Текст книги "Гид по чаю и завтрашнему дню"

Глава 32

В этом городе слишком жарко. После английского лета моему организму приходится привыкать к теплу, как рептилиям и амфибиям нужно адаптироваться от тенистой прохлады к раскаленным на солнце камням. Я просыпаюсь слишком рано, и даже сейчас, еще до рассвета, в воздухе витает жара, обещая день текущего макияжа, прилипающей к телу одежды и пота, собирающегося в не самых удобных местах. Август в Майами всегда держит свои обещания.

Вчера мой город передал меня в руки семьи. Я плакала и цеплялась за Пилар, как маленький ребенок. Я сказала ей, что она хорошо выглядит, но ей пора подстричься. Она сказала, что я выгляжу как ходячая катастрофа из кабины самолета и абсолютно идеально. Я написала Ориону, потом заполнила сном пустоту наших сообщений и смайликов. Затем проспала еще долгое время, просыпаясь, только чтобы поесть.

Сегодня я пойду в «Ла Палому». Посмотрю, что осталось таким же, а что изменилось. Но сейчас я иду по Западному Дейду с большой чашкой café con leche, пока не проснулись птички-сплетницы. Чэни переделал свой сад, а Сюзанна купила новенькую «Хонду». Грейс, Кристина и Софи оставили трио своих розовых и сиреневых скутеров на подъездной дорожке.

Я заново знакомлюсь с домом. Sí, в кухне капает кран, если не затянуть его достаточно сильно. Пол скрипит в этом месте, а стены пропахли чесноком и луком. И моя комната – чемоданы переворошены и разобраны лишь наполовину – хранит только шум принимаемого Пилар душа и тиканье старых бабушкиных часов. Но даже мои покрасневшие от смены часовых поясов глаза замечают посылку на незаправленной кровати. На желтом стикере написано:

Прости, забыла, что моя сестра уже дома.

Это пришло вчера в ЛП. Хорошо спала?

– П.

«DHL экспресс»? От обратного адреса у меня по рукам бегут мурашки. Я осторожно отрываю скотч, открываю коробку, вынимаю оберточную бумагу. Я беспомощно всхлипываю, подняв самый мягкий, самый серый, самый английский, самый шерстяной, самый орионовский кардиган на свете. Я прижимаю его к себе, вдыхаю аромат дома в Винчестере и мыла. Вдыхаю воспоминания о поцелуях и брусчатке, мотоциклах и музыке. Я вытаскиваю белую квадратную записку:

Давно надо было тебе его отдать.

С любовью, Орион

Очень сложно печатать сообщение трясущимися руками.

Я: Получила посылку, и я не могу ее принять.

Орион: Еще как можешь.

Я: Но твоя бабушка…

Орион: Свяжет мне другой. Этот теперь твой.

Я: Он мне так нравится. Огромное спасибо.

Орион: Одевайся теплее, скоро поговорим.

Я: Спокойной ночи, Англия.

Орион: Доброе утро, Майами.

Я накидываю серый шерстяной свитер крупной вязки поверх своей майки. В этом городе слишком жарко, слишком жарко для английских свитеров. Но он согреет дрожащее от холода сердце.

– Мне немного страшно давать тебе пробовать, – говорит Анджелина, протягивая мне свое pastelito de guayaba.

Я кусаю слоеное, липкое лакомство. Да, вкуснотища. Я широко улыбаюсь.

– Анджелина.

– Честно? – Она кладет бумажную салфетку передо мной на стол.

– Оно идеально. – Я расположилась за одним из двухместных столиков в «Ла Паломе». Точнее, мне пришлось сесть и изучить все детали «Фэмили Стайл», окончательно утвердить наш выбор меню и приветствовать всех посетителей, которые неделями спрашивали обо мне. – Это качественная выпечка, и я знаю, что ты готовила ее все лето. Спасибо.

Она улыбается и поправляет бандану на темных волосах, прежде чем вернуться на кухню.

Мне сегодня не позволили работать, только поглазеть и погреться в объятиях и приветствиях. Через три дня мы закроемся, чтобы подготовиться к съемкам. Стены торгового зала выкрасят в теплый цвет слоновой кости, который мы выбрали с Пилар. Полы и поверхности отдраят и отполируют.

Вместо этого папи сажает меня на трон у входа, словно я потерянная блудная дочь пекарни. Меня откармливают cafeсitos[98]98
  Чашками кофе.


[Закрыть] и сладкой выпечкой с кухни. Моя семья хочет как лучше, но разве они не понимают, что мне нужно печь? Необходимо перепачкать руки в муке, чтобы снова обрести себя в этом месте.

Вместо этого я встаю, чтобы посмотреть, что приготовили пекари, кружась вокруг выставочных стеллажей, заваленных хлебами и кубинскими булочками. Стеклянные витрины ломятся от выпечки, миниатюрных десертов и пряных крокетов. Сладких, теплых и манящих.

Я останавливаюсь у стены, где уже четыре года висит в рамке статья из «Майами Геральд». На большой фотографии в разделе «Стиль жизни» мы с Пилар улыбаемся над противнем с различными pasteles[99]99
  Пирогами.


[Закрыть]. В заголовке написано гордыми печатными буквами: «ПОДРОСТКИ ИЗ ЗАПАДНОГО МАЙАМИ СПАСАЮТ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ВЕЧЕР КОНГРЕССМЕНА МИЛЛАНА».

Кажется, только вчера тот репортер, что писал о благотворительном мероприятии Милланов, сидел здесь и брал интервью у нас с Пилар. «Ла Палома» значительно выросла благодаря моему решению не отменять заказ. Работать всю ночь и руководить кухней вместе с сестрой в тринадцать лет. Столько изменилось благодаря одной газетной статье. Теперь нас покажут по телевизору, и я даже представить не могу, что снова произойдет с этим местом.

Но эта девочка в рамке на стене, чья черно-белая фотография напечатана в газете, не сидит просто так и не страдает. В моей голове столько мыслей, балансирующих между вчера и завтра.

Баста. Хватить сидеть и думать, достаточно с меня торгового зала.

Вся кухня в масле, дрожжах и сахаре. Я стою на своем привычном месте и понимаю, что на утренней смене слишком много пекарей. Сегодня я им не нужна.

Марта взбивает манговый мусс насыщенного цвета. Она дает мне ложку на пробу.

– Qué rico[100]100
  Как вкусно!


[Закрыть]! – говорю я ей.

Она разливает начинку по отдельным формочкам.

– Так, для шоу ты приготовишь tres leches[101]101
  Молочный торт.


[Закрыть] или флан?

– Оба, если хватит времени.

Я иду дальше, заглядываю в духовые шкафы, в кладовую. Наконец я оказываюсь в кабинете папи и резко замираю на пороге.

– Что происходит?

Моя семья сидит на тесном диванчике, трио любимых. Папи с усталыми от работы глазами и темными волосами, присыпанными солью седины, и мами, все еще в рабочем фартуке. Пилар посередине, соединяя их вместе, как клей.

Мами отрывает взгляд от ноутбука.

– Почему ты нам ничего не сказала, Лилита?

– О чем? – Мой мозг прокручивает все последние события. Я сажусь в папино рабочее кресло.

У них отвисают челюсти, пальцы Пилар двигаются в бесконечных комбинациях.

– Каталина прислала фотографии, которые она сделала на твоем дне рождения. Выпускной, что они для тебя устроили, – говорит мами. – Qué linda[102]102
  Какой сюрприз.


[Закрыть].

– Это точно. – Те фотографии есть и в моих входящих. У меня не было сил открыть файл. Пока не было. Цветы Ориона засыхают на моем туалетном столике.

– Мы ждали, что ты расскажешь, – говорит Пилар. – Вчера после самолета – ничего, но ты так устала. – Она машет рукой. – И сегодня за завтраком ты молчала.

Мои ладони потеют, сердце бешено колотится в груди, и дело не в двух cafecitos.

Папи разворачивает ко мне ноутбук, листает. Кейт фотографировала вечеринку, но запечатлела мою правду. На фотографиях я танцую с Орионом, его глаза закрыты, губы касаются моего лба. Моя голова умиротворенно покоится на лацкане его пиджака. Затем я прижимаюсь к нему, пока Джулс поет мою песню, и дюжина других фотографий меня и моих новых друзей.

У меня нет слов. С меня сняли не только мой фартук сегодня, я полностью голая и открытая. Я скрещиваю руки на груди, чтобы не дать предательским эмоциям затопить место, которое мы вместе построили. Я начинаю всхлипывать, но я скрываю это за волноотбойной стеной, вцепившись в отцовское кресло.

– Мы знаем о «Ле Кордон Блю», – говорит папи. – Каталина нам многое рассказала. О твоих планах и о том, как ты повлияла на Винчестер. Как ты полюбила этот город и смогла принести туда нашу еду. Но ты не сказала ничего.

Сказать? Позволить мыслям обрести форму слов, разорвать маленький квадратный офис ровно посередине?

Пилар наклоняется вперед.

– Не делай как раньше. Не держи все в себе.

В стене появляется трещина.

– Да, хорошо. Ладно. – Я встаю, волна накрывает меня. – Это правда. Англия, школа, Орион – все это правда. Но Майами – мой дом, и все здесь – мой дом. Мое будущее. Как я могу просто… уйти? Просто забыть обо всем, чего мы достигли, обо всем, ради чего мы работали?

– Лайла, ответь на простой вопрос, – говорит папи. – Твоя сестра рассказала нам о твоем Орионе. Этот мальчик тоже тебя любит?

Я закрываю глаза, пока в голове мелькают кадры. Орион Максвелл никогда не говорил этих слов, однако он кричал их мне миллионом других способов, миллионы раз.

– Да.

Мами берет Пилар под руку. Они прижимаются друг к другу, они борятся с эмоциями, пока счастливые улыбки не побеждают.

– Bueno[103]103
  Хорошо.


[Закрыть]. Мы посмотрели их кондитерские курсы. Они великолепны. Ты хочешь пойти в эту школу?

– Обучение очень дорогое. А еще билеты на поезд. И я не смогу много работать по студенческой визе.

– Тебе хватит бабушкиного наследства.

Как я могу даже думать об этом? Использовать деньги, которые abuela заработала в «Ла Паломе», на будущее, отличное от того, к которому она меня готовила?

– Я хочу сделать правильный выбор. Лучший выбор для нашей семьи. Для нашего бизнеса и для всех.

– Как насчет лучшего выбора для тебя? – спрашивает папи.

Для меня. Мое наследие. Мое сердце. Мое будущее.

Но острая правда режет, как нож tío[104]104
  Дяди.


[Закрыть] – стебли кукурузы. Я поворачиваюсь к матери.

– Ты отправила меня в Англию не для того, чтобы я выбрала ее вместо свой семьи, Майами и «Ла Паломы». – Этого бы не стала делать девушка, чья лучшая подруга уехала в другую страну. – Если бы ты знала, ты не посадила бы меня на тот самолет. Но ты сделала это и только посмотри теперь, что получилось!

Мами встает и тянется ко мне, ее руки переплетаются с моими, а глаза как наконечники стрел.

– Твое сердце нашло в Англии покой, облегчение и что-то новое, ради чего хочется улыбаться?

– Sí, мами, – шепчу я. – Очень, очень многое.

Теперь она плачет. Крупная слезинка скатывается по ее щеке, от нее пахнет жимолостью.

– Именно за этим мы тебя туда и отправили.

Набив желудок свининой и кубинскими закусками вдобавок к многочисленным поцелуям дальних родственников, танцам и играм в домино, я сижу на своей кровати. Передо мной много решений, тянущих меня в разные стороны. Я вожу пальцем по небольшому рисунку цветными карандашами – изображению «Совы и ворона», которое Гордон подарил мне на день рождения.

На ноутбуке раздается звонок FaceTime, и от увиденного на экране имени у меня сводит живот. Но я готова. Отвечаю на звонок.

Стефани смотрит на меня через полмира.

– Лайла. – Ее голос слаб, и я едва узнаю эту девчонку в соломенной шляпе и без макияжа.

– Привет. – С чего начать? Что нам делать?

– Прости, что… – срывается с моих губ в тот же миг, как она произносит:

– Прости, я…

Мы обе нервно смеемся, и я жестом прошу ее говорить первой.

– У меня появилась связь несколько недель назад, с тех пор как отправила имейл. Но ты уехала в Англию, и я подумала, ты будешь занята… И мне было немного страшно звонить, честно говоря. – Я киваю, и она продолжает: – Мне не нравится, как мы разъехались. Я так и не успела объяснить. Лайла, многие годы я только наблюдала, как ты очаровываешь всех своей едой.

– Стеф…

– Нет, послушай. Ты приносила крокеты или свой флан, и люди тут же улыбались. Они забывали о своих проблемах и стрессе на некоторое время. И я всегда считала это твоим даром. Твоей магией.

Мой подбородок морщится. Но я продолжаю слушать.

Стеф смотрит вниз, затем снова на меня.

– Я тоже хотела обладать своей магией, отдельной от твоей. Я хотела менять людей, помогать им. И я больше не хотела ждать. Я поступлю в университет, но позже. Я не знала, как сказать тебе…

Я поднимаю ладонь в воздух.

– Подожди. Я вела себя не как подруга, которой можно было об этом рассказать. Прости меня за это. Прости, что заставила уехать так далеко и что пыталась распланировать твою жизнь.

Ее лицо смягчается.

– Мы обе налажали.

– Да, это точно. – Я делаю вдох, затем выдох. – Ты счастлива?

Она мгновенно кивает.

– Очень.

Она рассказывает мне про Африку и про то, что там делает – спасает жизни, меняет людей. Ее лицо оживленно мерцает, но она не рассказывает подробностей о приключениях.

– Я наконец-то привыкла к климату и отсутствую кондиционеров.

– Когда приходит продовольствие, мы боремся за темные шоколадные батончики.

– Шляпы и белые футболки с длинным рукавом – мои лучшие друзья.

Стефани рассказывает о Гане, людях и новых навыках, как будто читает о своей жизни из глянцевой туристической брошюры. Подруга о чем-то недоговаривает.

Я не знаю, что с этим делать. Я переминаюсь с ноги на ногу, затем зарываюсь под одеяло. Я не могу устроиться с удобством, поэтому перенимаю эстафету и рассказываю ей об Англии. Только говорить об Англии – это как вырезать собственное сердце из груди. Пока я держу его перед собой, оно уверенно пульсирует, как метроном, поддерживая во мне жизнь. Но сердце, бьющееся между моим телом и лицом Стефани на экране, холоднее и бледнее, чем сердца должны быть.

Поэтому я не углубляюсь в детали. Я тоже недоговариваю: мои истории как сладкий топинг на выпечке. Они присыпаны сахарной пудрой и смазаны манговым муссом. Я не могу рассказать подруге о тяжелых горьких начинках для замков и черного чая с ванилью или о насыщенном бисквитном торте из новых друзей и песен. Я не могу рассказать о мотоцикле, зелени и валунах, из которых выпекла хрустящий хлеб и самого пекаря. Себя.

– Дожди так часто идут. Намного чаще, чем в Майами.

– Тебе понравились бы акценты. Они всегда за все извиняются.

– Там столько старины. Можно увидеть автомобильную заправку рядом с пятисотлетним зданием.

Стеф морщит нос.

– С каких это пор ты говоришь «автомобильную» заправку?

Я даже и не заметила. У меня не получается рассказать, почему я привезла домой так много от другой страны. Так же как у меня не поворачивается язык рассказать ей об Орионе. Ничего. Nada.

Я на сто процентов не способна сказать подруге, которая часами плакала со мной из-за Андре, ни единого слова об Орионе. Наши с ним отношения в Англии только мои, я ни с кем не буду делиться. Я даже не могу назвать его имени или сказать, что у меня на коленях его свитер, потому что, если это сделаю, я вырежу остатки сердца из груди. Мне придется запереть его, чтобы не потерять контроль.

Но разве Стеф не моя лучшая подруга? С другой стороны, что, если есть африканский Орион или дюжина других историй за шоколадными батончиками и соломенными шляпами, о которых она ничего не говорит мне?

Если это правда, то все в порядке. И раз уж все в порядке, я понимаю, что мы не такие же, но разные, в нашей новой, но старой дружбе. Мы просто теперь разные.

Что делать, когда от нашего словесного потока остаются лишь капли и долгое молчание? Для этого у меня нет подходящего рецепта. Раньше мне никогда не приходилось расставаться с лучшей подругой. Мы импровизируем.

– Думаю, я продлю свой контракт, – говорит она.

Об этом я уже догадалась.

– Я горжусь тобой. И всегда буду гордиться. – Эти слова больше всего похожи на правду.

– Не знаю, когда мы увидимся снова, – произносит Стеф.

Слезы подступают, но мое сердце вернулось внутрь и с щелчком встало на место. Туда, где должно быть.

– Я тоже не знаю, когда увижу тебя снова.

Ее глаза поблескивают от слез.

– Я тоже всегда буду гордиться тобой, Лайла.

– Я буду следить. За всем, что ты делаешь. Всем хорошим.

Она кивает и улыбается.

– Я буду следить за тем, как ты завоевываешь мир. – Затем она смотрит влево и вправо. На несколько секунд – которые кажутся вечностью – виснет тишина, плотная и серая, как тучи. – Нам пора прощаться, – шепчет Стеф.

И она говорит не только о звонке.

– Я люблю тебя, Стефани.

– Te amo, Лайла.

Экран гаснет. Но дружба не умирает. Вместо этого она бежит своей дорогой многие мили через мосты, по трассам и пескам пустыни. Без нас.

Глава 33

Несколько дней спустя на двери висит табличка «Временно закрыто на съемки». Я здесь, когда пекарня еще темная и хочет спать. Я бужу ее и заставляю слушать. Я пришла, чтобы побыть с кухней немного наедине, прежде чем в нее заглянет целый мир.

Не знаю, зачем Пилар здесь.

– Ты на моей территории, – говорю я. Пилар Рейес, которая обычно сидит в офисе и ненавидит, когда ее руки перепачканы в муке.

– Я знала, где тебя искать. – Горят лишь несколько светильников. Моя сестра наполовину русалка, наполовину воплощение математики, одетая в свою строгую белую блузку, завязанную на талии, и широкую мини-юбку. Волосы у нас одинаковые, – им нужен собственный почтовый индекс, как мы всегда говорим, – буйствуют вокруг ее лица, ожидая завтра наших стилистов.

Мы подходим к разделочному столу и делаем то, за что мами и abuela нас постоянно ругали. Раз, два… оп! Мы сидим рядышком на столе и болтаем ногами. Я опираюсь на плечо, которое всегда было таким сильным. Достаточно сильным, чтобы поддерживать эти стены и меня.

– Почему ты носишь своего голубя на серебряной цепочке? – спрашивает Пили.

Я касаюсь золотой птички.

– Подарила свою сестре Ориона. Флоре.

– Ты бы не отдала эту цепочку даже грабителю.

– Что ж… – Я не могу подобрать слов. Две сестры: с какой будет разговаривать Пилар – с Лайлой из FaceTime или со мной настоящей?

– Я тут подумала, ты должна осветить один из особых рецептов, которые придумала abuela. Для «Фэмили Стайл».

– Sí. Еще один способ сделать ее частью этого. – Я медленно вспоминаю все, что создали мои прародители. – Помнишь, как она всегда добавляла смородину вместо изюма в пикадильо? Она обожала яркие вкусы, хотя ягоды были намного дороже.

– И специальный сахар, который переливается, на pastelitos для крутых вечеринок, – добавляет Пили.

– Флан с ананасом, фундуком или тыквой на разные праздники, или дополнительный сироп, который она добавляла в торты, и все не могли понять, почему они так хорошо пропитаны. И умение менять соотношение ингредиентов так, что это были те же блюда или pasteles, но в то же время куда вкуснее.

Пили тычет меня в бок.

– Ты тоже так умеешь.

Потому что abuela научила меня изменять рецепты. Но только после того, как я могла идеально готовить по оригинальным. Ее наставления оживают в моей голове, не из белого гроба, но из многих лет кукурузы, муки и сахара. Я спрыгиваю на пол и помечаю места, где она меня учила.

Менять рецепты.

Я стою в центре дела всей ее жизни. Я стою в центре ее жизни. Как вдруг…

Она изменила свой собственный рецепт.

Я открываю свое сердце, как учебник истории. Внутри него семнадцатилетняя кубинка по имени Лидия Родригез, которая живет на маленькой кубинской ферме. Она одна садится в самолет, без семьи, без друзей. Она пересекает океаны и культуры с одним-единственным чемоданом. Она селится у принимающей американской семьи. И вместо того, чтобы вернуться домой, когда ее программа обмена подходит к концу, она прорабатывает сотни вариантов остаться. Она выбирает новую жизнь в новой стране, строит бизнес с рецептами, которым ее научила мама.

Не только еду. Abuela изменила рецепт своей жизни.

В моем сердце abuela говорит мне, что я все время ошибалась. Она вложила мне ложку в руку и навыки в голову не для того, чтобы привязать меня к одному месту. Она дала мне знания, чтобы у меня был выбор. Место, которое создала она. Или места, которые создам я.

Yo puedo – я могу.

Я могу готовить здесь по рецептам, которым она меня научила.

Я могу поехать в школу в Англии и научиться сочетать французское мастерство со своими блюдами.

Я могу остаться в «Ла Паломе» и работать бок о бок с сестрой.

Я могу переехать и жить под одним небом с юным британцем.

Я могу быть кубинкой в Майами.

Я могу быть кубинкой в Англии, или в Африке, или во Франции, или где бы то ни было еще.

Меня вырастили для этого места, но я тоже могу изменить рецепт своей жизни.

Могу. И сделаю это.

За спиной слышатся шаги Пилар. Она касается моей руки, и я оборачиваюсь. Слезы капают из двух тучек.

– Ты поедешь обратно, не так ли?

– Поеду, – впервые говорю я. – Pero, hermana[105]105
  Но, сестра.


[Закрыть]. Ты и я. Лас Рейесы…

– Навсегда останемся теми, кто мы есть сейчас. Не важно, где мы. – Когда я тяжело и обеспокоенно вздыхаю, она добавляет: – Поезжай, Лайла. Это место никуда не денется. И ты ведь будешь приезжать домой на Рождество?

Я крепко сжимаю ее.

– И на лето.

Она прижимает меня к себе еще крепче.

– А я приеду в гости, и ты сможешь показать мне свою Англию. Будем вместе жить у Каталины, и Орион сможет найти мой любимый чай.

– Ты же ненавидишь летать.

– Я тоже могу измениться.

Коробка новых фартуков пришла на пару дней позже, но до съемок «Фэмили Стайл» остается еще достаточно времени. Сорок восемь часов. Я на кухне «Ла Паломы» изучаю новый дизайн классических белых фартуков с синими полосками.

– Это действительно была сеньора Кабраль, – со смехом говорит Пили, вернувшись из торгового зала. – У нас уже две недели висит предупреждение о том, что мы закрыты, но ты знала, что она его проигнорирует.

Поэтому перед закрытием я заморозила для нее припасы. Я киваю Пили.

– Никакое телешоу не встанет между этой женщиной и ее pan Cubano.

– Я даже денег с нее брать не стала. Зачем запускать систему ради одной булки? – Пилар подтягивает коробку с фартуками к себе, заглядывает внутрь и подносит к глазам полосатую ткань. – Qué bueno[106]106
  Отлично.


[Закрыть], – говорит она, прежде чем отправиться обратно в кабинет.

Уже два дня. У меня не было возможности позвонить Ориону по FaceTime, но он все понимает. Все мое время было занято едой, приготовлением меню, плюс стрижки для Пилар, мами и меня, плюс маникюр, окрашивание бровей, семейные посиделки и контролирование подтяжки лица пекарни. Я была так занята, что у меня даже не было времени подумать, насколько страшно мне должно быть.

В дверь снова кто-то стучит. Сеньора Кабраль вернулась за pastelitos, которые я тоже заморозила?

– Я открою! – кричу я.

Выхожу в торговый зал, но никого нет. Развернувшись, краем глаза замечаю серебристую фольгу на пустом стеллаже для хлеба.

Я резко подхожу к сервисной зоне и едва успеваю разглядеть мешочек из фольги с логотипом «Максвеллс», на котором написано «Черный с ванилью», как за спиной раздается голос:

– Жуткая неудача ждет того, кто взял последний кусок хлеба, но не поцеловал пекаря.

Dios mío[107]107
  Боже мой.


[Закрыть].

Сердце выскакивает из груди, я поворачиваюсь очень медленно, потому что это не может быть правдой. Не может быть, что Орион стоит на пороге моей пекарни в моем городе. Он здесь, и я бегу к нему со всех ног.

Орион едва успевает поднять руки, чтобы поймать меня. Наши приветствия и объяснения тонут в сумасшедшем поцелуе. Он горячий – слишком горячий, – словно мы целуемся посреди сауны. Орион весь соленый, в поту и пышет паром, и я не променяю его ни на что на свете.

Наконец мы отстраняемся друг от друга, я замечаю его глаза – более голубые и яркие, чем помню, – затем влажные взъерошенные волосы, мятую черную футболку и потертые джинсы.

– Как? Что ты… – выдавливаю я, но шок крадет остальные слова.

Он целует меня в лоб и улыбается так, что на щеках появляются ямочки. Его лицо становится серьезным.

– Ты забыла кое-что в Винчестере.

Я снова бросаюсь к нему, зарываясь в его груди. Вскоре я хихикаю.

– Ты похож на…

– На британца, которого чуть не хватил удар от лета в Майами? – Из его груди вырывается раскатистый смех.

– Что ж… Ты бежал сюда или что?

Он прижимает меня к себе, но наклоняется, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Я вышел из автобуса на одну остановку раньше и решил пройти остаток пути пешком. В приложении было сказано, что дорога займет пятнадцать минут, но уже через пять я осознал свою смертельную ошибку. Боже, здесь как в жерле вулкана.

– Bienvenido a Miami[108]108
  Добро пожаловать в Майами.


[Закрыть], Орион, – говорю я сквозь смех, который исчезает во вздохе неверия. – Ты правда здесь.

– Типа того, – говорит он, проводя пальцами по моим волосам. – Отец уже собирался утопить меня в реке. Сказал, что я повел себя как, цитата, «жалкий подлец». Я рассказал ему обо всем и что мне нужно приехать сюда. Сказать то, что я не успел сказать. Но он решил, что мы уже давно не ездили всей семьей в отпуск. Он тут же попросил дядю последить за магазином, и сегодня мы приземлились. Флора уже обмазалась солнцезащитным кремом SPF 50 и лежит у бассейна в отеле. Ей не терпится тебя увидеть.

Я вскидываю голову.

– О, она тоже здесь?

Я обхватываю его лицо ладонями, встаю на цыпочки и снова целую.

Он садится на один из стульев и усаживает меня на мое любимое место – себе на колени.

– В Англии я не хотел быть «тем парнем». Я не мог просить тебя оставить свою семью, свой бизнес, свою страну ради меня. – Он гладит мое плечо. – Поэтому я хотел, чтобы ты выбрала будущее, которое принадлежит тебе и только тебе. Чтобы ты не была моей. А чтобы ты была со мной. Я просто не знал, как это выразить.

Я задыхаюсь, затем с трудом втягиваю воздух.

– До сих пор не знаю, как мы сможем жить, ты здесь, а я там, но я не сдамся. – Его голос надламывается. – Я тоже ошибался. Иногда нужно желать большего, чем то, что нам дано. И вот я здесь, желаю чего-то столь невозможного и неземного, как ты.

Он склоняет голову, но я не позволяю ему опустить ее. Мои руки заставляют его встретиться со мной взглядом.

– Ты был великолепным гидом, но кое-что упустил.

Он наклоняет голову с настороженной улыбкой.

– Что?

– Твое созвездие. Чтобы исправить это, я должна буду увидеть пояс Ориона на холме Сент-Джайлс вместе с тобой. Будет зима, я надену твой кардиган и самое большое теплое пальто в своей жизни. Мы, скорее всего, задержимся там допоздна. И на следующее утро я буду зевать в поезде всю дорогу до Лондона. – Я убеждаюсь, что он видит, как я произношу следующие слова. – В школу. Вот мое будущее. Вот мой выбор.

Он судорожно недоверчиво вздыхает, но я киваю, подтверждая свой секрет.

– Правда? Зимний семестр в «Ле Кордон Блю»?

– Для начала. Я отправила свою анкету и подала этим утром документы на студенческую визу. Перед твоим приходом я придумывала, как лучше рассказать тебе об этом по FaceTime. Но так в тысячу раз лучше. – Я широко улыбаюсь, сцепив руки у него за шеей. – Однако я возвращаюсь в Англию не только ради кондитерских курсов. Я делаю это для того, чтобы ни одна другая девушка не готовила для тебя кубинские сэндвичи и лимонные бисквиты, не ездила с тобой на Милли и не ходила на пробежки. Никто, кроме меня.

Он на секунду замирает, позволяя нам обоим запечатлеть мои слова в памяти. Затем фанатично целует меня.

– Идем, посмотришь «Ла Палому» и познакомишься с моей семьей. – Я вскакиваю и тяну его за собой. – Подготовься к трем кубинским обморокам или как минимум драматично-притворным потерям сознания.

Он следует за мной в просторную кухню.

– Кстати, твоя семья уже, наверное, знает, что я здесь. – У меня широко распахиваются глаза, и он добавляет: – Я, э-э-э, говорил с Пилар. Она помогла мне провернуть мой небольшой сюрприз. Убедиться, что ты будешь здесь. И очевидно, нашу семью ожидает огромный ужин после съемок. В доме твоего дяди со всеми твоими родственниками?

Моя семья и его семья – мое сердце улыбается.

– Предупреждаю, два дня ничего не ешь.

Орион смеется, и после того, как он приводит себя в порядок в ванной для персонала, я показываю ему место, где выросла. Оборудование, старые фотографии, некоторые из булочек и тортов, которые мы будем показывать по телевидению. Место, где я вымесила свою первую буханку хлеба.

Орион обводит помещение рукой, приходя в чувства.

– Все это. Ты сможешь… правда?

Yo puedo.

– Смогу и я готова. Не буду лгать, будет тяжело. – Мои глаза снова наполняются слезами. – В какие-то дни больше, чем в другие, а иногда в неподходящее время, без предупреждения. Тогда мне будут нужны чай и долгие объятия.

Он обвивает меня руками.

– Мне сказали, что в этом я лучше всех.

Пилар кричит из кабинета:

– Лайла! Ты уже нацеловалась с Орионом?

– Нет?!

Они все равно выходят. Через десять минут мами влюбляется в него. Пилар и Орион легко находят общий язык, болтают о музыке и лондонских местах, которые ей не терпится посетить; я замечаю, как ее щеки розовеют от его акцента и природного очарования.

Но мы все затихаем, когда папи уходит и возвращается с двумя бокалами колы, с краев которых свисают дольки лайма. Он предлагает один Ориону и жестом приглашает его выйти в коридор.

Орион подмигивает мне и идет чуть впереди отца. Папи на секунду останавливается. Отец поворачивается к дочери, которая покинет его дом через три месяца. Он кивает, его глаза повлажнели и потяжелели.

Todo está bien. Все хорошо.

Мами и Пилар сжимают меня в двойных объятиях, затем расходятся по своим делам, оставив меня наедине с собой. На этой неделе я покажу «Ла Палому» всему миру, закажу зимнее пальто и испеку хлеб вместе с Флорой на этой кухне. Я скажу парню со звездным именем, что люблю его, перед участком кукурузы в саду двоюродного дяди – не по секрету, но под широким летним небом Майами.

Но прежде, чем настанет завтра, мне нужно сделать кое-что еще сегодня. Я беру бабушкин фартук с разделочного стола.

На стене в ряд расположены крючки для всех пекарей; abuela улыбается с памятной фотографии в рамке, которая висит над тем местом, куда она каждый вечер вешала свой белый хлопковый фартук.

– Gracias, Abuela. Te amo[109]109
  Спасибо, бабушка. Я люблю тебя.


[Закрыть], – шепчу я и целую вышитую «Л». Затем подхожу к картонной коробке, наполненной белыми фартуками с синими полосками.

И выбираю свой.