Текст книги "Снежинка"

Результаты

В тот день ожидались результаты сочинений, и все притворялись, что им наплевать. Мы словно забыли, что поступили на этот факультет только потому, что все как один – отличники, которые подпитываются внешним подкреплением. Многие мои однокурсники получили столько выпускных баллов, что поступили бы даже на медицинские факультеты. Как горюют наши семьи, острили мы, что нам не хватило мозгов выбрать себе более полезную специальность. Стань хоть кем-то, говорила мама Орлы. Иди в колледж, станешь хоть кем-то. Раздумывая, каким бы кем-то стать мне, я услышала шепот прямо в ухо: «Профессором». Меня корежило от одной этой мысли. Все равно что захотеть стать стариком в твидовом костюме, который читает Шекспира и дымит трубкой.

Мы выходили с лекции по «Кентерберийским рассказам», когда к Ксанте подбежал какой-то парень в водолазке и, положив руки ей на плечи, сообщил:

– Вывесили, – и, поправив очки, унесся в направлении кафедры английского.

– Я в туалет, – сказала я Ксанте.

Она сжала мою ладонь:

– Я тебя подожду.

* * *

Изнутри на двери кабинки под рекламой двадцатипроцентной скидки на восковую эпиляцию бикини было выцарапано:

«Сколько ни стараюсь, до 2.1 не дотягиваю[9]9
  В британской и ирландской системе высшего образования принято оценивать знания по стобалльной системе: 70–100 % («отличие первого класса», или 1, соответствует нашей пятерке); 60–69 % – «отличие второго класса», начиная с уровня 2.1, приблизительно соответствует четверке с плюсом; 50–59 % – «отличие второго класса», нижний уровень – 2.2 (приблизительно соответствует четверке с минусом); 40–49 % – «отличие третьего класса» (соответствует тройке); 30–39 % – «обычная степень без отличия» (соответствует двойке с плюсом, но является проходной оценкой); 0–29 %, или «неудовлетворительно» (соответствует двойке).


[Закрыть]. Что со мной не так?»

Узел у меня в животе затянулся еще туже. До сих пор я успешно скрывала, что с самого начала занятий не смогла прочесть ни строчки художественной литературы. Я обнаружила в себе скрытый талант ломать комедию. К семинарам я вооружалась кратким содержанием книг, взятым с сайта Спаркнотс. Впитывала сюжетные перипетии и описания персонажей, словно научные факты, радостно вживаясь в амплуа недоучки, поднахватавшейся умных слов. Скудных сведений, почерпнутых из интернета, вполне хватает, чтобы всех рассмешить. Удивительно, сколь многое сходит с рук, если гладко рассуждаешь о текстах, которых даже не читала.

Я привыкла, что меня называют умной. В средней школе мне было легко, потому что я не подвергала сомнению ничего из того, чему меня учили. Если бы в учебнике истории написали, что Гитлер победил в войне, я бы в это поверила. Я не могу осознать факты, пока они не стали частью сюжета. Вне художественной литературы фотосинтез и генетика не имеют смысла. Выученное я никак не применяла на практике, потому что оно все равно улетучивалось из головы.

Дело в том, что я идиотка, но на экзаменах могу сыграть интеллектуалку. В ночь перед контрольной я напихивала себе в голову как можно больше подробностей той истории, которую мне предстояло рассказать. Мерила шагами спальню, чувствуя себя актрисой, разучивающей реплики. А на следующий день, исторгнув все это из себя на бумагу, я выходила из класса, и все якобы мной усвоенное оказывалось начисто стерто из памяти. Я получала «отлично» и ощущала внешнее подкрепление. Поэтому я нравилась и учителям, и себе самой.

Учиться в колледже я не умею. Тут не предлагают выбрать готовый ответ, как на школьных выпускных тестах. Это сочинение – первая письменная работа, которую мы сдавали, – было посвящено американской литературе. Во вступлении я рассказала, как в детстве смотрела «Покахонтас», и даже включила фильм в список использованной литературы. Я краснела, воображая, с каким смехом препод все это читал. Но вдруг это сойдет за свежий подход? Нам говорили, что оценка 1 означает вклад в научную мысль. Возможно, занудному миру науки не хватает диснеевской живости?

* * *

Мы с Ксантой шли под руку к кафедре английского, борясь с предвкушением. Мы успели обсудить вероятность получения оценки 2.1. Она бы нас совершенно устроила. Высшая оценка иллюзорна, хорошая – вполне достижима. Пробившись сквозь толпу, мы пробежали глазами результаты. Оценку 2.2 получила всего пара человек. У подавляющего большинства, как и ожидалось, стояло 2.1. Ближе к началу списка виднелась одна отличная отметка и одна удовлетворительная, заработанная, как всем было известно, великовозрастным студентом – единственным из нас, кому хватало смелости задавать дурацкие вопросы посреди лекции.

Я нашла свой студенческий номер. Меня так и подмывало провести пальцем поперек списка, чтобы убедиться, что я не ошиблась строкой, но вокруг было слишком много народу, и моя оценка плавала в море других. Где-то рядом с моим номером реяла отметка 2.2. Я быстро отвела взгляд и запретила себе таращить на нее глаза. Разумеется, она исчезнет, уйдет прочь, как бродячая собака. Главное – не смотреть. Она мне не принадлежит.

– Довольна? – спросила я Ксанту.

– Да, – сказала она. – А ты?

– Да. Пойду искать ботанов, получивших «отлично», и макну их башкой в унитаз.

На лице Ксанты появилось то же смущенное выражение, как в тот раз, когда она призналась в своем веганстве.

– Ах ты жопа, да это же ты! – сказала я достаточно громко, чтобы все остальные услышали и поняли, что это именно она. Это ее мне надо превзойти.

– Прекрати. – Она пихнула меня локтем.

– Да ладно, кто тут вправе беситься, тот я.

– 2.1 – прекрасный результат.

– Но не отличный, – ответила я. – А тебе респект.

* * *

Психотерапевтка представилась, но я ее не слушала. Я по-прежнему думала о том, как на меня посмотрел охранник внизу. Льстила себе мыслью, будто он удивился, что со мной что-то не так. Прежде чем подойти к регистратуре, я заперлась в туалете, чтобы по-быстрому выплакаться. Мне выдали бланк регистрации.

Анализируя себя по шкале от одного («никогда») до десяти («постоянно»), я осознала, что даже депрессия у меня так себе: в среднем пять-шесть из десяти. Оказывается, жизнь можно оценить по той же десятибалльной шкале, что и диктанты в начальной школе, только с диктантом проще – ошибка или есть, или нет. Труднее было решить, насколько мне близки банальности вроде «Я чувствую себя неудачницей». Поставить себе десятку было бы мелодрамой и кокетством, поставить ноль – наглостью. Я ограничилась скромными четырьмя баллами из десяти. Утверждение «Я с трудом засыпаю и плохо сплю» я оценила на два из десяти. Засыпаю-то я легко и сплю крепко. У меня проблема с самим сном. Таких вариантов, как «Я не узнаю собственных сновидений» и «Мне кажется, что мать промыла мне мозги и постепенно заражает своим сумасшествием», тест не предлагал.

Психотерапевтка расспрашивала меня о семье. Я не упомянула о маминых долгосрочных отношениях с душевной болезнью, потому что, на мой взгляд, с тем, что я получила 2.2, они никак не связаны, – а ведь как раз из-за этого я и записалась на консультацию. Потом она перешла к расстройствам настроения. Когда она подробно остановилась на тревожности, я перестала кусать ногти. Меня возмущает это обвинение. Тревожность – модное слово для беспокойства, а беспокойство не диагноз. Депрессия – модное слово для хандры, но это более сильный синоним. Я бы простила себя, если бы схлопотала 2.2 из-за депрессии. А всего лишь из-за легкого беспокойства – непростительно. О депрессии пока и речи не шло. Среди студентов свирепствует эпидемия депрессии. В области душевных болезней депрессия – то же самое, что оценка 2.1, а эта психотерапевтка даже ее мне не поставила.

Я попробовала еще раз:

– Просто я… как будто стала меньше радоваться жизни. Я не справляюсь с домашкой. Все время чувствую себя усталой.

Психотерапевтка сочувственно кивнула и развела руками, словно читая лекцию на Ютьюбе.

– Учеба в колледже – дело нелегкое. Все говорят о вечеринках и свободе, обещают, что ты найдешь себя и раскроешься как личность. Никто не предупреждает о домашних заданиях и ощущении, что должен прыгнуть выше головы.

– Я все это знаю, – перебила я, но она продолжала говорить.

– Давай представим, что мы идем по Графтон-стрит.

Представить обстоятельства, которые могли бы вынудить меня идти по Графтон-стрит с этой женщиной, я не в силах.

– И ты замечаешь свою подругу. Назови мне какую-нибудь из своих подруг.

– Орла, – сказала я, подняв ее в ранг подруг из категории раздражающих знакомых.

– Прекрасно, значит, ты говоришь: «Привет, Орла!» – но Орла ничего не отвечает и продолжает идти. – Психотерапевтка смотрела на меня так, будто только что срежиссировала самую драматическую сцену в гипотетической вселенной. – Что бы ты почувствовала в такой ситуации?

– Эм-м, облегчение?..

– Какие мысли пришли бы тебе в голову?

– Ну, что теперь не придется с ней разговаривать.

– Может, назовешь еще какие-то мысли и чувства?

– Эм-м, наверное, я бы удивилась.

Она кивнула.

– А почему ты бы удивилась? – Она покручивала ладонью, давая понять, что я подбираюсь к сути.

– Потому что она меня как будто не узнала.

– Интересно. Видишь, как мы торопимся с выводами. Тебе не показалось бы, что она на тебя злится или нарочно игнорирует?

– Вряд ли.

– Что ж, хорошо. Это всего лишь один из примеров того, какую пользу приносит когнитивно-поведенческая терапия, или КПТ. Занимаясь КПТ, мы учимся отдавать себе отчет в том, насколько наши мысли связаны с нашими чувствами. Мы можем распознать мысль и то, какие чувства она у нас вызывает. Мы можем поймать эту мысль. – Она сжала в кулак пустоту. – И проанализировать ее, прежде чем спешить с чувствами.

Она достала брошюру и открыла ее на странице со схемой, похожей на круговорот воды в природе.

– Итак, случайная встреча с Орлой, – сказала она и обвела синей ручкой слова «психологический триггер», – наводит на раздумья. Почему она не поздоровалась? Она на меня злится? Я ей не нравлюсь? Эти вопросы вызывают удивление. – Она показала пальцем на меня. – А может быть, гнев или грусть. Зато если мы будем мыслить в более позитивном ключе, например, решим, что она, скорее всего, тебя не узнала или просто задумалась, то сможем повлиять и на чувства, связанные с этой мыслью и этой встречей.

– Но все может оказаться наоборот, – нахмурившись, возразила я. – Может, она меня ненавидит.

– Да, но это весьма маловероятно. Разумней было бы подумать, что она тебя не заметила.

– Я первым делом так и подумала.

– Точно. – Она закрыла брошюру. Черно-белую обложку украшало изображение девушки за тюремной решеткой. Над ее головой висела туча. Из тучи лил дождь. Поверх тучи пузырчатым шрифтом было написано: «Социальная тревожность». – Вот кое-какая информация, можешь забрать ее домой. Здесь есть несколько упражнений, которые ты, возможно, найдешь полезными.

Я уже приготовилась, что она начнет учить меня не совать в нос карандаши.

– От генерализированной тревожности страдает каждый десятый студент колледжа, – сообщила она, протягивая мне брошюру через стол.

«Прекрасно», – подумала я. Мало того, что тревожность, так еще и генерализированная.

– Это очень распространенное расстройство, – добавила она. – Ты далеко не первая, кто сегодня пришел ко мне с такой проблемой. – Она улыбнулась. – А теперь, пока ты не ушла, заполни, пожалуйста, короткий онлайн-опросник.

Она усадила меня за свой стол. На этот раз от меня требовалось оценить по десятибалльной шкале, насколько сеанс соответствовал моим ожиданиям. Чувствуя, как она нависает над моим плечом, я отметила все утверждения десятками и рассыпалась в благодарностях на пути к двери.

– Приятно это слышать, – сказала она. – Удачи тебе, и помни: надо радоваться каждому дню. Жизнь – это путь, а не цель пути.

Я спросила в регистратуре, надо ли мне записаться на следующий сеанс. Сотрудница посмотрела в компьютере, что написала обо мне психотерапевтка, и сказала:

– Нет, она пишет, что вы здоровы.

Прежде чем уйти, я ненадолго заперлась в туалете, чтобы передохнуть и снова поплакать.

Дар исцеления

Женщина застенчиво подкатила детскую коляску по подъездной дорожке к нашей задней двери. Я отправила их в трейлер. Давненько у Билли не было посетителей. Я представляла, как она войдет и застукает его в одних трусах, попивающим виски и читающим какую-нибудь из старых газет, которые он там копит штабелями. Хотелось надеяться, он не пьян.

Билли – целитель поневоле. Дар исцеления у нас в роду. Если человек скажет вам, что знает человека, который знает человека, который умеет исцелять, то одним из тех, к кому вас пошлют, окажется Билли. Дальше – лотерея. Но большинство народу воспринимают его лечение всерьез. По словам Билли, сам он в него мало верит, но оно вполне безвредно. Многим помогает. Иногда он попросту прикалывается, но тем не менее показатели у него солидные. К нему обращаются кто с чем, от ожогов до младенческих колик, приходят фермеры со стригущим лишаем, подростки с бородавками или экземой, мужчины средних лет с подагрой или радикулитом.

* * *

Услышав, что женщина выкатила коляску за ворота, я направилась к трейлеру и успела подглядеть, как Билли прячет обручальное кольцо своего деда и написанную от руки молитву, которыми пользуется для исцеления. Заметив меня, он смутился:

– М-да…

– Колики? – спросила я.

– Нет, у нее была жуткая экзема. Вокруг ушей все шелушилось.

Билли не ведет прием и не берет денег, но некоторые в благодарность присылают ему подарки. Большинство дарителей – женщины, очарованные трейлером и им самим. Они видят, что он собирает всякие безделушки, и норовят пополнить его коллекцию. Женщина по имени Джули подарила ему дорогой виниловый проигрыватель. Я потеряла счет вещицам, которые попали в трейлер в качестве подарков или были раздобыты самим Билли, – это и подсвечники, и садовый гном, и крошечное латунное кресло-качалка. Большинство открыток из своей коллекции он хранит в шкатулке, но самые любимые приклеивает к стене возле кровати.

– Я сегодня ездил повидаться с Дирдрой, – сказал Билли, усаживаясь в кресло.

– Понятно…

Мне было ясно, что лучше не спрашивать, как она поживает. Я навещала прабабушку вместе с Билли всего однажды, когда была совсем маленькой. Помню, как сидела в зимнем саду монастырского дома престарелых, ела черствое печенье «Кимберли Микадо» и пила чай с молоком из фарфоровой чашки с блюдцем. Монахиня немногим моложе самой Дирдры вкатила прабабушку в кресле-коляске, остановила кресло перед телевизором и с натянутой улыбкой оставила нас одних. На Дирдру с экрана смотрел весь актерский состав мыльной оперы «Домой и в путь», но она глядела в пространство.

С прабабушкиной губы свисала нитка слюны. Билли стер ее салфеткой, но вскоре изо рта у Дирдры снова потекло. Прабабушка не осознавала, что у нее гости. Вряд ли она вообще понимала, что в ее мире существует кто-то еще.

– Если я когда-нибудь тоже стану таким, пристрели меня, – сказал Билли мне в ответ.

– Думаю, у тебя есть еще несколько лет.

– Молодые тоже болеют. Бывает и ранняя деменция. Посмотри на свою мать.

– Билли!..

– Что?

– У мамы нет Альцгеймера!

– Она к нему уже близка.

Я наполнила чайник. Билли попытался сменить тему.

– У вас есть рождественские экзамены?

– Нет, только сочинения.

– И вас будут оценивать по результатам сочинений?

– Да.

– Значит, ты будешь стремиться получить «А».

– Ну, оценочная система в колледже отличается от школьной. – Я чувствовала, что у меня начинает гореть лицо. – Там нет никаких «А» и «В». Можно получить отличие первого или второго класса.

– Ага, значит, жалкие отличия второго класса – это не по нам.

– Было бы здорово, если бы получилось без них обойтись, – сказала я, стараясь не покраснеть.

– Я в тебя верю. А что нужно, чтобы получить «отлично»?

– Надо набрать больше семидесяти процентов.

– Смех да и только. В школе ты по девяносто набирала, – напомнил Билли.

– Да, но то были детские игрушки.

– Так и сейчас ничего не изменилось.

– Ага, конечно.

– Я серьезно. Если не можешь объяснить свою мысль ребенку, значит, она вообще не стоит раздумий, – сказал он.

Чайник закипел и плевался кипятком. Я достала из шкафа грелку.

– Что ты делаешь? – спросил Билли.

Я показала на крышу:

– Сегодня полнолуние.

– А… – Он вздохнул. – Я сегодня не в настроении смотреть на звезды.

– Ладно. – Я убрала грелку обратно.

– А сейчас ты что делаешь? – спросил Билли.

– Ты же сказал, что не в настроении.

– Можешь ведь и сама подняться. Тебе не нужно, чтобы я держал тебя за ручку.

– Я тебя что, раздражаю?

– Ты раздражала меня с самого своего рождения.

– Спасибо. – Я плюхнулась на его кровать.

– Чай не будешь заваривать? – спросил он.

– Нет, я и не собиралась.

Я смотрела в потолок.

– Хочешь чая? – спросила я.

– Не откажусь.

– Отлично. – Я сползла с кровати и снова подошла к чайнику.

– Джеймс сегодня вытащил вывернутого теленка, – сказал Билли.

– В каком смысле вывернутого?

– Ну… – Билли свел ладони. – Все, что должно быть внутри… – Тут он их раскрыл, точно книгу. – Было снаружи. Как будто кто-то взял нож, вскрыл ему брюхо и просто выворотил все органы. Все четыре ноги срослись, будто он висел на крюке в скотобойне. Когда Джимбоб сунул руку в утробу его матери, чтобы его нащупать, он мог втиснуть пальцы между его ребрами. Можно было ухватить его за сердце, и все такое.

– И сердце билось?

– Ага. В утробе он был еще жив. Бедняга. Джеймс вызвал ветеринара. В конце концов пришлось делать кесарево.

– И он выжил?

– Видала когда-нибудь, чтобы по ферме бродил вывернутый теленок?

Я вынула чайные пакетики из кружек и бросила в мусорное ведро. Билли подлил себе еще больше молока, чем я, на случай, если чай слишком горячий. Прежде чем сделать глоток, он дует себе в кружку. Он терпеть не может обжигать язык.

– Жесть, – сказала я.

– Ага, и ветеринар сказал, что сталкивается с таким случаем второй раз за двадцать пять лет. Впрочем, на моей памяти это не самый странный отел.

– А какой был самый странный?

– Когда корова принесла двойню. Самого отела я не видел. – Дядя вскинул руки. – Но когда я зашел в коровник ее проведать, она уже управилась. Дело было сделано. На абсолютно здорового теленка, лежавшего возле нее, она не обращала никакого внимания, а вместо этого лизала комок серо-голубой шерсти. Он был похож на лопнувший футбольный мяч – ни ушей, ни глаз, ни головы, ни ног, вообще бесформенный. А корова вылизывала его за милую душу.

– Он был жив?

Билли уставился на меня во все глаза.

– Видала когда-нибудь, чтобы по ферме катался комок шерсти?

– Извини.

– Он не был жив, но в утробе он жил.

– Как и вывернутый теленок?

– Ага.

– А второй теленок родился здоровым? – спросила я.

– Еще каким! Совершенно нормальным. Вот такие пироги. Но тот, другой, напугал меня до усрачки.

– Что, вообще не было головы?

– Вообще.

– Но сердце-то у него должно было быть.

– Ага. Наверняка. А то как бы он развивался и отращивал шерсть. Но тут я задумался, что характеризует живое существо. В смысле, был ли тот комок шерсти живым только потому, что жил, пока был в утробе?

– Видел ли он сны? – вслух подумала я.

Билли откинулся в кресле, забросил ногу на ногу и выдохнул.

– И в самом деле, хороший вопрос, – сказал он. – Интересно, видел ли он сны.

Отбор мощности

Я трясусь на тракторе, разливающем жидкий навоз. Пружины сиденья поскрипывают, и прицепленная сзади цистерна срет через дырку удобрением. Потом все замедляется, и сон пробуксовывает, будто застряв между движущимися шестернями. Мысли еще несутся на полных оборотах, но трактор плохо засасывает. И, пытаясь вылезти из трактора, чтобы проверить вакуумный насос, я словно двигаюсь под водой.

Как только я замечаю, что вал отбора мощности вращается, сон снова разгоняется и все начинает происходить в ускоренном режиме. Я всегда ужасно боялась ВОМов. Они пугают меня до усрачки. Не сосчитать, сколько раз я встречала в магазине безруких или безногих парней, которым оторвало конечность, затянутую в механизм. Рокочущая трубка выглядит невинно, будто пластиковый желток из киндер-сюрприза, но стоит ей увидеть хотя бы нитку из твоей рубашки, и она тебя сцапает. Это ближайшее подобие черной дыры.

Я проверяю вакуумный насос, потому что трактор слабо всасывает. Когда я наклоняюсь, из моего уха выпадает наушник, я вытягиваю руку, чтобы его поймать, и оказываюсь пойманной сама – механизм сотрясается от смеха, глумясь над моей кожей и костями, заглатывая меня все глубже, и наконец…

* * *

Мама позвала ужинать. Я проснулась, выкинув ногу в сторону, словно в попытке прервать свое падение. Едва я оторвала голову от подушки, как сон выскользнул у меня из уха. Мама злилась, что мужчины еще не вернулись. Билли предположительно был еще в постели, но Джеймс к ужину никогда не опаздывает. Мама почистила для него картошку, чтобы все было готово к его приходу, и красиво разложила еду на тарелке, а тарелку поставила в духовку на слабый огонь, чтобы ужин не остыл. Потом бросила две неочищенные картофелины на тарелку Билли и накрыла ее пищевой пленкой, чтобы он поел позже.

– Сегодня утром Джеймс доил в одиночку, – сообщает мне мама, усаживаясь к столу. – Он не хотел тебя будить.

Я отхлебнула молока.

– Не виновата же я, что Билли – такой соня.

Она пожала плечами, продолжая перемешивать морковь с картошкой в своей тарелке:

– Я просто сказала.

Я опустила взгляд на еду, которую она положила мне, – мой ужин выглядел не настолько красиво, как на тарелке Джеймса, но и не так небрежно, как у Билли.

Кажется, будто еда разложена знакомым, неким идеальным образом, будто рядом с картофелиной соседствует единственно возможное количество горошин и кусочков моркови. Этот кусок лосося я точно уже видела. Меня охватило неприятное дежавю.

Я словно смотрела повтор какой-то телепередачи, только в телике была я сама – точно я и телик, и своими глазами смотрю на экран.

И тут как раз хлопнула задняя дверь, и я наблюдала изнутри себя, как встаю со стула и иду в прихожую, навстречу запыхавшемуся Билли, кричащему, что с Джеймсом произошел несчастный случай. Его руку затянуло в вал отбора мощности. Дядя велел нам позвонить в скорую, и мама бросилась к телефону, крича:

– О господи, о господи, о господи!

Билли выбежал обратно в поле, сжимая в руках стопку кухонных полотенец.

Я не двинулась с места. Я знала, что произошло. Я только что от этого проснулась.

* * *

Билли говорит, что иногда, если смотреть прямо на звезду, она может исчезнуть. Смотреть вдаль лучше всего краем глаза. Если я пытаюсь смотреть на сон прямо, он исчезает. Только когда я ему не угрожаю, он подбирается поближе и кокетливо маячит на краю памяти. Я думаю обиняками, чтобы приманить его к себе.

Я кружила вокруг сна в поисках утраченных подробностей, но не понимала, где заканчиваюсь я и начинается Джеймс. Джеймс звал на помощь, но единственным, кто находился достаточно близко, чтобы услышать его крик, был спящий в трейлере Билли. К тому времени, как Билли проснулся, Джеймс потерял слишком много крови.

* * *

Возможно, я могла бы спасти его, если бы всерьез отнеслась к тому сну.