Текст книги "Поцелуй смерти"

Глава двадцать восьмая

Будь я тут одна или с каким-нибудь другим маршалом противоестественного отдела, поехала бы себе домой, но если работаешь со СВАТ, то надо остаться и изложить свою версию событий, потому что есть раненые сотрудники.

Я сидела у небольшого стола, сгорбившись над уже надцатой чашкой очень плохого кофе, ощущая, как трескается на брюках засохшая кровь, когда я меняю позу на твердом металлическом стуле. Напротив меня сидели двое мужчин в отличных чистых костюмах, задавая в двадцать пятый раз одни и те же вопросы. Я уже начинала к ним плохо относиться – ну, слегка.

– Как именно сломал ногу сотрудник Гермес? – спросил детектив Престон.

Я подняла глаза от столешницы на него. Высокий, худой, лысеющий, на носу очки, слишком маленькие и круглые для этого угловатого лица.

– Вы снова и снова задаете одни и те же вопросы. Это потому, что надеетесь меня измотать, и я расскажу что-то иное, или просто вам делать нечего?

Я пальцами протерла глаза. Они на ощупь были шероховатые, и я устала.

– Миз Блейк…

Вот тут я на них посмотрела, и не слишком дружелюбно.

– Маршал. Маршал Блейк. И то, что вы об этом постоянно забываете, означает, что вы либо это делаете намеренно, либо что вы хам. Какой вариант верен? Это у вас тактика или просто хамство?

– Маршал Блейк, нам нужно понять, что случилось, чтобы предотвратить подобные события в дальнейшем.

Второй детектив кашлянул – мы оба оглянулись на него. Он был постарше, потяжелее, будто уже лет десять с лишним не заглядывал в тренажерный зал. Белокурые волосы пострижены коротко и очень подходяще к обрюзгшему лицу.

– Вот чего я не понимаю, маршал, это откуда у вас такая быстрота и сила, чтобы сломать ребра и маршалу Брайсу, и сотруднику Гермесу, а Гермесу еще и ногу? Зачем вы напали на своих людей?

Я покачала головой:

– Вы знаете ответы на все эти вопросы.

– Расскажите еще раз, в виде личного мне одолжения.

– Нет.

Они как-то вроде бы застыли на своих стульях. Оуэнс – тот, что пониже и покруглее, улыбнулся.

– Ну ладно, маршал Блейк! Это же процедура.

– Может быть, но это не моя процедура.

Я отодвинула стул и встала.

– Сядьте, – велел Престон.

– Нет. Я федеральный сотрудник, так что вы мной не командуете. Будь я из СВАТ, пришлось бы, может быть, сидеть и все это глотать, а я не из СВАТ и не буду. На вопросы я ответила, ответов менять не стану, так что…

Я помахала им рукой и пошла к двери.

– Если вы хотите еще хоть когда-нибудь работать со СВАТ, вы будете здесь сидеть столько, сколько мы захотим, и отвечать на все вопросы, которые мы зададим, – сказал Престон.

Я мотнула головой и улыбнулась.

– Не вижу ничего смешного, – сказал Оуэнс.

– Насколько я знаю, и Брайс, и Гермес должны полностью поправиться.

Престон встал, чтобы с высоты своего роста глядеть на меня вниз. Вот уж на что мне было искренне наплевать.

– Гермес выше шести футов, а вы его впечатали в стену так, что, блин, отпечаток тела остался, а вампирша наполовину в стену ушла. Это не стандартный метод работы, Блейк. И мы хотим понять, что случилось.

– У вас где-нибудь найдутся мои анализы крови. Наверняка они вам помогут сообразить, что к чему.

– У вас в крови шесть разных видов ликантропии, но вы не перекидываетесь, что с медицинской точки зрения невозможно.

– Ага, я феномен медицины. И сейчас свою феноменальную тушку тащу домой.

– Домой – это куда? – спросил Оуэнс.

Я посмотрела на него, сузив глаза:

– Что?

– К себе домой или в «Цирк проклятых» к мастеру города Сент-Луиса? В какой дом вы сегодня едете?

– Сегодня в «Цирк проклятых», хотя это совершенно не ваше дело.

– Почему сегодня туда? – спросил он.

Я устала, иначе бы не ответила.

– Потому что по расписанию мы сегодня спим там.

– Мы – это кто? – спросил Оуэнс, и что-то в его интонациях вызвало у меня подозрение, что их интересует моя личная жизнь, а не профессиональная деятельность.

Я покачала головой:

– В своей личной жизни я вам отчетом не обязана, детектив Оуэнс.

– Некоторые люди в правоохранительных органах считают, что ваша личная жизнь компрометирует вашу лояльность.

– Никто из тех, кто встречал со мной опасность плечом к плечу, в моей лояльности не сомневается. Никто из тех, кто вошел сегодня со мной в этот дом, не сомневается в моей лояльности. Честно говоря, на остальное мне плевать.

– Мы можем порекомендовать, чтобы СВАТ не привлекал вас к работе в Сент-Луисе, поскольку вы опасны и непредсказуемы, – сказал Оуэнс.

Я снова покачала головой и пожала плечами. Сейчас это было легче – без бронежилета и всего моего оружия.

– Вы сделаете все так, как вы захотите, и все, что я скажу, ни малейшей роли играть не будет. Вы явно решили использовать против меня мою сексуальную ориентацию.

Это я сказала нарочно. Я тоже знаю правила.

– У нас нет вопросов к вашей сексуальной ориентации, маршал Блейк, – возразил Оуэнс.

– Я полиамурна – это означает любовь более чем к одному лицу. Вы сейчас заявили, что раз я не ванильно-в-позиции-миссионера-моногамная, моей лояльности нельзя доверять. Разве не так говорили когда-то о гомосексуальных сотрудниках?

– Дело не в числе мужчин, с которыми вы живете, дело в том, что все они – оборотни и вампиры, – возразил Престон.

– Значит, вы дискриминируете моих бойфрендов на том основании, что у них болезнь?

Оуэнс тронул Престона за руку:

– Мы никого не дискриминируем, маршал Блейк.

– То есть у вас нет предубеждений против вампиров или оборотней?

– Конечно, нет. Это же было бы незаконно.

Оуэнс потянул Престона за рукав и заставил его сесть. Я осталась стоять.

– Приятно знать, что у вас нет предубеждений против сексуальной ориентации или против больных.

– Поли… как это там, – это не сексуальная ориентация. Это образ жизни, – сказал Престон.

– Забавно. Я думала, это у меня такая ориентация, но если вы – психолог со специализацией в сексологии, то вы, конечно же, должны быть правы.

– Вы отлично знаете, что это не так.

Первые нотки реальной злости зазвучали у него в голосе. Если его продолжать тыкать, может, заставлю его заорать, и это тоже попадет в запись.

– Понятия не имею, в какой области вы эксперт, детектив Престон. Я подумала, что раз вы говорите о моей половой жизни как эксперт, наверное, знаете что-то, чего не знаю я.

– Я ни черта не говорил о вашей половой жизни.

– Извините, мне показалось, что говорили.

– Отлично знаете, что не говорил.

– Нет, – ответила я и подняла на него глаза, давая ему прочитать все мое неудовольствие и подпустив нотки начинающегося гнева в холодный сдержанный голос, – нет, я ничего такого не знаю. Мне даже показалось, что вы оба ставите под вопрос мою верность полицейскому значку и службе, потому что я сплю с монстрами, а значит, сама монстр.

– Мы такого не говорили, – возразил Оуэнс.

– Забавно, потому что я именно это услышала. Если вы имели в виду не это, то прошу вас, джентльмены, просветите меня. Расскажите, что вы на самом деле имели в виду. Проясните, что я не так поняла в нашем разговоре.

Я стояла и смотрела на них, Престон на меня глядел, набычившись, но ответил Оуэнс:

– Мы никоим образом не критикуем вашу домашнюю жизнь, вашу половую жизнь, а равным образом не инсинуируем, будто граждане, страдающие вампиризмом или ликантропией, менее достойны прав и привилегий, полагающихся каждому жителю нашей страны.

– Когда будете куда-нибудь избираться, скажите мне. Чтобы я за вас не проголосовала.

Он удивился:

– Я никуда не собираюсь избираться.

– Хм. Обычно, когда человек говорит как политик, он куда-нибудь избирается.

Он покраснел, наконец-то разозлившись:

– Можете идти, маршал. Даже лучше будет, если вы уйдете.

– С радостью, – ответила я и оставила их злиться вдвоем – вероятнее всего, на меня.

Они могли бы рекомендовать не разрешить мне больше работать со СВАТ, но рекомендация – всего лишь рекомендация, а другие сотрудники этих типов любят не больше, чем я. Пусть рекомендуют, что хотят, и проваливают ко всем чертям.

А я домой.

Глава двадцать девятая

Чего мне хотелось – это в душ, как следует обняться, как следует поесть, как следует позаниматься сексом – и спать. Что я застала – это ссору двух своих любовников, такую громкую, что я их слышала сквозь занавеси, образующие стены гостиной в подземелье «Цирка проклятых». Никки шел за мной с одной из моих сумок со снаряжением, другую несла Клодия. Она на пару дюймов выше Никки – таких высоких людей я редко встречала, а из знакомых мне женщин она точно самая высокая. Длинные черные волосы она, как всегда, собрала в тугой высокий хвост. Темное лицо при этом оставалось открытым и поразительно красивым. Не статуэточной красотой миниатюрной женщины, а красотой силы и широких лепных скул. Сногсшибательно она смотрелась с каплей косметики на лице, одетая в черные штаны и черный топ – неофициальную форму телохранителей. Обнаженные плечи и руки играли мускулами при малейшем движении. Никки шире в плечах, но Клодия рядом с ним не проигрывала нисколько – она смотрелась высокой, сильной и опасной. Наплечная кобура и пистолеты казались почти ненужными – как розочка на именинном торте, и без того покрытом толстым и густым слоем крема. А то, что она крысолюдка, отчего у нее быстрота и сила больше моих, означало, что внешний вид полностью соответствует реальности. Кроме того, у нее есть совесть, в отличие от Никки, которому приходится одалживаться у меня. Совесть иногда мешает быть такой смертоносной, как могла бы.

Мы стояли за тяжелой дверью, ведущей в подземелье, похожей на тюремную. Почти сразу за ней висели газовые занавеси, и после голого камня коридора и длинной лестницы, ведущих к этой двери, золотая, алая и серебряная ткань драпировок поражала взгляд. Я стояла и смотрела на них, и дальше мне идти не хотелось. Если бы Натэниел и Мика уже не приехали сюда ночевать, я могла бы развернуться, подняться по лестнице – и домой.

Ссора Мефистофеля с Ашером слышна была всем. Ашер переживал, что Дьявол (кличка Мефистофеля) хочет спать с кем-то еще. Потом раздался голос Келли, одной из охранниц:

– Да перестаньте вы, оба! Кончено, все. Я с ним спать не буду, Ашер, он весь твой.

– У меня есть право спать с женщинами, – заявил Дьявол. – Таков был наш договор.

– Ашер, может, и согласился, что ты имеешь такое право, но он тебе такое за это устроит, что ты просто не будешь на это способен.

– Келли…

– Нет, прости, Дьявол. Ты симпатяга, но ни один симпатяга такой головной боли не стоит. И вообще я чужих мужчин не лапаю, а ты точно принадлежишь Ашеру. Иначе бы ты такого не допускал.

Голос Мефистофеля:

– Я бисексуал, а не гомосексуал. Это значит, что женщин я тоже люблю и не брошу их, даже ради тебя.

– Так все это была ложь?

Голос Ашера – с таким отчаянием и гневом, что ощущался горячей золой на коже. Он умеет вкладывать в голос отрицательные эмоции, как Жан-Клод умеет вкладывать любовь и секс.

У меня сердце провалилось в живот, и больно стало от груди до кишок. Говорят «разбитое сердце», но ощущение не такое, будто разбивается сердце, а скорее будто у тебя из груди и живота все внутренности вырезали, и ощущение пустоты. Ашера я люблю, но иногда начинаю его слегка ненавидеть. Эта напряженная, почти безумная его ревность иногда достает всех нас.

Занавеси отодвинулись, решительным шагом вышла Келли. Она всего на несколько дюймов выше меня, длинные соломенные волосы увязаны в высокую тугую косу. Черная футболка и черные джинсы – слишком резкий контраст с ее цветовой гаммой, и казалось, что она побледнела от злости в этой перебранке, но я знала, что это не так. Келли не бледнеет от злости, она краснеет, вспыхивает.

Она заговорила, порыкивая – это рычала ее внутренняя львица.

– До чего же они твои, Анита. Не понимаю, как ты, черт побери, с ними со всеми ладишь.

– Секс очень хороший, – пожала я плечами.

Она покачала головой, мотнув длинной тугой косой.

– Нет такого сексуального фокуса, который заставил бы меня терпеть такое занудство от кого бы то ни было.

На это я дала единственный правдивый ответ:

– Любовь заставляет делать глупости.

Она уставилась на меня:

– Ты их всех любишь? Как можно любить всех сразу?

Я задумалась, как бы попытаться объяснить, что я люблю их всех, но это не один и тот же вид любви. Хотя я до печенок была уверена, что это не просто вожделение и не просто дружба.

– Видимо, да – люблю их всех.

Она неопределенно махнула рукой в воздухе, будто стирая что-то, мне невидимое.

– Ладно, я никого из твоих мужиков не трогаю. Слишком они для меня сложные. Ни один не умеет просто потрахаться и забыть.

– Дьявол, пожалуй, умеет, – сказала я.

– Ага, но у него любовь с Ашером, а у того все мозги набекрень.

– Я тебя слышу! – откликнулся Ашер.

– Ну и хорошо! – крикнула она в ответ. – Надеюсь, блин, что слышишь! Мы с Дьяволом хотели потрахаться, только потрахаться, слышишь, кретин ревнивый? Так нет, обязательно должны быть чувства. Потому что ты баба, такая баба, какой даже я никогда не буду!

– Мефистофель тебя любит, Ашер, – сказал Жан-Клод, – и ты знаешь, что любит.

– И ты любишь, но стоит появиться любой бабёнке, и вы бросаетесь за ней, как кобели за сукой. Да, Анита, я знаю, что ты здесь.

Я вздохнула и просто отодвинула занавесь. Очевидно, Ашер хочет затеять перебранку с нами со всеми.

– Как одна из упомянутых сук, я считаю, что должна возмутиться, – сказала я, проходя за занавес в сопровождении Никки и Клодии. Ругаться я не хотела, но это еще не значило, что не придется.

Я увидела уходящего с другой стороны Дьявола – он направлялся к спальням, к кухне, куда угодно. Очевидно, решил предоставить ругаться нам, или же был так зол, что за себя не ручался, или просто сбит с толку. Меня лично Ашер ставит в тупик похлеще всех прочих моих любовников, включая Синрика. С тем я по крайней мере знаю, какие у меня тараканы и какие у него, но с Ашером… какие-то из его проблем я знаю, другие знает Жан-Клод, но если честно, то он как минное поле в стране эмоций: никогда не знаешь, когда на что наступишь или насколько будут взорваны ваши отношения. Я уже начинала по-настоящему злиться. Как же мне все это надоело!

Он обернулся, сверкнув золотом волос, открывавших взору только его идеальную половину лица, так что виден был лишь один льдисто-голубой глаз. Ашер был зол, но не настолько, чтобы забыть закрывать волосами шрамы. Когда он счастлив, то иногда забывает об этом, но почти всегда я вижу его лицо только через вуаль волос, золотую паутину, отделяющую его от мира. Куртка на нем была светло-голубая, подчеркивающая цвет глаз, и доходила до пояса, усиливая контраст между шириной плеч и тонкостью стана. Дальше изгиб бедер в облегающих панталонах из набивного атласа в тон куртке. Видневшаяся на поясе рубашка, видимо, шелковая, светилась белым. В этой одежде он выступает шпрехшталмейстером в цирке, который у нас над головой. Где-то еще должен быть соответствующий цилиндр – синий атлас и белая лента. Ашер не всегда надевает одно и то же, но в этом наряде я его видела на арене и знала потому, что это для работы, а не чтобы выглядеть аппетитно. Но тем не менее, вид был аппетитный.

Будет ли банальностью сказать, что у меня от этой берущей за сердце красоты отчасти прошла злость? Или это будет просто правдой?

Не успела я это подумать, как тут же ощутила у себя в голове Жан-Клода и поняла, что это не вид Ашера сделал меня терпеливой, разоружил перед его красотой. Это был Жан-Клод, любящий Ашера сильнее, чем я, и уже несколько веков. Они не всегда ладят, и в какой-то момент раззнакомились больше чем на сто лет, но Жан-Клод перед красотой вот этого стоящего передо мной мужчины почти беспомощен.

В глазах Ашера – ледяное пламя. Вампирская сила Ашера – как мороз по коже.

Никки с Клодией зашли вслед за мной, занавес сомкнулся за ними. Слышно было, как упали на пол мои сумки – телохранители освободили себе руки. У нас с Ашером до драки никогда не доходило, но не мне одной надоели его штучки, а из этих охранников ни один не имел секса с Ашером или радостных воспоминаний о нем Жан-Клода. Поэтому они чувствительнее реагировали на его поведение, и у них руки чесались выбить из него хотя бы часть дури.

Я скорее ощутила, чем увидела в глубине комнаты движение, закрытое высокой фигурой Ашера, и Никки тут же вырос от меня сбоку. Но я знала, что это телохранители Жан-Клода. У нас с ним по два телохранителя на каждого почти все время. Не помню, чтобы Ашер когда-нибудь напал на того, кого любит (а эта память, общая с Жан-Клодом, уходит в века), но, быть может, не одна причина, что никто с нами не переходил к физическим действиям.

Тут Ашер обратил свои горящие глаза ко мне, и я ощутила толчок его силы, будто мимо меня пыталась протиснуться невидимая стена. Когда-то его сила текла поверх и сквозь меня, но то было когда-то, а вот это – по-иному. После гибели Матери Всей Тьмы он ни разу не пытался испытать удачу против меня. Ашер однажды чуть меня не убил – случайно, потому что я очень подвержена конкретно его разновидности вампирских чар. А сейчас я стояла перед ним, и его сила меня не трогала – трогала его красота. Воспоминания о невероятном сексе и бондаже. Он стоял в нескольких футах от меня, и я знала, какой мощный потенциал таится под изысканной одеждой, и ощущала холод, клубящийся от него холод: его сила пыталась замутить мой разум. Он хотел успокоить меня, чтобы у меня не было неприязни к его плохому поведению, и сделать это он пытался вампирскими чарами. А это нечестно!

– Ты сколько раз использовал против меня вампирские чары, чтобы победить в споре?

Он моргнул. Веки приопустились на огни глаз, и золотые линии ресниц подсветились ярко-синим. Секунду было так, будто смотришь внутрь горячего сердца демонической печи с полуприкрытой дверцей.

– Если на тебе не светятся освященные предметы, значит, я не приношу тебе вреда. Твои слова?

Я кивнула:

– Мои. Но я могла и ошибиться, или, если очень хочу быть романтически одураченной, мой крест мне это позволяет. Свобода воли, знаешь ли.

– Ты хочешь сказать, что у твоего креста хватает интеллекта, чтобы решить такой вопрос?

– Нет, я хочу сказать, что сила, с которой соединен мой крест, в которую я верю, достаточно интеллектуальна, чтобы решать не только такие вопросы.

– А может быть, твой Бог не считает меня для тебя вредным?

Я пожала плечами:

– Может быть.

Ашер придвинулся ко мне, и я видела только это золото волос, это лицо, от которого замирает дыхание, сияние его глаз. Губы его были таким же совершенством, как и тогда, когда Жан-Клод впервые в Ашера влюбился. Церковники, сотни лет назад желавшие святой водой выжечь из Ашера дьявола, рот не тронули – будто даже они не решились испортить ангельскую красоту. Шрамы на лице, которые доставляют ему столько страданий, на самом деле затронули только часть правой щеки. И только один длинный белый рубец подходит к идеальной линии губ. Как будто когда они увидели, что творит с его лицом святая вода, то не смогли вынести, что натворили. Иногда, когда творишь зло, вдруг так ясно, так пронзительно это понимаешь, что приходится корректировать свое поведение. Меня всегда интересовало: те священники, что мучили Ашера, обратились ли в какую-то лучшую ветвь христианства, или в них умерла вера, когда они изуродовали ожогами правую сторону этого тела?

Ашер обнял меня, и в тот миг, когда он ко мне прикоснулся, его вампирские чары резко усилились. С вампирскими силами, как правило, от прикосновений случается именно это. Он обнял меня, и ощущалось это, будто он и есть мой Прекрасный Принц. Я глядела на него, и «не видела», что глаза у него все еще горят, не ощущала леденящего натиска его силы. Просто вдруг он оказался совершенен, великолепен. И у меня в голове не осталось ни барьера, ни предупреждения. Ашер поцеловал меня, прижавшись мягкими, полными губами, я ответила на поцелуй, войдя в него губами, ртом, языком, зубами, это уже была проба на вкус, а не поцелуй. Руки, локти, тело переплелись, прижались – все еще казалось слишком далеко, а его руки стали высвобождать мне футболку из штанов, а я сунула руку ему сзади под атласную куртку и тоже стала вытаскивать рубашку. Голая кожа к голой коже – это казалось так правильно… Боль – и сладковатый вкус медных монет. Не сразу я поняла, что это вкус крови, но когда поняла, то стала выплывать из этих игр разума.

Я уперлась в него, пытаясь прервать поцелуй, но кровь, что вызвала у меня желание остановиться, его заставила притянуть меня ближе, сомкнуть на моих губах рот, целуя глубоко и жадно. Если бы его клыки не пустили мне кровь, поцелуй был бы невероятным.

Я оттолкнулась сильнее, пытаясь оторваться от этого болезненного и чувственного поцелуя, разорвать кольцо рук Ашера. Мычала что-то протестующее, но его губы кляпом закрывали мне рот, мешая сказать: «Стоп, прекрати». Одна из причин, по которым я не люблю кляп при бондаже – он тебя лишает стоп-слова. Тому, кто над тобой доминирует, ты не можешь сказать «нет». Кляп означает, что ты доверяешь своему партнеру, или что ты хочешь, чтобы у тебя отобрали твое «нет». Ты хочешь спрыгнуть с обрыва и позволяешь доминанту делать с собой все, что он захочет. Натэниела это как-то расслабляет, а меня совсем нет.

Будь он человеком, я могла бы вырваться без вреда для него. У меня сила больше человеческой, но если бы он был всего лишь человеком, не порезали бы мне рот острия клыков. Будь он человеком, я бы не полюбила его, потому что он бы не был Ашером.

Он обнимал меня слишком близко, слишком крепко, и потому вариантов освобождения у меня было немного: либо сделать то, от чего останется непреходящий вред, либо травмировать те части, с которыми, быть может, мне самой потом захочется поиграть.

Он крепче прижал меня к себе той рукой, что обнимала спину, а другой схватил за затылок, крепко зажав волосы. В правильной ситуации и в нужный момент этого было бы достаточно, чтобы перевести меня в настроение подчиненной, но сейчас ничего не было правильно. Ашер усилил поцелуй и снова вонзил тонкие клыки мне в губы. Я замычала от боли, пытаясь орать в этот кляп его рта на моем. Перестала от него отталкиваться, наоборот, придвинулась. Кажется, он решил, что мне в радость, потому что ослабил руки, уже не держа меня, а обнимая. Я завела ногу ему сзади, подцепила колени и толкнула на пол, но он меня не отпустил, так что мы упали вместе, но если я падаю, а он продолжает поцелуй, надо сделать так, чтобы мое колено попало ему туда, где ему не понравится. Но мне эти его части как раз нравятся очень, и я не хотела делать Ашеру больно. А трудно вырваться от того, кто сильнее тебя, если боишься сделать больно. Вот черт!

Я ощутила струйку теплой энергии, но тут же меня и Ашера схватили за плечи чьи-то руки. Я на миг ощутили горячий запах опаленной солнцем травы, означающий льва, почти сразу узнала, что это Никки, и тут же пощечиной хлестнула наружу силу Ашера, но нацеленная не в Никки и не в меня.

Никки схватили чужие руки, мелькнули светлые волосы и кожа с летним загаром. Я успела узнать Ареса, и они покатились прочь, сцепившись в схватке. Зверем зова Ашера была гиена, и он позвал ближайшую. Лояльность Ареса своему работодателю или своему предпочтению не могла преодолеть магической власти Ашера над ним.

Я была все так же вооружена до зубов, куда больше тренирована в рукопашной, чем Ашер, но я не хотела его ранить или убивать, и все это было бесполезно. По рычанию, лязгу зубов и тяжелому дыханию усилий я понимала, что Никки бьется за возможность вернуться ко мне.

Ашера схватили за волосы другие руки, они же – меня за плечо. Всплеск энергии – я узнала Синрика даже раньше, чем ощутила его запах.

Ашер сжал руки у меня на спине и на волосах. Засмеялся прямо в поцелуй. Он думал, что Синрик не знает, как поступать дальше. И ошибся.

Синрик отпустил мое плечо, но сильно дернул волосы вампира и двинул его по лицу сбоку так, что меня встряхнуло. Я ощутила вкус свежей крови – не своей. Ашер перестал меня целовать, перестал кусать, и только что он был подо мной на полу, а в следующий момент я перевалилась набок. Успела сплюнуть кровь, и Ашер тут же вскочил с пола, замахиваясь. Синрик силен, спортивен, тренирован в рукопашной борьбе, но ему ни разу не приходилось драться всерьез. А тренировки не могут подготовить к драке. Полностью – не могут. Ашер веками дрался всерьез. Это были не боевые искусства, а старый добрый прямой в челюсть. Синрик взлетел в воздух, хлопнулся на пол плашмя и не поднялся.

И так же вдруг Ашер оказался над ним. Волосы – золотое пламя, глаза горят, кожа почти прозрачна, как хрусталь, – он дал своей силе почти поглотить себя. Человеческое сваливалось с него, стоящего над поверженным, мертвой чешуей.

Я сплюнула кровь на пол и встала, но не знала, что делать. Могла вытащить пистолет – но стрелять в него я не стала бы, и он это знал. Ашер протянул руки к Синрику, но между ними возник Натэниел, опустившись на колени. Никогда не видела, чтобы он двигался с такой почти магической быстротой.

И Натэниел сказал, просто и ясно:

– Нет.

Он не повысил голоса, но как-то это единственное слово прозвучало громче любого вопля. Будто одно-единственное «нет» отдалось от всех стен оглушительным эхом.

Ашер стоял, прямой и гордый, весь – сияющая сила и наводящая ужас красота, и его остановило не насилие, но иной вид силы. Тот, который много веков уже понимают женщины: сильнейший из мужчин бессилен перед решимостью того, кого любит. Натэниел стоял на коленях перед Ашером, но как-то из этих двоих сильнее был он. Встав между вампиром и его добычей, Натэниел уже не был ничьим котенком. Он стоял между Ашером и Синриком, на коленях, не подняв на Ашера даже пальца, но просто видно было, что его не сдвинуть. Он провел черту на песке перед Ашером, и если бы вампир ее переступил, цену за этот поступок он бы заплатил такую, что пластырем не вылечить. Я не знаю, откуда и почему я знала это так твердо, но Ашер тоже это увидел, потому что остался стоять, позволив Натэниелу себя остановить.

– Нет, – повторил Натэниел.

Звуки схватки смолкли. Я оглянулась. Никки стоял на ногах, Арес лежал на полу бесформенной грудой, в крови, и с виду раненый куда серьезнее Синрика.

Ко мне склонился Жан-Клод, коснулся моего лица и отнял руку с окровавленными пальцами.

– Хватит!

Голос прокатился по комнате, отразился от камня, от занавеса, и казалось, темнота повторила его снова и снова: «Хватит, хватит, хватит!»

Ашер оглянулся на любовь всей своей неживой жизни.

– Мальчишка первый меня ударил.

Жан-Клод приподнял мне голову, и вдруг передо мной оказались эти полночно-синие глаза, черное кружево ресниц, до боли прекрасное лицо, черные локоны вниз по плечам и до середины спины. Он не пытался скрыть на лице тревогу, или хотел, чтобы я увидела, как он обо мне тревожится.

– Ты сильно ранена, ma petite?

Я покачала головой, вытерла кровь с нижней губы и сказала:

– Все нормально.

Он большим пальцем провел по моей губе и посмотрел на свежее алое пятно на белизне собственной кожи.

– Не все нормально.

– Лучше, чем у Сина или Ареса.

Он кивнул, поцеловал меня в лоб.

– Прости меня, ma petite.

– За что? – спросила я, но он уже позвал Клодию:

– Помоги ей сесть в кресло.

Клодия тут же оказалась рядом, помогла мне встать, и, похоже, помощь мне была нужна. Наверное, Син меня тряхнул сильнее, чем я думала, когда ударил Ашера, или то, что меня грызли, оказалось для организма более сильным потрясением, чем я сперва решила.

Жан-Клод стоял перед Ашером лицом к лицу:

– Ашер, с тобой я становлюсь слабым. Я не могу быть таким мастером, как тебе нужно, потому что слишком тебя люблю и не могу быть настолько суров, насколько ты заслуживаешь. Анита не подверглась бы такому обращению ни от кого другого.

Клодия помогла мне сесть в одно из новых мягких кресел. Я села, чувствуя, как вся дрожу, и не уверена, что только от кровотечения.

– Она любит меня не больше, чем всех остальных, Жан-Клод, вот что я знаю.

Голос его был очень резок при этих словах, даже неприятен.

– На современном языке это называется полиамурность, – ответил Жан-Клод. – Мы полиамурны. Это значит любить более одного лица, Ашер.

– Анита была с тобой до того, как я вернулся к тебе, но эта тигрица-оборотень, Зависть, ее не было. Ты с твоим царем волков Ричардом показали мне краешек рая, и тут же вы оба трахаете вторую бабу. Меня в вашей постели мало, Аниты тоже мало, всех прочих мужчин мало – вам всегда нужна еще женщина.

– Я тебя люблю, мы любовники – чего еще ты от меня хочешь?

– Чтобы у тебя были только Анита и я.

– Замкнутое поле, – сказала я. – Мне Натэниел объяснял, что это. Как моногамия, только еще один партнер добавлен.

Мне пришлось прокашляться, и я снова ощутила сильный вкус крови. Черт. Будь я человеком, пришлось бы изнутри во рту швы накладывать.

– Жан-Клод и Ричард трахают Зависть! Почему тебя это не бесит?

Он просто орал на меня.

Зависть – одна из новых золотых тигров, что поселились в подземелье. Она двоюродная сестра Дьявола, и так же высока, представительна и великолепна, как он. Золотые тигры очень приятны для глаз.

– А я трахаюсь еще с пятнадцатью примерно мужиками. Разве справедливо было бы с моей стороны злиться, что у них в постели Зависть.

Мой голос прозвучал хрипло, и я кашлянула снова, прочистить горло, и снова почувствовала вкус крови. Можно было либо ее проглотить, либо найти куда сплюнуть. На каменный пол можно было бы, но сейчас вокруг был ковер, а сплюнуть на новый ковер я просто не могу.

– Справедливо! Любовь несправедлива, Анита. Одна из самых несправедливых вещей на этом свете. Ты никогда не думала, не лучше ли Зависть в постели, чем ты?

Я нахмурилась и покачала головой:

– Нет.

– До чего ж это самоуверенно – даже не подумать, что она может быть лучше тебя!

– Уж я такая, какая есть, Ашер, другой нету. Ричард в своей обыденной жизни встречается с другими женщинами. Несправедливо было бы заставлять Жан-Клода сидеть и пальцы перебирать, ожидая меня, пока я тоже встречаюсь с другими мужчинами.

– Если любовь настоящая, то ты ждешь.

– Кто сказал? – спросила я.

– Дьявол хочет спать с другими женщинами, хотя у него есть ты. И тебя это совсем не волнует?

Я подумала и покачала головой.

– Мы с ним об этом говорили пару недель тому назад. У него сильная сексуальная тяга, а мое внимание почти целиком отдано Жан-Клоду, Мике, Натэниелу и тебе.

– Ну нет. Мальчика забыла. Он все больше и больше отнимает твоего времени.

Я всмотрелась в красивое надменное лицо:

– Так ты его нарочно ударил сильнее, чем нужно. Ты к нему ревнуешь.

– Смешно было бы мне ревновать к мальчишке.

– Смешно, – согласилась я.

– Зависть к тебе ревнует, – сообщил он. – Она терпеть не может, когда Жан-Клод ее бросает, стоит только тебе появиться.