Текст книги "Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями"

 Рассуждение Фейербаха технически называется «полаганием» (положительным утверждением, ср. слово «положительный»): мы утверждаем нечто существующим, так как утверждаем, что это обладает теми свойствами, которыми обладают существующие вещи. Например, мы полагаем данного человека добрым, поскольку а) знаем, что добрые люди существуют, б) видим в нем немало проявлений доброты. Но в теологии полагание никогда не считалось единственным и сколь-либо достаточным методом исследования.

Различие между божественными свойствами и божественным субъектом заключается в том, что субъект, существование не кажутся тебе антропоморфизмом, потому что ты признаешь то и другое необходимым в силу твоего собственного субъективного бытия, а свойства кажутся тебе антропоморфизмами, потому что они являются не непосредственной, тожественной с человеческим бытием необходимостью, а лишь необходимостью, обусловленной самосознанием, деятельностью мышления. Я – субъект, я существую независимо от того, умен я или глуп, дурен или хорош. Существование для человека важнее всего, субъект имеет в его представлении большее значение, чем свойства. Поэтому отрицание свойств он допускает, а существование Бога кажется ему непреложной, абсолютно верной, объективной истиной. Но тем не менее это различие только кажущееся. Необходимость субъекта заключается в необходимости его свойств. Ты являешься субъектом только в качестве определенного человеческого субъекта, подлинность и реальность твоего существования заключаются в подлинности и реальности твоих человеческих качеств. Сущность субъекта выражается в его свойствах, свойства – это истинность субъекта; разница между субъектом и свойствами та же, что между существованием и существом. Отрицание свойств есть отрицание субъекта. Что останется от человеческого субъекта, если отнять у него человеческие свойства? Даже на обыденном языке название божественного субъекта часто заменяется названиями его свойств: Провидение, Мудрость, Всемогущий.

 Самосознание – важное понятие немецкой идеалистической философии, означающее способность сознания быть не только центром человеческого «я», но познавать это «я» в различных проявлениях, в том числе кажущихся противоречивыми и далекими от начального содержания «я». Так, человек осознает себя одновременно индивидуальным существом (художником или музыкантом) и родовым существом (сыном своих родителей и отцом своих детей). О единстве сознания, что это аспекты одного и того же «я», а не разные «я» в одном человеке, мы можем говорить благодаря самосознанию: что мы осознаем себя теми же в обоих случаях, что мы осознаем, как наше «я» может быть и таким, и таким.

Уверенность в существовании Бога, которое, по свидетельству многих, кажется человеку более достоверным, чем его собственное существование, не есть нечто непосредственное; она обусловливается уверенностью в качествах Бога. Христианин уверен в существовании только христианского, язычник – только языческого бога. Язычник не сомневался в существовании Юпитера, потому что не сомневался в его сущности, не мог представить себе Бога обладающим иными качествами, и считал свойства Юпитера божественно-реальными. Реальность свойств есть единственный залог существования.

 Это утверждение Фейербаха спорно: ведь есть качества, которые общие у библейского Бога и Юпитера, например, всемогущество или наличие воли, или просто наличие имени собственного. Различие между христианином и язычником будет не столько в наборе качеств их божества, сколько в том, как мыслится причина, почему те или иные качества божества стали известны человечеству. К примеру, язычник возведет свой род к одному из богов, а христианин скажет, что спасен своим Богом.

Человек считает действительным то, что кажется ему истинным, потому что сначала ему кажется истинным (в противоположность вымышленному, воображаемому) только то, что действительно. Понятие бытия, существования, есть первое, примитивное понятие истины. Иначе говоря, сначала человек думает, что истина обусловливается существованием, затем – что существование обусловливается истиной. Бог есть сущность человека, рассматриваемая в качестве высшей истины человеческой. Но Бог, или, что то же, религия настолько же различны, насколько различны представления человека о своей сущности как высшем существе. Поэтому представление человека о Боге кажется ему истиной, а существование Бога высшим бытием, или вернее, вообще бытием, потому что только высшее бытие есть собственно бытие и достойно этого названия.

 Фейербах обращается к «онтологическому доказательству бытия Божия» (Бог как высшая мыслимая форма бытия обладает бытием как основанием такого утверждения этой формы как высшей), но при этом говорит: различие представлений о Боге столь же неизбежно, сколь и различие представлений о человеке. В таком случае раскрытие подлинной сущности человека положит конец всем религиям.

Следовательно, существование Бога основано на его свойствах, потому что свойство Божие есть существенное свойство человека. Но каждый человек представляет из себя нечто себе довлеющее, в его качествах заключается его существование, его реальность. От грека нельзя отнять грации, не отнимая от него существования. Поэтому уверенность в существовании Бога есть непосредственная уверенность каждой религии. Насколько непроизвольно грек был греком, настолько же неизбежно его боги должны были быть греческой сущностью и действительно существовать.

 Грация – латинский перевод греческого слова χάρις, Харита, которое в христианских текстах означает «благодать», дар непосредственно от Бога, милость, а отсюда и значения одаренности, таланта и грации (изящества, приятности, как бы ощущения как когда подарили что-то хорошее) в нашем бытовом смысле. Фейербах имеет в виду: грек мыслил себя одаренным. Поэтому греческая цивилизация оказалась настолько выдающейся, что легла в основу всей западной цивилизации.

Религия есть тожественное с сущностью человека воззрение на сущность мира и человека. Но не человек возвышается над своим воззрением, а оно возвышается над ним, одухотворяет и определяет его, господствует над ним. Необходимость доказательства, связь сущности или качества с существованием, возможность сомнения отпадают сами собой. Я могу сомневаться только в том, что я отделяю от своей сущности. А Бог – моя собственная сущность, и поэтому я не могу сомневаться в Нем. Сомневаться в Боге, значит, сомневаться в себе самом. Только тогда, когда Бог рассматривается как нечто отвлеченное и его свойства подвергаются философской абстракции, возникает разграничение между субъектом и его свойствами, возникает предположение, будто субъект есть нечто отличное от свойств, нечто непосредственное, несомненное, в противоположность сомнительному свойству. Но это только кажущееся различие. Богу, обладающему отвлеченными качествами, свойственно и отвлеченное существование. Существование, бытие так же различно, как и качество вообще.

 Сомнительному – здесь в значении «подвергаемому сомнению», а не «отличающемуся от стандарта». Так, следует ли признать, что все люди разумны, или из существования глупцов сделать вывод, что этим свойством разумности обладают не все люди? Фейербах совершенно справедливо отвечал, что свойства не могут стать сомнительными: даже если есть глупые люди, глупость не является их родовым качеством, а ум является даже в условиях его почти полного отсутствия или непроявленности у отдельного индивидуума.

Тожественность субъекта и предиката обнаруживается особенно ясно в развитии религии, которое идет рука об руку с развитием человеческой культуры. Пока сам человек пребывает в первобытном состоянии, и божество его носит характер первобытный. Как только человек начинает строить жилища, он сооружает храм для своего Бога. Сооружение храма свидетельствует о том, что человек ценит красивые здания. Храм в честь Бога является в сущности храмом в честь архитектуры.

 Фейербах разделяет общепринятые в его время представления, что храмовая архитектура – это первичная форма архитектуры, а гражданские дома возникли уже после появления храмов. Действительно, в истории архитектуры это часто так: например, в древнерусских городах храм часто являлся единственным каменным сооружением, а остальные дома были деревянными и, строго говоря, не представляли собой архитектурные сооружения, а скорее служебные помещения. Но в теории архитектуры ХХ века, после опыта конструктивизма и Баухауза, обычно говорят о параллельном развитии храмовой и хозяйственной архитектуры, просто являющейся архитектурой в разных смыслах. Кроме того, у Фейербаха нарушена логическая последовательность. Из того, что храм – образцовое архитектурное сооружение, делается вывод, что архитектура будет такой, каким является храм, что он порождает норму красоты и норму архитектуры. Но можно предположить противоположное: зная, какой бывает красота, люди делают храм особенно прекрасным. Именно так христианин мог сказать бы о язычнике, что имея религиозные и эстетические представления, язычник все их вкладывает в свой храм и представления о собственных богах.

По мере того, как человек выходит из первобытного, дикого состояния и становится культурным, он начинает различать, что подобает и не подобает человеку и что приличествует и не приличествует Богу. Бог есть олицетворение величия, высшего достоинства; религиозное чувство – высшее чувство приличия. Только позднейшие культурные греческие художники начали воплощать в статуях богов понятия достоинства, величия души, невозмутимого спокойствия и веселия.

 Приличие (уместность) – изначально риторический термин, то, что мы называем «стилистически подходящим», не выбивающимся из величественного или иного стиля. Но этот термин стал употребляться в новое время и для описания самой античной классической культуры как таковой. Так же точно и «веселье» происходит из риторического понимания «остроумия» как умения шутками пробудить у слушателей положительные эмоции, а здесь становится характеристикой изобретшей риторику античной культуры как таковой.

Но почему они считали эти качества свойствами божественными? Потому что каждое из этих качеств казалось им божеством само по себе. Почему они не увековечивали позорных низких страстей? Потому что они смотрели на них, как на нечто неприличное, недостойное, нечеловеческое, и следовательно небожественное. Боги Гомера пьют и едят, это значит, что питье и еда – наслаждение богов. Боги Гомера обладают физической силой: Зевс сильнейший из богов. Почему? Потому что физическая сила сама по себе есть нечто прекрасное, божественное. Древние германцы считали высшей добродетелью добродетель воина, поэтому их главным богом был Один: война – «основной или древнейший закон». Главной, истинной, божественной сущностью является не свойство Божества, а божественность свойства.

 Под «низкими страстями» в классической этике обычно понимались излишества, поэтому еда и питье не были низкими занятиями, а, скажем, мстительность или капризность – были. Конечно, Зевс показывал себя и любвеобильным, и гневным, но эти страсти расценивались как страсти верховного божества, и потому высокие сами по себе или, во всяком случае, подлежащие истолкованию как высокие.

Поэтому то, что теологи и философы считали за Бога, за абсолютное, за сущность, не есть Бог. Бог это именно то, что они не считали за Бога, т. е. свойство, качество, определенность, действительность вообще. Истинным атеистом, т. е. атеистом в обычном смысле, надо считать не того, кто отрицает божественного субъекта, а того, кто отрицает божественные свойства, как то: любовь, мудрость, справедливость. Отрицание субъекта не есть отрицание качеств самих по себе. Они имеют внутреннее, самостоятельное значение: человек необходимо должен признавать их в силу их содержания, их подлинность заключается непосредственно в них самих; доказывать их – значит утверждать самого себя.

 Обычный смысл – соответствующий обычаям словоупотребления, соответствующий бытовому знанию. Атеист в бытовом смысле – это испорченный человек, скептик и циник, не верящий в торжество добра или облагораживающий смысл красоты. Фейербах, конечно, был атеистом не в этом смысле.

Химеричность или подлинность доброты, справедливости, мудрости не зависит от химеричности или подлинности существования Божия. Понятие Бога обусловливается понятием справедливости, благости; Бог не благой, не справедливый, не мудрый не есть Бог, а не наоборот. Качество божественно не потому, что оно свойственно Богу, а напротив, оно свойственно Богу, потому что божественно само по себе, потому что без него Бог был бы существом несовершенным. Справедливость, мудрость и вообще всякое свойство, которое приписывается Богу, определяется самим собой, а Бог определяется этим свойством. Я определяю Бога самим Богом только в том случае, если я отождествляю Бога и справедливость, представляю себе Бога в качестве реального воплощения идеи справедливости или другого какого-либо качества. Но если Бог как субъект, является определяемым, а свойство определением, то название божественного существа справедливо подобает предикату, а не субъекту.

 Химеричность (термин появился в средневековой философии) – отсутствие содержания за каким-либо понятием, от химеры – мифологического существа, состоящего из частей разных существ, которого заведомо не может существовать в природе. Химеричности противопоставлена подлинность как непосредственное проявление содержания в понятии, возможность доверять понятию.

Только в том случае, если несколько противоречивых свойств соединяются в одном существе и это существо понимается как личность, мы можем забыть о происхождении религии и о том, что свойство, которое мы рассматриваем теперь как нечто отличное, отдельное от субъекта, было первоначально истинным субъектом. Так римляне и греки обожествляли акциденции в качестве субстанций, а добродетели, душевные волнения и страсти в качестве самостоятельных существ.

 Акциденция – в классической метафизике привходящее свойство, не могущее быть характеристикой сущности. Например, что собака – животное, это ее сущность, а цвет собаки, громкость лая или хромота – акциденции. Имеется в виду особенность прежде всего римской религии, где могли почитаться и отдельные свойства людей или вещей. Так, в Риме бог Вагитан отвечал за первый крик младенца, богиня Левана – за первый шаг, а богиня Статина – за умение стоять и не падать. Также в этой мысли отразилась критика христианами языческих богов как олицетворений страстей: Арес (Марс) воплощает гнев, а Афродита (Венера) – любовную страсть.

Религиозный человек измеряет все существующее своей меркой. Он возводит на степень божества все, что ему импонирует, все, что производит особенное впечатление на его душу, будь то даже странный, необъяснимый звук. Религия охватывает собою все предметы в мире; все существующее было предметом религиозного почитания. Сущность и сознание религии исчерпываются тем, что заключается в сущности человека, его сознании и самосознании. Содержание религии не есть нечто независимое. Римляне сооружали храмы даже в честь таких аффектов как страх и ужас. Христиане тоже превращали душевные явления в существа, чувства в качества предметов и свои аффекты в страсти, господствующие над миром, т. е. одним словом, свойства своей собственной, известной или неизвестной, сущности в самостоятельные субъекты. Черти, кобольды, ведьмы, привидения, ангелы были священной истиной до тех пор, пока религиозное чувство целиком, нераздельно владело человечеством.

 Страх и Ужас почитались не только у римлян, но и у греков, как Фобос и Деймос, сыновья Ареса. В современной астрономии так названы спутники Марса.

Кобольды – вид духов в германской мифологии, ближе всего стоящих к нашим «домовым», но иногда сближаемых с гномами как подземными духами.

Не желая признать тождественность божественных и человеческих свойств, т. е. тождественность божественной и человеческой сущности, люди представляют себе, что Бог, в качестве абсолютно реального существа, обладает бесконечным множеством различных свойств, причем некоторые из них, аналогичные нам, мы познаем в настоящей, а остальные, совершенно отличающие Бога от человека, только в будущей жизни, т. е. на том свете. Но бесконечное множество свойств, которые действительно отличаются друг от друга настолько, что по одному из них нельзя судить о других, такое бесконечное множество свойств может быть присуще только бесконечному множеству различных существ или индивидов.

 На этот аргумент религиозные мыслители, такие как Павел Флоренский, возразили бы различением разных бесконечностей: дурной бесконечности (бесконечное умножение одних и тех же существ) и актуальной бесконечности (бесконечности всевозможных свойств Божиих, которая только приумножает благо отдельных вещей).

Поэтому человеческая сущность, бесконечно богатая различными свойствами, бесконечно богата и разнообразными индивидами. Каждый новый человек есть новое свойство, новый талант человечества. Количество свойств и способностей человечества равняется количеству людей. Каждый отдельный человек обладает способностью, присущей всем, но она определяется и складывается в нем таким образом, что кажется особенной, новой способностью. Тайна неисчерпаемого источника божественных свойств есть не что иное, как тайна человеческой, бесконечно разнообразной, бесконечно определяемой и именно в силу этого чувственной сущности. Истинно бесконечна и богата определениями только чувственная сущность, ограниченная пространством и временем.

 Это довольно путаное рассуждение Фейербаха, о соотношении людей как индивидов и индивидуализирующих свойств, необходимо лишь для того, чтобы показать: чувственный характер человека, иначе говоря, его постижимость с помощью чувств, не противоречит его непознаваемости по своему таланту. Например, появляется новый, ни на кого не похожий поэт или художник, и мы не можем понять, откуда у человека такой необычный талант.

Различие свойств обусловливается различием времени. Положим, что какой-нибудь человек – прекрасный музыкант, прекрасный писатель, прекрасный врач, но он не может заниматься музыкой, писательством и леченьем в одно и то же время. Средство объединения в одном и том же субъекте нескольких противоречий заключается не в гегелевской диалектике, а во времени. Но представление о Боге как о существе, обладающем бесконечным множеством свойств, отличных и отдельных от сущности человека, является просто-напросто вымыслом, чувственным представлением, исключающим необходимое условие – истинность чувственности, и прямо противоречащим Божеству как духовной, т. е. отвлеченной, простой, единственной сущности.

 В целом религиозный мыслитель согласился бы с тем, что Бога нельзя назвать талантливым. Например, талантливым поэтом или поваром, потому что он – источник любых талантов, развертываемых во времени и при этом совершенно не зависящих от него, являющихся частью самоопределения каждого отдельного человека. Но религиозный мыслитель заметил бы, что описывать Бога можно только талантливо, иначе получаются слишком узкие религиозные представления, о которых прекрасно сказал Борис Пастернак:

 
Зачем же, земские ярыги
И полицейские крючки,
Вы обнесли стеной религий
Отца и мастера тоски?
Зачем вы выдумали послух,
Безбожие и ханжество,
Когда он лишь меньшой из взрослых
И сверстник сердца моего.
 

Отличительная черта свойств Божиих заключается именно в том, что каждое свойство дает мне возможность судить о других, потому что между ними нет никакого реального различия. Поэтому, если настоящие свойства отличаются от будущих и настоящий Бог отличается от будущего, то, следовательно, настоящий и будущий Бог не одно и то же, а два различных существа. Но это различие противоречит единству, единосущию и простоте Бога. Почему то или другое свойство есть свойство Божие? Потому что оно божественного происхождения, т. е. выражает нечто неограниченное, совершенное. Почему те или другие свойства божественны? Потому что они, несмотря на кажущееся различие, имеют одну общую черту: все они выражают совершенство, неограниченность. Таким образом я могу представить себе бесконечное множество божественных свойств, потому что все они совпадают в отвлеченном представлении о Боге; и общей их чертой является то, что делает божественным каждое отдельное свойство.

 На это религиозный мыслитель возразил бы, что само действие наше по представлению свойств Бога оказывается продолжением способности Бога представлять свои свойства нам. Как остроумно сказал об этом Герман Лукомников:

 
Бог – художник, Бог – поэт,
Я Его автопортрет.
 

То же находит и Спиноза. Он говорит о бесконечном множестве атрибутов божественной субстанции, но не называет ни одного, кроме мышления и протяжения. Почему? Потому что нам не важно знать эти свойства, так как они безразличны и излишни сами по себе и не могут ничего прибавить к тому, что уже выражено двумя понятиями: мышления и протяжения. Почему субстанции свойственно мышление? Потому что оно, согласно Спинозе, постигается самим собой и выражает нечто неделимое, совершенное, бесконечное. Почему субстанции свойственно протяжение, материя? В силу тех же самых соображений.

 Спиноза опирался на терминологию Декарта, который называл духовное «мыслящим», а материальное – «протяженным». После Декарта философия выясняла, как именно в человеке связаны эти два начала, если они настолько разнородны, что они не могут быть соотнесены ни в одной точке. Декарт и его последователи опирались на понятие «сознание», он просто считал сознание точкой схождения мышления и протяженности. Но Спиноза исходил, грубо говоря, из того, что они сходятся в точке бесконечности, бесконечной возможности и бесконечной действительности, и наше сознание оказывается уже продуктом самой этой бесконечности. Позиция Спинозы – своеобразный пантеизм (любая вещь соотнесена с бесконечностью, значит, в ней как-то присутствует Бог), была близка как немецким идеалистам с их романтическим пониманием «божественной» природы, стремящейся к бесконечности, с чувством порыва души к бесконечности, так и Фейербаху, который видел в ней пример атеизма (ведь бесконечной становится в пределе любая материальная вещь, и Бог уже не нужен), не конфликтующего с религиозностью (раз понятие о бесконечности, о божественном свойстве, остается центральным).

Следовательно, субстанция может иметь неопределенное количество свойств, потому что эти свойства становятся принадлежностью субстанции не в силу определенности, различия, а в силу тожественности, равенства. Вернее: субстанция обладает бесчисленными свойствами только потому, что она, как это ни странно, не имеет в действительности ни одного реального, определенного свойства. Неопределенное единство мысли дополняется неопределенным многообразием фантазии. Если свойство не multum, то оно multa. В действительности есть только два положительных предиката: мышление и протяжение. Эти два понятия выражают собою гораздо больше, чем бесчисленное множество безыменных свойств; они представляют из себя нечто определенное, они дают мне понятие о чем-то. Но субстанция слишком безразлична и бесстрастна, чтобы могла она воодушевиться чем-нибудь. Не желая быть чем-нибудь, она предпочитает быть ничем.

 Multum… multa (лат.) – во множественном числе… многообразное (буквально: многое… многократное). Имеется в виду, что даже если мы допустим только одно подлинное свойство вещей, бесконечность или стремление к бесконечности, в нем заявит о себе любое количество других свойств, например, теплота (температура тоже может стремиться к бесконечности) или пьянство (пьянствовать тоже можно до бесконечности).

Мы доказали, что сущность субъекта заключается в его свойствах, т. е. что свойство есть истинный субъект. Поэтому, если божественные свойства суть человеческие свойства, то и субъект, обладающий ими, также человеческого происхождения. Божественные свойства разделяются на общие и личные. К общим свойствам относятся метафизические, которые служат только внешней связью религии и не сообщают ей определенного характера. Только личные свойства составляют сущность религии и характеризует Существо Божие как объект религии. К личным свойствам относятся, например, следующие: Бог есть личность, Он нравственный законодатель, отец людей, святой, справедливый, благой, милосердный. Но из этих и других свойств очевидно, что они, в качестве личных свойств, являются чисто человеческими свойствами. Следовательно, в отношении религиозного человека к Богу выражается его отношение к своей собственной сущности.

 Следует заметить, что открытие как бесконечности Бога, так и бесконечности как возможности дальнейшего развития личных свойств, является результатом развития религии, а не начальным религиозным представлением. Вероятно, на ранних этапах религии просто не могло быть слова для «бесконечности». Это открытие отлично показал Т. Манн в романе «Иосиф и его братья», раскрывающем развитие религии от грубых и кровавых представлений к более гуманным. Иаков говорит, вспоминая обещание Аврааму об умножении рода его потомков и пытаясь представить милость Божию к нему лично: «Вефиль, Вефиль пусть зовется отныне это место, а не Луз, ибо это дом присутствия и Бог-Вседержитель открылся здесь униженному и укрепил его душу сверх меры. Ведь конечно, он впал в преувеличение и превзошел всякую меру, воскликнув в лад арфам, что семя мое умножится, как песок, а имя мое будет в почете и славе. Но если Он будет со мной, как Он обещал, и сохранит шаги мои на чужбине; если Он даст мне хлеб и одежду для моего тела, позволит мне вернуться в дом Ицхака целым и невредимым, то пусть Богом моим будет Он, а не кто другой, и я буду отдавать Ему десятую часть всего, что Он мне дарует. Если же вдобавок сбудутся и те слова, какими Он, превосходя всякую меру, укрепил мою душу, то пусть этот камень превратится в святилище, где Ему будут непрестанно приносить пищу и, кроме того, неукоснительно ублажать его нюх пряными воскуреньями. Это обет, это обещанье за обещанье, и пусть Бог, пусть Бог-Вседержитель действует теперь по своему усмотренью» (пер. С. Апта). Роман Т. Манна лучше всего читать параллельно с чтением Фейербаха.

Религия считает свойства Божии реальной истиной, а не образным представлением, которое человек составляет о Боге, независимо от того, что есть Бог сам в себе. Религия не признает антропоморфизмов, не считает их антропоморфизмами. Сущность религии такова, что эти свойства служат для нее выражением Существа Божия. Только разум, который защищает и в то же время отрицает религию, приписывает свойствам Божиим значение образов. Но в религии Бог есть действительный отец, действительная любовь и действительное милосердие, потому что она считает его действительным, живым, личным существом, а его свойства истинными, живыми, личными свойствами. Главными свойствами религия считает именно те, которые кажутся особенно сомнительными разуму, отвергающему их путем религиозного размышления. Религия субъективно есть аффект, и поэтому ей в качестве объекта необходим аффект божественного свойства. Даже гнев не кажется ей недостойным Бога, если только в основе этого гнева не лежит ничего злого.

Здесь необходимо упомянуть об одном достопримечательном явлении, которое превосходно характеризует внутреннюю сущность религии. Чем человечнее божественный субъект по существу, тем большим кажется различие между Богом и человеком, т. е. тем настойчивее опровергается путем размышления и теологии тожественность божественной и человеческой сущности, тем больше унижается достоинство человеческих свойств, которые служат как таковые, объектом человеческого сознания. Это объясняется тем, что положительными свойствами божественной сущности являются только человеческие свойства, вследствие чего человек как объект сознания, может быть только существом отрицательным. Чтобы обогатить Бога, надо разорить человека, чтобы Бог был всем, человек должен сделаться ничем. Но он не должен быть ничем сам по себе, потому что все, что он от себя отделяет, не теряется в Боге, а сохраняется в нем. Сущность человека заключается в его Боге, каким же образом он может иметь ее в себе и для себя? Его сущность не может заключаться в нем дважды. Все, что человек отнимает у себя, чего он лишается, служит для него несравненно более высоким и обильным источником наслаждения в Боге.

 Тожественность – то же, что тождественность, отождествление.

Отрицательный – здесь в значении «определяемый через отрицание»: если Бог милостивый, то человек в сравнении с ним оказывается недостаточно милостивым и т. д. В конце концов, традиционная, суеверная религия ведет к отрицанию всего человеческого в человеке. Религиозный мыслитель опознает это как крайность, говоря, что нельзя наслаждаться в Боге, не будучи самому субъектом, который обретает свое сознание в Боге, а значит, уже определяется положительно, как способный на это субъект, а не только отрицательно.

Монахи приносили в жертву Богу свое целомудрие, они отрицали любовь половую, но зато признавали небесную, божественную любовь в образе Девы Марии. Они могли обходиться без настоящей женщины, потому что предметом их истинной любви была идеальная, воображаемая Дева. Чем больше значения они придавали отрицанию чувственности, тем более значения приобретала в их глазах Пресвятая Дева, которая заменяла им Христа и Бога.

 Фейербах говорит о рыцарском культе Девы Марии, который был переосмыслен романтиками, от Новалиса до Вагнера. Дело в том, что рыцарская этика считала простую женщину недостойной рыцаря, ради нее он не мог совершить какие-то предельные, немыслимые подвиги, она недостаточно вдохновляла его. Поэтому рыцарская честь могла подразумевать и такое божественное служение, которое близко монашеству.

Чем больше человек отрицает чувственность, тем чувственнее становится его Бог, в жертву которому приносится эта чувственность. Все, что мы жертвуем Богу, особенно благоугодно ему и особенно ценно для нас. Что имеет высокую цену в глазах человека, имеет такую же цену и в глазах Бога, что нравится человеку, нравится и Богу. Евреи приносили в жертву Иегове не грязных и противных животных, а таких, которые казались им наиболее ценными.

 На самом деле, в иудаизме «чистые» животные – это не чистоплотные или симпатичные, а те, которые не могут стать причиной болезней или недомоганий, иначе говоря, те, которые поддерживают ритуальную чистоту тела. Болезнь, особенно заразная, считалась признаком ритуальной нечистоты и объяснялась тем, что человек мог съесть мясо «нечистых» животных и тем самым разгневать Бога. Перед нами не ценностный, а скорее гигиенический критерий благочестия.

Пища людей служила пищей и Богу. Поэтому там, где человек делает из отрицания чувственности особую богоугодную жертву и тем придает ей особую цену, там торжество чувственности выражается в том, что сам Бог заступает место чувственного предмета, который принесли ему в жертву. Монахиня обручается с Богом, она верит в небесного жениха, подобно тому, как монах верит в небесную невесту. Но Пресвятая Дева служит только ярким доказательством общей истины, касающейся сущности религии. Человек отрицает в себе только то, что он приписывает Богу. Религия абстрагирует от человека и от мира, но она может абстрагировать только от конечных явлений, а не от сущности и не от положительных свойств мира и человечества. Поэтому в ее абстракции и отрицании снова проявляется то, от чего она абстрагирует.