходится импровизировать. – Я беру прихватку и большую чугунную сковороду, которую предварительно раскалила. Сэндвичи уже скворчат на гриле; я прижимаю их сверху сковородой. – При таком подходе их нужно переворачивать, но при необходимости работает.

Я зажариваю сэндвичи до идеальной корочки, сыр растекается по всему мясу. Позже я готовлю два стула и белые тарелки. Наблюдаю, как Орион откусывает первый кусок. У него нет слов, словно в британском драмкружке ему дали задание изобразить обморок. Он прижимает свободную руку к сердцу.

Я смеюсь и приступаю к своему. Некоторое время мы сидим в тишине, опьяненные едой. Мои чувства захватывает Майами, питая изнутри.

– Я называю cubanos вторым ужином в Майами. Их всегда ели после сальсы в клубе. И до сих пор едят, честно говоря. Они также пользуются большой популярностью на вечеринках: выпускных, днях рождения…

– А когда твой? – спрашивает Орион, затем поспешно добавляет: – Твой день рождения? Я хотел спросить раньше, но забыл. А теперь я в таком шоке после твоей еды, что не вспомню даже, когда мой.

Я киваю, принимая комплимент.

– Десятое августа. Наконец восемнадцать.

– Ты все еще будешь здесь.

– Теперь ты понимаешь, насколько серьезно родители были настроены отправить меня сюда. Насколько они… полагаю, «отчаялись» будет подходящим словом. Насколько они отчаялись, зная, что пропустят мой день рождения, но все равно купили билет.

Мы встречаемся взглядами поверх сэндвичей.

– Полагаю, твоей сестре тоже будет нелегко. Наверняка она хотела отпраздновать с тобой.

– Хочешь знать правду? – Его глаза расширяются; я встаю, беру несколько разрезанных булок для семьи и друзей Ориона и намазываю их горчицей. – Я должна была поехать в Диснейленд с Андре на свое восемнадцатилетие. Мы планировали поездку несколько месяцев. – Я раскладываю нарезанные мясо и сыр на восьми булках хлеба. – Пилар вмешалась и сказала, что мы поедем со Стефани и одной из ее подруг. Девчачье путешествие.

Я ставлю готовые сэндвичи на гриль.

– Затем Стеф соскочила, и я уже не хотела никуда ехать. Так что у меня не было никаких эпичных планов, если ты это хотел спросить.

– Нет, я не это хотел спросить. – Он опускает один локоть на стол. – Я бы не стал такое спрашивать, потому что это не мое дело и это было бы подло с моей стороны.

– Я отвечу на этот или любой другой вопрос. – Santo cielo[65]65
  Ради всего святого.


[Закрыть], слова сами слетают с губ. Я вытягиваю квадратный лист пергамента, чтобы завернуть сэндвичи Ориону с собой. Я проигрываю в голове последние десять секунд и понимаю, что Орион Максвелл – подлый гений; он устраивает допросы лучше любого моего родственника. Я знаю их уловки. Но Орион… берет меня на слабо? По коже бегут мурашки от любопытства и брошенного вызова. Это заманчивое блюдо, перед которым я не могу устоять. – Продолжай.

Голубые глаза, как гладкий мрамор.

– Андре. Ты все еще его любишь?

Мои легкие сдуваются. Я чувствую жар, сто градусов от гриля с жарящимися на нем сэндвичами. Я любила Андре несколько лет. И я пыталась сохранить чувства к нему. Привязать их к себе, пока он не вернется, так же как и Стефани. Но пока я скучала по нему и хотела снова быть вместе, я не сверялась с сердцем, чтобы проверить, работают ли мои старания. Сегодня, спрятавшись в моей кухне и спокойствии своего города, Орион задает этот вопрос. Каждая влюбленная девчонка сказала бы «да», быстро и не раздумывая. Да! Я все еще люблю Андре. Разве не должны были эти слова машинально сорваться с языка?

Но нет.

– Андре все еще в моем сердце. Я питаю к нему чувства, но теперь они другие, словно изменили форму. – Эти слова я произношу, не успев глазом моргнуть. – Я знаю, каково это – влюбиться. Однако не уверена, что знаю, каково это – разлюбить. – Abuela никогда меня этому не учила. И она покинула мой мир прежде, чем я успела спросить.

Его губы изгибаются в легкой улыбке, он кусает щеку изнутри. Орион берет кусок пергамента, начинает складывать его и разглаживать линии сгиба.

– Я говорил девушке, что люблю ее, но это было давно. И когда мы расстались – по ее инициативе, – он кивает, – мне было плохо. Но я заметил, что в конце концов могу думать и заниматься другими вещами, не вспоминая первым делом о ней. Она была в моем сердце, как ты и сказала, некоторое время. Затем все меньше и меньше, а сейчас ее и вовсе там нет.

После последнего изгиба он показывает бутон тюльпана из оригами.

– Так что, когда ты перестанешь думать об Андре, ты сразу это поймешь. – Он кладет тюльпан в мои руки.

Я сижу и задумчиво разглядываю поделку.

– Наверное, ты прав. И это очень мило; где ты научился оригами?

Орион берет второй лист пергамента.

– Ты не одна, кто научился паре трюков у отличной женщины.

Я оглядываю его с ног до головы в поисках намека на грусть, но ничего не нахожу. Он работает с детским энтузиазмом, придавая листку форму очередного тюльпана.

– Твоя мама научила тебя этому, что бы ты мог, скажем, впечатлить девушку на свидании? – спрашиваю я, потому что я тоже desgraciada. Подлая.

Он даже не смотрит на меня.

– Твоя abuela научила тебя делать эти невероятные сэндвичи, чтобы ты могла заставить желудок любого парня сделать сальто?

– Нет, – отвечаю я сквозь смех. – Не обязательно для этого. Но если моя еда вдохновляет на импровизированную акробатику, я только рада.

– Вот тебе и ответ. – Он кладет второй тюльпан мне в руки, и моя улыбка расцветает, как розовый букет.

Я настроена по-другому спустя чуть больше месяца. В Западном Дейде я бы даже глаз от книжки не подняла из-за громких голосов, доносящихся через стены. Здесь я подскакиваю и смотрю в окно. Теперь я знаю этих людей, их формы и силуэты. Джулс и Флора стоят в церковном дворике с тремя парнями, но это точно не Орион, Гордон или Реми. Я тянусь к оконной ручке, но вспоминаю, что оно скрипит громче, чем самая высокая нота оркестровой трубы. Я выбираю другое окно.

Подхожу, открываю створку и прислушиваюсь. Я не вижу их отсюда, но знаю, что это говорит Джулс:

– Давно ждете, парни? Несколько минут или часов?

– Если бы ты разблокировала наши номера, мне бы не пришлось…

– Что бы тебе не пришлось, Эванс? – Это снова Джулс и… ох! Рот и его компания.

– Ты можешь меня выслушать, черт возьми?

– Они не говорят, что «Голдлайн» плохи, – вмешивается Флора. – Группа отличная, но…

– Не сейчас, Флора. И вы до сих пор не подписали контракт с «Норт Форк» не из-за меня, – говорит Джулс.

– Черта с два! Они слышали «Дрозда». Ты и я. Такой звук им нужен. – Еще более резким тоном говорит Рот. – Я не позволю, чтобы твои детсадовцы лишили меня такого шанса.

Вау. No me gusta – мне это не нравится. Прежде чем я успела подумать, стоит ли, я уже делаю. Застегиваю куртку поверх футболки оверсайз и легинсов, которые накинула для разговора с Пилар по FaceTime. Только теперь сестре придется подождать.

Я надеваю шлепанцы и крадусь вниз. Между квартирой Уолласов и фойе придумываю стратегию, чтобы сгладить щекотливую ситуацию, не усугубив ее. Мой план машинально приводит меня на кухню. Мой извечный боевой штаб.

Быстро, как молния, я хватаю остатки того, что приготовила для Джулс с Реми, и коробку печенья с фруктовой начинкой, которые испекла, пока свинина томилась целый день. Стеллажи все еще полные, хватит на два дня даже после того, как Орион сточил целую горсть перед уходом.

Я выхожу через боковую дверь; дюжина вариантов трагического развития событий проносится у меня перед глазами. Но я все равно иду. Спина прямо, в руках печеная амуниция, я подхожу к компании и игнорирую пять озадаченных лиц. Разговор прерывается. Я показываю Джулс бумажный пакет.

– Приготовила их, затем услышала, что ты здесь. Кубинские сэндвичи, как и обещала. – Я бросаю взгляд на часы. – Реми уже освободился? Я имею в виду, что в твоем холодильнике они будут целее, чем в моем.

– Э-э, да. Спасибо. Он… гм-м… освободился. – Джулс тянется к сэндвичам, как в замедленной съемке. Ее лицо, словно новая песня. Робкая мелодия замешательства поверх гармонии, повторяющей: «Я знаю, что ты делаешь».

Бросив короткий взгляд на Флору, я вижу ее мышиный взгляд и позу, скромнее, чем предвидела. Я открываю коробку бабушкиного любимого печенья – такое мягкое; аромат клубится, перебивая запах послеполуденного дождя и цветущих деревьев. Парни инстинктивно подходят ближе. Ха! Песнь кубинской сирены снова наносит удар.

– Я новый пекарь в «Сове и вороне», поэкспериментировала с начинками. Есть фиговые, клубничные и лимонные. – Я прибавляю температуру. – Я здесь новенькая и не могу предсказать, какие больше понравятся гостям, понимаете? Может, вы как местные поможете мне?

Уилл/Уильям/Не важно, посетитель концертов во «Вратах в рай» и причина, по которой Флора, скорее всего, приходила домой позже указанного времени, пожимает плечами с видом «Какого черта? Печеньки!». Он берет из коробки печенье с лимоном. Флора тут же выбирает клубничное.

Моя улыбка приправлена таким количеством сахара, какое я не добавляю ни в один рецепт. Я сую коробку Роту и другому парню во фланелевой рубашке, который достаточно похож на Уилла, чтобы я посчитала их братьями. Оба угощаются, затем Джулс берет фиговое и клубничное.

Теперь нет никакого напряжения, никаких обвинений. Все только жуют и издают довольные звуки, разносящиеся по улице.

– Что это мы тут едим? – Гордон шаркает к нам в трениках и джинсовке. Он зевает. Проводит рукой по волосам, превращая их в рыжую тучу. – Слышал, тут кто-то ссорится.

– Никто не ссорится. Только дегустируем и голосуем. – Я протягиваю Гордону коробку. Он берет по одному печенью с каждой начинкой.

Он откусывает, затем уничтожает остальные менее чем за тридцать секунд.

– Божественные. Ты когда-нибудь отдыхаешь? Сколько уже, половина одиннадцатого?

– Около того, – говорю я, затем бросаю на Флору безобидный, но пронизывающий взгляд. Орион будет вне себя. Она гуляет позже разрешенного времени и таскается с этой шайкой – я отражаю все это на своем лице и упираю руку в бок.

Флора отвечает судорожным вздохом.

– Я, пожалуй, съем еще одно клубничное и пойду домой.

Я ни в коем случае не позволю Уиллу и Флоре остаться наедине. Поворачиваюсь к Гордону.

– Эй, ты не мог бы проводить…

– Я провожу тебя до дома, – говорит он Флоре, стоя у нее за спиной. – Меньше шансов, что на тебя обрушится гнев отца, если он выглянет в окно и увидит, что ты была со мной. – Он поворачивается в мою сторону, стягивает резинку с запястья и собирает кудрявые волосы. – И я голосую за лимонные. – Глупый учтивый поклон и согнутая в локте рука заставляют Флору невольно улыбнуться. – Миледи?

Bien hecho[66]66
  Молодец.


[Закрыть], Гордон. Но увидев его глуповатую улыбку, мне начинает казаться, что это больше, чем случайный жест вежливости. Оставшиеся трое парней действительно голосуют за начинку печенья. Клубника и лимон в явных лидерах. Я встаю рядом с Джулс единым фронтом. Я не собираюсь уходить. Если Рот и его приятели хотят и дальше ее донимать, им придется перешагнуть через пакет с сэндвичами и мой труп.

Тишина.

Рот чешет висок – тот, который не закрыт челкой, похожей на воронье крыло. Он окидывает взглядом друзей.

– Ладно. Да. Нам тоже уже пора. Джулс, еще увидимся.

– Не трудись, – отвечает она.

Когда группа уходит, Джулс указывает на коробку с печеньем.

– Печенье, черт возьми. Поверить не могу, что ты вышла, накормила этих ублюдков печеньем и превратила их в котят.

– Решила сделать по-своему.

– А я как раз собиралась сделать по-своему перед тем, как ты появилась.

Минутку. Она что, злится на меня? Я зашла слишком далеко? Пришла в чужой монастырь со своими ложками и лопатками?

Джулс прислоняется к стене, плотнее закутываясь в толстую шерсть. Ее длинный кардиган крупной вязки напоминает мне другой серый свитер.

– Твои трюки хороши, – говорит она. – Но я привыкла сама выкарабкиваться из дерьма.

– Я… прости, – искренне говорю я. В отличие от своих новых друзей британцев, я скупо раздаю извинения, словно они редкие и дорогие ингредиенты. Мне нелегко с ними расставаться, и использую я их умеренно. – Я услышала ваши голоса и увидела Флору. Орион рассказал мне всю предысторию, и я просто хотела помочь. – Так я обычно поступаю, иногда даже не думая. Мне необходимо все контролировать. – Нужно было дать тебе разобраться со всем самой.

– Что ж, – Джулс машет рукой, – если я достаточно хорошо знаю этих ребят, то у меня еще будет шанс разобраться с этим самой.

Я тоже прислоняюсь к стене; спиной чувствую холод.

– Мне жаль.

– Флора. – Джулс раздосадовано вздыхает. – Как сильно я ни любила бы эту маленькую фею, я свернула бы ей сейчас шею. Она рассказала Уиллу, что мы будем выступать в гараже у Тристана. У нас с ним договоренность. – Она указывает головой в сторону. – Это тут за углом. Они нас подкараулили, типа случайно «прогуливались» между забегаловкой Тристана и моей квартирой. Проследили за нами до этого места, ну а все остальное дерьмо ты, скорее всего, слышала.

– Отдаленно. Разве Флора не понимает, что тебе не интересно?

– Суть вот в чем. У Флоры трудный путь, и двое мужчин ее очень любят. И я не имею в виду этого кретина, Уилла. Я знаю ее с детства. Но она просто не может остановиться. Она плывет по течению и забывает… она забывает, что одно незначительное действие может изменить завтрашний день.

Эти слова мягко толкают меня, как abuela, когда она будила меня рано утром, чтобы замесить тесто на хлеб.

– Звучит как слова из песни. Где твоя тетрадь?

– Ха. Возможно, в этом что-то есть. – Джулс достает сиреневую тетрадь из сумки с ремешком через плечо и гордо машет ею. – Родители до сих пор иногда спрашивают, почему я просто не присоединюсь к Эвансу. Ведь у него свой траст-фонд с кучей денег, самое новое и навороченное оборудование.

– Тогда почему нет?

– Все просто. Я не доверю ему. Он флиртовал с девчонкой, с которой я недолго встречалась до Реми. Ее отец заведует местным клубом. Но затем стал все отрицать.

Я изображаю сочувственную мину.

– С профессиональной точки зрения, он отличный вокалист, но хочет все контролировать в одиночку. В «Голдлайн» мы сотрудничаем. Каждый прислушивается к мнению других, и мы стараемся, чтобы все были услышаны. Рот клянется, что у меня будет много творческой свободы. Говорит, мы будем исполнять мои песни и все такое. Но… – Она заканчивает мысль взглядом.

– Похоже, он готов сказать что угодно, чтобы ты согласилась. А затем тебе придется все время под него подстраиваться.

– Да, я не привыкла слепо следовать за кем-то. Боюсь, я потеряю свою музыку, – замечает Джулс с шумным вздохом. Она отводит взгляд в сторону, изучая пакет с сэндвичами у ее ног. Она достает один. – Почти забыла про них. Орион написал сразу перед тем, как я столкнулась с Ротом. Говорит, чуть не умер от наслаждения, пока ел то, что в этом пакете. А я теперь думаю, какая к черту разница, что уже почти одиннадцать, и я устала? – Она разворачивает пергамент.

– Между прочим, есть разновидность этого сэндвича с более мягким сдобным хлебом, называется media-noche. У них такое название, потому что их обычно едят поздно ночью, после танцев в клубе. – Я подталкиваю ее откусить первый кусок. – Так что, думаю, сальса – репетиция группы. Почти одно и то же, верно?

Джулс улыбается и щедро откусывает.

– Просто блеск, подруга.

Она приняла мои извинения; мы общаемся, прислонившись к покрытой мхом каменной стене, которая была построена за миллиард лет до нашего рождения. Подруга ест мою еду после позднего музыкального выступления. Майами, Винчестер – как сальса и репетиция группы, такие разные, но в то же время почти одинаковые.