Текст книги "Снежинка"

Сладкие ощущения

Я в очередной раз зашла в Фейсбук, чтобы тайком изучить страничку Ксанты. Ксанта Вудс (2345 друзей). У меня их было семьдесят один. И то я из кожи вон лезла. Принимала запросы от людей, с которыми не разговаривала с начальной школы. От парикмахерш. От личных тренеров. На днях даже приняла в друзья какую-то организацию под названием «Сила Господня», лишь бы накрутить число френдов. Тяжело видеть эти цифры в скобках непосредственно после собственного имени.

Похоже, для Ксанты создание сетевого образа не составляло особого труда. На аватарке у нее стоял не какой-нибудь растянутый на пиксели снимок ее счастливой физиономии. Ксанта не до такой степени заурядна. Она выбрала черно-белый портрет взлетающей птицы. Я просмотрела ее предыдущие юзерпики. Вот затылок Ксанты на фоне голубого неба. А вот Ксанта, снятая с верхнего ракурса, с маргариткой за ухом, сидит на траве по-турецки и читает «Мидлмарч».

Наверное, она делает то же самое – встретится с кем-нибудь пару раз вживую, а потом выслеживает его в сети и буквально умоляет ее зафрендить. Так и вижу, как она пытается невзначай выведать у людей фамилии сразу же после знакомства.

Пришло уведомление о новом сообщении, и сердце выскочило из груди. Надо быть поспокойнее. Это Ксанта:

Дебби, привет! Вечером идем выпить, если хочешь – присоединяйся. Если стремаешься поздно возвращаться, ночуй у меня. Если не хочешь, я не обижусь! До связи Х.

Что означает этот крестик? «Целую» или «полюбуйся на мой зашибенный греческий инициал»? Я печатаю ответ:

Отлично! Где ты живешь?

* * *

Ксанта жила на Джеймс-стрит, в квартире над секс-шопом под названием «Сладкие ощущения». В рекламе секс-шоп именовал себя «магазином и кинотеатром для взрослых». Я старалась не думать о том, что представляет собой этот кинотеатр. По пути я получила от Ксанты предупреждение, что возле входа в дом обосновался бомж. К моему облегчению, когда я приехала, его уже не было. Домофоном я пользоваться не умела, поэтому просто написала Ксанте: «Я тут!» Через пару минут тяжелая зеленая дверь распахнулась. Ксанта была в халате, с еще мокрыми после душа волосами.

– Привет! Я так рада, что ты выбралась!

Кажется, нам следовало обняться, и она улыбнулась, сглаживая неловкость.

– Спасибо, что пригласила! Ты точно не против, чтобы я осталась?

– Конечно! Надеюсь, ты не возражаешь, если я положу тебя на диване? Он очень удобный.

– Конечно! Громадное спасибо. – Я обвела взглядом грязные кремовые стены подъезда и потертый коричневый ковролин. – Я почему-то думала, что ты живешь в общаге.

– Если бы! Нет, папа купил эту квартиру, когда под ней еще не было секс-шопа. Думал, будет выгодная инвестиция.

– Твой папа лендлорд?

– Ха-ха, он бы с удовольствием. Звучит как средневековый злодей. Но нет, это его единственная недвижимость, не считая нашего семейного дома. Он врач. Кстати, сегодня вечером он работает в неотложке через дорогу.

– Круто. – Я вежливо улыбнулась.

– Ага. Извини, что приходится подниматься по лестнице. Лифт сломан.

– Ничего страшного, мне как раз не хватает тренировок. Нагрузка совсем не повредит.

Мы оказались в коридоре со множеством дверей. По шуму сразу было ясно, которая из них ее. Дверь подпирала туфля на шпильке. Я отметила это с облегчением. Потому что не знала, надевать ли каблуки.

В спальню набились четыре девушки разной степени готовности. Я узнала Орлу – соседку по квартире. В углу Гриффин подбирал плейлист. Никто из них не обратил на мое появление никакого внимания. Квартирка была тесная – ни ступить, ни повернуться, как выражался Билли. Крошечная кухонька, развернутый к окну диван и балкончик, больше напоминавший тюремный.

Ксанта развела руками:

– Mi casa es su casa[5]5
  Мой дом – твой дом (исп.).


[Закрыть].

– Можно я угадаю, какая комната твоя?

– Давай.

Я показала на комнату, ближайшую к ванной, с огромным вязаным покрывалом на кровати.

– Неужели это так очевидно? – удивилась Ксанта.

– Ага, – сказала я.

Она вошла в комнату следом за мной. Вдоль стены были сложены книги. На прикроватной тумбочке стояли керамический слон, ароматические палочки и старинный фотоаппарат.

– «Роллейфлекс»? – спросила я.

– Ага, получила в подарок на двадцатиоднолетие.

Она подняла камеру и навела на меня. Я инстинктивно прикрыла рукой лицо, будто выходящая из суда преступница.

– Тебе двадцать один? – спросила я.

– Угу… Я училась на художественных курсах в Национальном колледже искусств и дизайна, прежде чем пойти на этот гуманитарный курс. Красиво жить не запретишь…

Впервые за все время нашего знакомства я видела Ксанту смущенной.

– Классно, – с некоторым облегчением заметила я. Вот почему она так легко влилась в студенческую жизнь – ей не впервой.

– Что будешь пить? Могу предложить теплое польское пиво из «Альди».

– Не беспокойся, у меня с собой бутылка вина из «Лидла» за три евро. Пойдет за милую душу.

– Ну, чистые стаканы закончились, но в шкафу есть кружки.

– Идеально, – ответила я.

* * *

Остальные девчонки заметили меня только после того, как я сняла пальто.

– Прикольный комбез, – сказала самая неприветливая из них, смерив меня взглядом, и снова отвернулась к зеркалу, чтобы дорисовать стрелку на глазу.

– Спасибо, это мамин.

– Мило. – Она посмотрела в зеркало на Ксанту. – Ноги прячем или показываем?

Ксанта пожала плечами:

– Я еще не решила.

Поэтому я и выбрала комбинезон. Как золотую середину между первым и вторым вариантом. Первый означал бы джинсы и нарядный топ, второй потребовал бы усилий: побрить ноги, намазаться автозагаром и надеть платье.

– Шарлотта Рэмплинг, – сообщил Гриффин. Он разглядывал меня, склонив голову набок. Я почувствовала, как накатывает горячая волна, покрывая шею и грудь красными пятнами. – И что-то от Белль Дингл из сериала «Ферма Эммердейл».

– Грифф, поганец! А ну прекрати! – одернула Ксанта.

– А ты немножко похож на Гарри Стайлза, – сказала ему я.

Ксанта рассмеялась:

– Это прямое оскорбление.

– Куда идем? – спросила я.

– В «Работягу».

– Это где?

– На набережной.

– А звучит так, будто в каменоломне.

Неприветливая девушка села рядом со мной, закинув ногу на ногу.

– Так ты, что ли, с настоящей фермы?

– А что, бывают ненастоящие?

Судя по ее выражению лица, я ей понравилась.

* * *

Я пила вино из детской кружки-непроливайки, оставшейся после предыдущей жилицы. Кружка была ярко-розовая, с изображением Маленькой принцессы. Уговорив три такие кружечки, я превратилась в отъявленную деревенщину. Использовав подоконник в качестве барабана, стала учить всех петь «Не забудь лопату» Кристи Мура.

Ксанта переоделась в облегающие брюки из красной кожи – нормальный человек в таких выглядел бы нелепо – и простую белую футболку. На шее у нее висел серебряный слоник. На ногах были кеды-конверсы. Остальные девчонки все еще выпивали в пижамах, но с уложенными волосами и при полном макияже, дожидаясь, пока Ксанта определит сегодняшний стиль для всей компании. Следующие полчаса девчонки по очереди уходили в ванную и переодевались в черные кожаные брюки, футболки и обувь на плоской подошве. А я как дура пришла на каблуках.

Ксанта как будто не замечала собственной власти. Сидя на колене у Гриффина, она попивала польское пиво.

– Так вы парочка? – спросила я.

Все расхохотались. Гриффин протянул руку и сжал мою ладонь.

– Ты такая свежая, обожаю!

– У вас в глубинке что, геев не бывает? – спросила одна из девчонок.

– Что? Но ты такой красивый… – сказала я.

– Это точно. – Ксанта взъерошила его кудри. – Девушки вечно спрашивают меня, как бы споить его и вернуть на путь истинный.

– Хищницы вы, почти сплошь, – посетовал Гриффин.

Ни с того ни с сего я обозлилась на обоих – на Ксанту, задавшую дресс-код в стиле кэжуал, и на Гриффина, потому что решила, будто он со мной заигрывает. Я была даже уверена, что заигрывает, и теперь чувствовала, что меня надули.

– Знаешь, когда мы познакомились, я подумала, что тебя зовут Санта, – говорю я Ксанте. – Как Санта-Клауса.

– Боже, как тебе подходит это имя! Идеально! – Гриффин потряхивал коленом, на котором сидела Ксанта. – У нас теперь свой Санта!

Когда я встала, чтобы наполнить свою непроливайку, Ксанта раскрыла объятия и похлопала себя по коленям:

– Иди-ка сюда, посиди у Санты на коленках.

Я уселась к ней на колени, и она обняла меня за талию. Почувствовав руки Гриффина на спине, я снова завела песню.

Парни

– Господи Иисусе, проснись, пожалуйста.

Мои ресницы слиплись. Пальцем я приоткрыла себе веко. Я лежала голая в кровати, которой не узнавала, и меня расталкивал незнакомый парень.

– Доброе утро, – пробормотала я.

– Слава тебе господи. Слушай, извини, но мне надо идти.

– Ладно, пока.

– Я не могу тебя здесь оставить.

– А где Санта?

– Кто?

– Санта, – нахмурившись, повторила я.

Он сел на корточки рядом с кроватью и посмотрел на меня.

– Я договорился пообедать с матерью и не могу оставить тебя в своей постели.

– Ясно…

– Так что буду благодарен, если ты оденешься.

– Ладно. – Я пыталась нащупать в постели свое нижнее белье.

– Вот они. – Он поднял мои валявшиеся на полу рядом с кроватью трусы и швырнул их мне в лицо.

– Можешь одолжить мне какие-нибудь кеды? – спросила я.

– У меня нет кед.

– Не могу же я расхаживать на каблуках средь бела дня.

– Придется.

– Ты же херлер, – вспомнила я.

– Да, – раздраженно признал он.

– Ты играешь за графство.

– Когда-то играл за юниоров.

– Какого размера у тебя клюшка?

– Тридцать второго.

– Маленькая.

– Да.

– Где ты играешь?

– Мне будет не до игр, если опоздаю на встречу с матерью. Она мне ноги переломает.

– Ты отдаешь ей в стирку свою грязную одежду?

– Честно говоря, да, – улыбнулся он.

– Кажется, на данном этапе наших отношений еще рановато знакомиться с родителями.

– Это точно, – согласился он.

* * *

Обойдясь без неуклюжих прощальных поцелуев, он объяснил мне, как пройти на железнодорожную станцию. Гордость не позволила мне спросить, почему мы не можем воспользоваться одним средством передвижения. Он достал из кармана ключи от машины, нажатием кнопки открыл дверцы своего дизельного «гольфа» и укатил в направлении города.

Под насмешливыми взглядами прохожих я зацокала на станцию, кайфуя от собственной смелости, порочности и крутости. Чувствуя себя настоящей дьяволицей. А потом вспомнила, что сказал ночью Гриффин, когда я споткнулась и свалилась с лестницы в пабе. «Чем ниже самооценка, тем выше каблуки». Наверное, он решил, будто я так нагрузилась, что не услышу. Болезненный укол пронзил мне сердце, проникнув сквозь пьяный туман.

* * *

Прислонив голову к вибрирующему окну поезда, идущего назад в город, я заглянула в телефон. Одиннадцать пропущенных звонков. Сообщение от Ксанты.

Дебс, ты как?

Привет, Санта. Проснулась в Драмкондре с херлером, играющим за графство. Еду к тебе.

Ха-ха, ну ты даешь. Я поставила чайник.

Я ощущала себя под властью истории, постепенно воссоздающейся у меня в голове. Вот я встречаю парня на тусовке – кажется, я использовала его в качестве опоры: пока мы целовались, я могла держаться на ногах. Вот я теряю из вида Ксанту и Гриффина. Вот обжигаю нёбо картошкой фри. Вот мы целую вечность сидим на бордюре и бродим под дождем по черно-синим улицам в поисках такси, которое отвезло бы нас к нему домой. Вот неуклюже играем в херлинг в гостиной вместе с его соседями по дому. Вот я падаю в кровать и кладу голову на его теплую грудь, не думая ни о чем и не боясь уснуть.

* * *

Когда я приехала к Ксанте, в квартире не было никого, кроме нее. Она сидела в постели, подложив под спину две подушки, как пациентка в больнице.

– Тут пахнет парнем.

– Вряд ли Грифф считается за парня.

– Он что, у тебя ночевал?

– Мы вчера вместе здесь вырубились. Возможно, мы целовались. Это не важно. Он гей.

– Может, не такой уж он и гей? Скажи начистоту.

– Стопроцентный гей. – Ксанта вздохнула. – Я всегда была к нему неравнодушна. И когда он признался мне в своей ориентации, я вроде как испытала облегчение. Типа, дело не во мне, просто я не того пола. Думаешь, это глупо?

– Если честно, по-моему, он немного говнистый.

– Знаю, – засмеялась она. – Ты сразу дала это понять.

– Черт, правда, что ли?

– Да, Дебби. Грифф в курсе, что, по твоему мнению, он выглядит нелепо в своих дорогущих рваных джинсах.

Я пожала плечами:

– Ну, вчера ночью он со мной расквитался.

– Что он сказанул на этот раз?

– Смеялся над тем, что я пришла на каблуках. Сказал что-то в духе того, что высокие каблуки носят девушки с низкой самооценкой.

Ксанта нахмурилась:

– Не обращай внимания. У Гриффа свои закидоны. Иногда он ревнует.

– С какой стати?

– Ты привлекательная девушка, нравишься парням. А Грифф часто западает на натуралов. Ему потребовалось много времени, чтобы принять свою сексуальность. Он до сих пор не принял ее до конца.

– Ясно…

Тишина наполнилась гулом закипающего чайника. Он задрожал, затрясся и наконец со щелчком выключился.

– Ты пьешь чай с молоком? – спросила Ксанта.

– Я живу на молочной ферме.

– А, ну да. Овсяное сгодится? Другого у меня нет. Вообще-то оно приятное на вкус. Сладкое.

– Да, пусть будет овсяное. У тебя что, непереносимость лактозы?

– Ха-ха, нет. – Она покраснела. – Вообще-то я веганка.

Я ахнула в притворном изумлении:

– Правда?

– Ага, я стараюсь это не афишировать.

– За веганами такого не водится.

– Да уж, мы новые Свидетели Иеговы. Ну так что, как у тебя сложилось с этим твоим херлером?

– Все круто. Он попросил мой телефон, но я дала ему неправильный номер, – соврала я.

– Почему?

Я пожала плечами:

– У нас нет ничего общего.

– Откуда ты знаешь?

– Мне вечно нравятся парни, с которыми у меня нет ничего общего.

– Может, ты просто не даешь себе труда узнать их получше.

– Может быть. А как насчет тебя? – спросила я. – Есть парни на примете?

– Вообще-то есть один. Мы познакомились на прошлой неделе и теперь переписываемся. Ничего серьезного, но он милый. Изучает физиотерапию в Университетском колледже Дублина. Вообще-то он тоже херлер, но у него на странице ни одной портретной фотки, только матчи по херлингу. Странно как-то. – Ксанта открыла на мобильнике его аватарку и повернула экран ко мне. – Его тут толком не видно. Он в шлеме.

– Я его знаю, – сказала я. Это был тот самый парень, который на мессе стоит позади всех. – Мы учились в одной школе.

– О боже! С ума сойти. Какой он?

Я надеялась, ей не было слышно, как застучало сердце у меня в ушах.

– То есть я его не знаю. Кажется, мы даже парой слов ни разу не перекинулись.

– Но он тебе нравится?

– В каком смысле?

– Ну как человек. Он милый?

– Ты с ним знакома. Ты знаешь его лучше, чем я.

– Он центральный защитник? Мне он сказал, что он центральный защитник.

– Уверена, что он тебе не соврал. Я сто лет не видела ни одного матча по херлингу.

Я читала в местной газете о каждой игре с его участием. В прошлую субботу его счет с позиции крайнего нападающего составил 5:1.

– Кажется, он хорошо играет. Только про херлинг и говорит. Настрой у него серьезный.

– Ага.

– Ты когда-нибудь видела его в игре?

– А то. У нас много хороших игроков. Они всюду клюшки таскают, даже на мессу. Оставляют их возле церкви, когда входят, а после службы забирают.

– О боже, он ходит к мессе? Прелесть какая!

– Ага. Заняться у нас особо нечем, так что это скорее повод пообщаться и поглазеть на соседей.

Ксанта улыбнулась:

– Ты и правда живешь в девятнадцатом веке.

– Иногда.

– Просто чума. Ладно, мне пока все это нравится! Завтра мы идем в кино. Спрошу его, знает ли он тебя.

– О господи, не надо. В смысле, в лицо мы друг друга знаем, но не знакомы.

– Не сомневаюсь, что он от тебя в восторге. Похоже, у вас очаровательная деревушка.

– Спасибо. Я только… – Я показала в сторону ванной. – Я только схожу пописаю.

– Не обязательно мне это сообщать.

– О чем? – не поняла я.

– О том, что ты идешь писать.

– Ой, извини. Это с похмелья, – сказала я, закрываясь в туалете.

В висках стучало. Руки тряслись. Я вовсе не плачу из-за парня, которого почти не знаю, это просто похмелье, убеждала я себя. Другого и быть не может.

Поезд

Я могла поехать домой в любое время, но оказалась на станции в час пик. Вагон был набит битком. Жарило, как в печке. Люди понемногу сдавали личное пространство. Руки тянулись к желтым стойкам и поручням, пальцы, плечи, бедра и сумки прижимались друг к другу. С этими незнакомцами я успела пережить больше физических контактов, чем с собственной родней, а поезд еще даже не покинул станцию Коннолли.

Мельком я заметила, как кто-то забрасывает в вагон сумку со спортивным снаряжением, и у меня зашлось сердце – но это был не он. Я позволила себе пофантазировать о том, что произошло бы, окажись это он. Нам пришлось бы поздороваться. Поболтать о том о сем. А может, наши взгляды встретились бы на одну опасную секунду, а потом мы отвели бы глаза, и мир снова встал бы на место. Мы бы молча стояли бок о бок, и я гадала бы, слышит ли он биение моего сердца, чувствует ли такую же умопомрачительную щекотку в голове.

Хорошо одетая женщина в сапогах до колен влетела в вагон и стала проталкиваться к местам для инвалидов.

– Я беременна, – объявила она.

Не сомневаюсь, что все подумали одно и то же: не так уж она и беременна. В конце концов, она же на каблуках. Скорее всего, пассажиры нашего вагона услышали эту новость раньше, чем большинство ее родни и друзей.

Мне стало жаль трех пенсионеров и мужчину, рядом с которым стояли костыли. Женщина за семьдесят уступила место. Самопровозглашенная беременная уселась, закинула ногу на ногу и достала журнал. Я заметила, что какой-то лысый мужчина неодобрительно цокает и качает головой. Он поймал мой взгляд, и я отвела глаза. Я на горьком опыте научилась не вступать в разговоры с незнакомыми ворчунами.

В результате меня притиснули к красивому мужчине в деловом костюме. Худощавый, но хорошо сложенный, он был бы похож на Экшен-Мена, если бы тот не был родом из Голуэя, а родился и вырос в каком-нибудь из гэлтахтов. Сквозь тесную белую рубашку с готовыми отлететь пуговицами, прилегавшую к телу плотно, будто корсет, виднелись грудные мышцы. Один из немногих пассажиров, которые ничего не слушают в наушниках и не смотрят в телефон, он неотрывно глядел в пол.

Поезд дернулся, замедляясь перед очередной остановкой. Меня швырнуло на мужчину. Я пробормотала извинения, но он меня даже не заметил. Мы по-прежнему соприкасались плечами. Я устала. Прислонив голову к желтой стойке, я стала клевать носом.

* * *

Поезд рывком тронулся, и я проснулась. Моя голова лежала у мужчины на плече.

– Простите, пожалуйста! – Я отскочила в сторону.

– Ничего страшного. – Он, кашлянув, пригладил рубашку. – Я и сам задремал.

Я почувствовала, что краснею. Еще ни разу не взглянув ему в глаза, я ощущала, что мы стали слишком близки. Он направился к выходу из вагона. Мы были в Мейнуте. В вагоне объявили, что это конечная. Мужчина нажал на мигающую зеленую кнопку, чтобы открыть двери.

Теперь я смотрела на него иначе. Постепенно узнавала его, будто актера, играющего новую роль в другом фильме. Он попал в контекст и занял свое место в моей системе координат. Я побывала у него в голове и только что проснулась. И я знала, как он собирается это сделать. Он обдумывал это каждый день в поезде по пути домой с работы. Он планировал лучший способ самоубийства.

Это случится в следующем месяце. Он наплетет что-нибудь своей беременной жене, которая будет смотреть «Игру престолов», лежа на угловом диване вместе с их собакой. Она привыкла, что по вечерам он отправляется покататься на машине в одиночестве. Она это одобряет. По ее мнению, ему полезно выбираться из дома. А то он сам не свой с тех пор, как потянул крестообразную связку и вынужден был отказаться от подготовки к ультрамарафону. Итак, он отправится в одну из своих поездок, выключит радио и примется кричать на самого себя, пока не расплачется, пока не ощутит, что испытает облегчение, только покончив со всем. Он вылетит с дороги, чтобы уж наверняка. Сымитирует аварию, чтобы не причинять родным еще большего горя.

* * *

Я сдержала свой первый порыв тронуть его за плечо. Что я смогу сказать? Передать ему некое таинственное послание? Обнять его? Какой бы вариант действий я себе ни представляла, все они казались слишком театральными для окончания повседневной поездки на пригородном поезде. Поэтому я только смотрела, как он исчезает за турникетом вместе со всеми остальными.

Инкуб

За нами гонятся. Нас целая толпа – эти люди мне незнакомы, но во сне, как это бывает, я их знаю. Кажется, я возглавляю бегство, потому что не останавливаюсь, чтобы помочь остальным. Сон буксует, словно застряв между движущимися шестернями, а потом захватывает меня целиком.

Я в пещере. Мы скованы вместе – человеческая цепь, бредущая к водоему. Нас сталкивают в воду. Вода горячая, как жидкий огонь. Я плыву прочь и, обнаженная, оказываюсь на пляже. Маленькая девочка накрывает мне плечи одеялом из фольги, словно я только что пробежала марафон, и жестом велит встать в очередь из обгоревших на солнце людей.

Атмосфера, будто в приемной у санаторного дантиста. Я жду, пока меня не вызывает женщина в островерхой шляпе. Забрав у меня одеяло, она осматривает мое тело. Потом берет скальпель и осторожно делает надрез надо лбом поперек линии роста волос.

Она начинает снимать кожу с моего кричащего лица. Волосяной шлем отваливается с затылка, будто скорлупа с разбитого кокоса. Женщина медленно и методично орудует скальпелем, стараясь освежевать меня с головы до ног, не порвав кожи.

* * *

Я проснулась с криком, хватаясь за лицо. Я была в маминой постели. Мама притянула меня к себе и перевернула подушку холодной стороной вверх. Она крепко обняла меня и стала укачивать, приговаривая: «Ш-шшш. Ш-шш!» – мне на ухо. Я так рыдала, что она не могла разобрать моих слов, но я все повторяла раз за разом:

– Внутри меня был мужчина, внутри меня был мужчина, внутри меня был мужчина…