Текст книги "Снежинка"

Стромбус

Я снова проснулась, прижимая к уху что-то холодное и твердое. Это морская ракушка, которая обычно лежит у мамы на комоде, – стромбус, больше моей ладони, с белыми завитками и раскрытыми розовыми губами, за которыми виден рот. Я просунула в ракушку пальцы. Внутри она гладкая и почти влажная, снаружи – сухая, будто древняя керамическая пиала.

– Доброе утро. – Мама сидела в изножье кровати.

– Зачем? – спросила я, показывая ей ракушку.

– Иногда я ей пользуюсь. – Она пожала плечами. – Я не вкладывала ее тебе в руку, просто положила рядом с подушкой. Ты потянулась к ней, и она тебя успокоила. Ты металась во сне. – Она коснулась моего лба тыльной стороной ладони. – У тебя температура.

Я чувствовала себя как с похмелья.

– Который час? – спросила я.

– Это не важно.

– Мне надо быть в колледже.

– Помнишь, как ты сюда пришла?

– Мне приснился плохой сон, – сказала я.

– Правильно, – сказала она и, потянувшись через кровать, взяла меня за руку. – Тебе приснился чужой сон.

Я села в постели.

– Чего?

– Ты же не думаешь, что сама такое навоображала?

– Господи, мам, со мной все в порядке.

Она смотрела на меня так пристально, словно поймала меня за мастурбацией.

– Я знаю, что ты знаешь, что это не твой кошмар.

Я легла и накрыла голову подушкой.

– Мне нужно в колледж.

– Сейчас два часа дня.

– Что? Почему ты меня не разбудила?

– Тебе надо было хорошенько выспаться.

– Мам, оставь меня, пожалуйста, в покое.

– Ты у меня в постели.

– Ладно, тогда я ухожу. – Я скинула с себя одеяло и сбросила с кровати. – Ты чем-то меня опоила?

– Что? Зачем мне тебя опаивать?

– Проехали.

– Что за вопросы такие?

– Мам, прости меня. Пожалуйста. Это все мой дурной сон, а сейчас я хочу забыть о нем и нормально прожить этот день, точнее, его остаток.

– Это не твой сон. Он не был твоим. Ты его только увидела, как свидетель. – Мама смотрела на меня в упор. – Ты сама сказала: «Внутри меня был мужчина».

– Ты оставила мне пообедать? – Я попыталась сменить тему.

Она плюхнулась на кровать.

– У тебя давно не было таких снов.

Стоило мне выйти из комнаты, как тошнота исчезла. Я представила себе анфиладу дверных проемов и скользнула сквозь них, прежде чем выйти в поле навестить Билли.

Пробуждение

Я постучала в дверь трейлера, но Билли дома не было. На кухонной стойке стоял раскрытый лэптоп. Это серебристый макбук с синей заставкой. По монитору, будто рыбы по подиуму океанского дна, парили определения слов. Я дотронулась до тачпада, и экран загорелся, открыв увенчанный синей шапкой мир Фейсбука. Аккаунт, с которого туда вошли, был мне незнаком. На юзерпике размером с ноготь, явно с закосом под другую эпоху, красовался мужчина в прикиде сороковых годов. Я нажала на картинку. На экране выскочила сепия – старик в твидовом пиджаке. С нижней койки слетело пуховое покрывало, и из-под одеял явился Билли.

– О дивный новый мир, где обитают такие люди![6]6
  Цитата из пьесы У. Шекспира «Буря» в пер. О. Сороки.


[Закрыть]

– Прикидываешься на Фейсбуке Патриком Каванахом? – спросила я.

– Всего лишь поддерживаю его строптивый дух.

– Зачем?

– Я решил воскресить из мертвых и перенести в киберпространство самую большую сволочь в истории. Выбор стоял между ним, Сталиным и бровями Яхья Хана.

– Понимаю. Вполне разумно.

– Поди-ка сюда, – позвал он, выбегая из трейлера.

Я следую за ним и останавливаюсь в дверном проеме. Он раскидывает руки и преклоняет колена перед спутниковой тарелкой на крыше дома.

– Узри! Я дарю тебе новое измерение. Или узника, уползающего назад в Сократову пещеру, чтобы поклоняться новым, более ярким теням.

– Во сколько тебе это обошлось?

– Что-что? Кажется, ты сказала: «Спасибо, Билли, я перестану предъявлять тебе нелепые требования и воспользуюсь счастливой возможностью учиться в колледже»?

– Это мой ноутбук? – улыбнулась я.

Билли покачал головой:

– Ох уж эти женщины. Будем пользоваться им вместе. Надо же мне как-то обновлять свои несчастные статусы.

– Почему бы тебе не посидеть в Фейсбуке под собственным именем, жалкий лузер? Хотя лучше забудь, что я это сказала. Откуда у тебя такие деньжищи?

– Хочешь жить – умей вертеться, – ухмыльнулся Билли. – Твоя мать сказала, ты весь день в кровати провалялась.

– Я вчера вырубилась как убитая. Даже не понимала, сколько проспала, пока не проснулась.

– Ты только проснулась? Ну ты даешь.

– Ага. Мне приснился плохой сон.

Билли посмотрел на меня:

– Ты же не говорила об этом матери?

– Ну…

– Дебби, какого хрена? Так вот почему она такая довольная. Нечего ее поощрять.

– Я ей не говорила, она сама поняла.

– Да что ты.

– Я проснулась у нее в постели – наверное, пришла туда во сне. Так что я не прибегала к ней, чтобы пооткровенничать.

– Ну, по-моему, именно это ты и сделала.

– Не могу же я контролировать себя во сне.

– Начинается… Слушай, Дебс, об одном тебя прошу: постарайся ради своего же блага не вспоминать свои сны. Пожалуйста.

– И как мне это сделать?

– Запросто. Не надо видеть сны. Как по мне, метод вполне рабочий.

– Хочешь сказать, ты не помнишь своих снов?

– Не помню. И ты не вспоминай, если сама себе не враг.

– Игнорируй свои сны – очень здравый совет.

– Другими словами, Покахонтас, река раздваивается, а ты гребешь в своем маленьком каноэ. Ты можешь поплыть либо по рукаву с ровным, спокойным течением, либо по бурному руслу. Не приходи ко мне плакаться, если в конечном счете лодка твоего разума перевернется, как перевернулась лодка твоей матери. Она больна, Дебс. Не позволяй ей утянуть тебя на дно.

– Мне страшно засыпать.

– Когда ты была маленькой, она застращала тебя, внушив, будто ты обладаешь даром видеть чужие сны. Я еле удержался, чтобы ее не побить.

– Я такого не помню.

– Вот и хорошо. Не обращай на нее внимания. – Дядя похлопал меня по спине. – А теперь иди подкрепись. Потом возвращайся сюда – научишь меня пользоваться Ютьюбом.

Молочная ванна

Ложиться спать мне было страшно. Хотелось пойти и постучаться в дверь трейлера, но я уже не ребенок. Пора перестать выглядывать из окна спальни в поисках полной луны. Я попыталась воткнуться в телефон, но интернет был слишком медленный. От прохладной стороны подушки казалось, словно моя голова покоится на воде. А потом вспомнилось, как однажды мама искупала меня в молочной ванне.

Прокравшись вниз по лестнице, я накинула поверх пижамы одну из курток Билли, открыла заднюю дверь и с облегчением ощутила на лице ночной ветер. В свете моего телефонного фонарика телятник походил на серебряный замок. Я взяла бидон и пустое ведро.

Молоко шелковой струей ударило в дно ведра. Почувствовав, что кто-то схватил меня за локоть, я обернулась и увидела теленка, посасывающего мою руку. Он отступил в глубину хлева. Я протянула к нему руку и пошевелила пальцами. Он снова подошел, наклонив голову. Наконец, обнюхав меня и лизнув кончики моих пальцев, он позволил просунуть их себе в рот.

Расстроенный, что не сумел добыть из моих пальцев желанное молоко, он сосал их все сильнее. Во рту у него было тепло. Я ощущала ребрышки на его нёбе. Вынула руку. По ней тянулась слюна, соединяя пальцы перепонками.

Я поволокла тяжелое ведро к задней двери. Оно стукалось о ногу. В поле ревела корова. Направив на нее фонарик, я увидела, что она телится, опустившись на колени. Теленок все еще был в амниотическом мешке. Я знала, что это плохо. Обычно розовый воздушный шар рвется и несколько часов свисает с коровьего хвоста, пока не придет Джейкоб и его не съест. Я смотрела, как корова выталкивает из себя мешок, будто гигантского кальмара. Он склизким пузырем соскользнул в траву. Стоит только ткнуть его, и он лопнет. Я понимала, что надо позвать Билли, но не знала, как объяснить, что я забыла во дворе в такой поздний час. И так устала, что даже не была уверена, что это происходит на самом деле.

* * *

Медленно, стараясь не расплескать ни капли из ведра, я поднялась по лестнице, наполнила ванну горячей водой и вылила в нее молоко. Оно расползалось под водой, словно дым. На поверхности, сцепившись стеблями, плавали веточки сушеной лаванды. Мама бросала в ванну симпатичные белоголовые сорняки из сада, похожие на побеги гипсофилы, но я от них покрываюсь сыпью.

Однажды, когда мне приснился очень плохой сон, мама искупала меня в молочной ванне. Я разбудила ее, забравшись к ней в кровать и коснувшись холодными пятками ее сонных ног. Когда она открыла глаза, я на мгновение затаила дыхание, но она не стала ругаться. Выпроводив меня из постели, она отвела меня в ванную и велела раздеться, пока она принесет из телятника молоко. Я стояла на холодной кафельной плитке в предутренней тишине и, скрестив руки на плоской груди, смотрела, как из кранов хлещет вода. По загривку рябью бежали волны мурашек. Мертвенный свет окрашивал все синевой.

Мама вернулась с тяжелым ведром молока, зажав в кулаке букетик маргариток из сада. Я переворачивала их, сидя в ванне, и смотрела, как белые зонтики с пурпурными кончиками лепестков подпрыгивают на воде вверх тормашками.

Она попыталась научить меня задерживать дыхание под водой. Продержавшись полсекунды, я с плеском вынырнула на поверхность. Она снова толкнула мою голову под воду, но я укусила ее за палец. Тогда она за волосы вытащила меня из ванны и выдернула пробку. Я смотрела, как слив глотает головки моих маргариток.

– Теперь ты довольна? – заорала мама. Ее крик эхом отскакивал от стен ванной. Я истошно рыдала. – Держи голову под водой, – велела она. – Это поможет от снов.

Поэтому я постаралась изо всех сил. Я оставалась под водой, пока горячие цвета не засверкали и не прожгли дыры в моих веках. Когда я поднялась из-под воды, у меня горело горло, но к маме вернулось хорошее настроение. Собрав пористые желтые сердцевинки маргариток, она принялась кругами втирать их мне в спину, а потом грубыми, быстрыми движениями обсушила меня полотенцем.

– После этого будешь спать крепким сном, – сказала она, щекоча дыханием волоски у меня в ухе. – Крепким сном, – повторила она и оказалась права: после молочной ванны сновидения ушли.

* * *

Молочная вода обожгла мне палец ноги, потом ступню, наконец достигла подбородка и озером разошлась вокруг шеи. Сливки поднялись кверху, на поверхности свернулись белые островки. Из ванны поднимались клубы пара, и я все туже наматывала цепочку пробки на большой палец ноги, пока боль не стала ощутимой.

Я лежала в воде враскоряку, пока кончики пальцев не сморщились, как у мудрой старухи. Торчащие из воды коленки мерзли. Прижав к груди веточки лаванды, я притворилась трупом в гробу или обнаженной невестой. Провела букетом вверх-вниз по телу, изгибаясь, чтобы дотянуться до задней поверхности бедер, и поглаживая каждый участок кожи. Лицу от цветов стало щекотно.

* * *

Под душем, вымывая из волос молоко, я позволила себе заплакать. Слезы приносят облегчение, утешение, как когда я касаюсь своего тела перед сном, чтобы убедиться, что я – по-прежнему я, что я еще здесь, еще жива.

Эпитония

Проснувшись, я нашла под подушкой письмо. Наверное, ночью мама услышала шум воды в ванной. Я открыла конверт, и мне в ладонь выпала крохотная ракушка. Я тотчас ее узнала – это одна из моих любимиц. Она называется эпитонией, или винтовой лестницей, потому что изнутри ее спираль устроена именно так.

Ракушки помогают. Собирай их на пляжах. Промывай под краном. Носи в карманах как обереги. Раковины умеют слушать. Ракушки – это окаменелые мысли, окостенелые сны. Они знают, каково покидать себя, оставляя позади холодную костяную эхо-камеру в ожидании, что их череп займут другие.

Я держала малюсенькую белую ракушку на ладони. Снаружи она – как штопор. Изнутри – как винтовая лестница, ожидающая, пока по ней не скатится сон.

Теория литературы

Единственное, чему я научилась в колледже, это скрытность. Главным образом я скрывала свою родню. Не то чтобы я никогда о ней не говорила. Напротив, я постоянно упоминала родственников в разговорах, превращая их в мрачных персонажей гротескных романов Патрика Маккейба. Вот почему я обозлилась, когда Ксанта вынула из моей тетради листок бумаги и, нахмурившись, стала его изучать. Это было мамино письмо. Письмо, в котором лежала эпитония.

– Это ты написала?

– Нет, отдай.

Еще раз взглянув на письмо, она вернула его мне.

– Если ты его написала, то надо его отправить.

– Оно не мое.

– Тогда кто его написал?

– Мама.

– Она поэтесса?

– Куда там! – Я рассмеялась.

– Ну, это талантливо написано.

– Это чепуха на постном масле.

– Нет, правда, у нее талант.

Я не могла понять, чего она хочет – польстить или поддеть.

– Это никто не напечатает.

– Еще как напечатают. Я бы хотела с ней познакомиться. С твоей мамой.

– Познакомитесь на Рождество.

На зимние каникулы Ксанта собиралась поехать знакомиться с семьей своего нового парня. Поскольку дорога к ним шла через нас, в Стефанову ночь[7]7
  Стефанова ночь – ночь накануне дня святого Стефана, католики отмечают его 26 декабря.


[Закрыть] мы с ней собрались пить в пабе горячий виски. Я уже решила, что надену.

* * *

Тем утром я пошла в спортзал. Мой комплекс ограничивается беговой дорожкой, потому что это единственный тренажер, которым я умею пользоваться. Мне не хватает уверенности в себе, чтобы с идиотской ухмылкой попытаться управиться с остальными. Все равно я не настолько накачанная, чтобы идти в зону силовых тренажеров. Мне страшно, что меня сшибут с ног или отпихнут парни с роскошными бицепсами.

Я пробежала десять километров. Иногда я вступаю в пассивно-агрессивное соревнование и пытаюсь обставить соседей по дорожке, особенно если они симпатичные. Какой бы опустошенной я себя ни ощущала, последний километр я всегда пробегаю на полной скорости – просто чтобы почувствовать, что по-прежнему существую. Грохот сердца заставляет осознать: я здесь. Я жива.

* * *

После зала я встретилась с Ксантой и Орлой у гуманитарного корпуса. Мы устроили пикник: взяли большую пачку чипсов и ржаные булочки. Я купила хумус, чтобы макать в него свою булку.

Лучше было бы обойтись без Орлы. Наши разговоры становятся интересней, когда Ксанте удается от нее отделаться, но, когда она с нами, мы ее терпим – ужасно так говорить, но это правда. Ксанта стала заманивать меня на занятия йогой.

– Я бы с удовольствием, – ответила я, – только… это таким средним классом отдает!

– Сама ты средний класс, – сказала Ксанта.

– Неправда. Я фермерша.

– Ерунда. Ты покупаешь хумус в «Теско». Смирись, ты средний класс.

– Ладно, но ты тоже.

– Я не отрицаю своих привилегий. Я с ними смирилась. Научилась быть благодарной. Пытаюсь избавиться от ненависти к себе.

– Но моя семья не считается зажиточной, ни у нас в деревне, ни вообще, – защищалась я.

– Ой, да ладно. Тебе хватает денег на учебу в колледже, дешевое вино на вечеринках и пачку чипсов по пути домой.

– Это правда.

– Принадлежность к среднему классу не делает тебя плохим человеком.

– Да, только избалованным.

– Отлично, я собиралась начать заниматься йогой, но теперь буду просто упиваться чувством вины за привилегии среднего класса, – жалобно произнесла Ксанта.

– Я не о том.

– А о чем?

– Ни о чем. Не слушай меня.

– У тебя что сейчас? – спросила Ксанта, когда я собралась уходить.

– Теория литературы.

– Ты имеешь в виду вокабуляр для задротов?

– Я имею в виду, что ты недалека от правды.

* * *

Семинары – это боль. В конце прошлой пары ассистентка-преподаватель спросила нас, согласны ли мы с французскими структуралистами. Последовало долгое молчание, во время которого мы все сосредоточились на том, чтоб оставаться невидимыми. Несколько храбрых голов сделали неопределенное движение, не решаясь ни кивнуть, ни покачать – так, не зная, как точно пишется слово, калякаешь буквы одну поверх другой. Преподавательница выдохнула и сказала:

– Мы все находимся во власти языка. Класс!

Все переглянулись, пытаясь подглядеть правильную реакцию. Мы так и не поняли, серьезно она говорила или иронизировала, но на всякий случай посмеялись.

На этой неделе мы учились применять к текстам психоанализ. Уверенности в рассуждениях о прочитанном сразу прибавилось. Семинар превратился в заумное фривольное бинго с двусмысленностями вместо чисел.

– Холмс и Ватсон – несомненно, любовники.

– Согласен, текст просто напичкан фаллическими символами: в смысле, трубка, ручка, одна на двоих сигара…

– А ты что думаешь, Дебора Марта? Тебя же зовут Дебора Марта, верно? – Преподавательница заметила мое молчание. Я по глупости вписала в бланк регистрации свое второе имя и теперь выглядела еще большей деревенщиной.

– Зовите меня Дебби, – говорю я.

– Что скажешь о психоаналитическом прочтении Артура Конан Дойла, Дебби?

– Ну… Если всюду выискивать члены, непременно найдется целая куча. – Лицо у меня горело. Послышались смешки.

– Разумное утверждение, – улыбнулась преподавательница.

– Я бы назвал это скорее субъективным мнением. Мнением, не подкрепленным ни текстом, ни вторичной критикой, – заявил парень, который в неделю марксизма утверждал, будто мы живем в бесклассовом обществе.

– А что думаешь ты… Николо? – спросила преподавательница у парня, который еще не высказался, – красивого итальянца, любителя курить самокрутки перед гуманитарным корпусом. Он выглядел так, словно сошел со страниц Элены Ферранте.

– Извините, какой был вопрос? – переспросил он.

– Считаешь ли ты, что полезно видеть всюду члены, – подсказала я.

– Нет, – с видимым облегчением ответил он. – Нет, не считаю.

Бэтмен

В халате Ксанта выглядит подозрительно уютно.

– Значит, мы не идем тусить? – спросила я.

– Нет настроения, – ответила Ксанта. – Хочу утром сходить в библиотеку.

– Ясно.

Настроения у нее нет, потому что у нее есть парень.

– Прости, – сказала она.

– Не надо извиняться. Все в порядке.

– Может, позовешь с собой Орлу?

Я посмотрела на спальню Орлы. Ее дверь, как обычно, была закрыта.

– Орлу? А она вообще дома?

– Не знаю.

– Можно подумать, ты живешь с привидением.

– Т-с-с, вдруг она дома.

– Он-то к тебе собирается? – спросила я. – Если хотите побыть вдвоем, я могу поехать домой.

– Нет, не глупи. Обычно я езжу к нему. Его универ у черта на рогах, зато квартира у него получше этой ночлежки.

– Симпатичная ночлежка.

– Спасибо.

* * *

Отношения Ксанты с парнем, который нравился мне с незапамятных времен, я воспринимала сравнительно спокойно. Она редко о нем упоминала, поэтому я расспрашивала, как у них дела, поддразнивала ее, даже улыбалась и хихикала – но еще ни разу не смогла заставить себя произнести его имя.

Я перестала спать по ночам. Раньше я убаюкивала себя фантазиями о нем, они внушали мне чувство безопасности. Разнообразные сценарии, которые я раскручивала в воображении, всегда заканчивались одинаково: не поцелуями и тому подобным, а моей головой на его плече или его рукой, обхватившей меня, – первыми робкими шагами к близости.

Меня бросало то в ярость и ненависть к себе, то в гнев и злость на него. По-настоящему гадкой частичке меня казалось, будто он использует Ксанту, чтобы вызвать мою ревность, но то было всего лишь мое эго, то и дело нырявшее в зазеркалье в попытке отыскать хоть намек на невероятное: что он тоже думает обо мне.

* * *

У меня вошло в привычку копить примерное поведение, будто купоны, которые можно обменять на тусовку. Тусовка означает выпивку, а выпивка – передышку от головы. Я радуюсь алкогольному забвению, опьянению. Когда я вырубаюсь, я не вижу снов. Просыпаюсь я похмельная, но похмелье предсказуемо. Я заранее знаю, как буду себя чувствовать. Плохо, но все-таки самой собой. Милой, непринужденной, детской версией себя, считающей стакан воды величайшим чудом на земле.

Это мое альтер эго Грифф окрестил Тазом, потому что, по его словам, утащить меня домой под утро так же трудно, как запихнуть в такси Тасманского дьявола из «Луни тюнз». Управляться с Тазом легче всего, если выпускать его на волю хотя бы раз в неделю. По словам Ксанты, это как выгулять собаку. Выплеснув накопившуюся энергию, собака в конце концов устанет и успокоится.

Тусуемся мы обычно по средам. Иногда вдобавок по понедельникам или вторникам, но по средам – всегда. Кроме сегодняшнего вечера. Я считала само собой разумеющимся, что мы пойдем тусить, и предвкушала это целый день. Даже целую неделю.

– Кажется, мои соседки идут в «Копперс», – сказала я.

– Ой, тебе тоже надо пойти!

– Если честно, что-то неохота.

Ни про каких соседок я ничего не знала. А подумывала отправиться тусить в одиночку. Даже если бы я пошла с Ксантой, мы все равно, скорее всего, потеряли бы друг друга на танцполе.

– Ты уже привезла с собой прикид и все такое. Соберись здесь, возьми такси и встреться с ними там.

– Когда я туда доберусь, они наверняка уже накидаются в хлам, – возразила я. – Они начинают пить еще в автобусе.

– Ну так купи бутылку вина и выпей ее здесь, пока будешь собираться. Я за тобой прослежу.

– Ладно, – согласилась я.

– Круто! Рада за тебя.

* * *

В клубе мало хорошо выглядеть. Надо много улыбаться. Иначе подойдет какой-нибудь парень и посоветует не вешать нос. Именно это и произошло в зоне для курения. Он взял на себя роль моего личного комедианта и положил руку мне на поясницу. Не знаю, почему я смеялась над его ужасными шутками, – наверное, просто изо всех сил старалась быть вежливой. Когда он наклонился меня поцеловать, я сказала ему, что у меня есть бойфренд.

– Нет у тебя никакого бойфренда, – заявил он.

– С какой стати мне его выдумывать? – спросила я.

– Потому что я тебе не нравлюсь.

– Неправда, – соврала я.

– Слушай, лапуля, тебе не хватает только неоновой вывески с надписью «Открыта для предложений», так что не парься. Просто прими небольшой совет от дядюшки Майка: не стоит динамить мужчин. Тебе давным-давно надо было послать меня лесом. Я большой мальчик и способен справиться с отказом.

– То есть мне нельзя разговаривать с мужчинами, не сообщив, что у меня есть бойфренд.

– Не забывай, – он поднял палец, – что бойфренда у тебя нет. – Он подмигнул и похлопал меня по руке. – Приятной ночки.

Самый красивый парень на танцполе был в футболке с Бэтменом. Я прибилась к компании медсестер, с которыми познакомилась в очереди в туалет. Я думала, он подрулит к высокой блондинке с бесконечными ногами. Но он поглядывал на меня.

Прежде чем подкатить, он дождался поддержки от группы «Вестлайф». Его друзья пересеклись с нами диаграммой Венна, и он взял меня за руку, притворяясь Шейном. Или Никки. Или Кианом. Уж точно не Марком. Он предпочитал театральный подход. За ухом у него виднелась черная коктейльная трубочка, которую он согнул на манер микрофона Бритни Спирс. Он забавный, высокий и обаятельный и наверняка перецеловался здесь с половиной девчонок. Но я все равно с ним зажигаю, и он уже ведет себя как влюбленный.

– Ты классно целуешься, – это первое, что он сообщил мне, когда мы оба отстранились, чтобы отдышаться. – Хочешь, уйдем отсюда?

* * *

Я потребовала, чтобы перед тем, как ехать домой, мы купили в «Бэбилоне» жареной картошки. Поболтала с персоналом. Обещала пригласить их на ферму и научить доить коров. В придачу к пакетику картошки мне выдали бесплатную бутылку воды и бумажную шляпу. Он держал меня за руку и восхищался моими навыками общения.

– Да ты девчонка что надо!

– Не изображай удивление, Рой Кин, – говорю я.

– Но ты все-таки классная. Таких нечасто встретишь.

Он был из Корка, учился там чему-то мудреному.

В Дублине он остановился у друга, так что туда мы вернуться не могли. Я понимала, что придется вести его к Ксанте. Но была слишком трезва, чтобы ложиться спать.

* * *

Я понимала, что хожу по натянутому канату ожиданий. Я никогда еще не занималась сексом, но ему об этом знать было не обязательно. Мне уже случалось признаваться в этом парням, и они таращились на меня, как на какое-то мифологическое существо. Некоторые из них мне не верили, ведь я так запросто целуюсь. Я не против попробовать их на вкус. Мне по-прежнему кажется, что поцелуи чисты и невинны. Даже романтичны. Поцелуи – это притворство. Они успокаивают. Что-то большее – это уже не игра. Это опасно. Это значит открыться другому человеку.

* * *

– Сразу хочу сказать: заниматься с тобой сексом я не собираюсь, – предупредила я.

– О господи, я и не думал…

– Ну, а большинство парней думает.

– Боже мой, нет.

– И я тоже ночую у подружки, так что, если мы туда вернемся, будем вместе спать на диване. И я хочу только одного – спать.

– Здорово. Я очень хочу с тобой спать. То есть типа на самом деле спать.

– То есть перепихон тебе не светит.

– Ты леди, Дебби. Настоящая леди. – Он поцеловал мне руку.

* * *

Он сидел на переднем сиденье такси и вежливо беседовал с таксистом. И настоял, что сам расплатится, когда мы выходили. Вырубившийся Джек лежал в спальнике перед дверью в квартиру. Ксанта познакомилась с ним, когда занималась волонтерством в «Саймон коммьюнити»[8]8
  Благотворительное общество помощи бездомным.


[Закрыть]. По понедельникам мы приглашали его на обед, и он чувствовал себя вольготней всех остальных, сидевших за столом. Он подробно рассказал нам о своей игромании, но о выпивке не упоминал никогда. Когда Ксанта начала давать ему деньги, я предупредила, что он их просадит на выпивку и наркоту, а она ответила: «Я бы тоже так поступила, если бы спала на улице». На прошлой неделе он сказал мне, что я похожа на его дочь.

Пока я рылась в сумке, пытаясь найти ключ Ксанты, Бэтмен наклонился и сунул в спальник Джека купюру в двадцать евро. Так что, когда мы вошли в квартиру, я поцеловала его уже всерьез. Потому что он заслужил.

Я шикнула, когда он заговорил.

– Извини! – ответил он громким шепотом и споткнулся о велик Ксанты по пути в гостиную.

Тогда я стала целовать его, чтобы заставить замолчать. Мы легли на диван, и он расстегнул мне лифчик одной рукой. Впрочем, все шло хорошо, пока он не начал расстегивать мне джинсы.

– Нет-нет, помни, что я говорила. – Я оттолкнула его руку.

– Прости, прости. – Он снял с себя джинсы и футболку с Бэтменом и снова попытался расстегнуть мои джинсы.

Мне стало смешно:

– Нет, серьезно, я не могу.

– У тебя месячные, что ли?

– Ага, – соврала я.

Он задумался.

– Я не против.

– Зато я против.

Он смотрел на меня щенячьими глазами:

– Ну пожалуйста…

– Нет.

Он сел, откинулся на спинку дивана и вздохнул, глядя в потолок.

– Ты меня убиваешь.

– Извини, – сказала я. – Но я предупреждала.

– Знаю-знаю. Просто это реально жестко. Буквально. – Он показал на свою ширинку. Ребячество, но мне это казалось настолько трогательным, что я поцеловала его, словно искупая какую-то вину. Он притянул меня к себе. Потом стащил с себя трусы и стал давить мне на затылок.

– Нет, нет, – повторяла я.

– Блин, да ладно! – возмутился он. – Нельзя приводить мужиков домой, а потом не давать!

– Я же предупреждала, что мы просто ляжем спать.

– Ага, а потом начала вот так целоваться? У меня уже яйца синие. Ты понятия не имеешь, как это больно.

В кухне загорелся свет. В дверях появилась полусонная Ксанта.

– Дебс, все в порядке?

– Санта, прости, пожалуйста! – Я улыбнулась ей сквозь слезы. – Не хотела тебя будить.

– Приветик, – сказал он, снова натягивая трусы.

Она его проигнорировала.

– Ничего страшного, я просто услышала голоса. Все нормально?

– Привет. Как тебя зовут? – спросил он.

– А кто интересуется? – нахмурилась она.

– Прошу прощения. Я немного пьян. А твоя подруга привела меня к тебе домой, а теперь… – Он приложил ладони ко рту и прошептал: – Я же не виноват, что она отказывается заниматься со мной сексом. Ну и ладно. Все путем, просто она динамщица.

– Сочувствую, – сказала Ксанта, поднимая с пола его футболку с Бэтменом и джинсы.

– Ты очень красивая, – шепнул он.

Ксанта открыла окно и вышвырнула его одежду в темноту.

– Эй!.. – завопил он, вскакивая. – Какого хрена? Гребаная психованная сука!

Он бросился на нее, и я испугалась, что сейчас он ее ударит, но она не отступила ни на шаг. Они застыли нос к носу.

– Выметайся из моей квартиры, – сказала Ксанта.

– Знаете что? Вы мне на хрен не сдались. – Он отошел подобрать с пола свой бумажник и ботинки. – Господи боже мой… Две фригидные стервы.

Уходя, он споткнулся об ее велик и хлопнул дверью.

* * *

– Спасибо, – всхлипнула я ей в плечо.

– Ш-ш-ш… – Она поцеловала меня в макушку, укачивая в объятиях. – Пошли, поспишь в моей кровати.

Она за руку увела меня из гостиной и дала пачку салфеток для снятия макияжа. Я посмотрела в зеркало. Тушь размазалась по всему лицу.

– Спасибо, – дрожащим голосом повторила я и долго снимала макияж, стараясь почувствовать себя чистой.

– Все в порядке? – спросила Ксанта.

– Ага.

– Дебби, так нельзя.

– Знаю, это было тупо. Прости, пожалуйста.

– Все нормально. Я не против, чтобы ты приводила парней. Без вопросов. Просто береги себя, понимаешь?

– Я думала, он хороший, – пролепетала я.

– Хорошие парни так себя не ведут.

– Круто ты его отшила.

– Знаю.

– Научишь меня так же?

– Ладно.

Она протянула мне чашку чая.

– Боже, как я тебя люблю! – вырвалось у меня.

– Я тебя тоже.