Текст книги "Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье. Охота на Крысь. Перевод Юрия Лифшица"

Истерия четвертая. Охота

– Раньше надо было думать! – нахмурился Буйноглас, холодно глядя на Булочника. – На вашем месте мне было бы неловко поднимать эту тему, особенно теперь, когда Крысь, как говорится, у нас уже в кармане. Мы, конечно, искренне огорчимся, если вы никогда не увидитесь с вашим дорогим дядей. Но неужели, милый вы мой, нельзя было намекнуть о ваших с ним отношениях, скажем, за час до отплытия? Лично мне было бы неловко рассуждать об этом, особенно теперь… впрочем, я об этом уже говорил.

Тот, кто откликался на «Эй!», тяжело вздохнул и возразил:

– Я обо всем проинформировал вас задолго до погрузки на корабль. Можете считать меня маньяком или даже умалишенным (всем нам иногда чего-нибудь не достает), но никто и никогда не вменял мне в вину даже малейшего поползновения давать ложные показания. Сразу же по прибытии на борт я вам во всем признался, раскрыл суть дела на Иврите, растолковал по-Голландски, разъяснил по-Немецки и Гречески. Как же я мог запамятовать (мне очень стыдно это сознавать), что вы изъясняетесь исключительно по-Английски!

– Обидно, – прошептал Буйноглас. С первых же слов Булочника он начал меняться в лице, а когда заговорил сам, лица на нем не было вовсе. – Увы, показания свидетеля наводят на грустные мысли. Как бы там ни было, обстоятельства дела предельно ясны. Нет ни малейшего смысла продолжать слушания. Разбирательство прекращено вплоть до завершения охоты, – продолжал Буйноглас. – Крысь, можно сказать, у нас в руках. Напоминаю об этом снова и снова, ибо отыскать ее – наш священный долг и ваша почетная обязанность.

Итак, вперед на Крысь! Ищите ее с наперстками и осторожностью; грозите ей зубочистками и долговой распиской, преследуйте с вилками и надеждой; приманивайте улыбками и мылом! Имейте в виду: Крысь – специфическое существо. К ней нужен особый подход. На простых животных можно охотиться как придется и на что попало. Им это все равно. Другое дело – Крысь. Необходимо сделать все, что придет вам в голову и, тем более, то, что уже никуда не придет, а если придет, то не вам. Есть отличный шанс изловить ее именно сегодня, – упустить его вы не имеете права. Ибо Англия ждет, – возобновил цитирование Буйноглас. – Воздержусь продолжать, чего именно ждет она, по двум причинам: первая часть изречения точно так же ужасает глубиной, как вторая – раздражает банальностью. Рекомендую распаковать наконец сундуки, достать необходимое снаряжение и приготовиться к бою.

Все последовали совету Капитана. Банкир тут же сделал передаточную надпись на обороте незаполненного банковского чека, лицевую сторону которого он перечеркнул, и мгновенно перевел свободное серебро в самые надежные акции. Булочник тщательно расчесал бакенбарды и волосы и принялся выбивать пыль из всех своих пальто. Башмачист и Биржевик, по очереди орудуя точильным камнем, взялись затачивать какой-то заступ. Только Бобер продолжал возиться со своими кружевами, выказывая абсолютное равнодушие к общему делу. Балабол пытался пробудить его патриотизм, цитировал статьи процессуального кодекса, оплетая Бобра целым кружевом доказательств его нелояльного поведения. Все было напрасно.

Беретошвей, известный своими Беретами, с невероятным рвением принялся разрабатывать новые модели Бантов, тем временем Бильярдист дрожащими от волнения руками натирал мелом собственный нос. В самый разгар приготовлений к охоте объявился изысканно одетый (смокинг, лайковые перчатки) и чрезвычайно обеспокоенный Бойскотт. По его словам, он чувствовал себя как мальчишка, впервые приглашенный на званый обед. Буйноглас осмотрел его с ног до головы, прошептал: «Ну и чучело!» – и вознамерился отойти.

– Если вам посчастливится увидеть Крысь, – остановил его Бойскотт, – поговорите с нею насчет меня. В сущности, я не такой уж плохой…

Буйноглас, глубокомысленно кивнул и промолвил:

– Мне не жалко, поговорю. Только бы погода не подвела.

Поведение Бойскотта несколько смутило охотников. Видя его испуг, Бобер злорадостно запрыгал вокруг, а Булочник, глуповатый, но отважный, принялся подмигивать кому ни попадя: дескать, вот он какой, наш Бойскотт!

– Мужчина ты или не мужчина! – в ярости воскликнул Буйноглас, услыхав рыдания Бойскотта. – Веди себя прилично. Не ровен час прилетит ископаемая и очень дикая птица Зубзуб, – понадобится все наше самообладание, чтобы от нее отбиться.

Истерия пятая. Урок Бобру

Искали с наперстками и осторожностью; грозили зубочистками и долговой распиской, преследовали с вилками и надеждой; приманивали улыбками и мылом…

Бойскотт – от кого уж никак нельзя было ожидать! – придумал очень смелый и хитроумный план и, не соизволив известить об этом даже Капитана, вполне самостоятельно вышел на поиски Крыси – туда, где еще не ступала нога человека, о существовании которого никто и не подозревал. Место для охоты на Крысь, обнаруженное Бойскоттом, оказалось всего-навсего узкой долиной, мрачной и пустынной.

Точно такой же план пришел и в голову Бобру, избравшему для осуществления своих намерений ту же самую долину. Следуя примеру Бойскотта, то есть в тайне от всех, Бобер отправился туда же, стараясь ни словом, ни жестом не выказать того, о чем буквально криком кричала его морда. Мысленно размышляя о том, что в мыслях у них нет ни одной мысли, кроме размышлений о Крыси и славной охоте, намеченной на сегодня, Бойскотт и Бобер шли невдалеке друг от друга, якобы не замечая один другого.

Долина все сужалась и сужалась, делалась все мрачнее и пустыннее, вокруг становилось все темнее и холоднее. Охотники все сближались и сближались, пока наконец (исключительно из страха, а не по доброй воле) не зашагали плечом к плечу. Вдруг пронзительный визг – резкий и высокий – вспорол содрогнувшееся небо. Значит, опасность подстерегала их чуть ли не за углом, а они об этом и не подозревали! Бобер в ужасе побледнел – от носа до хвоста, Бойскотт, в свою очередь, ощутил резкое недомогание.

Как уже бывало в схожих ситуациях, он вспомнил счастливую и невинную пору своего далекого детства: такой же в точности звук издавал грифель, скользивший по грифельной доске, и эхо этого душераздирающего скрипа отозвалось в душе Бойскотта.

– Это голос Зубзуба! – вскричал он. – Умоляю, начни считать! – обратился он к Бобру. – Иначе мы не узнаем, прав ли я. Это вопли Зубзуба, говорю во второй раз. Скажу и в третий: это песня Зубзуба! Стало быть, мое предположение – истинная правда, если, конечно, расчеты верны.

Бобер тоже считал, осторожно и тщательно, боясь ошибиться. На третий раз он все-таки сбился. Сердце у него оборвалось. До Бобра вдруг дошло: несмотря на все свои труды, он каким-то образом просчитался, и остается только одно: усилием воли напрячь свой бедный мозг и все перепроверить.

– К двум прибавить один будет… не знаю, сколько, – снова сбился он. – Кажется, этого примера мне даже на пальцах не осилить. Тем более что их у меня для решения подобных задач не так уж и много. – Бобер залился слезами, проклиная себя за то, что в школьные годы занимался чем угодно, только не арифметикой.

– Полагаю, эту задачу решить можно, – успокоил его Бойскотт. – Уверен, эту задачу решать нужно. Стало быть, эта задача будет решена! Живо неси бумагу, перо и чернила! – скомандовал он. – Самые лучшие, какие только достанешь!

Бобер тут же достал из портфеля кипу бумаги, кучу перьевых ручек и массу пузырьков с чернилами. В то время как он занимался подготовкой к вычислениям, жутко пресмыкающиеся твари повыползали из своих пещер и, выпучив глаза, уставились на охотников. Бойскотт, поглощенный вычислениями, никого и ничего вокруг себя не замечал. Он держал в каждой руке по перу, покрывал цифрами бумагу и в доступной для Бобра форме вслух излагал суть своих действий.

– Получается Три, – говорил он. – В качестве предмета для дальнейших рассуждений Тройка – вполне подходящая цифра. Прибавляем к ней Семь, затем Десять, после чего умножаем на Тысячу и уменьшаем на Восемь. Потом делим на Девятьсот, Девяносто и Два и наконец вычитаем Семнадцать. Полученный таким образом результат предельно Точен, не подлежит сомнению, является Абсолютной истиной. Я бы с удовольствием растолковал тебе, – продолжал Бойскотт, – какой метод применялся при расчетах. Я и сам-то окончательно разобрался в нем только, когда их производил. К сожалению, у меня на объяснения нет времени, а у тебя мозгов, – нам и без того есть о чем поговорить. Именно сейчас я наконец понял подлинный смысл того, что до сих пор скрывалось за густым покровом тайны. Вот почему я не сочту за труд преподать тебе нечто вроде Урока Естественной Истории.

Бойскотт очень просто и в чем-то даже гениально принялся развивать свою доктрину (позабыв при этом общеизвестные правила приличия, ибо изложение каких бы то ни было взглядов без соответствующей подготовки является одной из причин потрясений в Обществе).

– По характеру Зубзуб является довольно злобной птицей, – начал Бойскотт. – Когда он стал регулярно впадать в ярость, его отношение к одежде дошло до совершеннейшего абсурда: Зубзуб на несколько столетий обогнал высокую (да и низкую) моду всех времен и народов. С другой стороны, он не имеет привычки забывать друзей, безразлично – старых или новых; не требует за свои услуги никакой мзды; и постоянно посещает благотворительные собрания: встанет у дверей в зал и требует пожертвований, хотя сам становиться жертвователем не собирается. И, как показывает практика, ни одно собрание с участием Зубзуба не обходится без жертв.

Зубзуб бывает удивительно мягок, нежен и даже изыскан; если его правильно приготовить, он намного вкуснее баранины, устриц или яиц. По поводу того, где его лучше хранить, мнения расходятся: либо в кувшинах слоновой кости, либо в бочонках красного дерева. Варите Зубзуба в опилках; маринуйте в клею; украшайте светляками и лентами; но имейте в виду: вы обязаны сохранить ему симметричную форму – это основная цель ваших манипуляций.

Бойскотт готов был говорить целые сутки напролет и говорил бы, если бы не почувствовал: Урок пора заканчивать. Тогда он попытался выразить Бобру свое дружеское расположение, но не смог и от наплыва чувств разрыдался. То же самое и Бобер: он бросал на Бойскотта исполненные признательности взоры, более красноречивые, чем даже слезы. Это и понятно: за каких-то десять минут Бобер получил больше знаний, чем могут дать все книги вместе взятые, просиди он за ними хоть семьдесят лет.

Возвращались они, взявшись за руку и лапу. Буйноглас едва не лишился чувств при виде столь благородного поведения своих подчиненных.

– Вот достойная награда за все наши труды! – воскликнул он. – Видно, не зря мы бороздили океан!

Да, не часто увидишь таких друзей (если вообще такие бывают), какими стали Бобер и Бойскотт! С того дня ни зимой, ни летом их поодиночке больше не встречали. А если им случалось поссориться (в жизни ссоры, как это ни прискорбно, – обычное дело), зловещая песня Зубзуба тут же всплывала в памяти обоих, и воспоминание о том славном деле скрепляло их дружбу, словно цементом.

Истерия шестая. Сон Балабола

Искали с наперстками и осторожностью; грозили зубочистками и долговой распиской, преследовали с вилками и надеждой; приманивали улыбками и мылом…

Балабол, уставший доказывать Бобру всю тщетность его занятий кружевоплетением, внезапно уснул, и в сновидениях перед ним отчетливо предстала та самая Крысь, чей образ долго преследовал его воображение. Во сне Балабол увидел полутемный зал, где Крысь, в судейской мантии с широким воротником, в парике и очках, выступает защитником какой-то Свиньи, самовольно покинувшей пустой свинарник. Свидетели обвинения дают недвусмысленные и непротиворечивые показания: дескать, хлев после дезертирства Свиньи в самом деле опустел. Судья хорошо поставленным голосом, вкрадчиво и непринужденно, толкует законы, чуть ли не выпевая названия статей уголовно-процессуального Кодекса.

Правда, никто не предъявляет Свинье-дезертиру четко сформулированного обвинения. Тогда за дело берется Крысь и говорит битых три часа, после чего виновность ее подзащитной ни у кого не вызывает сомнений, хотя и неясно, какое именно преступление совершила Свинья, если вообще совершила. Каждый из Присяжных Заседателей, утвердившись (задолго до обвинительной речи Крыси) в своем особом мнении по разбираемому делу, начинает говорить одновременно, навязывает коллегам свой взгляд на текущий процесс, не слушает их и не дает им даже слова сказать.

– Право же, господа… – начинает Судья, но не тут-то было.

– Вы его не имеете! – взвивается Крысь. – Ваши инструкции подзаконны и давно требуют обновления. Друзья мои! – повышает она голос, стараясь перекричать собрание. – Решить настоящую проблему мы сможем только на основании старого доброго римского права. Вина вышеозначенной Свиньи в Измене практически подтверждается, но подстрекательство едва ли имеет место. Что же касается пункта о банкротстве, то Суд, мне думается, оставит его без внимания, если вы примете к сведению показания Свиньи об отсутствии у нее каких бы то ни было долгов.

Факта Дезертирства я оспаривать не буду, не могу, не имею, как вы заметили, никакого желания. Однако обвинять в Побеге мою подзащитную, судя по материалам разбираемого дела, тоже нет достаточных оснований. Во всяком случае безусловное Алиби говорит об обратном. Я убеждена в этом ровно настолько, насколько мои слова имеют отношение к настоящему делу.

Итак, господа Присяжные Заседатели, судьба моей несчастной и подзащитной клиентки находится в ваших руках. Не прошу вашего снисхождения, будьте только справедливы.

Крысь уселась на свое место и направила Судье письменную просьбу сличить показания Свидетелей, как можно быстрее и объективнее учесть все «за» и «против» относительно виновности Свиньи и огласить результаты вычислений. Но поскольку ранее попытки Судьи что-либо подсчитать заканчивались безрезультатно, Крысь все расчеты взяла на себя и в конце концов представила Суду много больше свидетельских показаний, чем их дали сами Свидетели.

Когда огласили решение, Присяжные его отклонили, поскольку оно озадачило их совершенной безграмотностью. Вскоре они, впрочем, воспрянули духом, ибо Крысь не сочла за труд взять на себя их обязанности и, надо сказать, с блеском исполнила свой долг. Она вынесла соответствующий вердикт по данному делу, причем на это, по ее признанию, ушли целые сутки утомительного труда. Когда Крысь воскликнула: «СВИНЬЯ ВИНОВНА!» – все Присяжные тяжко застонали, а кое-кто даже упал в обморок.

Ей также пришлось поработать и за Судью, поскольку тот совершенно разнервничался и не смог выдавить из себя ни слова. Наконец Крысь встала со своего места, и в Зале Суда стало так тихо, как бывает глубокой ночью, когда в лесу слышны даже шорохи иголок, падающих с елей и сосен.

– Свинья приговаривается к пожизненному заключению! – объявила Крысь. – И выплачивает сорок фунтов штрафа по отбытии срока!

Присяжные разразились аплодисментами, хотя означенное решение, по словам Судьи, не показалось ему достаточно правомерным с юридической точки зрения. Буйные восторги участников процесса по поводу его окончания были внезапно прерваны начальником тюрьмы. Он заявил со слезами на глазах, что, несмотря на вынесенный приговор, дело Свиньи-дезертира прекращается за отсутствием самой Свиньи, приказавшей долго жить за полгода до начала процесса.

Это был какой-то позор. Судья, глубоко потрясенный известием тюремного начальника, поспешно ретировался. А Крысь, пережив легкое замешательство, вспомнила о своих адвокатских обязанностях и принялась отчаянно, до хрипоты, защищать свою подопечную Свинью…

Балаболу снилось, что Крысины крики, вопли и взвизги становятся все явственнее, отчетливее, звонче, наконец он просыпается – и что же? Буйноглас изо всех сил звонит над ним, как на похоронах, отчего у Балабола буквально закладывает уши.

Истерия седьмая. Судьба Банкира

Искали с наперстками и осторожностью; грозили зубочистками и долговой распиской, преследовали с вилками и надеждой; приманивали улыбками и мылом…

И тут Банкир выказал неслыханное мужество, не оставшееся не замеченным соратниками по охоте. Страстно возжелав узреть неведомую Крысь, он ни с того ни с сего сорвался с места и с умопомрачительной скоростью скрылся из виду. И пока он рыскал неизвестно где с наперстками и осторожностью, откуда ни возьмись появился какой-то Бурдосмак и, закогтив его, взмыл в небо. Банкир закричал от безысходного и небезосновательного отчаяния: Бурдосмак практически не умел летать, и если куда следует он бы еще долетел, то обратно – уже нет.

Банкиру ничего не оставалось, как сделать ему солидное коммерческое предложение: выписать семидесятифунтовый чек на предъявителя. Бурдосмак на лету потряс головой (что означало отказ), вытянул шею и поудобнее перехватил финансиста за талию. И несчастный Банкир без передышки и пауз, свирепо кусаемый обозубоострыми челюстями, крутился и вертелся, барахтался и дергался до тех пор, пока в изнеможении не упал на землю. Злобно ощерясь, Бурдосмак исчез с поля боя, едва заметил охотников, привлеченных душераздирающими воплями Банкира. Буйноглас, оглядев его бездыханное тело, заметил: «Сбываются самые худшие мои опасения!» – и принялся размеренно звонить в колокол.

Когда они положили своего отважного товарища на спину, то ужаснулись: его почерневшее лицо было не похоже само на себя. Мало того! Испуг Банкира был настолько велик, что даже его жилет побелел от страха – картина, прямо скажем, исключительная и не для слабонервных. Наконец, к ужасу присутствующих, он пришел в себя, встал – высокий, стройный, в безукоризненно сшитом смокинге – и попытался с помощью бессмысленных гримас поведать то, о чем его язык отказывался говорить. Потом рухнул на стул, запустил руки в свою пышную шевелюру и каким-то сверблюжьим голосом стал нараспев произносить абсолютно немыслимые речи. Слыша его слова, сопровождаемые клацаньем, лязганьем и скрежетом зубовным, все с грустью убедились в его полной невменяемости.

– Чему быть, того не миновать! – с тревогой в голосе подвел итоги Буйноглас. – Оставьте его в покое – уже слишком поздно! Мы и так потеряли целых полдня. Того и гляди ночь наступит. Еще одна-две задержки, и мы снова останемся без Крыси.

Истерия восьмая. Исчезновение

Искали с наперстками и осторожностью; грозили зубочистками и долговой распиской, преследовали с вилками и надеждой; приманивали улыбками и мылом…

«Неужели и сегодня охота закончится ничем?» – разом подумали все и, разочарованные, содрогнулись. Бобер не выдержал волнения и принялся, помогая себе хвостом, возбужденно подскакивать в надежде задержать уходящее на запад светило. И тут раздался чей-то громкий крик.

– Кажется, это голос нашего «Неизвестно кого»! – воскликнул Буйноглас. – Подумать только! Взобрался на гору и орет оттуда, как ненормальный. Все ясно, он наткнулся на Крысь! Видите, как размахивает руками и трясет головой?

Вне себя от радости, предвкушая окончание охоты, все принялись внимательно наблюдать за «Неизвестно кем». Наконец Бойскотт воскликнул:

– Я его узнал! Этот головотяп давно метил в руководители.

Остальные тоже узнали своего неизвестного героя по имени Булочник, одиноко стоявшего на самой вершине самой высокой скалы. На какую-то долю секунды он тоже показался им высоким, возвышенным и даже величественным, но мгновение-другое спустя его нескладное тело, словно разбитое параличом, как сквозь землю провалилось. Охотники, объятые благоговейным ужасом, притихли, пытаясь, если не увидеть, то хоть что-нибудь услышать.

– Это Крысь! – донесся до них слабый голос Булочника, но ему никто не поверил – несмотря на очевидность происходящего, этого не могло быть никогда.

Поэтому все обрадовались, разразились гомерическим хохотом и бурными аплодисментами, заглушенными зловещим вскриком:

– Нет, это Сна-а-а…

И – тишина… сквозь которую, словно сквозь сон, еле пробился приглушенный расстоянием, лишенный смысла звук: «…арк!» Иные, впрочем, сочли его мимолетным дыханием морского ветра…

Охотники бродили до темноты – все впустую: ни сколько-нибудь заметного следа, ни малейшего намека, никакого ориентира, указывающего на место первой и, увы, последней встречи Булочника с Крысью. С полуулыбкой на устах, не успев как следует обрадоваться, не сказав своего последнего слова, он мягко и стремительно исчез с лица Земли – ибо Крысь, как и было предсказано, оказалась Снарком…

9 марта – 2 апреля 1999