Текст книги "Неожиданная правда о животных. Муравей-тунеядец, влюбленный бегемот, феминистка гиена и другие дикие истории из дикой природы"

В Старом Свете натуралисты кинулись истолковывать истории про американских бобров. При почти полном истреблении их европейских родственников исследователям негде было воочию лицезреть чудеса бобровой архитектуры и общественного устройства. Впрочем, их и прежде вроде бы никто не видел. Философы древности говорили только о семенниках этого зверя, и поэтому все решили, что такие невероятные достижения должны быть присущи только Новому Свету. Французский натуралист Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, не чуждый безумным идеям, принял это за доказательство кое-чего более глубокого. Бюффон отвел бобру роль центральной фигуры в одной из своих наиболее экстравагантных теорий, предполагающих, что, если дать животным процветать вдали от тлетворного влияния человека, они смогут достигнуть колоссального величия.

«По мере того как человек восстает над природным состоянием, другие животные опускаются, обращенные в рабство или воспринимаемые как мятежники, их общества исчезают, рассеянные силой, их умения становятся ненужными, их ремесла забываются», – так начинал Бюффон эпическую главу о бобрах в своей энциклопедии XVIII века[122]122
  Georges-Louis Leclerc, Comte de Buffon. Histoire Naturelle. William Smellie (trans.). London: T. Cadell, 1812. Vol. 6. P. 128.


[Закрыть]. В Европе, где люди использовали бобров для удовлетворения своих нужд, «их гений, измученный от страха, больше не проявлялся»[123]123
  Ibid. P. 144.


[Закрыть], – провозглашал граф. Неудивительно, что «они ведут скромную и уединенную жизнь». Но Бюффон считал, что на диких просторах Нового Света, где человек был чужаком, бобровое общество представляло, «возможно, единственный сохранившийся памятник древнего разума животных»[124]124
  Ibid. P. 130.


[Закрыть].

Свою глубоко продуманную теорию граф основывал не только на рассказах путешественников, но и на собственных впечатлениях от бобра, которого он получил из Канады в 1758 году. Этот бобр жил под его пристальным наблюдением в Королевском саду в Париже в течение нескольких лет. После первого года знакомства французский аристократ был разочарован своим питомцем. Бобр был склонен к «меланхолии» и «слабым усилиям». Хотя он проводил много времени, грызя «дверь своей тюрьмы»[125]125
  Ibid. P. 134.


[Закрыть] (и кто бы его за это осудил!), он не выказывал ни малейшего намерения приступить к строительству. Граф был огорчен – он-то ожидал, что бобры Нового Света способны воздвигать сложные дома по крайней мере на тридцать жильцов, многоэтажные, с окнами и даже с «балконами для воздушных ванн и купания»[126]126
  Ibid. P. 141.


[Закрыть]. А все, что делал его бобр, – бесцельно слонялся да иногда вырывался на волю, чтобы поплавать в подземельях сада.

Вдобавок графа не отпускала мысль о полуводной природе бобра, который, как он полагал, имел обыкновение постоянно держать «хвост и задние части тела» в воде. Это вдохновило Бюффона еще на одну забавную теорию о том, что бобры «сменили природу своей плоти» на «рыбью»[127]127
  Ibid. P. 142.


[Закрыть] – с прилагающимися к таковой вкусом, запахом и чешуйчатостью. Именно эта мешанина частей тела побудила графа понизить сие существо до своего рода «звена между четвероногими и рыбами»[128]128
  Ibid. P. 135.


[Закрыть]. Столь непритязательный неуклюжий лесоруб должен был бы считаться почти анатомической аномалией, если бы не рассказы об удивительных возможностях бобрового сообщества, которое, по мнению Бюффона, оставалось не оскверненным человеком и давало надежду на утопию, о какой мы могли бы только мечтать:

В этом обществе, каким бы многочисленным оно ни было, сохраняется всеобщий мир. Их союз скрепляется общим трудом и вечно поддерживается взаимной пользой и изобилием продовольствия, которое они собирают и потребляют сообща. Умеренные аппетиты, простой вкус, отвращение к крови и бойне избавляют их от мысли о насилии и войне. Они наслаждаются всеми возможными благами, в то время как человек может лишь томиться их желанием[129]129
  Ibid. P. 140.


[Закрыть].

Довольно неромантичная правда состоит в том, что даже одинокие бобры отлично строят. Если Бюффон хотел, чтобы его бобр показал свое искусство, то все, что ему нужно было сделать для запуска работы, – дать животному услышать звук текущей воды. Стремление остановить поток укоренено настолько глубоко, что даже запись бурлящего ручья побуждает бобра слепо наваливать ветки поверх динамика, даже если вокруг нет воды.

Это удивительное открытие было сделано шведским зоологом Ларсом Вилсоном, который провел большую часть 1960-х годов, в основном разыгрывая бобров во имя науки. Он вырастил несколько детенышей отдельно от родителей в искусственной среде, чтобы выяснить, являются ли их навыки постройки плотины инстинктивными или появляются в результате обучения. Поместив динамик за стеной вольера, он обнаружил, что бобрам достаточно самых смутных звуковых стимулов, чтобы дать волю страсти к строительству. Ему даже не пришлось проигрывать звук проточной воды: срабатывало все похожее. Даже жужжание электробритвы заставляло бобров яростно подпихивать ветки к стене в тщетных попытках остановить поток.

Столь автоматическое поведение делает бюффоновский образ бобровой республики совершенно безумным. Но другого французского ученого, Фредерика Кювье – младшего брата знаменитого зоолога Жоржа Кювье, – эксперимент Вилсона побудил бы понимающе кивнуть, а может быть, даже с гордостью прошептать: «А я что говорил!» В 1804 году Кювье стал главным смотрителем того же самого парижского Зверинца, где за несколько десятилетий до того Бюффон наблюдал за своим меланхоличным бобром. Однако наблюдения Кювье сильно отличались от графских. Его новые бобры были полны энергии и, несмотря на отсутствие родительского контроля, заняты стройкой, влекомые, по его мнению, слепой силой инстинкта.

Кювье был последователем еще одного известного французского ученого, Рене Декарта, который в XVII веке утверждал, что животные не более чем автоматы и только люди способны действовать разумно. Столь несентиментальная точка зрения была в ту пору на пике моды, неизбежной реакцией на явный антропоморфизм бестиариев и подобных им писаний. Кювье придерживался мнения, что разумность постепенно развивалась от грызунов к жвачным, от толстокожих и хищников[130]130
  Poliquin R. Beaver. P. 148.


[Закрыть] до самой вершины животного царства – восхитительного интеллекта приматов и особенно людей, подобных нам. Исходя из этого, Кювье отказывал своим бобрам – всего лишь грызунам – в любом проявлении изобретательности. Но образовавшаяся в последние десятилетия компания из использующих орудия осьминогов, решающих задачи голубей, считающих ворон и общительных попугаев могла бы сказать Кювье (в случае говорливого серого попугая жако – буквально), что его взгляд на интеллект животных не совсем разумен.

Я пообщалась с доктором Дитландом Мюллер-Шварце, специалистом мирового уровня по бобрам, пытаясь оценить глубину умственных способностей этого животного. Говоря со мной по телефону из своего дома в штате Нью-Йорк (с сухим немецким растягиванием слов, напоминающим акцент режиссера Вернера Херцога), профессор объяснил мне, что нам еще многое предстоит узнать.

Мюллер-Шварце считает необычайные инженерные свершения бобров проявлениями по большей части инстинкта. Они, по его мнению, управляются набором простых правил вроде «слышишь текущую воду – строй», но эти правила только начинают расшифровываться. Он привел мне один особенно интересный пример. Бобрам часто приписывают чрезвычайную предусмотрительность – дескать, они валят деревья так, чтобы те падали кроной к воде и не запутывались в ветвях соседних деревьев. «Но все, что нужно сделать бобру, – это просто подгрызть дерево и позволить ему упасть куда попало, – сказал Мюллер-Шварце. – Скорее всего, оно упадет в сторону открытой воды, потому что дерево растет к свету, так что там будет больше ветвей и с этой стороны оно будет тяжелее. Оно так или иначе упадет».

Инстинкт несовершенен. Британская желтая пресса недавно поместила фото невезучего норвежского бобра, которого прихлопнуло только что поваленным деревом, с заголовком: «Wood You Believe It?» [131]131
  Игра слов: в вопросе Would You Believe It? («Верите ли?») модальный глагол would заменен на звучащее почти так же слово wood – «дерево». Получается что-то вроде «Древероятно!». – Прим. пер.


[Закрыть] Это демонстрирует не только безграничную способность нашего вида к schadenfreude (злорадству), но также и то, что у бобров тоже не все получается. В большинстве случаев, однако, их ошибки относительно безобидны и дают им возможность учиться и адаптировать свое поведение. Было подмечено, что бобры делают и то и другое с немалой изобретательностью, особенно при создании и починке плотин. Их способность учиться и сложность их жизненных навыков могут объясняться тем, что бобрята довольно долго – больше года – остаются со своими родителями.

Бревно! Этот несчастный случай с бобром в ходе работы – неприятное напоминание, что, каким бы вы ни были умным, не на всех ошибках можно учиться

Одним из главных поборников когнитивных способностей бобра в последние годы был еще один французский ученый – П. Б. Ришар. Когда Ришар использовал тест на интеллект при исследовании водных грызунов, он обнаружил, что бобры обладают волшебным сочетанием живости ума и пальцев и нужным уровнем настойчивости, чтобы справиться со сложными защелками и легко решить задачу.

Способности бобров к обучению и освоению нового были высоко оценены многими людьми, которые вынуждены были вступить в интеллектуальное противоборство с этими неуемными архитекторами, пытаясь обуздать их тягу к строительству. Один ученый, изучавший бобров в маленьком пруду, пытался не дать подопытным сгрызть декоративные деревья, обернув их стволы на большую высоту мелкой железной сеткой. Он глубоко закопал основание сетки в землю и надежно привязал ее верх к веткам. Очень скоро один из взрослых бобров перехитрил своего исследователя, построив пандус из грязи и палок, взойдя по нему выше сетки и быстренько срезав ствол дерева. Ночь за ночью другие бобры следовали по стопам своего изобретательного вожака, пока парк не лишился всякой тени.

Ливневая канализация и дренажные трубы – излюбленные объекты вандализма распоясавшихся городских бобров, чьи доводящие до бешенства умения ежегодно обходятся властям США в миллиарды долларов.

Однако когнитивные способности бобров по-прежнему противоречивы. Оценка интеллекта всегда ненадежна и коварна, но особенно – в случае животного не только ночного, но еще и проводящего большую часть жизни под водой или внутри своей хатки. Куда легче оценить физические особенности бобра. Миллионы лет эволюции оснастили этого водяного архитектора совершенными инструментами для работы: постоянно растущие, самозатачивающиеся зубы, прозрачные веки, которые действуют как плавательные очки, уши и ноздри, которые автоматически закрываются под водой, и губы, которые могут смыкаться за передними зубами (позволяя бобру грызть дерево под водой, не захлебываясь, и оставлять снаружи острые щепки при валке деревьев). Его мозг должен быть не менее точно настроен; просто заглянуть внутрь этого ящика с когнитивными инструментами гораздо труднее.

То, что известно о поведении бобров, порождает увлекательные вопросы о границах между инстинктом и обучением и о способности грызунов к мышлению. Бобр, возможно, не настолько наделен даром предвидения, чтобы отгрызть собственные яички для спасения жизни или создать демократическую республику, но даже самый консервативный этолог, вероятно, согласился бы с тщательно подобранными словами великого исследователя поведения животных Дональда Гриффина, который сказал: «Бобр сознательно мыслит в простых понятиях о своем положении и о том, как его действия могут привести к желаемым изменениям во внешнем мире»[132]132
  Griffin D. R. Animal Minds: Beyond Cognition to Consciousness. Chicago: University of Chicago Press, 2001. P. 112.


[Закрыть].

Это очень далеко от заводных марионеток Декарта.

Я хотела бы закончить эту главу еще одной бобровой историей – сюжетом, который, возможно, ставит под сомнение разумность нашего собственного вида. К XX веку люди ухитрились практически извести бобра почти по всему ареалу его обитания. В Европе и Азии его популяции, еще теплившиеся в восьми маленьких очагах, не насчитывали в сумме и 1200 особей. Чтобы поддержать численность евразийского бобра и тем самым помочь его спасению, на континент запустили американских бобров.

Интродукции были чрезвычайно успешны, новые бобры процветали. Но тут выяснилось, что американские и европейские бобры на самом деле два отдельных вида. Они выглядят одинаково, но американец агрессивнее своего европейского кузена. Задиристое поведение бобра-янки имело нежелательный эффект – оно еще больше подтолкнуло евразийского бобра к вымиранию, так что американца быстро объявили инвазивным видом, подлежащим истреблению. Но как могли чиновники, экологические активисты и охотники их различить? Эти два вида почти невозможно отличить, не сосчитав их хромосомы [133]133
  В СССР с 1927 года выполнялась собственная программа искусственного разведения и реинтродукции бобра, приведшая к концу 1960-х годов практически к полному восстановлению его исторического ареала в европейской части страны. В этой программе использовались только евразийские бобры (в основном из Березинского и Воронежского очагов). Канадские бобры на территории СССР известны лишь в Карелии и Ленинградской области, куда они, видимо, самостоятельно проникли из Финляндии. – Прим. пер.


[Закрыть].

Позже, уже в 1999 году, пара ученых из Центрального университета штата Вашингтон (Central Washington University) предложила «быстрый и легкий»[134]134
  Rosell F. Lixing Sun. Use of Anal Gland Secretion to Distinguish the Two Beaver Species Castor canadensis and C. fiber // Wildlife Biology. 1999. 5.2 (June), http://digitalcommons.cwu.edu/biology/4/. P. 119.


[Закрыть] способ идентификации двух видов бобров по цвету кастореума, который у них отличается по оттенку. Они разработали удобный определитель цвета для использования в полевых условиях (напоминающий каталог фирмы Farrow & Ball [135]135
  Farrow & Ball – известная британская фирма, выпускающая краски и обои. – Прим. пер.


[Закрыть] – особенно те страницы, где представлены самые модные краски для домов: «лесная зелень» и «горчично-желтый»).

Так что в конце концов бобровые «яички» могли бы спасать бобров от охотничьего ружья, но только сначала их надо «подоить», а содержимое тщательно сравнить с цветовой таблицей, чтобы выяснить, тот ли это вид бобра, который надлежит убивать. Такое окончание нашей истории, возможно, еще более абсурдно по сравнению с первыми легендами про этих животных.

Теперь от одного из самых уважаемых членов животного царства, восхваляемого там и тут за деятельную жизнь, мы обратимся к его полной противоположности – к существу, вечно порицаемому за леность. В следующей главе мы встретимся с ленивцем – отцом-основателем моего зверинца неверно понятых – и узнаем, что принесло самому неторопливому млекопитающему на свете такой успех.

Ленивец

Ленивцы – деградировавший биологический вид, возможно, единственный, к которому природа была немилостива[136]136
  Georges-Louis Leclerc, Comte de Buffon. Natural History, General and Particular. William Wood (ed.). London: T. Cadell, 1749. Vol. 9. P. 9.


[Закрыть].

Граф де Бюффон. Естественная история (Histoire Naturelle), 1749

Подотряд Folivora (Листоядные)

Есть выражение: «Что скрыто в твоем имени?» Немало, если оно – синоним смертного греха [137]137
  Английское слово sloth означает и «ленивец», и «лень». – Прим. пер.


[Закрыть].

Бедный старина ленивец был обречен с того момента, как его обвинили в одном из самых тяжких прегрешений, а это кому угодно может нанести сокрушительный удар по репутации. Но даже до того, как ленивец получил свое печально известное клеймо, его непостижимую природу описывали в самых крепких выражениях, когда-либо обрушивавшихся на животных. Это совсем уж нечестно по отношению к животному, которое ничем не докучает человеку. Тихий пацифист-вегетарианец – и к тому же настоящий обниматель деревьев! [138]138
  «Обниматели деревьев» (tree-huggers) – люди, предающиеся эзотерической практике энергетической подпитки. Дерево обнимают с любовью, улыбаясь и зажмурившись. – Прим. пер.


[Закрыть] – просто пытается спокойно жить в лесах Центральной и Южной Америки.

Первым среди недругов ленивца был испанский рыцарь Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес. Он провел несколько лет, исследуя Новый Свет, а потом гораздо больше времени – документируя свои открытия в пространной пятидесятитомной энциклопедии, которую опубликовал в 1526 году. Наука естественная история была еще на той стадии, когда факты тесно переплетались с религией и мифами, но у Овьедо интерес к животному царству, похоже, определялся его желудком.

Тапира он назвал «хорошей едой», добавив довольно неубедительный гастрономический штрих: «А ноги вкусны, если варить их двадцать четыре часа»[139]139
  Gonzalo Fernández de Oviedo y Valdés. The Natural History of the West Indies. P. 54–55.


[Закрыть]. К ленивцу он отнесся с меньшим одобрением, описав его как «самое глупое животное, какое только можно найти во всем мире»[140]140
  Ibid.


[Закрыть]. Несклонный выбирать выражения (а в данном случае еще и говорить правду), Овьедо описал ленивца, преувеличив апатичность и вялость его натуры: «Такой неуклюжий и медлительный в движении, что ему требуется целый день, чтобы пройти пятьдесят шагов. – И злобно добавил: – Ни угрозами, ни побоями, ни тычками его не заставишь двигаться быстрее, чем он привык»[141]141
  Ibid.


[Закрыть].

Враки Овьедо о вялости ленивца прошли, как по испорченному телефону, через множество рассказов путешественников. Когда в 1676 году великий пират и краснобай Уильям Дампир тоже собрался написать о ленивце, движение того замедлилось практически до полной остановки. «Продвижение на 7 сантиметров занимает у них восемь или девять минут, – указывал с мнимой точностью Дампир. – Даже порка не может заставить их ускорить шаг; я пытался стегать их, но они кажутся нечувствительными, и их нельзя ни напугать, ни побудить двигаться быстрее»[142]142
  William Dampier. Two Voyages to Campeachy, in A Collection of Voyages. London: James and John K. Apton, 1729. Vol. 2. P. 61.


[Закрыть]. Право же, Дампир и Овьедо стоили друг друга.

Я провела много часов, наблюдая за ленивцами, и могу подтвердить, что они гипнотически медлительны, двигаются, будто они в клею или на клею. Их средняя скорость – неторопливые 0,3 км/ч, что вряд ли составит конкуренцию даже черепахе, но все-таки она не настолько мала, как указывают Овьедо или Дампир. Я видела, как ленивец при должной мотивации забирался на дерево с удивительным проворством. Но он физически не способен передвигаться со скоростью быстрее 1,5 км/ч, потому что его мышцы сконструированы для медленной работы – примерно в пятнадцать раз медленнее, чем у млекопитающего того же размера вроде домашней кошки.

Наблюдать за ними на деревьях все равно что смотреть «Лебединое озеро» в замедленном режиме; они делают пируэты, раскачиваются и свешиваются с изяществом и самоконтролем мастера китайской каллиграфии. Но, если перевернуть ленивца в «правильное» положение, гравитация лишит их всех достоинств. Конечности распластаются по земле, и ленивцы будут вынуждены плестись вперед, подтягиваясь на когтях, похожие на альпинистов на плоской скале. Такой непростой способ передвижения стал главной причиной пренебрежительного отношения к ним старых натуралистов: они наблюдали животное вверх тормашками, то есть ногами вниз.

«Они четвероногие, – объявил Овьедо в одном из редких у него наукообразных пассажей, – и на каждой маленькой ступне у них четыре длинных когтя, соединенных между собой перепонкой, как у птиц». К сведению: нет такого животного, как четырехпалый ленивец, не говоря уж о щеголяющем перепончатыми когтями, но пусть такие технические подробности не помешают нам дочитать рассказ храброго рыцаря до конца. «Но ни когти, ни ноги не могут поддерживать это животное. Ноги его так малы, а тело столь тяжело, что животное почти волочит брюхо по земле»[143]143
  Gonzalo Fernández de Oviedo y Valdés. The Natural History of the West Indies. P. 54–55.


[Закрыть].

Испанский конкистадор Овьедо поспешил осудить ленивцев, найденных им в Южной Америке. Хочу особо отметить его художественные умения. Я повидала немало сомнительных изображений ленивцев, но этот шедевр, намазюканный на страницах его энциклопедии XVI века, говоря его же словами, «самая глупая картинка, какую можно найти в мире»

Ленивцы действительно четвероногие – единственные в мире перевернутые четвероногие. Они эволюционно приспособлены цепляться и висеть на деревьях, как живые мохнатые гамаки. В результате они почти не нуждаются в поддерживающих тело на весу мышцах-разгибателях, как наш трицепс, которые выпрямляют и вытягивают конечности. Вместо этого они обходятся почти одними только мышцами-сгибателями, как наш бицепс, которые подтягивают их по ветвям. Такое необычное строение требует вдвое меньше мышечной массы, чем необходимо для поддержания тела в вертикальном положении, а это означает, что ленивцы могут подолгу висеть, почти не тратя энергии. Это также придает им удивительную силу и ловкость. Они могут держаться за вертикальный ствол одними задними конечностями. Они также могут отклоняться назад на 90°, отпустив передние лапы, – трюк, про который один изучавший ленивцев ученый сказал, что, будь это человек, его можно было бы показывать в цирке[144]144
  Goffart M. Function and Form in the Sloth. Oxford: Pergamon Press. P. 75.


[Закрыть].

Овьедо, вероятно, никогда не видел ленивцев на деревьях. Скорее всего, их добывали туземцы и приносили испанскому рыцарю в деревню для осмотра. В этой совершенно неестественной ситуации ленивцы выглядели жалко ползающими по земле, словно умирающий от жажды в поисках воды. Поэтому Овьедо и заключил: «Они не ядовиты и безвредны, просто-напросто это совершенно тупые и бесполезные, ненужные человеку твари» [145]145
  Цит. по: Акимушкин И. Мир животных. М.: Молодая гвардия, 1971.


[Закрыть][146]146
  Gonzalo Fernández de Oviedo y Valdés. The Natural History of the West Indies. P. 54–55.


[Закрыть].

Звучит грубо, но, по крайней мере, в тот исторический период ленивца меньше поносили, зато давали ему саркастические клички. Испанцы насмешливо называли его perico ligero (буквально «этакий шустрик»). Другие, например британский священник Эдвард Топселл в своем путеводителе по животному миру XVII века, именовали это «сильно изуродованное животное» арктопитекусом, то есть «медведеобезьяной»[147]147
  Topsell E. The History of Four-Footed Beasts and Serpents and Insects. London: DaCapo, 1967. F. p. 1658. P. 15.


[Закрыть].

Христианская церковь уже начала сеять в умах идею смертных грехов – набора фатальных для души пороков, разработанных для контроля над обществом, но лень, то есть уклонение от духовных и физических трудов, еще не была включена в этот список. Только в XVII веке, после многих лет препирательств, святейшие авторитеты окончательно определили заветную семерку. Лень обосновалась на четвертом месте, вдохновив католиков-первопроходцев на создание новой прилипчивой клички для чужеземного создания. И, как только ленивца стали ассоциировать с грехом, шансов на сочувственное понимание оригинальной биологии этого животного не осталось [148]148
  Для символического обозначения лени задолго до ленивца использовали и других животных, например улитку и черепаху. Само понятие лени (Acedia) в европейском мировоззрении тоже менялось, иногда семантически сближаясь с унынием и апатией.


[Закрыть].

Нарастающий поток брани, пожалуй, достиг своего апогея в высказываниях французского аристократа Жоржа-Луи Леклерка, графа де Бюффона. Составляя первое научное описание ленивца для своей энциклопедии «Естественная история», он не стеснялся в выражениях: «Ленивцы ни больше ни меньше величайшая ошибка природы… Они медлительны, чрезвычайно глупы, и жизнь для них – сплошная мука. Все это – результат странного строения существа, лишенного милости природы и демонстрирующего нам образец врожденного убожества» [149]149
  Цит. по: Акимушкин И. Мир животных. М.: Молодая гвардия, 1971.


[Закрыть]. Ленивец, по мнению графа, был самой низшей формой животного существования. «Одним недостатком больше – и они не смогли бы существовать вовсе»[150]150
  Georges-Louis Leclerc, Comte de Buffon. Natural History, General and Particular. Vol. 9. P. 289.


[Закрыть].

Бюффон писал за сотню лет до того, как Дарвин издал «Происхождение видов». Тем не менее графа считают предтечей Дарвина, и многие, включая выдающегося эволюциониста Эрнста Майра, приписывают ему введение в научный оборот идеи эволюции [151]151
  Строго говоря, эволюционные идеи были высказаны и даже обоснованы задолго до Дарвина и Бюффона. В частности, эволюционная концепция присутствует в трудах античных мыслителей Анаксимандра и Ксенофана.


[Закрыть]. Омерзительный ленивец, по мнению Бюффона, как-то избежал положительных влияний, которые преобразовывали остальных животных в сторону их совершенства. «Все эти обстоятельства вопиют об их ущербности и вызывают в нашей памяти те несовершенные наброски Природы, которые, едва имея силу для существования, оставались в мире лишь ненадолго, а потом стирались из списка живых существ»[152]152
  Ibid. P. 290.


[Закрыть].

Бюффон был самым уважаемым натуралистом своего времени, а его энциклопедия – всемирным бестселлером. Жребий был брошен. Участь ленивца как ошибки эволюции была решена.

Не секрет, что я неравнодушна к ленивцам. Я нахожу их чудной образ жизни совершенно очаровательным. Но меня как основателя Общества ценителей ленивцев часто просят объяснить, как такое явно ущербное существо могло пройти суровый естественный отбор, безжалостно искореняющий слабых [153]153
  Выживание сильнейших и вымирание слабейших – это довольно примитивное и по большому счету ошибочное понимание эволюционных процессов. Гораздо важнее уровень приспособленности.


[Закрыть]. Обычно я призываю на помощь все свое самообладание и объясняю, что ленивцы – неплохо существующая группа животных: шесть современных видов, составляющих два рода, пусть и с унизительными названиями Choloepus («хромоногий»)[154]154
  Coniff R. Every Creeping Thing. New York: Henry Holt, 1999. P. 47.


[Закрыть] и Bradypus («медленноногий»).

«Хромоноги» и «медленноноги» на самом деле генетически отличаются друг от друга, как собаки от кошек: их эволюционные ветви разделились около 30–40 миллионов лет назад. Но те и другие ведут одинаковый – малоподвижный и перевернутый – образ жизни. Такая особенность должна иметь свои преимущества, если она развилась в эволюции дважды [155]155
  Принято считать, что два семейства ленивцев (двупалые и трехпалые) представляют собой пример конвергенции, то есть независимого эволюционного развития в одном направлении.


[Закрыть].

Род Choloepus более известен как двупалые ленивцы. Это не совсем точное наименование: два пальца у них только на передних лапах, а на задних – три. Они похожи на помесь вуки (из «Звездных войн») и поросенка, перевернутого вверх тормашками и с руками-крюками. Их длинный косматый мех бывает разного цвета – от блондина до брюнета. Но, несмотря на цвет и привлекательную внешность, у них поразительно дурной характер. Одиночки по натуре, они не любят, когда их гладят, а если к ним приближается что-то незнакомое вроде руки, они шипят, открывая рот и показывая пару весьма устрашающих зубов. Их крупные грязные клыки (как и снабженные когтями передние лапы) могли бы нанести неприятную рану, если бы от их медленных выпадов было сложно уклониться.

Разнообразные Bradypus, или трехпалые ленивцы, имеют по три пальца и на передних, и на задних лапах. У них средневековые прически и неподвижные улыбки (даже когда они злятся). Они меньше двупалых кузенов – примерно с домашнюю кошку под косматым пестрым, серо-бурым мехом – и не такие раздражительные, но менее заметные. Из четырех видов самый крупный – Bradypus torquatus с шикарной гривой, напоминающий жутковатую помесь кокоса с кефалью. Самый маленький, а возможно, и самый странный – это крохотный карликовый ленивец Bradypus pygmaeus; он более чем вдвое мельче других Bradypus и встречается только в мангровых болотах единственного острова у берегов Панамы. У этих карликовых ленивцев мало естественных врагов, а потому им доступна сказочная роскошь: они проводят время за ощипыванием листвы, в которой, как считается, содержатся алкалоиды со свойствами, близкими к валиуму. Так что они не только выглядят обдолбанными, они и есть обдолбанные – именно так должен выглядеть эволюционный тупик, если такой вообще бывает.

Все ленивцы относятся к надотряду неполнозубых (Xenarthra). Латинское название звучит так, будто они герои «Звездного пути», да и выглядят ленивцы вполне научно-фантастически. Эта невероятно разнообразная группа включает самых инопланетно выглядящих чудиков: броненосцев, муравьедов и, конечно, ленивцев. С виду эта ненормальная группа современных неудачников имеет между собой мало общего. Но более внимательный осмотр показывает, что у всех представителей крошечный мозг, отчетливая нехватка зубов и никаких внешних яичек [156]156
  Яички неполнозубых находятся в полости тела между мочевым пузырем и прямой кишкой.


[Закрыть]. К счастью, в данном случае их надотряд получил свое название не в честь этих довольно нелестных признаков, а по другой общей черте – очень гибкому позвоночнику (Xenarthra значит «странно сочлененные» [157]157
  Буквально греческое слово ξένος означает не столько «странный», сколько «чужой, чуждый». От него происходит «ксенофобия» – «боязнь чужаков». ἄρθρον – член тела, сустав. Отсюда, например, артрит.


[Закрыть], но по-русски их называют неполнозубыми).

Этот необычный надотряд обязан своей особенностью тому, что эти звери развивались в изоляции с той поры, когда Южная Америка еще была островом, сразу после ее отделения от Африки примерно 60 миллионов лет назад. Миллионы лет первые ленивцы процветали в этой первозданной лесистой местности, разделяясь постепенно более чем на сотню видов, каждый из которых занимал собственную нишу. Там были гигантские водяные ленивцы, которые балдели на пляжах (прямо как совсем иная форма современного ленивца – турист) и паслись на морских водорослях (что не настолько по-человечески); гигантские роющие ленивцы, которые выкапывали в земле туннели метра два шириной; и самые успешные из них – гигантские наземные ленивцы, крупнейший из которых, мегатерий (Megatherium), был размером со слона.

Примерно 10 тысяч лет назад эти ленивцы исчезли, оставив о себе лишь горсточку мелких древесных кузенов, которых мы знаем. Палеонтологи, которые в поисках отгадок обшаривали пещеры, полные костей и окаменелого навоза ленивцев, долго не могли решить, что стерло с лица земли этих гигантских вегетарианцев.

На какое-то время все сошлись на том, что во всем виновато последнее оледенение. Но нет; неудобный ответ гласит, что мы их, видимо, съели. После того как Южная Америка около 3 миллионов лет назад наконец соединилась с Северной и между двумя континентами образовался сухопутный мост, часть ленивцев неторопливо направилась на север, чтобы заселить эти соблазнительные новые земли. А на юг переметнулась волна голодных людей, вооруженных копьями и облизывающихся при виде этих неуклюжих кусков мяса. Выживавшие много тысячелетий без естественных врагов, эти беззащитные гиганты окончили свои дни на барбекю [158]158
  Так называемый Великий межамериканский обмен фаунами начался еще 30 миллионов лет назад, до соединения континентов. Пик миграции пришелся на первую половину верхнего плиоцена, то есть около 3 миллионов лет назад. Миграции животных шли при этом в разных направлениях. Никаких людей тогда еще не было, поскольку заселение Америк началось примерно 25 тысяч лет назад. Большая часть ископаемых неполнозубых вымерла задолго до этого, но некоторые, включая мегатерия, действительно были истреблены человеком сравнительно недавно, 8–10 тысяч лет назад.


[Закрыть].

Есть также версия, что после соединения материков они могли стать жертвами болезней. Так или иначе, мы, скорее всего, виновны. И тогда понятно, что выжили только те ленивцы, которые были достаточно малы, чтобы скрываться на вершинах деревьев.

Для тех, кто, как и я, скорбит об этих величественных зверях, есть надежда. Фольклор амазонских племен повествует о чудовище под названием мапингуари – оно выше человека, с густым свалявшимся мехом, испускает зловоние и бродит в самых глухих джунглях.

Может ли в этой легенде отражаться потерянная группа гигантских наземных ленивцев, блуждающих в самых отдаленных уголках Амазонии? Мне нравится так думать.

Ленивцы обитают на планете примерно 60 миллионов лет, они сумели пережить как саблезубого тигра, так и мамонта благодаря скрытному образу жизни. Из полудесятка видов сегодня под угрозой исчезновения находятся только карликовые и ошейниковые ленивцы. Это неплохо для ленивого неудачника и значительно лучше, чем для других, более броских млекопитающих сравнимого размера, вроде оцелота или некоторых паукообразных обезьян. В одном научном обзоре 1970-х годов даже было установлено, что ленивцы составляют наиболее многочисленную группу крупных млекопитающих[159]159
  Eisenberg J. F., Thorington Jr R. W. A Preliminary Analysis of a Neotropical Mammal Fauna // Biotropica 5 (3). 1973. P. 150–161.


[Закрыть] и почти четверть биомассы всех млекопитающих: в переводе со сложного биологического языка это означает, что, если уж смотреть высокомерно на какое-нибудь животное, то на другое.

«Они всегда выживают», – заверила меня британская исследовательница ленивцев Бекки Клифф. И главный секрет их выживания кроется в их ленивой натуре.

Существование ленивцев вверх тормашками не требует использования мышц-разгибателей для удержания конечностей в выпрямленном состоянии. Если их перевернуть спиной вверх, то гравитация лишит их всех преимуществ. Именно поэтому ленивец, пересекающий дорогу в Коста-Рике, выглядит так, будто его уже переехала машина

Я познакомилась с Бекки во время работы над документальным фильмом о приюте для ленивцев в Коста-Рике, где она работала. Ленивцы, может, и выживают, но они плохо переходят дорогу и не понимают, что такое высоковольтные линии электропередачи, которые теперь протянулись и в их доме – джунглях. Пострадавших взрослых и осиротевших детенышей приносят в приют, где о них заботится Джуди Авей-Арройо, считающая себя заклинательницей ленивцев и придерживающаяся неортодоксальных взглядов на уход за дикими животными. Она одевает больных детенышей в специальные пижамки, изготовленные из спортивных носков, и носит любимую ленивицу по имени Лютик (Buttercup, Джуди зовет ее дочкой) в плетеном висячем кресле. Работа Бекки заключается в том, чтобы добавить научный подход ко всей этой сентиментальности.

«Люди как будто не хотят знать правду о ленивцах. Есть что-то привлекательное в том, чтобы считать их ленивыми и глупыми, – говорит Бекки. – Ученых расстраивает такое изображение ленивцев, потому что мы знаем, что это неправда».

Бекки намеревается развенчать многие мифы, окружающие ленивца, с помощью здравого научного смысла и экспериментальных наблюдений. Она считает, что ключ к пониманию ленивости ленивца лежит в его желудке.