Текст книги "Жизнь от сохи. Быт и традиции русских крестьян"

Не тот отец-мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил

Вплоть до середины XX века была в русских деревнях добрая традиция – брать на воспитание сирот, оставшихся без родителей. О таких детях в народе говорили: «В сиротстве жить – слезы лить». В крестьянской среде сирот жалели, часто находились семьи, которые забирали таких детишек в свой дом и растили их как собственных.

Из воспоминаний русского крестьянина Алексея Дмитриевича Вялкова (1906 г.р.) из деревни Нименьга Архангельской области: «К сиротам в селе относились жалостливо, с большим участием. Их забирали к себе ближайшие родственники. Если у родственника сирота жил, то другой его родственник помогал ему чем мог: и едой, и одеждой для ребенка, или деньги давал; и соседи помогали». [10]

«Бывало, что какая непутевая девка родит тайком и подбрасывает ребенка кому-то на порог под дверь. Тогда подкидыша обязательно в семью брали, считалось это делом добрым, хорошим – для спасения души. У нас говорили: “для душеньки взять” – это значит сироту взять и как родного дитенка воспитывать. И брали, как узнавали, где сирота какой объявлялся. Чаще эти приемыши в бедных семьях жили, чем в богатых», – вспоминала Коновалова Анна (1946 г.р.), Свердловская область. [10]

«Сирот брали свои, там у кого брат, у кого сестра. Детей не бросали. И чужие даже брали. Как на войну шли мужики, то договаривались: вот ежели я приду с войны живой, а ты нет, то я буду твоих детей растить, а ежели ты вернешься, то ты моих будешь. Так вот и случилось: один пришел с войны, другой не пришел. Так этот мужик, что живой остался, детей его растил», – Иванова Евдокия Егоровна (1915 г. р.), Смоленская область. [10]

Ребенка могли усыновить – тогда он получал все права наследования имущества приемных отца и матери. Усыновляли обычно мальчиков и, как правило, родственников. В старину даже существовал специальный обряд, когда ребенок трижды целовал икону, а после разреза́л каравай хлеба и первый кусок непременно отдавал приемному отцу, произнося клятву почитать его как родного.

Однако крестьяне не всегда усыновляли детей. Иногда сиротам просто предоставляли кров и еду. В приемных семьях их воспитывали, обучали бытовым навыкам, а потом подросшие мальчик или девочка становились помощниками по хозяйству, работниками. Таких детей называли «выкормыш», «откормыш», «покормленок» или «покормленка», «покормушка».

Нередко в крестьянском хозяйстве можно было встретить подростков-нищих. Их приглашали в дом для выполнения какой-либо работы.

Например, вымыть избу, почистить хлев, помочь во время уборки урожая. За это подростков кормили, одевали, а иной раз и оставляли у себя в качестве работника: девочки становились няньками и присматривали за маленькими детьми, помогали по дому и в поле, мальчишки пасли скот, ходили с мужчинами на промыслы в качестве помощников-подмастерьев. После совершеннолетия ребята начинали самостоятельную жизнь. Парень искал работу или уходил на промыслы. Девочке справляли небольшое приданое и выдавали ее замуж.

Взятые в дом дети-«покормушки» получали фамилию приемного отца, но при этом не имели прав наследования его имущества, в отличие от усыновленных детей.

А вот в семьях, где родных детей не было, «покормушек» обычно усыновляли, к ним относились как к своим детям, статус приемных родителей приравнивался к статусу родных. Существовало поверье, что Бог вознаграждает семью за опеку над сиротой. А про приемных отцов и матерей говорили: «Не тот отец-мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил».

Игры и забавы

Жизнь детей прошлых столетий отличалась от современной прежде всего тем, что приходилось много трудиться, помогать своей семье в поле и дома. Но дети есть дети! Конечно же, им хотелось поиграть и повеселиться. Были в жизни крестьянских ребятишек и игры, и игрушки, и забавы.

«Маленькие братья и сестры в куклы играли, сами их шили из тряпочек – нашьем и играем. По крыше на соломе кататься любили, из песка ватрушки пекли. В игры разные играли: в чиж играли, в крадену палку, в прятки, в “солено мясо” – наберем драные лапти, воткнем кол, к колу водящий садится, а вокруг кола лапти разложим, и водящий должен следить, чтобы лапти никто не утащил. В лунки играли – загоняли шарики в ямку, а водящий противился этому. Хорошо было летом! Баловались, в речке купались, а я воды боялась», – из воспоминаний крестьянки М.И. Носковой (1902 г.р.). [10]

Игрушки крестьянские дети изготавливали себе сами из простых, подручных материалов: лоскутов ткани, дерева, глины, травы и соломы.

Для совсем маленьких деток из бересты мастерили шаркунки, то есть погремушки. Их наполняли семенами, чаще горохом, и они приятно шуршали. Играли дети и в погремушки, сделанные из мочевых пузырей коров, овец и других домашних животных. Для этого пузырь тщательно промывали, очищали от жира, затем в него клали немного сушеного гороха и надували через обыкновенную соломинку.

«Курей режешь. У курей горлышко (зоб) оставляешь. Его берешь и трешь в золе. И тогда оно очищается и делается тоненькое. После этого моешь его хорошо и сушишь. Потом горлышко надуваешь пузыриком, туда бросаешь горох и завязываешь. Вот это горлышко было маленькое, с кулачок дитю, и как погремушка. Забавляется он, тарахтит», [10] – вспоминал Федор Стефанович Унтевский (1929 г.р.), кубанский казак станицы Белореченской.

Похожие игрушки для своих детей делали крестьяне Брянской области. Вот как описывает это крестьянка села Дорожева:

«Когда резали поросенка, то отделяли мочевой пузырь. Сначала его оттирали и раскатывали в золе. Он становился большой, плотный и тонкий. Потом чуть-чуть его присаливали, чтоб он не пах. А тогда только высушивали. В середину пузыря бросали сухие горошинки или камушки с пуговицами. Потом пузырь надували и раскрашивали краской. Пузырь этот шерстит-тарахтит. И вот детей им утешали, детям интересно. Он им и воздушный шарик, и погремушка, и мячик». [10]

Детки постарше пытались сделать игрушки самостоятельно. С пяти-шести лет девочки начинали мастерить кукол: из шишек, веточек, листьев и цветов. Из крапивы даже пряли нитки на кукольное приданое.

«Когда что-то шьют, остаются кусочки – лоскутки, зовут их желутки или утинки. Вот с этих разных красивых лоскуточков и шьют куклы. Лицо делают из белого материала и рисуют глазки, ротик, носик. К телу куклы руки, ноги пришивают. Потом шьют и одевают одежду, сарафаны такие же, как и мы носили. На платья разные красивые материалы остаются: цветастые, блестящие, шелковые. Где их завяжут, где пришьют. Это девок так обряжают, а пареньков делают в брюках, рубахах. Шьют куклы из одной тряпочки или платка. Вот так вот берешь и перекладываешь, перегибаешь тряпочку накосую, вот сюда в середочку закладываешь вату или чего-нибудь и обкручиваешь нитками это тельце. Отсюда в стороны торчат два уголочка – это руки, вниз – ноги; эти уголочки вот так вот берешь и шнурочком обворачиваешь. Какая девчушке без куклы игра-то?» [10] – рассказывает Чупрова Вера Николаевна (1936 г.р.).

Гулянье крестьянских детей. 1910-е гг.

Группа крестьянских девушек Костромской губернии на телеге. 1871–1878 гг.

Большой популярностью пользовались игрушки из лыка. Самое распространенное – это липовое лыко. Из него плели корзины, лапти, веревки, использовали как мочало в бане. А еще из этого простого подручного материала делали игрушки для детей: разнообразных коней, оленей и кукол.

Были у крестьянских ребятишек и глиняные свистульки, и самодельные мячи для подвижных игр.

«Мастер в деревне был, из глины свистульки вылепливал и красиво так их изукрашал. И кого только ни лепил: и птичек райских, и петушков гребенястых, и зайчиков ушастых. Наберут их детки и бегают по деревне, свистят, как эти свиристелочки. Маленьким детям птичек из дерева вырезали. Делали из бересты голубей, вешали под лампадку. И детскую маленькую игрушечную повозку делали, на колесах, деревянную, играть – без лошадки. Я сама делала: отпилишь от круглого полена четыре колеса да посередке к ним дырки провернешь и палочку туда прикрепишь. А уж на палочки дощечку кладешь – вот и повозка получилась. Из ольхи уточек вырежу и на повозку ставлю. Ребенок катает по полу повозку и уточек возит», – рассказывает Вялков Алексей Дмитриевич (1906 г.р.), Архангельская область, деревня Нименьга.

«Мячи у нас делали из овечьей или коровьей шерсти. Клок шерсти сначала скатывали шаром. Когда комок хорошо укатывался, его бросали в кипяток и оставляли там на полчаса. После вынимали из воды, вновь катали и только тогда просушивали. Мяч получался легким и мягким и прыгал, как резиновый», [10] – говорит Капитонова Анфимия Васильевна (1924 г.р.), Архангельская область, деревня Кеба.

Бабий век – сорок лет

В старину женщин, чей возраст приближался к сорока пяти – пятидесяти годам, то есть утративших способность к деторождению, причисляли, как это ни странно, к старухам. «В сорок лет у бабы крови перестают, так вот уже и старая», – говорили раньше.

Жизнь старух регламентировалась особыми правилами, которые непременно следовало соблюдать. Прежде всего, своеобразным маркером возраста была одежда. У стариков это темные тона в верхней одежде и светлые – в нательной. Рубахи обильной вышивкой уже не украшали, пояса были темного, чаще черного цвета. Наряд пожилой женщины прежде всего должен быть удобным. В северных губерниях старухи носили широкие сарафаны-косоклинники темного цвета. На юге носили традиционную для этих мест юбку-поневу, только от одежды молодух она отличалась меньшим количеством вышивки и была проще. Дома старухи могли обходиться и без поневы или сарафана, а ходить лишь в подпоясанной рубахе.

Пожилые женщины, сложившие с себя обязанности хозяек-большух, постепенно переставали участвовать в хозяйственной жизни семьи: ходить на сенокос и жатву, заботиться о скотине, выполнять прочие обязанности. В доме они становились няньками, на них ложилась забота о внуках. Из воспоминаний крестьянки П.Д. Колотовой (1909 г.р.): «Без стариков вообще нельзя обойтись во многодетной семье. У кого не было их, в дом приглашали жить чужую одинокую старушку, чтоб она нянчила детей. У старика в семье всегда было дело: он рассказывает внукам сказки, слепит тютьку из глины, выточит веретенце, насадит ухват, сплетет лапти, невестке смастерит шкатулку». [2]

Старуха-крестьянка. Санкт-Петербургская губерния. 1860–1869 гг.

Странно звучит, но лечить стариков и старух от болезней было не принято. Бытовало мнение, что они «заедают чужой век», то есть отнимают часть жизни молодых. Старух-долгожительниц часто считали колдуньями. Якобы они обладали большой жизненной силой, которую отнимали у молодых, и потому долгое время сохраняли здоровье и силы.

Чувствуя приближение старости, пожилые жители русской глубинки становились более набожными, старались чаще посещать храм и строго соблюдали посты.

Старушки, которые вели праведный образ жизни, становились знахарками, повивальными бабками, исполняли причитания на похоронах.

На свадьбах старухи выступали в роли наставниц – следили за соблюдением порядков и ритуалов.

Участвовали они и в похоронно-поминальных обрядах. Эта роль им отводилась неспроста – ведь пожилые люди близки к пределу земной жизни. В обязанности старух входило обмывать и одевать покойников, сидеть возле усопшего ночью – стеречь его душу, «чтобы ему веселее было».

Вместе со вдовами и старыми девами старухи относились к «чистым» в нравственном отношении людям. Поэтому они принимали участие в обрядах, ограждающих деревню от опасностей. Например, был такой обряд, предназначенный для вызывания дождя. Пожилая женщина выполняла его глубокой ночью. С ведрами в руках она шла к реке, читала молитву и набирала воду, которую несла на пашню, где ее и выливала. Так она повторяла три раза, а после уходила домой. Верили, что после непременно пойдет дождь.

Наши предки полагали, что именно пожилые женщины были носительницами знаний об обрядах и обычаях, которые им непременно следовало передать следующему поколению.

Бобыли и вековухи

Традиционные русские семьи были большими. Молодые парни и девушки непременно должны были вступить в брак и обзавестись детьми. В большинстве своем молодежь стремилась к этому и торопилась создать свою семью. Парню это давало возможность участвовать в сельском сходе, приобрести новый статус и уважение в сообществе. Девушка обретала защищенность и возможность реализовать свою главную жизненную задачу – рождение и воспитание детей.

К безбрачию в среде русских крестьян относились крайне отрицательно. Длительная разборчивость в выборе спутника жизни была делом рискованным. Сельские девушки в двадцать один – двадцать четыре года считались засидевшимися в девках, и с каждым годом их шансы на замужество резко уменьшались.

Девицу, на долю которой не выпало замужество, обычно называли старой девой, вековухой, седой макушкой, непетым волосьем. Последняя фраза появилась благодаря традиции надевать невесте на свадьбе платок замужней бабы. Присутствующие при этом обряде женщины пели песни о том, что девичья вольная жизнь закончилась, отныне молодую ждут семейные радости и горести. Старым девам таких песен не пели, обряд не проводили, волосы платком не покрывали. Отсюда и «непетое волосье». Этот «титул» девица приобретала тогда, когда все ее сверстницы уже выходили замуж.

Надо сказать, судьба у вековух была незавидной. Недаром сложилась поговорка «Жизнь без мужа – поганая лужа». Старую деву переставали приглашать на посиделки и гулянья. «Как сорока на березке – все сидит и сидит», – говорили раньше.

Да и по возрасту старая дева уже не подходила для общения с молодежью – в забавах участвовать неинтересно и общих тем для разговора нет.

В общество замужних женщин девица также не вписывалась. Ведь она «не познала жизни»: не жила с мужем, не видела радости и тягот семейной жизни, не познала счастья материнства. Замужние опытные крестьянки не допускали вековух в свой круг. По сути, старые девы были изгоями, относились к ним как к людям ущербным.

К тому же вековуха должна была по-девичьи заплетать волосы в одну косу и носить девичью одежду. Самостоятельно она жить не могла – жила вместе с родителями или с семьей брата.

Дни старой девы проходили по особым правилам. Как и все члены семьи, она много работала: в поле, в хлеву, возле печи, занималась воспитанием племянников. А вот участвовать в деревенских гуляньях, петь и танцевать вековухе не позволялось.

Не готовила она еду для свадебного торжества, не пекла хлеб для семьи, так как считался он символом семейного благополучия.

Плохой приметой было и присутствие вековухи при родах женщины или отеле коровы: считалось, что муки роженицы от этого усилятся – ведь старая дева их не испытала.

Конечно, жизнь незамужней девы во многом зависела от ее семьи, от материального достатка. Если семья зажиточная, а люди добрые и работящие – девке жилось неплохо. А вот если родственники были бедны, судьба вековухи могла сложиться печально – бедняге ничего не оставалось, как превратиться в «побируху» и просить подаяние.

Иногда вековухи становились божьими странницами – они ходили по святым местам, молились за себя, своих близких, за «весь крещеный мир». Божьи странницы часто объединялись в небольшие группы – так было веселее и безопаснее. Они были бескорыстны и не стремились к материальным благам. За это простой народ их уважал…

В прежние времена в русских деревнях и неженатые мужчины, конечно же, тоже встречались. И называли их бобылями, бобычами, холостяками, девунами.

В народной традиции к мужскому безбрачию также относились отрицательно, оно порицалось обществом. «Без жены жить – свет коптить, с женой жить – гоже!» – гласит народная пословица.

Стоит отметить, что в русской деревне неженатые крестьяне встречались достаточно редко: обычно это были очень больные мужчины. Случалось, конечно, что и здоровый мужчина ходил в бобылях. На такого деревенское общество смотрело крайне неодобрительно. В народе полагали, что если мужик до тридцати лет не женился, то он уже вечный холостяк.

В Калужской губернии о бобылях так говорили: «он не женится, потому что чирямонай» (от слова «церемонный»).

Впрочем, существовала и весьма весомая причина, по которой мужчина вынужденно становился бобылем. Это длительная служба в царской армии, которая в XIX веке составляла пятнадцать лет, а в XVIII – все двадцать пять!

При таких обстоятельствах парень, который до ухода на службу не успел жениться, был обречен на безбрачие. Мужчин такой статус во многом ограничивал. Даже взрослый мужик не мог стать хозяином-большаком, а умного и деятельного бобыля не выбирали на должность в общине. Неженатый крестьянин, как правило, не владел земельным наделом, а был «захребетником» – жил у чужих людей или работал по найму батраком или пастухом.

Община строила бобылю отдельную избу где-нибудь на краю деревни. И порой таких изб набиралась целая улица. В Пензенской губернии, например, улицу, где жили холостые отставные солдаты, называли «капказ», по аналогии с Кавказом, который тоже на краю государства. В Нижегородской губернии подобная улица называлась «сирофки», от слова «сирота».

Тяжелее всего приходилось старым и больным бобылям и вековухам, у которых не было ни детей, ни внуков. Впрочем, таких бросать было не положено. За старыми и немощных бобылями и вековухами ухаживали соседи, знакомые, жители селения…

Овдоветь – что живой смертью умереть

Еще одним социальным статусом, который воспринимался деревенским обществом как ущербный, было вдовство. «Овдоветь – что живой смертью умереть», – говорили в народе. И действительно, потеря супруга – горестное состояние человека.

Вдова соблюдала траур по мужу от шести недель до года. Ей полагалось носить траурную, «печальную» одежду. В одеянии крестьянок присутствовали темные и, как ни странно, белые цвета. Белый – цвет перехода человека в новый статус. Так, в Пензенской губернии в течение первого года траура вдове полагались «кручинная» белая рубаха с минимальным количеством вышивки, белые платок и передник. «Печальную» одежду носили и все родственники усопшего, но вдова дольше всех.

Жизнь женщины после потери мужа могла сложиться по-разному, в зависимости от ее возраста, семейного статуса и наличия детей. Бездетная вдова, прожившая с мужем непродолжительное время, по истечении шести недель траура возвращалась в отчий дом, к отцу и матери, получив малую часть имущества мужа.

Беременная вдова или имеющая детей (особенно мальчиков), как правило, оставалась в семье мужа. Но если у нее были одни дочери, она могла вернуться в дом родителей.

Вдова средних лет или старушка получала все имущество покойного. Вдове-солдатке, у которой муж погиб на войне, часто строили отдельную избу, где она и жила.

Через год или два вдова могла выйти замуж вторично, забрав детей с собой. При этом она лишалась всех прав в прежней семье.

Мужчине, потерявшему жену, особенно если он имел маленьких детей, разрешалось повторно жениться раньше. Вдовцы охотнее женились на вдовах, нежели на молодых девицах. На этот счет в народе говорили: «Вдову взять – спокойнее спать».

Молодые девицы не стремились замуж за вдовцов, считая, что на небесах у них уже есть пара. Однако если вдовец женился на девице, то свадебная церемония была такой же, как и у вступающих в брак впервые.

Если же вдова вступала в брак повторно, то здесь уже действовал ряд ограничений. Она не устраивала девичника, ей не закрывали лица платком и не пели песен и причетов, не требовалось и приданого.

Тех, кто вступал в брак в третий раз, обычно осуждали. Это было позволено лишь молодым вдовцам. В народе даже пословица сложилась: «Первый брак от закону, второй от совету, а третий с приговору».

Случалось, что вдова более не выходила замуж. К таким женщинам (зачастую это были вдовы-старушки) относились особо. Например, именно они выбирались общиной для совершения первого зажина – обряда, совершаемого в первый день уборки нового урожая хлеба. Также на безгрешных вдов, как и на вековух, накладывалась обязанность обмывать и обряжать покойников.

А вот повивальной бабкой вдова стать не могла, дабы не навредить новой жизни. Не приглашали вдов и на свадебные приготовления, особенно для выпечки свадебного каравая. Если мать жениха была вдовой, она не встречала новобрачных из церкви, эту роль выполняла крестная мать.

Участь вдовы считалась незавидной. Недаром во время похоронных причитаний жену покойного часто называли сиротой… Но вдов у нас обижать не полагалось. Верили, что за нарушение запрета непременно последует Божие наказание!